Под знаком Амура. Зов Амура

3

С Федором Петровичем Литке Муравьев еще не виделся. Светлейший князь Меншиков настоятельно рекомендовал ему познакомиться с путешественником, дважды обошедшим земной шар, исследовавшим, в частности, Берингово море.

– Море это, да еще Охотское, теперь будут полностью под вашим началом, – сказал старый царедворец и добавил с присущей ему иронией: – А вот в моем Главном штабе иные адмиралы и моря-то, кроме Финской лужи, не видали. Впрочем, как и аз, грешный.

Год назад Литке возглавил Морской ученый комитет, и не было, пожалуй, в России человека, больше него знавшего про таинственную реку Амур. А встретиться не получилось, потому что Федор Петрович простудился и слег, напрашиваться же к нему домой Николай Николаевич посчитал неудобным, хотя секретарь комитета сказал, что двери дома вице-адмирала открыты для любого посетителя, ежели он, конечно, по делу.

Может быть, знаменитый исследователь уже выздоровел? В министерстве Перовского у Муравьева ничего срочного не было – просто знакомился в архиве с делами по Восточной Сибири, поэтому он ткнул извозчика в спину:

– Давай-ка, голубчик, заворачивай к Адмиралтейству, к главному подъезду…

Федор Петрович оказался у себя. Секретарь доложил ему о визите генерал-губернатора, и, войдя в кабинет, Николай Николаевич был до глубины души поражен, столкнувшись с вице-адмиралом лицом к лицу буквально на пороге: столь резво председатель ученого комитета поспешил навстречу гостю. А кроме того, не могла не изумить внешность моряка: рыжевато-седая шевелюра, мощные бакенбарды и большие усы того же оттенка придавали ему сходство с царем зверей. И почему опытного моряка называют морским волком? – мелькнуло в голове Муравьева. – Это же лев, и никто иной. И голос соответствует.

– Рад, очень рад познакомиться, ваше превосходительство, – сипловатым басом рокотал Федор Петрович, провожая генерала в уютный уголок кабинета, где между двумя мягкими диванчиками с высокой спинкой удобно устроился низкий столик. – Не ушибитесь, ради бога, и уж, пожалуйста, не свалите чего-нибудь.

Предупреждения хозяина были небеспочвенны. За несколько секунд, которые понадобились, чтобы дойти до дивана, Муравьев цепкими глазами командира, привыкшего мгновенно оценивать боевую обстановку, оглядел кабинет.

Рабочий стол адмирала стоял левым краем к окну, выходившему, как он успел заметить, на Большую Неву. Возле стола «лицом к лицу» стояли два глубоких кожаных кресла для посетителей, к ним от входной двери вела ковровая дорожка. Вот эта дорожка, небольшое пространство вокруг стола – только-только чтобы кряжистый вице-адмирал мог протиснуться на свое хозяйское место – да еще проход к диванному уголку можно было считать более или менее свободными. Все остальное занимали подставки с макетами парусников, различными, видимо, штурманскими, инструментами и свернутыми в трубки картами; круглым боком выпирал в проход огромный глобус с нанесенными на нем маршрутами морских экспедиций; у стены выстроились шкафы с книгами, подобраться к которым можно было, лишь проявив чудеса изворотливости. Интересно, как это получается у вице-адмирала? Хотя, судя по стопкам книг и журналов на рабочем столе, все нужное у него под рукой, а возникнет необходимость забраться в шкаф – для этого есть секретарь.

Вот только уголок отдыха довольно милый.

На диване сидел человек в темно-зеленом военно-морском мундире с белым стоячим воротником и золотыми якорями на обшлагах, с погонами капитан-лейтенанта из зеленого сукна с золотым позументом. Он встал, приветствуя нового гостя, и сразу понравился Муравьеву. Может быть, тем, что они были примерно одного роста и одного возраста, но скорее открытым, высоколобым, обветренным, слегка подпорченным рябинками лицом, которому очень шли чуть висячие черные усы.

– Капитан-лейтенант Невельской, можно сказать, старый офицер моей эскадры, и новый генерал-губернатор Восточной Сибири генерал-майор Муравьев, – представил их друг другу хозяин. – Прошу любить и жаловать.

– Николай Николаевич, – протягивая руку, сказал Муравьев.

– Геннадий Иванович. – Рукопожатие Невельского оказалось чересчур крепким, Муравьев невольно поморщился и, заметив мелькнувшую в глазах моряка тревогу, вынужден был пояснить:

– Старая рана.

– Прошу извинить, ваше превосходительство, не знал.

– Николай Николаевич, – подчеркнул Муравьев. – А насчет раны не беспокойтесь. Почти зажила.

Покривил душой, конечно: перебитая пулей в бою под Ахульго кость срослась плохо. Но рана – пустяк: вот если бы тогда не пришел на помощь Вагранов… Мюриды Шамиля не щадили никого, а уж русский офицер, окажись у них в плену, испытал бы все муки ада.

– Садитесь, господа, садитесь, – гостеприимствовал Федор Петрович. – Выпьем по стаканчику рому, как полагается мужчинам, и выложим, что наболело.

Он открыл дверцу буфета, почти примыкавшего к столику, извлек большую бутылку ямайского рома и три хрустальных стаканчика, тарелки с заранее нарезанными сыром и ветчиной, маленькую, плетенную из соломки, хлебницу, накрытую салфеткой, из-под которой угловато выпирали ломти каравая, и блюдечко с дольками лимона. Три серебряные вилочки завершили нехитрую сервировку.

Первый тост – за знакомство хороших людей – поднял Литке. Он и Невельской выпили по полной, Муравьев – чуть пригубил. На укоризненный взгляд вице-адмирала показал на сердце и развел руками: не обессудьте. Федор Петрович огорченно крякнул, но обсуждать этот вопрос не стал, а перешел к делу:

– Ну-с, милостивый государь Николай Николаевич, что привело вас в наш комитет?

– Амур, многоуважаемый Федор Петрович. Загадочная река Амур.

При упоминании Амура Невельской встрепенулся, но промолчал, выжидающе обратившись всем корпусом к Литке: что скажет человек, лично бывавший в тех краях? Правда, непосредственно до Амура он не добрался – помешали обстоятельства, – но все-таки…

– Понима-аю, – протянул «морской лев». – А вы знаете, мой друг, что начертала августейшая рука на докладе поручика Гаврилова?

– Кто таков поручик Гаврилов, что его доклад попал на стол государя? – поинтересовался Муравьев.

– Гаврилов состоит на службе в Российско-Американской компании, в ведении которой, как вам должно быть известно, находятся Русская Америка и вся торговля с инородцами в тех краях. Ей же предписано проводить различные научные изыскания, в первую очередь географические, якобы для улучшения торговли. Ну, чтобы излишне не возбуждать китайцев, испанцев и прочих англичан. – Федор Петрович налил себе и Невельскому по второй. Выпили, закусили. Муравьев тоже сделал себе бутерброд с ветчиной. После чего Литке продолжил: – Да простит меня драгоценный Геннадий Иванович: то, что я расскажу, ему уже ведомо… Так вот. Весной прошлого года Гаврилову с высочайшего указания было поручено тайно обследовать юго-западную акваторию Охотского моря на предмет поиска устья Амура. То есть всем понятно, что устье, конечно же, имеется, но вот годится ли оно для судоходства, в первую очередь морского, – большой вопрос. А тут еще дошли сведения, правда, довольно глухие, что беглые каторжане с наших рудников в Забайкалье пробираются в низовья Амура, роднятся с гиляками и ороченами, оседают на тех землях и даже вроде бы основали поселение, как когда-то Албазин. А это грозит международными осложнениями. Поэтому Гаврилову предписано было выдавать себя за нерусских рыболовов, случайно занесенных туда ветром и течениями. Даже табак у них был американский, а вместо флага – разноцветная тряпка. Да-с…

– Ну и как, нашел Гаврилов вход в устье? – не удержался от любопытства Муравьев.

– Нет! – сказал, как отрубил, Федор Петрович. – Он промерил глубину Амурского лимана, и у него получилось не больше трех футов. Он и написал в докладе, что Амур, видимо, теряется в песках лимана. Ну, что-то подобное утверждали до него и француз Лаперуз, и англичанин Броутон, и наш Иван Федорович Крузенштерн, учитель Геннадия Иваныча по кадетскому корпусу. Ныне покойный, мир праху его.

Литке, а вслед за ним Невельской и Муравьев, встали и перекрестились. Федор Петрович расстегнул свой вице-адмиральский мундир – на белом воротнике и темно-зеленых обшлагах красовалась золотая вышивка с якорями, на шитых золотом эполетах по два черных орла – и, грузно усевшись на место, разлил еще по одной – в память о первом российском кругосветнике. Муравьев отпил чуть больше прежнего.

– Так вот, император, с подачи канцлера Нессельроде, на докладе Гаврилова наложил собственноручную резолюцию: «Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, оставить». Пытался я как-то смягчить государя, но граф Нессельроде более влиятелен. Он категорически считает, что по Нерчинскому, 1689 года, договору Амур бесповоротно стал китайским, и России о нем следует забыть. А тут такой доклад – ему душу словно маслом помазали!..

– Не верю, Федор Петрович, – подал, наконец, голос Невельской. – Я с кадетского корпуса, как узнал об этой реке, так и заболел ею. Это ж из Забайкалья прямая дорога к океану! Смотрите: Шилка, Аргунь, Зея, Бурея, Сунгари, Уссури, Амгунь, десятки других притоков, больших и маленьких – куда это все девается? В песок уходит? Не верю! Великий Нил течет через пустыни и не уходит в песок. – Невельской разволновался, лицо пошло красными пятнами. Муравьев искоса внимательно за ним наблюдал, не вмешиваясь. Да, собственно, и не с чем было вмешиваться: слишком мало он знал. Зато с каким-то неизъяснимым наслаждением впитывал новые для себя сведения. И невольно внутренне зажигался от горячих слов капитан-лейтенанта, с которыми тот наседал на невозмутимого вице-адмирала: – А «скаски» наших землепроходцев? Василий Поярков – он же выходил из Амура в лиман и Охотское море! Ерофей Хабаров составил «Чертеж реки Амур»! У них и слова нет об отсутствии устья! Наоборот, писали о могучем течении, да другого и быть не может, ежели река течет сквозь горные хребты. Кстати, о хребтах и Нерчинском договоре. Я его внимательно изучил и пришел к выводу, что окольничий Федор Алексеевич Головин, подписавший этот трактат под сильнейшим военным давлением китайцев, все-таки совершил настоящий дипломатический подвиг. Он заставил китайцев согласиться, что граница между Россией и Китаем должна идти по Становому хребту до верховьев реки Уды и дальше по нему же до моря, и что все реки, стекающие с этого хребта, кроме южных, Зеи и Буреи, впадающих в Амур, признаются русскими. Но дело в том, господа, что китайцы называют Амуром реку только до впадения в нее Сунгари или Шунгала, а ниже, до моря, это, по их мнению, все Шунгал, а не Амур! И вся остальная часть бассейна Амура, вплоть до моря, осталась неопределенной. И эта неопределенность связана с направлением Хинганского Станового хребта, который, возможно, поворачивает не к Охотскому, а к Корейскому морю. И что из этого получается?!

– Что получается? – эхом отозвались Литке и Муравьев.

– А получается, – торжествуя, сказал Невельской, – что, если мы зайдем в Амур с устья, можно вернуть России земли, открытые Поярковым и Хабаровым, вплоть до Сунгари, ничем не нарушая пресловутый Нерчинский трактат. И даже вдоль Уссури до Кореи, где море не замерзает! Для этого и нужно исследовать устье Амура, дорогой Федор Петрович!

– Вы так на меня нападаете, драгоценный мой Геннадий Иванович, – обиженно откликнулся Литке, – как будто именно я не позволяю вам исследовать Амур. Да за ради бога, отправляйтесь, хоть завтра же! Вон транспорт военный «Байкал» строится в Гельсингфорсе, следующей осенью пойдет в Камчатку, а командир еще не назначен. Дерзайте! Я дам вам рекомендацию. Однако… – он назидательно поднял указательный палец, – во-первых, резолюцию государя никто не отменял, а во-вторых, великий князь Константин Николаевич, наш молодой генерал-адмирал, вряд ли вас от себя отпустит: как-никак, вы с ним более десяти лет. И наставник, и наперсник! И, насколько я знаю, есть у него намерение назначить вас командиром фрегата «Паллада».

Наступила пауза. Невельской по-детски растерянно оглянулся на Муравьева, как бы ища помощи или хотя бы сочувствия, и генерал не отмолчался. Тем более что он не на шутку был взволнован горячей речью капитан-лейтенанта и открывающимися перспективами.

– Вернуть России земли, которые позволят нам встать двумя ногами на Великом океане – ради этого стоит и жизнь отдать. Да, государь хотя и согласился с Нессельроде, что Амур – река для России бесполезная, однако же обратил мое особое внимание на Амур. Правда, намекнул, что еще не время, но все движется, все изменяется… В общем, если вы, Геннадий Иванович, добьетесь назначения на «Байкал», то я постараюсь получить для вас разрешение на поиски устья Амура. Думаю, это случится после прихода транспорта в Петропавловск. Сколько морем идти до Камчатки?

– Через Атлантику и Великий океан при полном благополучии месяцев девять-десять, – сказал Литке.

– То есть, выйдя по осени, в начале лета тысяча восемьсот сорок девятого транспорт прибудет в Петропавловск. Вот и отлично! Надеюсь, Геннадий Иванович, нам с вами вместе долгонько предстоит служить.

– Но я, Николай Николаевич, прохожу по ведомству Главного морского штаба, подчинен князю Меншикову. Как, собственно, представляется вам наша совместная служба?

– Это решим. Мне как генерал-губернатору будут подчинены все силы в Восточной Сибири – и сухопутные, и морские. Я полагаю, сразу после разгрузки «Байкал», естественно, под вашим командованием, может направиться к северному Сахалину для исследования Амурского лимана. Для меня весьма важно ваше личное согласие.

– Да какое же может быть несогласие, если я только того и добиваюсь, чтобы попасть на Амур, – хриплым от волнения голосом произнес Невельской. – Если все получится, счастлив буду служить вашему превосходительству!

– У нас с вами, Геннадий Иванович, одно «превосходительство» – Россия. Простите уж мой солдатский пафос.

4

Через несколько дней в гостинице, где остановились Муравьевы, объявился радостный Невельской. Николай Николаевич представил его Екатерине Николаевне:

– Вот он, будущий герой Амура, о котором я тебе рассказывал!

– Ну, зачем вы так, Николай Николаевич? – смутился Невельской, целуя руку радушно улыбающейся Муравьевой. – До Амура еще очень далеко.

– Тем не менее вид у вас геройский. Случилось что-то замечательное?

– Федор Петрович и великий князь Константин Николаевич исходатайствовали для меня место командира транспорта «Байкал». Старшим офицером экипажа будет мой товарищ лейтенант Казакевич. Завтра мы с ним отбываем в Гельсингфорс для ускорения постройки транспорта.

– Чем это вызвано? – ехидно прищурился Муравьев. – Уж не спохватились ли в правительстве, что давно пора решить амурский вопрос?

– Никак нет, – грустно усмехнулся Невельской. – Князь Меншиков – а он ведь не противник исследования Амура – заявил, что времени и денег на обследование дать не может, и единственная возможность их заиметь – сэкономить на сроках постройки и на переходе через океаны.

– М-да, – пожевал губами Муравьев. – И я ведь тут ничем помочь не могу, милейший Геннадий Иванович. Ни денег, ни лишнего времени у меня для вас нет. Могу только предложить чашку чаю. Катюша, распорядись.

– Что вы, что вы, – замахал руками Невельской. – Я зашел по указанию князя Меншикова – официально представиться будущему начальнику.

– Вот и представились, – засмеялся молодой генерал-губернатор, обнимая Невельского за плечи и увлекая в гостиную. – Выпьем чайку, а если желаете, найдется что и покрепче, и поговорим об Амуре. Я о нем мало что знаю, а вы меня заинтриговали, и, пожалуй, решение этого вопроса в пользу Отечества должно стать главной целью моего губернаторства. Заодно и Катюша вас послушает – она в своей Франции об Амуре вообще ничего не ведала.

Глава 9

1

Раннее весеннее утро. С одинокой скалы, возвышающейся над лесом, срывается огромный беркут, за несколько взмахов могучих крыльев поднимается под легкие облака и оттуда кругами начинает снижаться. Его зоркие глаза видят простор тайги и слияние двух больших рек. По рекам движутся караваны лодок, паузков и плотов. На той, что справа, попыхивает дымком маленький пароходик. На плотах и паузках – горы грузов, стоят палатки, лошади, дымят очажки, утренними делами заняты люди…

На длинной лодке с шестью гребцами караван объезжает генерал. Он стоит на носу и принимает с плотов и судов доклады офицеров, здоровается с людьми…

Беркут в крутом развороте устремляется к каравану. Птица видит, как на колоде рубит мясо большой огненнобородый человек в свободной полотняной рубахе, и налетает именно на него. От неожиданности человек роняет топор и падает навзничь. Беркут хватает мясо и взмывает в воздух…

От тяжелого падения человека неожиданно рвется смоленый канат, связывающий плот, и бревна под напором течения начинают расползаться. Одна за другой лопаются другие связки, трещат и ломаются прибитые к бревнам доски, выдираются железные скобы, ржут и встают на дыбы лошади, между бревнами проваливаются в воду грузы и люди…

Лодка генерала оказывается как раз на траверзе гибнущего плота. Увидев, что люди начинают тонуть, генерал сбрасывает мундир, стягивает с ног сапоги и бросается в воду. Его охватывает острым холодом – с реки совсем недавно сошел лед, – но сквозь серо-зеленую зыбучую толщу он видит погружающееся темное пятно и, усиленно работая руками и ногами, устремляется за ним в глубину…

2

На гостиничной кровати застонал и проснулся Муравьев. Стремительно сел, очумело огляделся. Увидел рядом раскинувшуюся во сне Катрин и растер ладонями лицо.

– Ч-черт! Оказывается, приснилось…

Странный сон. Если он был на лодке, а это, скорее всего, так и есть, то почему сначала все видел сверху, глазами беркута? И что это за реки – уж не слияние ли Шилки и Аргуни в Амур? А караваны сплавляются вниз под его, Муравьева, командованием? Не иначе как вещий сон!

Он вспомнил, что Катрин тоже видела нечто странное после его назначения в Сибирь. Как втроем они замерзали в снегах, как потом их нашли… Неужто вправду во сне можно заглядывать в будущее? И что оно сулит, это будущее, если уже сегодня происходят странные и опасные события?

Николай Николаевич встал, накинул халат и вышел в гостиную, плотно притворив за собой дверь. Министерство сняло для него трехкомнатный номер – кроме гостиной (она же рабочий кабинет), еще спальня и комнатка для слуг на две кровати, разделенные ширмой. Там расположились камердинер Флегонт и горничная Лиза. Тесно, конечно, однако Катрин не роптала, а Муравьеву скудный быт привычен был по армии.

В два окна бессовестно заглядывала полная луна. Ее голубоватого света было вполне достаточно, чтобы передвигаться по комнате, не натыкаясь на мебель. Муравьев прошел в крошечную прихожую, где на простых крючках висела уличная одежда. Туда не достигал лунный свет, и было совершенно темно. Ощупью он нашел свою шинель и из внутреннего кармана осторожно, чтобы не порезаться, за клинок вытащил кинжал. Вернувшись в гостиную, подошел к окну и постарался рассмотреть опасное оружие.

Кинжал был непростой. На четырехвершковом обоюдоостром лезвии, у самого основания, чуть ниже желобка, хорошо были видны гравированные вензель «N» и корона. Вензель, конечно, мог принадлежать кому угодно, однако в сочетании с короной очень уж похож на наполеоновский (попадался такой Муравьеву на глаза в каком-то историческом сочинении). Ну и что из этого следует? Вроде бы следует то, что владелец кинжала (теперь уже бывший) как-то связан с тем, почти сорокалетней давности, временем. Хотя… не исключено, это просто военный трофей. Но что тогда означают выгравированные на металлических накладных пластинках на рукоятке с одной стороны «LÉ», с другой – «HdB»? Если эти буквы имеют отношение к несостоявшемуся простому грабителю (полно, грабитель ли? по всему поведению скорее убийца!), то почему они нерусские? Или по столице России свободно разгуливают европейские разбойники? Ведь, судя по акцентному значку над «E», язык французский, но это говорит лишь о том, что среди владельцев кинжала был француз, но француз ли нападавший – это большой вопрос…

От непривычных криминальных размышлений у Муравьева зашумело в голове. Он зажег свечу, достал из шкафчика на стене бутылку бордоского вина и бокал. Усевшись в кресло возле рабочего стола, налил себе вина, пригубил и, отставив бокал, снова взялся за кинжал. Сверкнувший в свете свечи клинок в который раз ярко напомнил о событиях минувшего вечера.

3

Из здания министерства внутренних дел он вышел затемно. Устав разбираться в делах по приисковым казенным остаткам, каждое из которых было невероятно запутано и требовало не генерал-губернаторского, а судебного разбирательства, Муравьев решил прогуляться по заснеженному бульвару, подышать после архивной пыли свежим морозным воздухом. Тихий вечер и успокоительный свет недавно взошедшей луны, порою радужно брызгавший в глаза отражениями от парящих в воздухе крупных снежинок, настраивали на размышления. И хотя они, эти размышления, под влиянием прочитанных бумаг были не бог весть какие радостные, настроение генерала тем не менее не позволяло предаваться унынию. Одолею, всё и всех одолею, думал Николай Николаевич, впечатывая сапоги в скрипучий снег, запорошивший дневные следы многих людей.

В это время суток бульвар был совершенно пуст. Любители прогуливаться по вечерам предпочитали улицы, освещенные газовыми фонарями, а здесь фонарей просто не было. Муравьев знал, что в Петербурге пошаливают грабители, но за себя не боялся. Во-первых, взять с него нечего. Шинель, хоть и генеральская, с барашковым стоячим воротником и пелериной, пошитая из солдатского сукна, да картуз, тоже барашковый, с отложным тылом для защиты шеи и ушей от холода, – слишком мелкая пожива. Во-вторых, он был при сабле, а это оружие способно отпугнуть не только мирного грабителя, но и вооруженного разбойника. Поэтому он шел спокойно, не оглядываясь по сторонам, слушая приятный хруст снега.

Но именно этот хруст его и насторожил. Уши, даже прикрытые барашковой шерстью, уловили чужие шаги. Кто-то шел следом и не просто шел, а двигался с короткими перебежками, как бы догоняя его. И сразу же предчувствие близкой опасности, хорошо знакомое по Кавказу, где из-за каждого куста и камня можно было ждать ружейной или пистолетной пули, охватило тело легким ознобом. Муравьев положил на эфес сабли левую руку – раненой правой он вряд ли смог бы сражаться, поэтому и сабля была прицеплена с правой стороны – и круто развернулся, одновременно отступая в сторону.

Наверное, этот маневр и спас ему жизнь. Взметнулась коренастая черная фигура, и в лунном свете остро блеснул клинок кинжала. Муравьев отстранился, изо всей силы врезал противнику ногой под колени и выхватил саблю. Нападавший со стоном упал, выронив кинжал, и откатился в сторону, спасаясь от сабельного удара. Потом вскочил и пустился бежать. Преследовать его Муравьев не собирался.

Вложив саблю в ножны, он поднял кинжал и сунул во внутренний карман шинели, решив рассмотреть его поближе в более спокойной обстановке. Катрин рассказывать ничего не стал: ни к чему ей лишние расстройства.

4

И вот теперь он не мог избавиться от назойливой мысли, что кому-то очень сильно помешал, получив назначение на столь высокий пост. Чтобы решиться на убийство, да еще в столице, где полиция куда как строго следила за порядком, надо было иметь весьма и весьма веские основания. А никаких за собой иных «грехов» Муравьев, сколько ни силился, найти не мог.

Привлеченный светом свечи, из комнаты слуг выглянул камердинер Флегонт:

– Чего изволите, барин?

– Ничего не надо, старикан. Мне просто не спится, а ты иди, иди спи…

Николай Николаевич любовно называл своего постоянного, до чрезвычайности заботливого слугу стариканом, хотя тому недавно исполнилось всего лишь сорок пять лет, что было отмечено поздравлением и вручением подарка – табакерки для нюхательного табака, коему Флегонт был весьма привержен.

Проводив Флегонта рассеянным взглядом, Муравьев вернулся к своим мыслям.

Значит, причиной нападения можно однозначно считать генерал-губернаторство. В России, насколько ему было известно, он никому дорогу не перешел. Противники его возвышения были, да они есть и сейчас, но лишь по причине его «возмутительной молодости». Однако этот «недостаток», как известно, очень быстро изживается. Остается заграница, в первую очередь, конечно, Англия и Франция, рвущиеся захватить наиболее выгодные территории на побережье Тихого океана. Они вполне могут решить, что он, Муравьев, молодой честолюбивый генерал-губернатор, станет помехой, и более того – активным противником их замыслов, которые идут вразрез с интересами России.

Неизвестно, насколько может быть деятельна Франция, а вот активность Англии – и это Муравьеву было доподлинно известно от умиротворенных им убыхов – проявилась на Кавказе в полной мере. Собственно, в том, что Кавказская война длится уже больше тридцати лет, в первую очередь повинна именно Британская империя, которая натравливает на русских горские племена, умело играя на их гордости, на верности исламу, подкупая деньгами и снабжая оружием князьков и беков. А русские, вместо того чтобы на деле показывать свою веротерпимость и уважение к инородным обычаям, чаще всего мстят за нападения горцев, дотла сжигая аулы. Имея опыт в умиротворении мятежников без выстрелов, Муравьев написал об этом докладную записку, но то ли ей не придали значения, то ли просто положили под сукно, не давая ходу; результат один: принципы войны, по сути захватнической, остались те же, и конца и края этой бойни не видно. И, самое парадоксальное, Кавказ России вовсе не нужен, пользы от гор никакой, а война затеялась конкретно из-за Грузии. Та, спасаясь от Турции и Персии, слезно упросила великую Россию принять ее под свое крыло; для связи с новой территорией потребовались дороги, а те проходили по берегу Черного моря и горам, и всюду ими владели независимые племена, которые не желали за просто так отдавать исконно свое. Вот и завязался гордиев узел, разрубить который вряд ли удастся.