О любви и не только

Людмила Каштанова

О любви и не только

Баба Шура.

He хотела баба Шура, умирать со своей тайной. Хранила её ото всех, мучаясь и страдая. Когда ей было уже за 80 лет – стала прибаливать. То спину скрутит, то сердце кольнет, а то и просто нездоровится. И лежит она тогда день. Нету силы ни в руках, ни в ногах. Вот тут-то и начинают одолевать воспоминания и плохие, и хорошие. И только с Тишкой, с котом, советуется. Ну, кому же открыться, облегчить душу. А он лишь щурит свои желтые глаза и мурлыкает на своем кошачьем, подсказывает. Но баба Шура не догадывалась. Пока не догадывалась…

Жила она всю жизнь в красивом зеленом поселке, где дома ещё были с палисадниками, а в них цвели цветы прямо оранжереей под окнами. Родители её, тоже здесь родились. Выросли, полюбили друг друга, поженились. Построили дом, мечтали иметь много детишек. И Бог не обидел. Родилось у них четверо: две девочки и два мальчика. Шура была младшая. А когда выросла – все говорили: «Как же на мать похожа – копия Зинки». А мама и вправду была красавица. Много на нее ребят заглядывалось: и женатые глазели, втайне от жен. Высокая, статная, с черной упругой косой. А глазища синие-синие, как небо осеннее. Взглянет – аж, мороз по коже.

«Вот красотища!» – говорили бабы с завистью, оборачиваясь ей вслед. А мужа она выбрала по красоте не завидного, но зато работящего и понимающего. Верил он своей жене, понимая, что с такой красотой верность не каждой дается, а она была ему благодарна. И жили они душа в душу.

Так и шло время. Дети старшие выросли и разъехались, и Шура заканчивала школу. Уже скоро и женихаться начнет. Любила она ходить на речку, смотреть на воду. Сядет на берегу, обхватит коленки и смотрит, как водица бежит, переливается. А сама Шура – мечтает. Когда была поменьше, думала: « Вырасту – буду почтальоном! Вот как тетя Дуся с соседней улицы, буду приносить только хорошие весточки. Люди же всегда ждут писем, как баба Галя – всё ждет от сына, ну хоть бы пару слов написал, а он не пишет». А она, Шура, однажды принесет ей письмо и как закричит радостно: «Вам письмо от сына!» Бабуля от счастья начнет руками прихлопывать, слёзы вытирать – руки дрожат, не может конверт вскрыть. Шура и откроет, и почитает. А у сына всё хорошо, пишет: «Жди, мать, в гости». И подхватится, на радостях, баба Галя, забыв про больные ноги. Побежит в дом, и вынесет вот такую шоколадку! С размерами Шура никак не могла определиться. Ну, пусть будет побольше, радость-то большая.

Когда стала постарше, думала: « Выучусь на шофера, буду крутить баранку, и все будут говорить: «Смотрите – это же Шурка едет!» А она нажмет на тормоза, остановит машину и так снисходительно скажет: «Ну, давайте, прокачу!» Особенно будет злиться Петька-задавака. Все сядут, а он повернется и уйдет.

Много чего ей представлялось. Только не замечала, как родители стали стареть. Шура уже школу закончила, училась в техникуме, помогала маме по хозяйству. А потом бежала на свое любимое место на речку и снова мечтала: «Выйду замуж только за красивого, чтобы завидовали: вот Шура, сама красавица и мужа себе такого же выбрала».

Был у них в поселке такой красавчик. Девчонки за ним по пятам ходили. А Шура даже особых усилий не прикладывала: только взглянет своими глазищами небесного цвета, так он и дар речи теряет. Ещё пару раз взглянула – и забыл он про всех своих девчонок. Только о ней одной и думает. А Шура ходит высокая, статная. Косу свою распустит, и глазища синие-синие. Глаз не отвести. Так они и поженились. Она лишь потом поняла – что не любила Фёдора, так звали мужа. Просто исполнилась её задумка. Родители его и её помогли купить дом, да так повезло – рядом с речкой. А тут недалеко и Шурино место, куда любила ходить и мечтать.

Уже прошло четыре года её замужества, но детей не было. А она очень хотела девочку, с такими же глазами и с косой до пояса: черной, упругой, как у них с мамой. А мужу – лишь бы она была рядом.

Выбирала время добежать до родителей. Вот уж год как отец слег и не вставал. Мама ещё держалась, но у Шуры наворачивались слезы, уходила с тяжелым сердцем. К весне отца не стало. Дом осиротел, и мамины глаза уже не были цвета неба, в них появилась тоска и печаль. А весна наступала, невзирая на людские беды и невзгоды. Яркие лучи заглядывали в окошки, таял последний снег. И вскоре лёд на реке тронулся.

Она любила смотреть на это мощное, серое движение глыб льда. Нагромождаясь друг на друга, с грохотом и треском, они плыли в мутной весенней воде, заставляя чувствовать мощь такой стихии и страх перед ней.

Однажды, придя на реку, Шура увидела на своем месте незнакомца. Он сидел, поддерживая рукой голову, был задумчив и не услышал, как она подошла. Уходить не хотелось и она, не ожидая от себя такой смелости, сказала:

– Здрастье. Вы сидите на моем месте, – и добавила – любимом.

Он обернулся. Внимательно посмотрел на нее и ответил:

Я подвинусь, садись рядом.

И она села. Как-то легко завязался разговор. Два часа пролетело незаметно. Звали его Тимур. Приехал к тёте, она одинокая, а ему её жалко. Шура слушала его, и так легко ей было, как будто знала его уже не одну жизнь. Просто когда-то расстались, а теперь встретились.

Красавцем он не был. Обычные черты лица. А душа её раскрылась, будто была она в клетке, а тут взяли да выпустили. И глаза заблестели, и щеки зарумянились. А он как-то очень буднично предложил:

А ты приходи завтра. Придешь?

Она, чуть заметно, кивнула и, не поворачиваясь, поспешила к дому.

Другая у Шуры складывалась жизнь, не как у родителей. Полюбила она Тимура. Полюбила его, может, за молчаливость, а, может, что не уделял ей столько времени и нежных слов не говорил. Но, главное, что любила она. А он, как будто, не замечал и красоты. Шуру это злило и ещё больше к нему тянуло. Вот от такой любви и родила она сына. Как же муж Федор был рад: на руках её носил, всё сам делал. Берег её. А когда забрал из роддома, всем соседям и прохожим кричал: «У меня сын!»

А у Шуры на душе так горестно было. Стыдно перед мужем. Мама ещё успела понянчить внука, глядела на нее своими грустными глазами и, казалось, сейчас спросит: «От кого же ты родила, дочка? Это же сынок не Федора».

…Мальчик рос, муж был горд и счастлив. А Тимур, узнав о сыне, уехал. Любил он другую женщину, с чужим ребенком. Не мог её забыть.

Шура тосковала и плакала ночами, понимая, что надо смириться и жить дальше. А работала она в районном ЗАГСе, расписывала молодоженов, произносила торжественные речи. Звучал марш Мендельсона. Работа ей нравилась, а чувства со временем притупились. Заботливый Федор рядом, сын уже в школе учится. Уедет он потом далеко от родных мест, и не будет ей писать писем, всё, как у той бабы Гали.

И спустя годы, когда не станет ее Федора (сгорит он от тяжелой болезни), останется она одна. Да и родных уже никого нету. Все на небесах. Ей в этом году исполнилось 85. Теперь она, постаревшая, и всё чаще вспоминает так быстро пролетевшую жизнь. Иногда заходит к ней молодая соседка Нина: то в магазин сходит, то кушать приготовит. Понравилась бабе Шуре эта Нина: улыбается, ямочки на щеках. И такая озорная у неё улыбка. И как-то сразу веселее в доме. А уж как кот Тишка её полюбил, всё в глаза заглядывал, как будто что-то сказать хотел, на своем кошачьем.

…Как-то ночью приснился бабе Шуре сон. Увидела она девочку, о которой мечтала в молодости: с синими глазами и упругой косой. Ходят они по летнему цветущему лугу и цветы в букет собирают, а она, девочка, всё её мамой зовет и такая умиротворенность у Шуры на душе, такая радость. Проснулась баба Шура и уже поняла, что скоро придет за ней смерть. Тут, поутру, забежала соседка Нина, молоко ей занесла. А кот как стал вокруг нее бегать, да громко мяукать, как будто ему на хвост наступили. А сам, то к Нине, то к бабе Шуре. И вот тут догадалась она, кому расскажет о своей тайне. Всё рассказала. Ничего не утаила. Очень жалела, что обманывала Федора, что сыну не сказала про настоящего отца. С камнем на душе и прожила свою жизнь. А теперь, вроде вот, перед добрым человеком покаялась, и стало легче. Только попросила, когда приедет сын – рассказать ему эту историю.

– Может и простит? Как ты, Нина, думаешь?

– Простит, простит. Это же всё-таки твой сын.

К вечеру бабы Шуры не стало. И душа её упокоилась. А уж перед Федором – там повинится.

Кота Тишку забрала добрая соседка Нина. Днем он сидит и смотрит на дом бабы Шуры, а вдруг она выйдет и позовет его домой.

Верина встреча.

Сегодня у Веры было отличное настроение. Ей хотелось петь и даже танцевать. Она с удовольствием делала домашние дела, тихонько напевая мотив любимой песни. Глядя в окно, она улыбалась. Была зима, снег искрился серебром под зимним нещедрым солнцем, и Вера любовалась такой зимней сказкой. Ее немного пугала такая переменчивость настроения, оно несло и радость, и тревогу одновременно. И это настораживало. Но, взглянув на дочку Машку, игравшую с куклой, и как она грозилась поставить ее в угол за какую-то провинность, Вера улыбнулась. Всё хорошо.

Ближе к вечеру они уже погуляли на улице, покатались с горки на санках и такие веселые и счастливые вернулись домой. Вера была замужем уже шесть лет. Родных у нее никого не было. Воспитывала её тётка, мамина сестра. Тётка, не мама, но Вера покладистая, не обидчивая и тётя для нее была родным человеком. Жили они в небольшом городке. Когда Вере исполнилось 15 лет, она влюбилась. Высокий, кареглазый парень, он еще не знал, что Вера думает о нем, ищет как бы случайных встреч с ним, а сама при этом прячет глаза и щёки так краснеют, как маки на лугу. А он лишь ей улыбается. Звали его Тимофей. Она его про себя называла Тимоша.

Вера уже заканчивала школу, когда они начали встречаться. И такая у них любовь была, не могли друг без друга. Тётка всё выспрашивала, что да как, предупреждала, смотри, чтобы не обманул, не опозорил. Да он и не опозорил, всё произошло по согласию и по любви, да разве тётки признаешься.

Забрали Тимофея в армию на службу весной. Как же Вера горевала, письма писала. Каждый день считала дни, когда он вернется. Но большая любовь всегда испытывает на прочность. После армии он не вернулся домой, уехал с другом в другой город. Письма приходили всё реже, а потом он вообще перестал писать. Всё банально: встретил другую, женился. А Вера носила свою боль в сердце, никто и ничто ей не мило было. Стал за ней ухаживать соседский парень. Тётка говорила: «Выходи за него замуж, а то в девках останешься».

Вышла Вера за Диму (так звали его) не по любви, а от отчаяния и тоски. Через год родилась Машка. Забот прибавилось. Муж оказался ленивым да еще и ревностью замучил. Знал он про её любовь с Тимофеем. Потом муж стал выпивать, да и руку поднимать на неё. А она всё терпела, кому пожалуешься. Тётка умерла, сгорела от тяжелой болезни очень быстро. Вот и осталась она совсем без родни. Слава Богу, Машенька радовала. За окном уже сгустились сумерки, а мужа всё не было.

– Опять придет злой и нетрезвый, – думала Вера. И ей так стало не по себе. И не успев больше ничего подумать, как открылась дверь, и не вошел, а ввалился пьяный, еле державшийся на ногах, муж Дима. Он сразу набросился на нее с кулаками и, сбив с ног, пинал ногами. Лицо звериное, нечеловеческое. Мужчины не бьют так своих женщин, мать своих детей, а такого трудно назвать человеком. А она не могла защищаться, сжавшись в маленький комочек, ей так хотелось стать совсем маленькой, чтобы не чувствовать свою беззащитность, свое унижение и эту боль. В голове, как в тумане, пульсировала одна мысль: «Сегодня он меня убьет».

Спас неожиданный стук в дверь, стучали громко и настойчиво:

– Димон, открывай, пошли, у нас еще осталось, допьем.

Муж оглянулся на дверь, взглянул на жену, хотел еще раз ударить, но чего-то передумал. Качнувшись, открыл ногой дверь. На нее пахнуло свежим морозным воздухом. Глубоко вздохнув, в голове немного прояснилось и сразу, стремительно пришло решение: «Сегодня или никогда».

С большим трудом поднявшись, так как болело всё тело, покачиваясь, она заглянула в комнату дочки. Та стояла бледная, с мокрыми от слёз глазами и всё шептала: «Мама, мама, мамочка».

Подойдя ближе, Вера увидела, игрушки у Маши были мокрые, а на полу виднелась небольшая лужица. И такая боль пронзила её сердце от жалости к этой маленькой напуганной крохе. Вера быстро достала документы, собрала самые необходимые вещи. Денег было немного, но сейчас это меньше всего волновало ее. Одела как можно теплее Машеньку, и они быстро вышли на улицу. «Только бы успеть», – вот что ее сейчас волновало, чтобы он не вернулся и не стал ее искать. А он и не думал возвращаться. С Вованом они допили спиртное и завалились спать. А Вера бежала по пустующей улице, держа крепко за руку свою пятилетнюю дочурку. Нужно было добраться до станции. Силы понемногу покидали ее, и она уже шла, не бежала. Как вдруг, обернувшись, увидела фары приближающейся машины. Встав среди дороги подняла руку, прося и умоляя про себя, чтобы этот человек остановил машину.

Ей повезло, мужчина вначале попытался на нее накричать, но понял, что женщина в беде и ей нужна помощь. А она уже стояла возле машины, несвязно, сбивчиво от волнения просила:

– Нас до станции, до станции довезите, пожалуйста.

…Подойдя к кассе, Вера спросила билет на поезд дальнего следования, а сама в душе боялась, что скажут: «Будет только завтра». Но и здесь ей повезло. Через час прибудет поезд. Стоянка всего три минуты.

– Билет будете брать?

– До конечной, – попросила Вера и вздохнула с облегчением.

– До конечной, так до конечной, – улыбнулась кассирша и протянула ей билет.

Этот билет она сохранит за свою решительность и смелость начать новую жизнь, а может даже и спасти её. А сама всё боялась, как бы успеть, не пропустить вагон. Всего-то три минуты и этот час длился для неё так долго, она с опаской поглядывала на вокзальные двери. Казалось, вот сейчас появится её муж и её знобило от страха и боли.

За 20 минут до прибытия они с Машей вышли на перрон. И вот, наконец, поезд. Пятый вагон. Ей не пришлось бегать, искать, он остановился прямо возле них. Ее попутчицей оказалась бабушка Настя (они сразу познакомились) с добрыми, голубыми глазами, яркие, не потерявшие своей голубизны. Такие бывают у людей с добрым сердцем. Морщинки бороздили её худощавое лицо, руки, огрубевшие, с большими венами от тяжелой работы. Такая маленькая, худенькая, но Вере с ней стало спокойно. Машеньку она уложила, как только тронулся поезд. Та сразу же уснула. А Вере было больно пошевельнуться, болело всё тело, и она сдерживалась, чтобы не заплакать.

Баба Настя наблюдала за ней, тихонько вздыхала, понимая, что эта молодая женщина не просто оказалась её попутчицей.

Утром, когда они с Машей проснулись, на столике уже был чай в красивых подстаканниках, домашние блинчики, котлеты, от запаха которых текли слюнки.

– Ну, девочки, давайте завтракать. Ехать нам еще долго, а покушаем, так веселее будет.

Баба Настя не спрашивала ни о чем, понимала: захочет – расскажет сама. И Вера рассказала. И про Тимофея, что любит его до сих пор; и про своё неудачное замужество; и почему ей пришлось бежать из дома.

– Бедная ты, бедная. Столько уже натерпелась, – думала баба Настя. – Нужно тебе помочь. – Послушай меня, детка, а давай-ка со мной поедешь. Посёлок наш небольшой, но люди у нас хорошие. А профессия у тебя есть какая?

– Я – парикмахер, училась, а потом работала. Мне нравится моя работа.

– Вот и хорошо. А с жильем я тебе помогу. Была у меня подруга, продружили мы с ней очень долго, всегда друг другу помогали и выручали. Детей у неё не было, жила одна. А недавно её не стало: годы да болезни, вот и нет моей подруги. А свой дом она завещала мне. Вот и стоит, ждет своего хозяина. Вот ты в нем и поселишься. Ну, как, согласна?

Вера не могла поверить такой удаче:

– Конечно, согласна.

Через два дня они прибыли на бабушкину станцию. Встречал её племянник, розовощёкий, здоровяк, на старенькой машине. Вере дом понравился. Окна были большие, и, зайдя в дом, она почувствовала, что он примет её, как хозяйку. Здесь было уютно и спокойно.

– Ну, как, нравится? – спросила баба Настя.

– Очень, очень нравится.

И зажили они с Машкой. Она старалась не вспоминать прошлое, а скорее забыть. На работу Вера устроилась в райцентр, Маша в садике. Работа Вере нравилась. И люди были не злые, улыбались. Появились свои клиенты. С бабой Настей они очень подружились. Вера ей помогала по хозяйству, а летом в огороде. Как-то бабушка приболела, лежала с высокой температурой. И когда пришла Вера, стала рассказывать ей, что живет у них в поселке молодой мужчина, но он калека. Ходить он может, но видит плохо, и лицо сильно обгорело при пожаре. Он почти никогда не выходит из дома.

– Жена его бросила. Его друг, наш местный, привез его к нам, купили домик. Сейчас он напоминает мне моего сына. Хотя лицо изуродовано, но характером, разговорами, такой же добрый. И, главное, не озлобился. Я не могу сегодня к нему сходить, так ты, Вера, зайди в магазин, купи продукты, отнеси ему, он будет ждать, привык он ко мне и ни с кем больше не общается.

– Конечно, конечно, я схожу, только скажите адрес.

Набрав продуктов, Вера поспешила к дому, где жил бабушкин знакомый. Она даже немного побаивалась его увидеть. Наверное, сильно пострадал, раз сторониться людей. Дверь была не заперта, и она вошла не постучавшись. За столом сидел молодой мужчина. Лица она не видела. Он сидел, наклонившись, пытаясь что-то отремонтировать.

– Здрасьте, – сказала Вера. – Я вот от бабы Насти Вам продукты принесла.

Он даже не поднял голову:

– Положи вот там, на кухне.

Вера вздрогнула, голос был такой знакомый, где она его могла слышать? Сделав вид, что не расслышала, переспросила еще:

– Так куда положить продукты?

Он приподнял голову и посмотрел на нее, едва различая силуэт:

– Там, на кухне, оставь.

Всё было знакомо ей в этом человеке, волосы, движения, поворот головы, руки, голос. Она так и стояла, не могла поверить, такого не может быть!

– Тимофей, – очень робко спросила она.

Он резко встал, такой же высокий, стройный, но вот лицо, глаза…

– Вы кто?

Вера бросила сумки:

– Тимофей, это я, Вера. Ты помнишь меня?

–Вера? – Он стал такой растерянный, засмущавшийся. – Ты откуда здесь?

А она уже обнимала его, вдыхала его запах. И слёзы текли по её лицу, как два ручейка. И та боль, которую она носила столько лет, уходила, уплывала со слезами.

– Вера, прости, – он тоже не мог поверить, что она здесь, сейчас с ним. – Ведь я всё время помнил о тебе, думал, если вернусь – не простишь. А потом я стал вот таким…

А она не могла от него оторваться. Так и стояли они, обнявшись, не веря своему счастью. И будут жить они долго и счастливо. Родят двух прекрасных сыновей. Глаза ему подлечат, а лицо… Ну, что лицо? «С лица воды не пить», – как говорят в народе. Была бы душа да любящие сердца. А это теперь у них никому не отобрать. Такая судьба.

Желтоликая луна.

Ночи, и частенько бессонные, с тысячами мыслей, которые днем где-то прячутся в глубине подсознания, а ночью – будто бы настал их час, – выползают из каких-то глубин, до мельчайших подробностей, и точат, точат твою память, всплывают события, о которых уже не хочется никогда вспоминать. А уж тем более, ночью, когда стараешься изо всех сил уснуть, но они как паразиты тревожат, вызывая беспокойство усталой души. И ты встаешь, идешь к окну, как будто бы оно имеет какую-то связь с твоим прошлым и сглаживает те ощущения, которые хочется стряхнуть с себя и забыть. Долго смотришь в темное небо, беззвучно произнося слова, которые днем не имели бы для тебя никакого смысла. Иногда из-за туч появляется нависшая луна, подмигивая тебе желтым оком. Держись, человек, ты – частичка Вселенной, и я тоже принимаю участие в твоей жизни. Влияю на твое настроение: встанешь ли ты утром бодрым, или, как сейчас, будешь стоять у окна, а утром – разбитый, с опухшими глазами, станешь ругать и эту ночь, и луну, которая нагло заглядывала в твое окно. Но таких мыслей не было у этой женщины – уже далеко не молодой и не умеющей рассуждать о великой Вселенной и о влиянии луны на судьбы людей. Ей тоже не спалось, и в такие ночи она вставала, открывала окно пошире, если позволяли сезон и погода, и, облокотившись на подоконник, вглядывалась в эту тягучую темень. Её подслеповатые глаза почти не различали стволы деревьев и стоящих неподалеку многоэтажек. Но в некоторых домах горел свет, люди тоже где-то не спали по каким-то причинам, ее это почему-то радовало. Ну, совсем чуть-чуть. Ее маленькие и тоненькие ноги уже чувствовали холод. Ночной прохладный воздух наполнил комнату, и по ее исхудавшему тельцу пробегала дрожь, но старушка не уходила. Эта темнота чем-то манила и пугала одновременно. Казалось, сейчас что-то произойдет из ряда вон выходящее. Но только где-то далеко лаяла собака отрывисто и зло. Женщина уже окончательно замерзла, но продолжала стоять лишь для того, чтобы потом почувствовать наслаждение от теплого толстого одеяла, под которым её почти не было видно, ведь оно ее так заботливо согревало, покрывая своим теплом. Будильник, отсчитывающий секунды и минуты, был для нее живым существом, стоял на старенькой тумбочке и создавал атмосферу уюта.

Скрипучая железная кровать… Она помнила ее еще молодой, полной сил. Все эти положительные мелочи были для нее радостью бытия. Отойдя от окна, она тихонько мелкими шажками, двигалась к кровати. Застиранная, старая ночная рубашка не облегала её тело, она висела на ней мешком, но она ее очень любила, и ей совсем не хотелось никакой другой, потому что эта уже срослась с ней и чувствовала она себя в ней комфортно, а заменить – это как бы предать старого друга.

Седые волосы были мягкие и тонкие, как у ребенка, и, выходя куда-то, она их стеснялась, прически не получалось и при малейшем дуновении ветра они разлетались, как одуванчик. Сейчас её уже не волновали прическа и внешний вид, ни её руки, которые иногда она все-таки пристально рассматривала, лёжа в постели. Ей некуда было спешить, некому было готовить завтрак, даже если бы и было кому, то силы её были совсем невелики и, чтобы досадить самой себе, она начинала себя рассматривать. Вначале руки. Она помнила их изящество и тонкость кистей, длинные фаланги пальцев – как будто продолжение её чувственности и эмоций. Она поднимала их и опускала, как раненая птица, которая пытается взлететь и не может. Всматривалась в эти морщинистые узловатые конечности (так она их теперь называла), оттягивала кожу, которая не пыталась сопротивляться и если бы чуть поднапрячься, то, наверное, её можно было стянуть, такая она была податливая. С отчаянием старушка переводила взгляд на свое тело. Кто смиряется, как оно стареет? О, эти ноги – длинные и упругие, они не знали усталости, их так любили целовать мужчины, а теперь это напоминало две высохшие палки, без мышц, с крючковатыми пальцами. А руки уже поднимались выше к груди, нащупывали какие-то пустые мешочки. Куда делась ее налитая, как спелое яблоко, красивая грудь? И она с отчаянием одергивала руки. Ну, уж ниже талии она и трогать не будет, зная, что там отвисшая старая задница с дряблой кожей.

Такие обследования тела были редкими. Она и так его знала и видела, как её тело готовится, не спрося её, уйти в другой мир. Иногда она подходила к иконам и молилась, прося прощение за несмирение и неприятие такой старости. Ведь Богу нужна душа, а не морщинки, которые не пощадили и её лица тоже, изуродовав его вдоль и поперек. У зеркала она почти никогда не задерживалась, а если и случалось, то не сразу смотрела на себя. Там была другая женщина, которую ей не хотелось знать и видеть, от нее прежней ничего уже не было. Что такое время, откуда оно приходит и куда уходит, сметая всё на своем пути, меняя до неузнаваемости? А, главное, зачем? И снова её тянуло к окну, где уже близился рассвет и розоватые тени прочертили темное небо. Она садилась, вытягивала руки, кому-то невидимому, может, надеясь исправить непоправимое. Нет, не надеясь, а мечтая, её мозг еще мог мечтать. Вспоминая себя молодой, задорной, веселой. И в ушах слышались те давние слова: «Женщина, Вы так прекрасны!» Ну, почему нельзя умереть молодыми, нет, то есть старыми, но не состарившимися. Эти мысли её утомили, ей захотелось прилечь. Маленькие тонкие ручки приподняли одеяло, и она неуклюже прилегла на край кровати. Уже совсем рассвело. А ей уже снился сон, из которого ей не захочется уходить. Большой шумный город, вечерние красивые огни, она идет с молодым красивым мужчиной, и ее сердечко стучит, учащая удары. У нее любовь и ее тоже любят, она там счастлива.

А народ уже просыпался, начинался новый день. День для тех, кто спал и выспался, не рассматривал свое состарившееся тело, но время караулит всех. И однажды ты тоже подойдешь к окну и ваши взгляды встретятся: её -желтоликий и насмешливый, из того необъятного и непознанного мира, и ваш – тревожный и озабоченный. Вы не услышите и не скажете ничего, но с каждым взглядом в это далекое и темное небо всё больше будет появляться мыслей о той неизбежности и быстротечности времени, которое нас так меняет. А луна еще больше напускает таинственности, смотря свысока желтым глазом: «Я с тобой буду всегда, человек. Всегда».