Квартира в Париже

После того разговора прошло тринадцать лет, но в память он врезался навсегда.

– По-твоему, я ненормальная? – спросила Софи, глядя в потолок.

Петр заворочался у нее под боком, оторвал взлохмаченную темноволосую голову от подушки и, подперев щеку рукой, воззрился на супругу озорными, цвета Балтийского моря, глазами.

– Это что, вопрос на засыпку? Экзамен для новоиспеченных мужей?

– Тоже мне, остряк нашелся.

– Сама начала приставать с такими вопросами, – он протянул руку и погладил ее по голому плечу. – Жалеешь, что ли?

– Жалею, что мы столько тянули.

– Ты прямо мысли читаешь, – улыбаясь согласился Петр Ковальский. – Знал бы, что согласишься, сразу бы предложение сделал, в тот же день, когда ты меня своим великом переехала.

– Не было такого. Я же успела свернуть, так что в основном дереву досталось.

– Нет, ты меня нарочно сбила. Просто не утерпела, – поддразнил он.

– Да я на работу опаздывала. И, чтоб ты знал, изо всех сил старалась в тебя не влюбиться.

– Гм, – Петр наклонился и поцеловал с такой страстью, что у нее замерло сердце. – Куда уж тебе со мной тягаться.

Софи смогла только кивнуть – он был прав. Когда по рассеянности из-за спешки она сбила его с ног, на любимом была зеленовато-коричневая форма польского офицера кавалериста, и он не вскипел и не осыпал ее проклятиями. Напротив, осторожно помог подняться на ноги. Чулки были испорчены безвозвратно, саднила поцарапанная коленка, из разбитой губы шла кровь.

Он ловко поставил велосипед на колеса и с обеспокоенным видом обернулся.

Пораженная его добротой и невероятно яркими голубыми глазами, она, как последняя дурочка, начала лепетать какие-то извинения, мямлить про посольство, куда ей нужно поскорее вернуться. А он просто смочил из фляжки носовой платок и с такой нежностью вытер кровь с ее губы, что она чуть не разрыдалась, вскарабкалась на велосипед и что есть мочи пустилась наутек. И, лишь добравшись до посольства, обнаружила в руке его скомканный окровавленный платок.

Сгорая со стыда, она заперлась в уборной и кое-как привела себя в порядок. Здравый смысл подсказывал, что новая встреча с тем любезным голубоглазым офицером ей не светит, но при этой мысли вместо облегчения ее охватила глубокая тоска.

– Почему ты тогда пришел? – вдруг вырвалось у нее. – В посольство?

– Потому что удивительная прекрасная блондинка, что рассыпалась в извинениях как минимум на четырех языках, украла мой последний платок, и я решил его вернуть.

– И явился с цветами.

– Потому что сердце она тоже украла. Хоть мне и не удалось его вернуть, я об этом не жалею. Оно твое навсегда, moja kochana[2].

Софи взглянула на свадебное кольцо на пальце. В косых лучах солнца, начинающего садиться над крышами и шпилями, рубин и крошечные жемчужины переливались яркими искорками.

– Знаешь, Петр Ковальский, ты просто неисправимый романтик.

– Каюсь, – сверкнул он лукавой ухмылкой. – За это ты меня и любишь.

– Я тебя люблю за доброту, храбрость и порядочность. А еще за терпение, нежность и ум.

– А как же красота?

– Ты самый красивый мужчина на свете, – улыбнулась Софи.

– Само собой. Ну давай, продолжай. А еще за что любишь?

– Ты просто напрашиваешься на комплименты.

– Да, а потом твоя очередь. Обещаю, в долгу не останусь.

Софи рассмеялась и добавила уже серьезно:

– Помнишь, как я рассказала, что хочу стать профессором языкознания в Оксфорде, а ты только спросил, почему до сих пор не подала документы? И где мы будем жить. За это и люблю.

– Совершенно естественные вопросы.

Софи потеребила край простыни.

– Большинство мужчин этого бы не поняли.

– Я не большинство, – он поймал ее за руку. – И вообще, с чего вдруг такие мысли?

– Детские комплексы, – пробормотала Софи. – Извини. Неподходящая тема да и романтики никакой в брачную ночь.

Петр уселся на протестующе скрипнувшей кровати и приобнял Софи за талию, притянув к себе.

– Если кому взбредет в голову погасить то пламя, что бушует у тебя в сердце, его даже за человека считать нельзя. Можешь мечтать о чем угодно, я тебя всегда поддержу.

– Сейчас я самая счастливая на свете, – любуясь им, прошептала она.

– Осторожно, – заметил он, и у него в глазах заплясали озорные искорки. – А то еще в безнадежные романтики запишут.

– Между прочим, у нас в семье ни безнадежных, ни еще каких женщин-романтиков отродясь не водилось, – фыркнула она. – Это больше по мужской части.

– Скорей бы с ними познакомиться.

– Успеешь еще.

– А они злиться не будут? За то, что я на их дочери женился, даже не сватаясь?

Софи прикусила губу. Сколько она себя помнила, замужество всегда шло вразрез с ее мечтами и желаниями, противоречило идеям свободы и независимости. Ее неприятие брака только усиливалось всякий раз, когда очередная настырная матрона совала нос в чужие дела со своими нотациями, мол, давно пора бросать эту бесполезную учебу и заняться настоящим делом – подыскать приличную партию и остепениться.

Тысячу раз она клялась родным, что никогда не влюбится. Никогда не выйдет замуж. Потом тысячу раз садилась за письменный стол, чтобы сознаться во лжи. И каждый раз не находила слов. Ничего, завтра она все исправит, вот только доберется до Варшавы.

– Ты их покоришь, – уверила она.

Иначе и быть не может.

– Жаль, что моих родителей уже нет в живых, а то бы я тебя с ними познакомил, – сказал он, водя пальцем по ее плечу. – Хотя они были бы в ужасе, что мы не устроили пышное венчание в церкви с цветами, оркестром и толпой гостей. И не провели медовый месяц в Вене или Париже, нежась на шелковых простынях.

– Ну и сложности… – Софи взяла его за руку, сплетаясь пальцами. – Непростая штука эта жизнь.

– Я даже порядочного фотографа не нашел.

– Я как-то не собиралась замуж за порядочного фотографа.

– Очень смешно.

– Я тебя люблю, – просто сказала она, не в силах выразить словами шквал переполнявших чувств.

Он пронзил ее решительным взглядом и ответил без тени усмешки:

– Я тоже тебя люблю.

– Жалко, что тебе так мало отпуска дали и уже завтра нужно возвращаться в часть. Не хочется снова тебя терять…

– У меня этот отпуск лучший в жизни, – перебил он. – И никуда я не денусь. Мы с тобой навеки повязаны. У тебя моя фамилия. Ты носишь кольцо моей бабушки. Я твой, окончательно и бесповоротно.

Софи зажмурилась и прислушалась к ровному биению его сердца.

– А насчет твоего вопроса… – немного погодя добавил он. – Да, ты и впрямь необыкновенная.

Он нащупал губами ямочку у нее за ухом.

– Необыкновенно умная, необыкновенно красивая. – Его рука скользнула под простыней к ее бедру. – А самое главное, – шепнул он, – невероятно соблазнительная.

Софи открыла глаза.

– Объясни.

И он объяснил без слов.

* * *

Софи не поняла, отчего проснулась.

Она лежала в постели, внимательно прислушиваясь, но, кроме ровного дыхания Петра, ничто не нарушало тишину. Супруг оказался неистощим на выдумки, как не упустить ни единой минуты из тех немногих, что оставались до возвращения на службу, но и она ему не уступала. Так что заснули они перед самым рассветом, совершенно выбившись из сил.

Она осторожно выскользнула из постели и, стараясь не шуметь, открыла чемоданчик, выбирая на ощупь платье.

– Ты что, уже меня бросаешь? – раздался во тьме сонный голос Петра.

– Хочу встретить рассвет, – ответила она, натягивая через голову простенькое платьице. – Ты спи, спи.

– Еще чего. Это первый рассвет первого дня нашей совместной жизни. Я с тобой.

Скрипнула кровать, и зажегся свет.

Софи застегнула воротничок платья и надела туфли. Через мгновение к ней присоединился Петр, и они вышли во двор старинного каменного здания. Свернув с пустынной улицы, что вела к центру городка, они обогнули гостиницу и оказались на заросшем травой пустыре. Судя по развалинам какого-то длинного заброшенного строения, видневшимся с южной стороны, когда-то, в стародавние времена, здесь мог быть каретный двор.

На горизонте занимался рассвет, иссиня-багровый покров ночи мало-помалу уступал робкому золотистому зареву. Легкий ветерок холодил кожу, напоминая о подкрадывающейся осени. Софи схватила Петра за руку и потащила по торной тропе, ведущей через двор к воротам на пастбище, сбивая с травы носками туфелек капли утренней росы.

Добравшись до ворот, она повисла на ограде, не обращая внимания на давящую под мышками грубо отесанную перекладину, ведь в загоне паслась пестрая кобыла с жеребенком, оба словно призраки в сумерках.

Окутанные легкой дымкой, стелющейся по траве под светлеющим небом, лошади словно позировали для пасторальной открытки, какими торговали на варшавских улицах.

Она вздохнула, очарованная красотой пейзажа, стараясь навсегда запечатлеть этот момент в памяти.

– Какая красота! – ахнула она.

– Статный малыш, – ответил Петр. – Что холка, что ноги – любо-дорого поглядеть.

Софи скорчила рожицу.

– Милый, я про пейзаж, – нахмурилась она.

– Тоже неплохо, – прильнул он к ней губами.

Гнедой жеребенок скакал по загону, вставал на дыбы и брыкался, пока наконец чуть не свалился на бок.

– Похоже, это он перед тобой хорохорится. Наверное, в кавалерии служить набивается, – засмеялась Софи.

– Наверное.

Петр нагнулся, пролез между жердями и протянул руку.

– Иди сюда, – усмехнулся он. – Давай знакомиться.

Софи пролезла за ним и взяла его за руку. В детстве она никогда не ездила верхом, родители не держали лошадей в фамильном поместье в Норфолке, но Петр часто ее катал, и его искреннее восхищение этими благородными созданиями передалось ей.

Кобыла приветственно заржала и направилась к ним, оставив скачущего жеребенка позади. Подойдя к Петру, она остановилась и осторожно обнюхала его рукав. Он почесал ей за ушами, что-то бормоча себе под нос, и лошадь опустила голову.

– Умеешь ты их заговаривать, – сказала Софи, любуясь, как он ласкает лошадь. Ей всегда нравились его руки – крепкие, грубые, мозолистые и при этом невероятно нежные. Казалось, он умеет усмирить одним прикосновением даже самую строптивую лошадь.

– Ничего подобного, – тихо ответил он. – Просто представился. Жеребенок подойдет, когда сам захочет.

Жеребенок, тряся головой, носился кругами вокруг Петра с кобылой. Наконец осторожно приблизился, едва не ткнувшись мордочкой Петру в рубашку. Тот не двинулся с места, продолжая что-то тихонько бормотать и поглаживая кобылу по шее. Жеребенок подошел еще ближе, а когда Петр потянулся к нему, тут же отпрянул, и Петр полностью переключил внимание на кобылу.

– Какой пугливый, – заметила Софи.

– Нет, – прошептал Петр. – Доверие нужно заслужить. Он просто об этом напомнил.

Жеребенок вернулся к Петру, а когда тот протянул руку и легонько потрепал его по загривку, не отскочил, а пригнул шею и приблизился еще на шаг.

– Ну вот, – шепнул Петр и медленно, осторожно погладил стригунка по спине. – Доверие должно быть взаимным. Когда-нибудь этого скакуна попросят совершить невозможное. Броситься вперед в такой ситуации, когда инстинкт велит удирать без оглядки. И он послушается того, кому доверяет. Доверие – великое дело.

Он опустил руку, отошел от кобылы с жеребенком и обнял Софи.

С тяжелым сердцем она опустила голову ему на плечо, мечтая навеки продлить этот счастливый миг, но не в силах остановить ускользающее от нее время. От них.

– Жаль, что тебе нужно уезжать, – прошептала она.

– А сама-то машину из МИДа угнала, так что придется вернуть, пока ее не хватились.

– Не угнала, а взяла напрокат. И успею вернуть, никто даже не заметит. А чем я занимаюсь в выходные, мое личное дело. И вообще, разговор не обо мне.

Он стиснул ее плечо.

– В нашем полку даже мобилизацию не объявляли.

– Но ведь было дело, – нахмурилась Софи.

– В тот раз всеобщая была на один день. А сейчас нет. Кажется, все чего-то ждут, не зная, сбудется ли. Ребята в эскадроне сомневаются, что придется вступить в бой.

– Твои ребята ещё не в курсе, о чем говорят в посольстве, – проворчала Софи.

– Да, Гитлер напористый и самоуверенный, но вовсе не дурак. Я считаю, он не станет нападать на Польшу, бросая вызов Британии и Франции.

– А я сомневаюсь, Петр, и очень беспокоюсь.

Петр посмотрел на неё.

– Знаю. Я тоже.

Софи со вздохом проводила взглядом бредущих прочь лошадей.

– Прости. Мы же договаривались: ни слова про войну и политику, времени и так мало осталось…

– Не извиняйся. – Он заправил выбившуюся прядь ей за ухо. – Может, как раз это и надо обсудить. Поговорить о том, как поступить, если немцы все-таки решатся наделать глупостей.

Она нахмурилась.

– Тебе нужно уехать из Польши.

– Что? Ну уж нет.

– Пока все не образуется…

– И куда уехать?

– Хотя бы во Францию. Оттуда можно будет вернуться в Англию, если…

– Нет. Мой дом рядом с тобой.

– Я хочу, чтобы ты была в безопасности.

– Ничего со мной не случится. Останусь в Варшаве, где нужна. Где смогу помочь дипломатам предотвратить катастрофу.

Она встала перед ним и обняла за талию.

– Никуда я не побегу, и ты меня не прогонишь. Что бы там ни было, справимся вместе.

– Но если случится худшее, если начнется война, я должен быть уверен, что с тобой ничего не произойдет.

– Все будет в порядке.

– Софи, обещай, что в решающий момент будешь действовать с умом. Будешь беречься и никаких глупостей не наделаешь.

– Петр…

– Обещай, – не отступал он.

Софи прикусила губу.

– Обещаю.

– Спасибо, – Петр прижался к ней лбом. – Я и не ожидал, что ты согласишься уехать.

– Хорошо. Рада, что мы договорились.

Она поежилась от резкого порыва ветра.

– Давай вернемся в номер, и я тебя согрею, – предложил он.

– Вот это другое дело.

И они, рука об руку, направились к гостинице. Совсем рядом пестрая кобыла пощипывала траву, а вокруг нее скакал игривый жеребенок.

У Софи заурчало в животе.

– Как думаешь, получится найти что-нибудь перекусить?

Кобыла вдруг вскинула голову, навострив уши в сторону гостиницы.

Софи остановилась, Петр тоже, но на заброшенном пустыре ничего подозрительного заметно не было. Где-то вдалеке на улице залилась неистовым лаем собака, за ней подхватили другие. Софи нахмурилась.

Кобыла всхрапнула и попятилась, вытянув шею и раздувая ноздри, а потом вместе с жеребенком пустилась галопом на дальний край пастбища. И тут сквозь стихающий топот копыт до Софи донесся гул моторов.

Сначала она не сообразила, с какой стороны они приближаются, не обратила внимания на пронзительный вой пикирующих самолетов, но тут на юго-западе в небе сверкнула яркая вспышка. Софи молча наблюдала за приближающимися к деревне мелкими точками, что становились все крупнее и завывали все громче.

– Это наши? – шепотом спросила она.

– Нет, – прохрипел Петр.

Первая бомба взорвалась где-то в центре деревни, после глухого удара послышались грохот и несколько взрывов. В небо взметнулись клубы дыма и пыли, но самолеты все приближались, и вскоре стали видны черно-белые кресты на крыльях. Земля задрожала от новых взрывов, прокатившихся бесконечной разрушительной волной, и среди них раздался леденящий душу треск пулеметных очередей.

– Они обстреливают улицы с бреющего полета, – крикнул Петр, толкая Софи вперёд. – Нужно где-то укрыться.

Они бежали с пастбища. Сердце Софи чуть не выскакивало из груди, внутри все сжалось от ужаса.

Под несмолкающий вой приближающихся самолетов она протиснулась через ворота пастбища, обдирая руки о шершавые жерди, и вдруг зацепилась подолом за торчащий гвоздь. Отчаянно рванулась из последних сил и, задыхаясь, бросилась прочь. Петр, подгоняя ее, бежал следом. Не успела она сделать и двух шагов вперед, как гостиница рухнула прямо у нее на глазах. В воздух взметнулись камни, а от взрывной волны она приложилась спиной о ворота и осела на землю.

От удара чуть не вышибло дух, а при попытке отдышаться ее накрыло облаком пыли, набившейся в нос и рот. Поперхнувшись, она перекатилась на живот, не обращая внимания на жгучую боль в ребрах, и поползла дальше назад, на пастбище, мимо разбитой ограды и столбов. Сбитая с толку, она с трудом поднялась на колени, потом встала, зажимая уши руками. Вокруг стало непривычно тихо, вместо визга самолетов остался лишь слабый звон.

Пыль понемногу оседала, хотя дым и языки пламени по-прежнему вздымались ввысь, словно мазками ужаса покрывая холст безоблачного сентябрьского неба. Гостиница превратилась в гору битого кирпича и обломков бревен, из которой осколком зуба торчала единственная уцелевшая северная стена. Софи, пошатываясь, заковыляла вперед. Где же Петр?

Она споткнулась о кучу битого кирпича, из которой инородным телом торчала дамская туфелька. Рядом валялась сумочка того же цвета, из которой в разные стороны разлетелись какие-то документы.

Вокруг Софи появились похожие на привидения люди, все в пыли и крови. Большинство бежало, не разбирая дороги, кто-то брел куда глаза глядят, а некоторые просто съежились на земле. Петра среди них не было.

Над головой промелькнула тень, затем еще одна. Земля затряслась под ногами. Слева из земли забили фонтанчики пыли с дымом, и бегущие мимо люди начали падать, неестественно вздрагивая. Вдруг чьи-то руки схватили ее за плечи и развернули кругом. Она заглянула в лучистые голубые глаза и чуть не расплакалась от облегчения.

Петр что-то кричал и показывал на полуразрушенные конюшни, которые еще уцелели. Он толкнул ее к зданию, и Софи с трудом заставила сдвинуться с места непослушные ноги, словно вязнущие в густом иле. Звон в ушах постепенно слабел, уступая место вою и реву моторов.

Позади раздался резко оборвавшийся женский крик.

Невидимый за стеной клубящегося дыма, поднимавшегося над разрушенной гостиницей, с пронзительным завыванием приближался очередной самолет. Земля дрогнула от удара, и снова застучали пулеметы. Софи от испуга запнулась на бегу, но Петр ее подхватил и подтолкнул к темнеющему впереди проему, в котором давно не было двери.

Они уже почти добрались до сарая, и тут самолет вынырнул из облака огня и дыма над гостиницей, вспарывая очередями землю перед собой. Петр толкнул Софи вперед, и она со всего маху растянулась на пороге, а сверху на нее рухнуло его тяжелое тело, вышибая дух и вдавливая подбородком в землю. Слушая рев проносящихся мимо моторов, она крепко зажмурилась, чувствуя металлический привкус крови во рту.

Хотела пошевельнуться, но Петр своим весом пригвоздил ее к земле.

– Петр? – просипела она.

Он не ответил.

– Петр? – снова позвала она, охваченная новым ужасным подозрением. С трудом приподнявшись на локтях, почувствовала, как тяжелое тело медленно сползает по спине. Завопив не своим голосом, она отчаянно забилась, пытаясь выбраться из-под мужа, и сама удивилась невесть откуда взявшейся силе.

– Нет, нет, нет, нет, нет!

Она встала перед ним на колени, пытаясь помочь и в то же время боясь потревожить.

Он перекатился на спину, и черные ресницы застыли на запорошенном пылью лице. По груди сквозь белую рубашку жутким рисунком расплывались кровавые пятна.

Он еще дышал, едва заметно, и Софи трясущимися пальцами оторвала кусок от подола платья и с величайшей осторожностью вытерла с его губ кровь.

Веки его затрепетали.

– Ты что… опять меня сбила… своим великом? – с трудом выдавил он.

Софи всхлипнула.

– Не совсем.

– Я… так и понял.

– Ничего, поправишься, – заверила она. – Раз уж я тебя не добила, и это переживешь.

Возможно, он попытался улыбнуться, но веки, подрагивая, снова опустились.

– Не плачь, – едва расслышала она и, смахнув выступившие слезы, схватила его за руку. Ладонь пронзило леденящим холодом. – Достань… из кармана рубашки, – прошептал он.

Дрожащей рукой Софи выполнила просьбу. В кармане рубашки оказалась черно-белая фотография, на которой она с торжествующей улыбкой восседала на неоседланном коренастом мерине, не обращая внимания на растрепанную прическу и вымазанную в грязи одежду. Софи тут же вспомнила тот момент.

– Этот снимок сделан в первый день, когда ты учил меня ездить верхом.

– Да.

– А я столько раз падала с этого бедного коня, что уже счет потеряла.

– И все-таки… не сдавалась. – Он снова открыл ярко-голубые глаза. – Продолжай в том же духе.

Она покачала головой, снова всхлипнув.

– Как же я без тебя?

– Софи, не трать время попусту. С этого момента ни единого дня. Иначе все это было зря.

– Я тебя люблю.

Теперь слезы хлынули ручьем.

Вдали снова послышался нарастающий рев, и Софи склонилась над Петром, как будто могла уберечь от любой новой опасности. Краем глаза она заметила мелькнувшие копыта несущейся во весь опор лошади, но жеребенка уже не было видно.

Софи наклонилась и нежно поцеловала мужа в губы.

Вот так, пробыв замужем четырнадцать часов, Софи овдовела.

Глава 3

Эстель

БЛИЗ МЕЦА, ФРАНЦИЯ, 17 июня 1940 года

Двадцать две вдовы.

Из числа раненых, которых Эстель Алар не довезла живыми до полевого госпиталя на своем санитарном автомобиле, у двадцати двух на руках были обручальные кольца. А солнце едва перевалило за полдень.

Она не помнила точно, с каких пор начала обращать на это внимание и почему эта мелочь ей показалась столь важной, ведь каждого раненого, что она вывозила с передовой, женатого или холостого, кто-нибудь да любил. Наверное, ей всегда было интересно, каково это – любить и быть любимой настолько, чтобы дело дошло до брака. Чтобы кто-то любил другого со всеми недостатками. Может, даже за них.

Что значит любить так глубоко и бесповоротно, что дальнейшее существование в разлуке теряет всякий смысл?

При мысли о такой любви охватывала зависть вперемешку с ужасом, ведь ее можно потерять в считаные секунды. Как случилось с теми двадцатью двумя женщинами, что уже никогда не дождутся возвращения своих возлюбленных.

Видавший виды автомобиль Эстель мчался по полю, проваливаясь в глубокие рытвины, но, заметив ряды носилок с ранеными, она затормозила, и машина, вздрогнув, замерла на месте. Кругом были ряды корчащихся от боли, кричащих, истекающих кровью людей, но еще страшнее казались те, что просто лежали, не издавая ни звука. Таких много. Слишком много.

– Алар, где тебя черти столько носили? – рявкнул на нее изможденный врач, едва она распахнула дверь кабины, сползла с жесткого сиденья и, пошатнувшись, спрыгнула на землю.

– Жером, я тоже рада, что ты жив.

– Что-то долго ты пропадала, – Жером де Кольбер пропустил мимо ушей ее приветствие, склонившись над одним из распростертых на земле тел. – Проворней надо.

– Так горючего нет, – вяло отпарировала она.

Вечно приходится задерживаться из-за этого горючего. Не только ей, всем водителям.

Сейчас в баке машины плескались остатки того, что удалось раздобыть на заброшенной ферме в миле к югу отсюда, обитатели которой бежали, бросив все, в страхе перед немецкими оккупантами.

– А Рашель скоро появится? – выпрямляясь, спросил он.

– Наверное.

По правде говоря, со своей лучшей подругой она рассталась еще на рассвете, а потом они только разминулись во дворе фермы, где расположился полевой госпиталь.

Весь день Эстель изо всех сил старалась отгонять дурные мысли о том, что с ней могло случиться.

Пыталась не представлять Рашель раненой или убитой, в искореженном или сожженном автомобиле, попавшем под массированный артналет.

Даже сейчас стоял не утихающий рев и грохот орудий, почти заглушающий стоны раненых и умирающих в ожидании перевозки. В горле першило от спертого воздуха, в котором пороховая гарь и дым перемешались с вонью крови и мочи. Эстель на мгновение схватилась за дверцу машины, чтобы прийти в себя, и поспешила к новой группе раненых, дожидающихся переправки в госпиталь.

Она села на корточки перед солдатом с полностью замотанной грязным окровавленным тряпьем головой, застывшим на носилках, свесив руку набок.

– Оставь его, – угрюмо велел Жером. – Этот уже готов. Лучше вон того рядом проверь, а я сейчас вернусь, помогу погрузить.

Она взяла безжизненную руку солдата и аккуратно положила ему на грудь. В пробивающихся через хмарь солнечных лучах блеснуло золотом обручальное кольцо.

Двадцать три вдовы.

Она коснулась кольца. На нем виднелась знакомая надпись на иврите…

– Нет.

Оцепенев на мгновение, Эстель принялась искать под грязной гимнастеркой именные жетоны. На липких от запекшейся крови пластинах удалось разобрать: Ален Уайлер.

Эстель уронила жетоны и отпрянула от тела, словно отстраняясь от того, о чем уже догадалась. Горло сдавили спазмы, и она едва не рухнула в рыданиях на землю, только в такой массе страданий, смертей и утрат от этого не было бы никакого толку. Попыталась подняться, но перед глазами все поплыло, земля начала уходить из-под ног, и она оказалась на четвереньках, борясь с тошнотой.