Коллекция королевы

– У меня как раз скоро диплом. Но дядя мой не здоров – Деньги были бы очень кстати. Я только не знаю, как это всё увязать. Работы много будет, как думаешь?

– Не волнуйся. Мой кровосос с нашим ректором лично знаком. Я уже почти придумал. Можно будет, если ты не против, твоё участие как раз дипломом сделать. Да помозгуем, не дрейфь!

– Хорошо, Витя, а «кое-что ещё»? Что там боссу такое нужно?

– Да так. Он все гениев ищет. Ты подойдёшь!

Так в жизни Симы появился Карп. Неделько работала, не покладая рук, и тот был очень доволен. В надлежащий срок Серафима защитила диплом с великолепными отзывами, а дядька прослезился на защите. Карп устроил банкет и вскоре помог отправить старого Залесского в Баден-Баден в почечный госпиталь, а затем на курорт, но, к сожалению, было поздно. Через месяц после приезда Матвей Дмитриевич скончался дома на руках у сиделки.

Снова немолодые люди стояли у вишнёвого гроба. Снова звучал, разрывая сердце, траурный марш. Очки Серафимы запотели от слёз, а тёмно-серый костюм и белая блузка спереди совсем промокли. Шёл дождь. Нежные белые хризантемы и тяжёлые алые гладиолусы легли на свежий холмик. Карп, срочно выевший в Липецк на Комбинат, на похоронах быть не сумел. Он распорядился, чтобы Палыч помог. И Палыч, энергичный отставник, стал незаменим. Казалось, Палычей было много. Это он пригласил агента, договорился с моргом, заказал цветы и послал жену Клаву к свояченице Инночки сделать стол для поминок. На кладбище он всё время тактично держался сзади, а теперь хотел отвезти девушку на машине домой и на этом считал свою миссию выполненной. Но вышло иначе.

Две похожие друг на друга сослуживицы тёти Инночки в одинаковых синих беретиках, с белыми платочками и с неподдельным, не на показ, горем на лицах подошли к Серафиме. Тётя называла их: девочки… Первой заговорила Раечка.

– Симочка

– Наша дорогая покойная Инночка называла Серафимой! – мягко возразила Мусенька.

– Ах, всё равно Раечка. Деточка! Инночка и Матвей Дмитриевич оба тут, – они вместе всхлипнули и, Серафима впервые полностью осознала, что стариков больше нет. Она представила себе пустую, чисто прибранную квартиру с запахом валерьянки, тапочки дяди Матвея в коридоре. Своё полное одиночество. Чувство невосполнимой потери охватило её. «Девочки» что-то говорили о будущем, о «вся жизнь впереди». Она думала: «Жить не хочу, не буду. Только не знаю, как…» Последнее, что услышала, было:

– Замуж выйдешь, заведёшь детей!

Когда Серафима стала падать на мокрую кладбищенскую траву рядом с соседней, выкрашенной серебрянкой оградой, Палыч успел её подхватить. Сытые сороки снялись с гранитных обелисков и испуганно загалдели. А Палыч, поднявший на руки почти невесомую Неделько, впервые подумал о ней с сочувствием:

– Ах чёрт, вот бедолага!

Женственная, красивая и хрупкая девушка вызывала жалость бывшего морпеху, что отжимался по утрам до ста двадцати, играл с гантелями как с погремушкой, разжигал костёр под дождём с одной спички и попадал, словно траппер, из карабина белке в глаз. Николай Павлович отнёс Симу Неделько на скамейку, попросил «девочек» подежурить около неё, и Раечка положила голову бедняжки к себе на колени. После этого он вызвал личного врача Карпа, который примчался четверть часа спустя со всем необходимым на тойоте, и, быстро обследовав, увёз девушку в больницу. Затем он доложил обстановку по мобильному шефу. Карп, помолчав, спросил:

– Соображения и предложения будут?

– У нее гипертонический криз. Она как мимоза, – пояснил отставник.

– Слушай, майор! Она архитектор милостью божьей. И работящая как вол.

– Какой там вол. Лучше, как пчёлка. Хрупкая девочка.

– Я и не спорю, Палыч.

– Мне самому жалко. Круглая же сирота! Итак? – повторил Карп.

– У нас на третьем этаже две комнаты свободны: кабинет и спальня. Кабинет для мастерской в самый раз. А ей сказать – секретарь-референт нам нужен. И потом. Мы же ещё парк будем делать, так? И спорт-корпус для племянников. А Глеб хотел бы лошадок, так мы и для лошадок, а шеф?

Николай Палыч Дедко всегда говорил – «мы». Карп, редко смеявшийся, весело пробасил в трубку:

– Палыч, ты у меня орёл! Одним ударом – семерых! В общем, к делу. Твои действия будут такие. Скажешь, нам нужен ландшафтный архитектор для начала. Будем планировать регулярный парк. А следом, что ж, построим и конюшню для нашего ветеринара, а также в память о папе. Лошадок? А как же! И собачек! Знаю я вас с Глебом, каналий. Спорт-корпус для поросят? Тоже неплохо. Да, вот ещё что. Ты на её имя в банке счёт открой и со следующего месяца положим ей для начала тысячу.

– Долларов? – уточнил Палыч.

– Лучше «евро».

– Это на полном довольствии? Не жирно будет? Как бы с пути не сбилась.

– А мы сделаем так. Триста «на книжку» пойдут, семьсот – на карманные расходы. Квартиру её запри. Если захочет – сдадим. Возражений не слушай.

– Будет сделано, шеф!

– Пока, до связи! – прогудел на прощание Карп.

Николай Палыч навещал Симу каждый День. Он входил в палату и обследовал помещение. Всё ли в порядке? Он обязательно приносил разумное количество домашней еды и свежие газеты, и, посидев минут десять, уходил.

К выписке он приготовился выдержать маленький бой в соответствии с распоряжением шефа – возражений не слушать. Однако, их не последовало – возражений. Тихая подавленная Сима безропотно последовала за Николаем Павловичем в машину и дала себя увезти в Загорянку, где их с обедом уже поджидала радушная и приветливая Клава. Неделько поселилась, где велели, снова начала работать, не поднимая головы, а на Карпа смотрела красивыми тёмными глазами с печальной преданностью ирландского сеттера. Помогла им неизменная Женька. Однажды, когда Серафима, пришла в офис на Грузинской, чтобы согласовать смету на свою часть проекта, она сказала:

– Привет, красавица! Тебе наши девчонки очередной парфюм купили. Говорят, не смогли устоять. Последняя новинка.

Серафима благодарно засветилась. Она была дружелюбной, общалась с людьми легко и очень интересовалась одеждой, выбирая аксессуары с неизменно прекрасным вкусом. А Женя, посмотрев на неё в упор, добавила:

– Слушай, у тебя со временем как? Поговорить надо. Я ещё часок-другой поработаю, а потом двинем с тобой в «Кемпински». Я приглашаю, о'кей?

– Евгения Семёновна, у меня время, конечно, есть, но…

– Никаких «но»! У тебя ещё дела в конторе?

– Нет, но мне надо в библиотеку ненадолго и в банк.

– Тогда вот тебе ключи от машины. Жди меня перед входом ровно в пять.

В ресторане, подождав, пока девушка поест, она сразу приступила к делу.

– Сима, тебе уже двадцать три, не так ли? У тебя молодой человек есть? Или был? – загадочно проговорила Женя.

Против ожидания, Неделько не удивилась. Она покраснела, вздохнула и грустно кивнула:

– Вы не ошиблись, Евгения Семёновна. Нет.

Женька сразу изменила тон. Она взяла девушку за руку и сердечно сказала:

–Ты, пожалуйста, не считай, что я бестактная дура. Я тебе сейчас объясню. Я всё думала, как начать, и скажу тебе вот что. Мы с Карпом раньше были женаты – ты знаешь. А теперь я у него вроде старшей сестры. Ох, сестра Тамарка уже тоже есть. Ну, значит – кузина, а он для меня кузнечик! – заулыбалась она и отбросила пёструю чёлку со лба. Словом, Сима! У тебя папы и мамы нет – так получилось. Ты ещё очень молода, да к тому одинока. Ты зависишь от Карпа. Карп тоже, хоть и взрослый, и супермен, но застенчивый как ребёнок, что касается личных дел. Я хотела бы тебя уберечь, если что не так. Я хотела бы и его уберечь. Он мой большой самый близкий друг. И очень раним. Я задам тебе один вопрос. Ответь честно. Ничего не бойся. Я тебе во всём помогу. Ты мне веришь?

Серафима посмотрела на сидящую перед ним элегантную, уверенную в себе женщину, второе лицо в фирме по части финансов. Полюбовалась на её прекрасный костюм цвета тёмного аквамарина. На нитку крупных полированных кораллов в серебре и такой же браслет. И без тени сомнения подтвердила:

–Да, Евгения Семёновна, я вам верю.

Тогда она собралась с духом и отчеканила:

– Сима, Карп Валерианович влюблён в тебя как безумный. Если ты это не приемлешь, лучше тебе уйти!

– Нет! – вскрикнула вдруг Серафима и её прекрасные глаза наполнились слезами. Только не прогоняйте меня! Я бы никогда не решилась. Но я тоже! Я давно уже! Ну, честное слово, Евгения Семёновна!

Ей не хватало слов. Она умоляюще сложила руки и посмотрела с надеждой на Женьку.

– Ну вот и хорошо! – с огромным облегчением выдохнула она. – Вот и отлично!

После этого разговора Карп с Серафимом на две недели уехали в Испанию на острова, а после приезда спальня у них стала общая.

Глава 6

Лиза доехала до «Odeonsplatz» на метро, вышла из последнего вагона и побежала по эскалатору вверх. До кафе «Luitpold» пешком было минут пять. Она немного опаздывала и раздумывала на бегу, не позвонить ли по мобильному телефону подруге, которая, отличаясь завидной пунктуальностью, конечно, уже ждала её за столиком под стеклянным куполом у журчащего фонтана.

Девушки познакомились в библиотеке университета, где Лиза, по обыкновению, искала очередную монографию по внутренним болезням. Анна-Мари, кончившая уже в то время учёбу, отошла в зале заказов в сторонку, достала свой серебристый «Самсунг» и негромко заговорила. «По-русски болтает, или мне показалось?» – Лиза, занятая своими делами, не вслушивалась, как вдруг голос за её спиной сделался громче. «Кто это у тебя там мяучет? – услышала она,

– Вот, кстати, ты у нас любитель поэзии, ну и скажи мне, чьё это:

Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,

В порыве счастия полу открывши рот,

Но кошка, мрачному поддавшись пессимизму,

Истошным голосом взволнованно орёт!

Саша Чёрный, – совершенно неожиданно для себя констатировала Лиза, и тут же смутилась, боясь показаться нескромной. Но красивая высокая зеленоглазая брюнетка, быстро закончив разговор, сама подошла к ней:

– Привет, – сказала она, – Меня зовут Анна-Мари. Я биохимик – фармаколог. А ты, наверно, учишься на факультете славистики?

– Нет, я на медицинском. Извини, я не подслушивала, просто я эти стихи с детства люблю. Вот и не удержалась. – покраснела Лиза.

– Наоборот, отлично вышло, – продолжала брюнетка. – Я рассудила, Сашу Чёрного мало кто знает. Разве что литературоведы. А мы с тобой и тут сродни. Выучишься, и я для тебя таблетки изобрету. Она говорила по-русски совершенно свободно и почти без ошибок, однако, с заметным акцентом.

С тех пор прошло года полтора. Анна-Мари постепенно и уверенно завоёвывала в жизни Лизы место старшей сестры. Ведь бывает такое место, да? И ещё бывает младшая сестра, братья, мама. У Лизы, кроме папы, не было никого. Не с кем было сравнить.

– Скорей, скорей! Дождь начинается, – приветствовала Лизу знакомая официантка. – Твоя подруга уже тут.

– Машка, здравствуй. До чего же я рада тебя видеть! – Лиза влетела в кафе, плюхнулась на стул, встряхнулась как котёнок и попыталась отдышаться.

– Лизочек, ты почему такая встрёпанная? И что-то ты не очень радостная – собеседница посмотрела на бледное серьёзное личико Лизы. – Ты не промокла? Я нам заказала по бокалу бордо. Скажи, ты есть хочешь? Здесь супчик такой потрясающий готовят: протёртый тыквенный азиатский острый с креветками. Или тебе лучше «Kaffee und Kuchen»?4 Я приглашаю.

–Ты у меня, известное дело, акула капитализма. Ох, нет, это из моего коммунистического детства. Наши немецкие политики говорят: «капиталистическая саранча», – пожала плечами Лиза. Её глаза, несмотря на шутливые слова, оставались печальными, она явно думала о другом.

– Лизка, я тебя убью. Мы с тобой, как получившие естественно-научное образование, такие вещи ляпать не можем. Я, конечно, не систематик. Но знаешь, хордовых с прямокрылыми перепутать? Акулу и саранчу? Легче акулу со львом! – Анна-Мари явно старалась растормошить подругу, чтобы отвлечь от невесёлых мыслей.

Однако Лиза вяло улыбнулась, и только. Тогда Анна-Мари сделала ещё одну попытку:

– Вот кстати, о львах5. Ты посмотри, какой у нас в Мюнхене за последнее время львятник развёлся. Я пока ехала, пока парковалась, всё время на этих львов смотрела. А от подземного гаража до кафе стала считать.

– От угла «BriennerstraBe»? От самого салона «Mercedes»? – наконец включилась Лиза.

– Ну да. Здесь идти-то две минуты. Так вот, пять львов: весь красный, весь золотой, зелёный снизу со светлой спинкой. Спинищей! Лев всё-таки.

– Ну хорошо. Потом «шахматный лев» в шашечку.

– Который на задних лапах сидит? С ящиком рядом?

– Точно. И ещё весь цветной. А-ля «Hundertwasser». Анна-Мари с удовольствием заметила, что подруга понемногу приходит в себя.

– А я вообще смотрю, много нового в городе появилось. Пледы в кафе, чтобы сидеть на улице, когда прохладно. Свечка перед тобой горит, сама в плед укутаешься. Уютно! Экипажи и велорикши. Ну и эти скульптуры львов, конечно. Мы с папой…

Она осеклась, и её серые глаза наполнились слезами.

– Лизочка, – ласково сказала Анна-Мари, – давай с самого начала. Что случилось? Что тебя мучает? Ты по телефону не хотела. Давай сейчас.

– Маш, я тебе говорила, мама у меня рано умерла.

Она замолчала, но вскоре с усилием продолжила

– Это был несчастный случай. Сначала на скользкой дороге, какой-то Опель пошёл впереди юзом. Папа резко затормозил. Мама ударилась. Ну ничего особенного! Ударилась и всё! Ремни удержали, врача не вызывали даже. Но вечером дома ей стало плохо. Левая рука перестала действовать. Отнялась речь. Это был первый инсульт. Затем в больнице мама вроде начала поправляться, но вскоре последовал и второй инсульт, а потом третий последний.

Анна-Мари, до сих пор сидевшая молча, тихо спросила:

– И папа твой больше не женился?

– Какое там, женился! Я вообще не понимаю, как он после этого выжил. Может, для меня только…– Губы у Лизы снова предательски задрожали. – Маш, ты понимаешь, я до сих пор… Что я, собственно, знала про них? Что это папа и мама мои. Что папа очень маму любил. Что и сейчас, наверно, любит её! И вот однажды…

Анна-Мари внимательно слушала Лизу, больше не перебивая. Когда дело дошло до содержания письма, она уточнила:

– «Remember»? Я тебя правильно поняла?

– Да-да, на одной стороне листка было только это страшное слово. Но почему? Это же просто значит «помни»? Ты Дюма читала «Двадцать лет спустя»?

– Нет, я мой французский язык с Гюго начинала, а потом на Мопассана перешла.

– Тогда я тебе потом объясню. Только на папу, когда он это письмо получил, больно было смотреть.

– Подожди, папа тебе его потом сам прочитал уже в Тироле. Это было что-то вроде завещания, правильно? Завещание – приказ, с намёком на долг.

– А потом он мне про них всех рассказал. И вот тут-то… Анна-Мари взяла Лизу за руку и очень серьёзно предложила:

– Знаешь что? Ты начни лучше с самого трудного. А дальше мы уже вместе попробуем.

– Моя мама, – медленно горько произнесла Лиза, – вовсе не любила моего папу. Она любила другого. Его звали Андрей Синица. Он написал это проклятое письмо. Он как-то раз в походе в горах спас папе жизнь. Он говорит, что долг платежом красен, и считает, что час настал!

Глава 7

Это была чистая правда. Она его не любила. Саша пришла к ним в школу в девятом классе. Неприметная светленькая девочка в коричневой форме, сидевшая на второй парте в левом ряду, училась неважно. Она не нравилась ребятам. Среди девчонок у неё тоже не было подруг. Она не принадлежала к «Компании». Серая птичка. Так продолжалось весь год – так, верно бы оно, и осталось.

Почему Катька Сарьян позвала Постникову с собой? Тайна, покрытая мраком. Случайно попалась ей на глаза? Каникулы уже начались, и прочий народ на лето утёк? Их было трое девиц на виду: Лида, Соня и Катя. Они-то к «Компании» принадлежали. Они дружили, больше по двое, но в то же время вместе. Слегка соперничали, но только между своими. Все трое были всерьёз влюблены, но, слава богу, в разных ребят.

А дело было так…

– Катька, пойдёшь со мной в поход? – сказал Андрей, – возьмём ещё нескольких парней и двинем. Палатки есть.

Катя, у которой сердце ушло в пятки от радости и страха, не верила своим ушам. Отказаться немыслимо. Она была влюблена в него по уши с седьмого класса. С седьмого класса и ещё семь лет! Все знают, как это бывает. Ну да, в таком возрасте, Вы понимаете?

Ничего подобного. У всех по-разному это бывает! Потом могли многие нравиться сразу, вызывать интерес, волновать, привлекать внимание. Тогда же – он, он один. Так, словно в мире не было больше людей. Всё только из-за него и для него. Кате и так всегда – читать, что дышать. Но стоило Андрею упомянуть книгу, автора, направление в науке, стоило ей уловить его оценку или насмешку, как это становилось важным до слёз, до звона в ушах. Скорее! Найти и прочесть. Поглубже вникнуть. Понять, впитать! Он стал ходить в походы, и значит…

– Пан, а каких ребят? – «ой, он заметит. Я вся горю.»

– Во-первых, Генку и Гришку, ну и еще. А тебя дома отпустят?

«Господи, что же получается, для него главная – я?»

– Я сегодня спрошу у мамы.

Саша Постникова появилась из-за угла с портфелем и почти прошла уже мимо.

«Только бы мы набрали народ. А вдруг мальчишки не захотят, или родители запретят? Если сорвётся, я утоплюсь. А, вот эта новенькая идёт.»

– Саша, – услышала Катя свой чужой и фальшивый голос, – мы собрались в «единичку».6 Хочешь с нами?

– Постникова! – обернулся Андрей. – Дуй сюда. По рукам? Соглашайся!

А потом безжалостно и наивно добавил:

– Нам ещё одна девчонка нужна, а то Катька одна не пойдёт!

Они, занятые друг другом, вовсе не смотрели на Сашу. Через неделю четверо парней и две девчонки с большими «охотничьими» рюкзаками сели в поезд на Ленинградском и отправились навстречу судьбе.

Теперь, если подумать, странно. Как это могло получиться? И куда смотрел Сашин папа? Это ещё вовсе не было так обычно: две девицы, остальные ребята. Катя годом раньше уж была в серьёзном походе. Только Катя и полдюжины огольцов. Они шли мимо глухих деревень, и аборигены высыпали на неё поглазеть:

– Эвона, девка! В штанах!

А ребятишки, так те просто бросали в нее камни.

Да, и так про папу. Потом стало известно, что он работал в милиции. Возглавлял тогдашнюю полицию нравов. После похода девочки подружились. Однажды Саша осталась у Кати. А наутро позвонил товарищ Постников, специалист по букве «Б». Он осведомился, тут ли его дочь ночевала. И, услышав от подошедшего отчима подтверждение, ничтоже сумняшеся, вопросил: «Они там с мальчиками?»

Времена были не нынешние. Фраза прозвучала применительно к десятиклассницам совершенно скандально. И тогда отчим, мужик солидный и противный, совершенно на другой лад, его отбрил. Он это умел, когда надо – профессор математик, привыкший к чтению лекций в больших вузовских аудиториях. Возвысить свой бас, профундо и отхлестать. Милиционер проглотил.

Итак, Катя и Саша сошлись поближе, хотя Катя особой общительностью не отличалась. Она была зажата, застенчива и от этого иногда колюча как ёжик, но вот поди ж ты, у них с Сашей получилось. Однако, остальные ее по-прежнему не замечали. А Постникова? Что она была тогда за человек? В ней была милая женственность и чутьё. Вряд ли она много читала, но, у неё был, несомненно, неплохой вкус, музыкальный слух, тихое прилежание и терпеливая готовность помочь.

Ну, кого она там любила, мало занимало «Компанию». Понемногу к ней привыкали, но она считалась «при Катьке».

Когда бывшие одноклассники после первого курса решили отправиться в горы, как-то так оказалось, что идут опять только две девчонки. Неизменная Катерина и подружка Сашка в придачу.

Глава 8

Катя Сарьян по-прежнему жила на Смоленской. После работы надо было что-то поесть, и она c привычной болью подумала, что вот купить сейчас по дороге в бесчисленных палатках по-быстрому провизию так просто. А готовить для себя одной неохота. И почему бы сыну Петьке к ней не зайти вечерком? Если уж он, прохиндеище, жить вместе с мамой не хочет, то хоть поужинать-то можно? Э, да что говорить.

В подземном переходе было сыро и пахло соседней чебуречной. «Устала до смерти. На душе нехорошо. Что-то сегодня ещё было противное, а что не помню. Одну внематочную, непроходимость труб и невынашиваемость, осложнённую миомотозом, помню. А про себя?» – маялась Катя, распахнув серебристый с чёрным плащик, чтобы достать кошелёк и заплатить за цыплёнка и фрукты. «Так. Вот оно. Этот новый хирург Апраксин».

Приятно было, что он всегда ласково здоровался и помогал ей снять пальто. Спрашивал, хочет ли и «дорогая коллега» кофе и спешил ей налить, не забывая выбрать среди других именно её шоколадную с ободком чашечку с надписью «кафе «Катрин»», привезённую Петькой из Марселя. Но когда сегодня, вежливо постучавшись, в комнату впорхнула операционная сестра смуглянка Нина, с румянцем на щеках, в открытой алой кофточке под распахнутым халатиком… Да, тут все стало на свои места.

«Прекрати, Катерина, – скомандовала она себе, – этой девице максимум двадцать пять. А тебе, моя радость? Вот про Льва Гумилёва потрепаться, про экологию с этнологией, про Лоренца с Лейбницем… Нам с тобой что товарищ Райкин сказал? Если тебя в тёплом месте прислонить к тёплой стенке – о! С тобой ещё очень можно! Ну да, это самое – поговорить. Очень, очень даже можно. Но господин Апраксин Роман Самсонович не прочь бы… Кстати, вот интересное у него отчество: Самсоныч. Стой, я, собственно, пришла», – осадила вороных Катя и медленно начала подниматься на второй этаж по стёртым обшарпанным ступеням.

Окно на её площадке выходило прямо на Садовое кольцо. Нескончаемый поток машин гудел внизу. На лестнице, слава богу, было почти что чисто. Сегодня бомжи не пожаловали на этот широкий, удобный подоконник, и можно было спокойно открывать дверь, не оглядываясь на очередную испитую физиономию с подбитым глазом и мучаясь от страха и жалости. Длиннющий широкий коридор этой старой нелепой квартиры начинался от Катиной комнатки, куда затем переселился недоросль Петька. Потом мимо бывших соседей он вёл в огромную, метров двадцати, кухню и сделав поворот под прямым углом, оканчивался у совсем уж необычной, длинной словно кишка гостиной. Это, однако, было ещё не всё. Гостиная, тёмная и неудобная, окнами выходила во двор. Около окон в левом торце, где посветлее, располагался письменный стол отчима. Бывший полированный, с треснувшим посередине толстым стеклом, разбитым ещё Катиной младшей сестрой, и бесчисленные книжные полки. Правый противоположный конец гостиной оканчивался дверью. Она вела в квадратную, наверно, лучшую комнату. Ее в семье называли «кабинет». В незапамятные времена здесь принимала больных мать отчима, известный всей Москве стоматолог. Катя её не застала. Но в кладовке, где между огромных медных тазов для варенья и пальто с горжетками можно было наткнуться даже на потрёпанный веер из страусовых перьев, она с благоговейным трепетом находила скальпели и пинцеты, кронцанги и зеркальца в эмалированных кюветах. Другая нормальная девочка пришла бы в ужас.

– Ну, это нормальная – прервала поток своих воспоминаний Катя. – Ты вот, что, Катерина! Я тебе сказала – прекрати, но… Ты не горюй давай.

– Сейчас разберёмся, – продолжала она вслух разговор сама с собой. – Ну, не везёт в последнее время. Да. Работа у тебя трудная. Получаешь мало. Не продаешься. Живёшь одна. Сын с тобой знаться не хочет. Это пассив. Но у баланса в двойной итальянской бухгалтерии всегда имеются две половины. Значит есть и актив. Ты у меня хотела стать врачом-хирургом и стала! Хотела иметь настоящую любовь и имела. А сына? Именно сына, чтоб на Андрея был похож? А он не похож совсем. Ну, он, конечно, коктейль. Да еще рыжий. Однако, вспомни. Всегда самый способный и в классе, и в колледже. Вечно с книжкой хоть за столом, хоть в туалете. Конфликтный и ранимый. С первого класса, вечно в кого-то влюблённый и обязательно, всерьёз. И гитара, и глаза эти его серо-голубые… Потом готовился – готовился на мехмат, щёлкал зубодробительные задачи по Сканави, по Гельфанду и Болтянскому занимался, а поступил на юрфак!!! Просто так! Это в наше-то время! Нонсенс – кто понимает. Значит, на свой лад, похож?

Он тогда сказал:

– Мама, не волнуйся. Университет я окончу обязательно.

Я засомневалась. Подумала: «Ох, не знаю. Ты ж у меня разгильдяй… Давай, однако, дерзай! Мехмат, ребята говорят, самый лучший на белом свете для математиков факультет. Наш университет для меня, он всегда останется Университетом с большой буквы. Он один такой, и марку держит, тут спора нет». А вслух сказала:

– Знаешь Петь, я считаю, всё можно потерять: Деньги, здоровье, любовь, если раньше имел. Но образование всегда с тобой, если получил. И ещё: когда тебя спросят, кому нужна эта твоя математика? То есть отличный ответ.