Коллекция королевы

Андрей поперхнулся. Но тут вмешался Егорушкин.

– Филарет Мокеевич, ёксель – моксель? Жив – здоров старый дружище? – засиял жёлтыми зубами из рыже-седой бородищи начальник. – Это сколько же ему лет теперь, Дормидонтыч?

– Сразу и не скажу… А только когда у Коньковых избу нову после пожара ставили, ещё знатная налимья уха была с пирогами, да потом в половодье запруду снесло, апосля вот на пасху… Ну да, на пасху, паря,

– Сто лет и пять годков! Мне, грит, сто лет и пять годков миновало – это тогда вот. А теперя? Надо бы покумекать…

Егорушкин восхищённо присвистнул. Они помолчали. Затем Демьян Дормидонтыч, неожиданно засмущавшись, повернулся к Андрею всем своим могучим телом и попросил:

– Ондрюха? Слышь, Ондрюха, ты бы сыграл, а? Олёне-то угодишь, мне старику…

– Да какой же вы старик, Демьян Дормидонтыч? – дружно за возмущались москвичи.

– Нет, ты погоди, погоди, – не дал себя сбить с толку хозяин, – Ондрюха, будь ласка, сыграй, а я к нам дядю Мишку Золотого кликну. Вот сейчас Васеньку к нему и пошлю.

Он погладил по белой головке крутившегося рядом сынишку.

– Вишь ты, заскучал у нас дядя Мишка. Молодой ишшо, а помирать норовит! Его уж дед Мокеич и то костерил. Мальчишка ты, говорит. Я тя на четверь века старше буду, а хоть сейчас жениться готов! Он, дядя Мишка, очень эти романцы уважает. Ну, что скажешь? Идёт?

Андрей взял гитару, приосанился и сразу как-то помолодел. Усталость мигом слетела с него.

– Демьян Дормидонтыч, для Вас хоть кукарекать готов. О чём разговор? Зовите вашего Золотого. Это что у него такая фамилия или прозвище? Хозяин усмехнулся, отвёл глаза и промолвил:

– Фамилие не фамилие, да руки его – «злато-серебро» чисто, и сам-от мужик… Да что, знаешь паря, захочет – он те расскажет, а нет – не взыщи!

При последних словах отца малец в полушубке и унтах выскочил из тёплой избы. Через несколько минут дверь отворилась, и в комнату вместе с клубами пара вошёл высокий человек в белом тулупе с покрытыми инеем усами. Он снял шапку из оленьего меха и степенно огляделся.

– Здравия желаю, господа! – отчеканил пришедший, – Имею честь представиться! Военврач, полковник Михаил Гольдшмидт к Вашим услугам.

– «Посмотрите, Андрюша на этих собак» – обратился к Синице назавтра старик Гольдшмидт, глядя, как он гладит и треплет за ухо хозяйскую Белку. Он указал на ездовых лаек, грызшихся в стороне у амбара вкруг мороженной рыбы. «Видите, эти справа, те, что темней?» «Да, понял, Михаил Генрихович», – обернулся Андрей. «Они не годятся для Севера. Не умеют спать, зарывшись в снег. Худеют от мороза. У них шерсть без подшёрстка.

– Беда! Какой-то негодяй в Архангельске всучил их ребятам подешёвке. А теперь придётся пристрелить, потому – иначе корма не хватит».

Андрей изменился в лице и быстро спросил:

– Чьи они? Кто хозяин, доктор?

– А Вы уж не выкупить ли собачек хотите, голубчик? Так он почует… торговаться начнёт!

– Не важно, я заплачу. Это же варварство просто! Вы мне только скажите – кому.

– А вы это из христианских побуждений? Вы человек добрый? Людей тоже жалели или только собак?»

Синица взглянул на высокого собеседника с этими его невероятными усами «а ля Кайзер Вильгельм», яркими синими глазами и гладко выбритыми щеками – хоть сейчас в офицерское собрание. От него шел совершенно отчётливый свежий горьковатый запах прекрасного дорогого одеколона. Андрей потянул носом и улыбнулся, меняя тему:

– Никак «Kenzo»?» – Михаил Генрихович хитро прищурился – А вы, я вижу, знаток?

– Да нет, так – любитель.

– И спрашиваете себя, откуда старик в такой глуши французскую туалетную воду достал? Это не штука, Андрюша, не удивляйтесь. Здесь ведь на свой лад до заграницы близко. Есть и валюта своя – песцы и горностаи. Я же, заметьте, «прислуга за всё» – костоправ, лекарь, родовспоможение или там геморрой, раны стреляные, колотые… Так если захотеть, не то, что «Kenzo…»

– Но и виски «Белая лошадь?»

– Нет, увольте, сызмальства не приучен. «Золотой Данцигской» водки выпил бы стопочку, рябиновой настойки, или вот ещё, может, «Петровской» на смородиновом листе. Но в общем и целом – «Вдова Клико» и «Реми Мартен». Это если вы меня уж очень попросите, да, милостивый государь! Но вы мне вот что лучше скажите. Вы вчера пели чудесно. Не придёте ли завтра ко мне вечерком? Я тут у бабы Ксени в пятистенке живу. Она хозяйство моё ведёт. Но я и сам, знаете, не промах – изрядный повар! Что шанежки, что пельмени, можно и блинцов с припёком нашкварить, а то хотите строганину? Приходите, Андрюша. Очень я хочу эту вашу снова послушать… Там ещё про шпагу. А кто её написал, кстати? – морщинки разбежались лучиками по лицу старого доктора, он улыбался, однако, странное дело, глаза его были при этом абсолютно серьёзны.

– Имя вам ничего не скажет, – пожал плечами Синица, – мы вместе в школе учились, и она песни писала. Катя Сарьян.

– Это Мартироса Сарьяна дочь? Хотя, что это я, у него, кажется, и детей-то не было. И потом возраст. Разве что внучка, если не правнучка?» – с интересом заметил Гольдшмидт.

– Точно не скажу, Михаил Генрихович, не знаю. Никогда не приходило в голову спросить. И спасибо за приглашение. Приду обязательно. У нас завтра обследование всей группой на целый день. Я ведь у них тоже «прислуга за всё». Вернёмся – и сразу к Вам.

Старик пожал Андрею руку на прощание и коротко кивнул:

– Вот и отлично. Значит до встречи. Только гитару не забудьте! – Он зашагал было в сторону леса, затем вдруг обернулся и бросил на ходу – А за собак не беспокойтесь, слышите? Не волнуйтесь, говорю… Я их купил».

К вечеру следующего дня небо прояснилось, и ударил мороз. В сухом прозрачном воздухе было удивительно далеко видно. Ненецкая малица на Андрее от дыхания сверху покрылась инеем. Снег под пимами вкусно скрипел. Дымки из труб поднимались вертикально вверх. Пахло замечательно – этим самым дымком, домом, немножко хлевом и, наконец, ещё и хлебом, на поде печёным в печи. Синицу тянуло и зайти посидеть у огня, но вместе и брести, ни о чём не думая, на закат по укатанной лыжне, слушать, как трещат от мороза сучья, да разглядывать цепочки следов местного зверья.

– Что же, посмотрим, что тут за птица живёт, – спохватился Андрей, чуть не промахнувший мимо ладного солидного дома с резными наличниками на окнах. «Я думаю, здесь не стучат», – решил он и отворил дверь в избу. В лицо пахнуло теплом, сытным запахом теста и ещё чем-то знакомым, и пряным. Посетитель вошёл в просторные сени и обмёл старательно веником снег с обуви. В горнице громко залаяла собака, и знакомый голос, прикрикнувший на неё, поспешно произнёс:

– Сейчас-сейчас. Уже иду. Милости просим. Заходите скорее.

– Малицу здесь снимать? Ох, простите, добрый вечер, Михаил Генрихович! – приветствовал хозяина гость и, повинуясь его приглашающему жесту, вошёл в большую горницу. Затем он огляделся и с изумлением подумал, что даже ради самого жилища стоило навестить старика.

Обычная деревенская бревенчатая «зала» была вся оббита вагонкой, крытой олифой и светлым лаком. В красном углу висела икона в тёмном благородном окладе. Проследив за взглядом Андрея, старый доктор сказал:

– Я, видите, хоть и не православный – мама моя была католичка, а папа лютеранин, но хорошую иконопись чту и люблю. Эту вот «Богоматерь Одигитрию» друг мой покойный мне подарил. А обрамление я уж потом сам сделал.

Синица присмотрелся и увидел, что морёное дерево оклада инкрустировано янтарём и серебром с той целомудренной мерой и тактом, что отличает вкус настоящего мастера. На стенах кроме двух трёх репродукций старых голландцев висело большое зеркало в затейливой металлической раме и.. скрипка тёмно-вишнёвого цвета с длинным, словно шпага, смычком.

Они подошли к стене. Само зеркало представляло собой большой овал, обрамлённый диковинным растением, на котором тут и там были разбросаны цветы и плоды, выполненные в условной манере. Маленькие кусочки кварца, раковинки, моховой агат, халцедоны, капельки вулканического стекла сообщали антрацитовой кованой ветви иную жизнь, словно в густом подлеске расцвели нежные анемоны.

– А зеркало что же, вы тоже сами? – желая сделать приятное старику, осведомился Андрей, ожидавший, собственно, в ответ вежливую шутку вроде: «Ну это уж вы мне льстите!» Но ошибся.

– Ну, одному бы трудно. Да тут у нас кузнец есть – Тишка Пильщик. Видите? Это ковка и литьё. А для цветов и плодов я просто большие кварциты и штуки три халцедонов выбрал. Тут, если поискать, разные разности попадаются. Мне – старику-лесовику и интересно.

Андрей пришёл в неподдельный восторг. Впечатлительной и нервной его природе страшно импонировал любой талант. Но эта неописуемая встреча с человеком, словно сошедшим со старого портрета, а вернее всего, вышедшего к нему среди вечных снегов из другого века… «Сон и призрак? Но вот же он – живой, из плоти и крови!» Все его ощущения получили необыкновенную остроту.

– Бог мой, я не сомневаюсь, Вы и на скрипке играете словно Венявский! – воскликнул он. – Я Вам сейчас спою, если Вы не раздумали. Но… Вы мне о себе расскажете немного? Пожалуйста! Вы извините, я знаю, здесь на Севере спрашивать неприлично. Разные у людей обстоятельства.

Гольдшмидт в ответ рассмеялся.

– Не спешите. Давайте по порядку. На скрипке? Преотвратно. Пиликаю немного. А о себе расскажу. Для того и позвал. Но и вы не откажите… расскажете тоже. Договорились? А сейчас прошу покорно к столу.

На стол, однако, тоже стоило поглядеть. Квадратный, на толстых ножках, он занимал добрую четверть комнаты и был застелен белой скатертью, щедро изукрашенной гладью и мережкой. Мочёная брусника и морошка, черемша и солёные грузди, сотовый мёд и копчёная сельдь, шанежки с картошкой, душистый домашний серый хлеб, миски с огурцами и квашеной капустой…

Андрей положил кожаный футляр с гитарой на лавку в углу и сел.

– Ксенечка нам чайку принесёт, – устраиваясь напротив, продолжил старик, – а я начну, помолясь. Андрюша, знаете ли Вы, что моя фамилия означает, самое это слово, по-немецки? Я ведь немец.

– У меня был немецкий в школе, но к своему стыду, я… Нет, я понятия не имею. А! Gold – это золото, но дальше… – Синица развёл руками.

– Очень просто: златокузнец. Schmied – это кузнец. Вот смотрите: Silberschmied, Kupferschmied – поэтому тоже кузнецы. Только уже так складно как с золотом по-русски не выходит. Переведём примерно: кузнец по серебру – иначе говоря, серебряных дел мастер. Ну и медных.

– Медных дел мастер?

За окном совсем стемнело. Окошки избы заросли серебряными звёздами, на столе горели толстые восковые свечи.

– Мастер, конечно. И как Вы считаете, откуда берутся такие вот имена?

– Я думаю, как и в России, Мельников или, там, Мясников – прозвище по занятию.

– Да. Так оно и было. Только лет триста назад. Жил-был цветущий старый торговый город. И жили в нём…

Кривоногий мужичок в овчинном тулупе потоптался около избы, боком подобрался к заиндевевшему окну и припал к деревянной раме.

Полцарства за коня, сижу и в ус не дую,

Три царства – за коня, Четыре – за коня!

Я шпагу получил за храбрость золотую,

Ста-а-льная шпага у меня!

Выводил красивый мужской голос под гитару. Затем после нескольких звучных аккордов к нему присоединился слегка надтреснутый старческий басок:

И если есть что-нибудь у меня,

Что лесть и месть, и дублоны не тронут,

Так это честь, офицерская честь!

Да, это честь а ещё верность трону!

Мужичок отлип, покрутил пальцем у виска и потрусил в сторону.

Кирилл Бисер спрятал подальше тетрадь, отвернулся к стене и задремал под стук колёс, и когда Лиза с Петей потихоньку вошли в купе, не проснулся. Они пошептались немного, а потом тоже угомонились. Поезд несся в темноту, почти не делая остановок. Пассажиры спали, никто не входил и не выходил всю ночь, и только в Бологом от пристанционного фонаря отделилась тёмная фигура с рюкзаком, обменялась несколькими словами с проводником и быстро прошмыгнула в плацкартный вагон.

Глава 42

…И когда он был основан, здесь обитали вовсе не баварцы и швабы. Здесь вообще не было германцев. Тут жили кельты, и против кельтских воинственных родов Император Август в 16 году послал своих приёмных сыновей Друсуса и Тибериоса, которые завоевали Тироль, Восточную Швейцарию и предгорья Альп и установили господство Рима. И тогда был основан Аугсбург, но если Вы думаете, что эта дата известна с тех самых пор… О, вовсе нет! Настоящие научные поиски начал Конрад Пойтингер, а он родился в пятнадцатом веке. Этот великий человек прожил и с нашей точки зрения долгую жизнь, но для времён, когда и двадцать пять было совсем не плохо, можно сказать больше трёх поколений!

Итак, он начал. Но только в 1913 году раскопки позволили пролить настоящий свет на историю города. Считается, что примерно с пятого века его буквально затопили переселенцы и как римский своё существование он прекратил. Надо сказать, римские города не имели гербов. Любопытно, что кедровая шишка, трактуемая как знак господства Рима и позже воспринятая как герб, обнаруживается на старинных аугсбургских гравюрах уже с 1254 года.

– Господин профессор, как обстояло дело с религией? – спросил с места с сильным английским акцентом молодой человек с длинными волосами, забранными в гнедой хвост до лопаток.

– Христианство постепенно покорило все германские «роды». Это произошло, понятно, не без борьбы. И история борьбы идей христианства с «германской душой», а государства как институции с церковью как институтом – есть обычная тысячелетняя «история средних веков». Пока церковь нуждалась в защите государства, она принадлежала ему. Карл Великий, Великие Канцлеры Саксонии и Франконии от Генриха первого до третьего господствовали и над церковью. А Папа, в выборе которого они имели решающий голос, должен был суметь им угодить. А если нет, то он бывал отстранён. Борьба началась с Папы Грегора седьмого, и в этой схватке Германия потеряла единство и распалась на маленькие государства – княжества. Господство папства увенчалось крестовыми походами. Это был высший пункт. И их конечный провал очень ему повредил. Пилигримы вернулись иными с войн. Они познакомились с римлянами, христианами из дальних земель, с теми даже, кто по их разумению, вообще не верил. А расцвет торговли, искусств и знаний очень способствовал новым веянием.

И влияние церкви упало. Мир сделался более гражданским. Клерикалы и рыцари утратили былое значение.

Домофон Анны-Мари не отвечал. Подъезды запирались внизу, и Небылицын, потоптавшись с безнадёжным видом у входа, побрёл прочь, теряясь в догадках. Мобильный она отключила сразу. Он сообщал на двух языках, что «абонент недоступен», и предлагал противно бодрым, радостным тоном передать сообщение.

Что мог ещё сделать Стас? Папа и мама Фельзер отдыхали в Сицилии.

Надо было надо было как-то жить дальше. И вообще-то, следовало работать. Промаявшись неделю, переговорив с агентом, оббегав несколько мюнхенских библиотек и условившись встретиться с господином Свеном фон Хаген, историком, специалистом по Вюртембергскому дому, сразу, как последний возвратится из Амстердама, Стас решил, что так невозможно. Он поедет в Аугсбург, попытается разобраться. А потом… Ну кто-то же приедет? Или она сжалится, или… Ох, он не знал, что – «или» … Как она сказала? «Тебе интересно вообще знать про мой город?» «Не слишком!» – ответил он. Так прямо и заявил!

Сказано – сделано. Стас приехал в столицу Швабии ранним утром, остановился в гостинице «Три мавра» и, не теряя времени, решил действовать по всем направлениям сразу. Он заказал в университетской библиотеке литературу, нашёл по интернету городской план и навёл справки о самых уважаемых антикварных магазинах и ювелирных мастерских, наконец, сходил в «Римский музей». У-фф! Завтра он поговорит с золотых дел мастерами, а сейчас…

Он брёл в задумчивости мимо островерхого дома, покрытого красной черепицей. Весь он с фронтоном и стенами был расписан как китайская табакерка. «Аугсбургская гильдия ткачей, – прочитал Небылицын, – 1389 год постройки».

«Господи, это же «Веберхаус»! Ну, о нём я читал. Однако, роспись, должна быть много моложе. О, конечно! «Росписи 1605 года». Есть ещё порох в пороховницах! А это что?»

Рядом с табличкой, где по тёмной меди выгравировано было название знаменитого дома, висела афишка. На фоне стройного силуэта церкви в нескольких лаконичных фразах в ней извещалось, что профессор университета Фукс, знаток романской и готической архитектуры, председатель общества любителей истории города Аугсбурга, читает лекцию, посвящённую дню рождения его основателя. Приглашаются все желающие. Начало…

«Пойти или не пойти,» – сомневался молодой человек. – «Через полчаса? Я успею, где бы ни состоялось. Я сейчас в центре, а город – он для Германии большой. Но для москвича – вроде Сокольников или Кузьминок. Надо взглянуть в путеводитель. Где тут адрес указан? «Анна»-Кирхе на Аннаштрассе…»

Не прошло и нескольких минут, как Стас вышел на узкую улицу, запруженную народом. По обеим ее сторонам бесконечной чередой тянулись большие и маленькие нарядные магазины, ресторанчики и кафе. Он сверился с картой и завернул в высокую арку налево.

Церковь её имени, главная улица её имени… О чём тут ещё раздумывать?

Стас вошёл под строгие прохладные своды, миновал сводчатую галерею, толкнул тяжёлую дверь и оказался в зале, в котором уже почти не было свободных мест. Профессор заговорил, и зал затих.

Стас слушал о кельтах, римлянах, рыцарях и ревнителях веры. Удивлялся древнему торговому праву, консервативному постоянству горожан… Аудитория реагировала на всё очень живо и, мало по малу, слушатели начали задавать вопросы. После парня с конским хвостом поднялся с места немолодой лысоватый баварец с усами.

– Нас теперь около трёхсот тысяч, а каков был город в прежнее время?

– Вот Вам пример. В 973 году н. э. умер епископ Ульрих. К этому времени приуроченная информация о численности горожан такова. В Аугсбурге тогда насчитывалось две-три тысячи жителей. А согласно переписи 1475 года в городе уже жили 18300 человек.

– Вы сказали, что влияние церкви заметно ослабло после неудачи крестовых походов. Но у нас, насколько я знаю, всегда публика была богобоязненна? – спросила девушка в джинсах.

– «Ослабло» – конечно следует понимать относительно! Горожане были весьма преданы церкви и вовсе не легкомысленны. Однажды проповедник попросил их отдать ему все возможные игры. И что Вы думаете? Жители послушно за полдня всё собрали и подарили ему. Они принесли карты, доски для игры в кости и сами игральные кости. После последней проповеди проповедник собрал это в три-четыре телеги, свалил в кучу и сжёг.

А когда мы стали «свободным городом»? Аугсбург получил право именоваться свободным городом в тринадцатом веке и оставался таковым пятьсот лет подряд. Только Наполеон присоединил его к Баварскому королевству.

Стас услышал, что до четырнадцатого века негоцианты вели всю свою деловую переписку на латыни. Что городом управлял совет. Доктор Конрад Пойтингер возглавлял его с 1497 по 1534 года и удостоился больших почестей от кайзера Максимилиана. Совет решал деловые проблемы и выделял своих представителей. Многие «министерства» возглавляли «почётные» руководители. Их работа не оплачивались. Все такие деятели именовались – «слуги города». Это они решали проблемы вооружений, защиты Аугсбурга, важнейшие вопросы мер и весов. Низшие работники назывались – «рабы города», а их начальники – «писцы города». Услышал, что очень важным человеком был «городской строитель». Он заботился о городской крепостной стене и башнях. Изумился рассказу, что большие города уже в четырнадцатом веке имели юридически образованных городских писцов.

«Чёрт возьми, никогда не задумывался о таких вещах,» – усмехнулся про себя Стас. – «Понятно, что тут демократия выросла и заколосилась. Само собой, настоящими правами пользовались только старинные роды -старожилы. И всё-таки! Уже в четырнадцатом веке гражданское общество и гражданское сознание. Кто в первую очередь? Ремесленники, торговцы, позже – промышленники. А в Москве даже в начале двадцатого века торговое сословие не находило общественного признания, торгово-промышленное сообщество только начало складываться. Оно, правда, заявило о себе и, если бы не большевистский переворот… Кстати, вовсе не металлурги и оружейники, а ткацкие мануфактуры лежали в основе промышленности Москвы.»

Он отвлёкся, но следующий вопрос снова заставил его прислушаться.

– Город стал постепенно городом деловых людей, торговцев – это я знаю. И в первую очередь расцвело ткацкое дело. Как Вы считаете, это ткачи создали богатство Аугсбурга? – прогудел бородатый солидный дядя в круглых очках.

«Забавно, и здесь соль земли – ткачи. Не успеешь чёрта помянуть, а он тут как тут.»

– Ткачество, несомненно, было важнейшим делом тогда, но наравне с ним, а может и впереди находились наши золотых и серебряных дел мастера! Во многих музеях мира Вы и сегодня найдёте их работы на почётных местах, – с гордостью ответил профессор.

– Но это, наверно, больше для внутреннего потребления. Ткани можно производить и продавать повсюду, даже и заграницей. А золотые и серебряные изделия? Их ведь на поток не поставишь, – усомнилась моложавая монахиня в серо-белой одежде.

– Вы ошибаетесь, и я это с удовольствием вам покажу. Не забудьте, что Германии в нашем теперешнем пониманием просто ещё не существовало. Поэтому, к примеру, Пруссия для тогдашнего Аугсбурга – это другая страна. И её королю Фридриху Вильгельму Первому только в 1736 году было поставлено аугсбургского серебра на сумасшедшую сумму в 605165 гульденов. Его покупали дворы Вены и Варшавы, Дрездена, Берлина, Копенгагена и Санкт-Петербурга. Подумайте, в 1755 году в городе была уже двести сорок одна мастерская независимых золотых и серебряных дел мастеров!

«Аугсбургское серебро! Ну я осёл,» – пробормотал Небылицын. – «Знаток, называется! В оружейной палате в Кремле – я же помню прекрасно. Но сам этим не занимался, про город совсем ничего не знал. Вот и читал бездумно «аугсбургское» как прилагательное».

Лектор, между тем, сказав несколько вежливых слов напоследок, поблагодарил всех за внимание и попрощался. Слушатели задвигались, вставая с мест, поднялся шум, а Стас энергично стал пробираться к кафедре между рядов.

– Господин профессор, – обратился он, слегка запыхавшись, к высокому шатену Фуксу – бородатому очкарику лет на пять старше себя. – Разрешите представиться: доктор искусствоведения Станислав Небылицын. Я здесь в командировке. У меня возник очень серьёзный вопрос…

Глава 43

В маленьком самолёте было тесно и душно. В его крошечный салон набилось целых двадцать пять пассажиров. Кирилл, Петя и Лиза разместились кое-как среди прочих. Далеко внизу проплывали леса, заплатки полей и ртутные змеи уже вскрывшихся рек. Редкие здесь посёлки можно было узнать по правильным линиям улиц и коробкам домов, отбрасывающим тёмные тени. Самолёт летел над сплошной пеленой облаков, похожей на белую сахарную вату. А когда он пошёл на посадку и прорвал облака, оказалось, что внизу уже сгущаются сумерки. На поверхности тундры кружилась позёмка. Поэтому выйдя из самолёта – этого допотопного сизого голубочка времён последней войны, Бисер искренне подивился, что они не проскочили аэродром.

Вокруг стояла зима. Позёмку поднимал уже лёгонький ветерок. При сильном ветре начиналась пурга. Лиза и Петя вытряхнулись наружу с рюкзаками, и все трое направились по лётному полю к бревенчатому крашеному дому с незамысловатой неоновой надписью «Приполярное». В это время тяжёлая, обитая войлоком дверь хлопнула, и на пороге появился крупный мужчина в коричневой меховой куртке. Он замахал руками и побежал им навстречу.

– Здорово, братцы, с прибытием! Кирилл Игнатьевич, познакомьте, пожалуйста.

У него была обросшая бородой физиономия и густые пшеничные брови, а ореховые круглые глаза лучились дружелюбием.

– Меня зовут Тимофей. Я орнитолог. Я тут две недели кукую. Поехали, переночуем в посёлке – оленеводы нас приютят. А завтра – в тундру. Идёт?

При слове «орнитолог» Лизины глаза засияли. Она с энтузиазмом потрясла внушительную ручищу, протянутую ей.

– Здравствуйте, я Лиза, мне папа много о вас рассказывал. Вы побудете

с нами? У вас, наверняка очень много работы, но если бы Вы

разрешили, то я

– Смотри, как она сразу налетела! Даже поздороваться не даст! Лиза у меня долго колебалась – биофак или медицинский. Но я вижу, старая любовь не ржавеет. Ладно, ну здравствуй! – хлопнул Тимофея по плечу Кирилл. – А это Петя, я тебе говорил, – добавил он, обнимая за плечи Рыжего, ревниво косящегося на орнитолога. Тот, впрочем, ничего не замечал и продолжал улыбаться.

Они вышли за ограду и осмотрелись. Кругом белели снега. Глазу было почти не на чем задержаться. Лишь кое-где темнели из-под снега большие камни. Да мрачные чёрные скалы семи останцев, вытянувшихся в одну линию, чётко выделялись на фоне снега, напоминая караван гигантских верблюдов в пустыне, где вместо барханов был тоже снег.