Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения

– Ты что, никогда не прибираешься? У тебя не кухня, а свинарник. Как тебе только не стыдно! Оставь мне ведро воды и найди метлу. Я не стану обедать в таком месте.

Мэри тут же принялась за работу, вид грязного и запущенного жилья был ей противен. Через полчаса кухня преобразилась, влажный каменный пол сиял, весь сор был вынесен вон. В буфете она нашла посуду, кусок материи и накрыла на стол, а в кастрюле на огне в это время кипела баранина с картошкой и репой.

Пахло вкусно, и Джем остановился в дверях, принюхиваясь, как голодный пес.

– Придется мне завести служанку, – сказал он. – Теперь я это понял. Что, если тебе оставить свою тетушку и перебраться сюда вести мое хозяйство?

– Мои услуги стоят слишком дорого, – заявила Мэри. – У тебя никогда не будет таких денег.

– До чего же все женщины скаредны, – сказал он, садясь за стол. – Не знаю, что они делают с деньгами, только они их никогда не тратят. Моя мать была точно такая же. Она всегда прятала их в старом чулке, и я даже не видел, какого он цвета. Поторопись с обедом: я голоден, как гусеница.

– А ты нетерпеливый, – заметила Мэри. – И ни слова благодарности за весь мой труд. Убери руки – тарелка горячая.

Она поставила перед Джемом дымящуюся баранину, и он облизнулся.

– Во всяком случае, там, откуда ты родом, тебя кое-чему научили. Я всегда говорю, что две вещи женщины должны уметь от рождения, и стряпня – одна из них. Дай мне воды. Кувшин снаружи.

Но Мэри уже наполнила кружку и молча протянула ему.

– Мы все родились здесь, – сказал Джем, кивком указав на потолок, – там, в комнате наверху. Но Джосс и Мэтт были уже взрослыми мужчинами, когда я еще цеплялся за матушкину юбку. Отца мы видели редко, но очень хорошо знали, когда он дома. Я помню, как однажды он бросил в мать нож: из пореза над глазом кровь так и потекла по лицу. Я испугался, убежал и спрятался вон там, в углу у очага. Мать ничего не сказала; она просто промыла глаз водой и подала отцу ужин. Она была храбрая женщина, этого у нее не отнять, хотя говорила она мало и никогда не кормила нас досыта. Когда я был маленьким, она сделала меня вроде как своим любимчиком, наверное, потому, что я был самый младший, и братья поколачивали меня, когда она не видела. Они меж собой тоже не очень-то дружили – мы никогда не были слишком любящей семьей, и я видел, как однажды Джосс избил Мэтта так, что тот не держался на ногах. Мэтт был забавный: тихий, больше похожий на мать. Он утонул там, в болоте. Там можно кричать, пока не лопнут легкие, и никто не услышит, кроме птиц или одичавших лошадей. Я и сам в свое время чуть не попался.

– Давно умерла ваша мать? – спросила Мэри.

– На Рождество будет семь лет, – ответил Джем, подкладывая себе баранины. – Отца повесили, Мэтт утонул, Джосс отправился в Америку, а я рос дикий, как ястреб; вот мать и ударилась в религию и молилась здесь часами, взывая к Господу. Я этого терпеть не мог и потому убрался подальше. Какое-то время я плавал на шхуне, но море – не для моего желудка, и я вернулся домой. Я увидел, что мать отощала, как скелет. «Тебе нужно больше есть», – сказал я ей, но она меня не слушала, и я опять ушел и некоторое время жил в Плимуте, зарабатывая где шиллинг, где два. Я вернулся сюда к рождественскому обеду и увидел заброшенный дом и запертую дверь. Я чуть с ума не сошел. Не ел целые сутки. Я пошел обратно в Норт-Хилл, и там мне сказали, что моя мать умерла и ее похоронили три недели назад. С таким же успехом я мог остаться на рождественский обед в Плимуте. В буфете позади тебя есть кусок сыра. Хочешь половину? Правда, он червивый, но червяки не кусаются.

Мэри покачала головой и предоставила хозяину самому встать и взять сыр.

– Что случилось? – спросил он. – У тебя вид как у больной коровы. От баранины, что ли, поплохело?

Мэри смотрела, как Джем садится и кладет ломоть высохшего сыра на огрызок черствого хлеба.

– Все вздохнут с облегчением, когда в Корнуолле не останется ни одного Мерлина, – заметила она. – Такая семейка хуже любой заразы для здешних мест. Ты и твой брат так и родились испорченными и злобными. Ты никогда не думал о том, как, должно быть, страдала твоя мать?

Джем посмотрел на нее с удивлением, не донеся до рта хлеб с сыром:

– С матерью было все в порядке. Она никогда не жаловалась, привыкла. Ну да, они с отцом поженились, когда матушке было шестнадцать; ей некогда было страдать. Джосс родился через год, потом сразу Мэтт. Ей нужно было их растить, а к тому времени, когда они отбились от рук, ей пришлось все начать по новой со мной. А меня сначала сделали, а потом подумали. Отец напился на Лонстонской ярмарке, когда продал трех коров, которые ему не принадлежали. Если бы не это, я бы сейчас здесь с тобой не болтал. Дай кружку.

Мэри закончила есть. Она встала и молча принялась убирать со стола.

– Как поживает хозяин трактира «Ямайка»? – спросил Джем, раскачиваясь на задних ножках стула и наблюдая, как гостья кладет в воду тарелки.

– Пьет, как и его отец, – коротко ответила Мэри.

– Это погубит Джосса, – серьезно сказал его брат. – Он напивается до бесчувствия и целыми днями лежит как бревно. В один прекрасный день он себя доконает. Чертов дурень! Как долго продолжался запой на этот раз?

– Пять дней.

– Ну, это еще ничего. Он проваляется неделю, если ему позволить. Потом очухается и будет шататься, как новорожденный теленок, а уж во рту будет противно, словно в болоте. Когда вся лишняя жидкость из него выльется, а остальная выпивка всосется – вот тут-то и жди беды. Так что будь осторожна.

– Дядя меня не тронет; уж об этом я позабочусь, – сказала Мэри. – Ему есть о чем беспокоиться. Дядюшке хватит забот и без меня.

– Не напускай на себя таинственность, многозначительно кивая и поджимая губки. В «Ямайке» что-нибудь стряслось?

– Зависит от того, как на это посмотреть, – ответила Мэри, вытирая тарелку и поглядывая на него. – На той неделе у нас побывал мистер Бассат из Норт-Хилла.

Джем с грохотом опустил стул на все четыре ножки.

– Вот черт! – сказал он. – И что же сквайру понадобилось?

– Дяди Джосса не было дома, – объяснила Мэри, – и мистер Бассат настоял на том, чтобы его впустили в трактир и провели по комнатам. Он вышиб дверь в конце коридора – вместе со своим слугой, но кладовка оказалась пуста. Похоже, он был разочарован и очень удивлен и уехал взбешенный. Заодно Бассат спросил и о тебе, но я сказала ему, что в глаза тебя не видела.

Джем насвистывал с отсутствующим видом, пока Мэри рассказывала все это, но когда она упомянула его имя, глаза его сузились, и он рассмеялся.

– Почему же ты ему солгала? – поинтересовался он.

– Тогда мне показалось, что так будет спокойнее, – ответила Мэри. – Если бы я хорошенько подумала, то, конечно, сказала бы ему правду. Тебе ведь нечего скрывать, верно?

– Почти нечего; правда, тот черный пони, которого ты видела у ручья, принадлежит ему, – беззаботно сказал Джем. – На прошлой неделе он был серый в яблоках и стоил сквайру целого состояния; судья сам его вырастил. Если повезет, я получу за него несколько фунтов в Лонстоне. Пойдем взглянем на него.

Они вышли на солнце; Мэри вытерла руки о передник и некоторое время стояла в дверях дома, пока Джем ходил к лошадям. Дом был построен на склоне холма над Ивовым ручьем, который вился по долине и терялся в дальних холмах. За домом раскинулась широкая равнина, с обеих сторон поднимались холмы, это бескрайнее пастбище, созданное самой природой и лишь с одной стороны упиравшееся в грозные скалы Килмара, – должно быть, и есть та самая пустошь Двенадцати Апостолов.

Мэри представила себе, как Джосс Мерлин ребенком выбегает из дверей дома и спутанные волосы спадают ему на глаза, а за ним стоит изможденная, одинокая фигура его матери со сложенными на груди руками и вопросительно смотрит на сына. Должно быть, эта лачуга вместила целый мир скорби и молчания, гнева и горечи.

Послышались крик и цокот копыт, и Джем подъехал к ней из-за угла дома верхом на черном пони.

– Вот этого малого я и хотел тебе предложить, – сказал он, – но ты оказалась слишком прижимистой. Тебе бы он был в самый раз: сквайр растил его для своей жены. Может, передумаешь?

Мэри покачала головой и засмеялась:

– Скажи еще, что мистер Бассат его не узнает, когда в другой раз заглянет к нам в «Ямайку». Спасибо за заботу, но я, пожалуй, все-таки не стану рисковать. Я уже столько лгала ради вашей семьи, Джем Мерлин, что мне этого на всю жизнь хватит.

У Джема вытянулось лицо, и он соскользнул на землю.

– Отказываешься от самой выгодной сделки в жизни, – сказал он, – другого такого случая тебе не представится. В сочельник отведу коня в Лонстон; перекупщики с руками его оторвут. – Он шлепнул пони по крупу. – Пошел прочь!

Животное испуганно рванулось к бреши в изгороди.

Джем сорвал травинку и принялся ее жевать, искоса поглядывая на девушку.

– А что, интересно, ожидал найти в трактире «Ямайка» сквайр Бассат?

Мэри посмотрела ему прямо в глаза.

– Тебе лучше знать, – ответила она.

Джем задумчиво жевал травинку, сплевывая кусочки на землю.

– Что тебе известно? – внезапно спросил он, отбросив стебелек.

Мэри пожала плечами.

– Я пришла сюда не для того, чтобы отвечать на вопросы, – сказала она. – С меня хватило мистера Бассата.

– Повезло Джоссу, что весь товар разошелся, – спокойно заметил младший брат. – Я говорил ему на той неделе, что он зарвался. В конце концов его поймают, это дело времени. А он только напивается в ответ, чертов дурень.

Мэри ничего не сказала. Если Джем пытается что-нибудь вытянуть из нее этой показной откровенностью, он будет разочарован.

– Тебе, должно быть, хорошо все видно из твоей каморки над крыльцом, – предположил он. – Они, наверное, мешают тебе спать? Ты же, небось, привыкла ложиться рано.

– Откуда ты знаешь, что это моя комната? – быстро спросила Мэри.

Похоже, вопрос застал Джема врасплох; она увидела, как в его глазах мелькнуло удивление. Затем он рассмеялся и сорвал еще одну травинку.

– Когда я в то утро въехал во двор, окно было широко открыто и занавеска развевалась на ветру. Прежде я никогда не видел в трактире «Ямайка» открытых окон.

Объяснение было правдоподобным, но для Мэри явно недостаточным. Ужасное подозрение пришло ей на ум. Не Джем ли прятался в пустой комнате для постояльцев в ту субботнюю ночь? Внутри у нее все похолодело.

– Почему ты все время отмалчиваешься? – продолжал Джем. – Ты что, думаешь, я пойду к своему брату и скажу: «Так, мол, и так, твоя племянница слишком распускает язык»? Черт возьми, Мэри, ты же не слепая и не глухая; даже ребенок почуял бы неладное, проведя месяц в трактире «Ямайка».

– Чего ты от меня добиваешься? – спросила Мэри. – И какое тебе дело до того, что я знаю и чего не знаю? Я думаю только о том, как бы поскорее забрать оттуда тетю. Я уже говорила тебе об этом, когда ты заезжал в трактир. Нужно время, чтобы ее уговорить, я должна набраться терпения. Ну а твой брат пусть допьется до смерти; мне все равно. Его жизнь – это его жизнь, и его дела – тоже. Меня это не касается.

Джем присвистнул и поддал ногой камешек.

– Значит, контрабанда тебя не смущает? – спросил он. – По-твоему, пусть мой брат набьет хоть все комнаты в «Ямайке» бочонками бренди и рома? Но, предположим, он замешан кое в чем похуже; предположим, речь пойдет о жизни и смерти или даже об убийстве. Что тогда?

Джем повернулся к ней лицом, и Мэри видела, что на этот раз он не шутит. Его беззаботная, насмешливая манера улетучилась, глаза были серьезные, но она не могла прочесть, что прячется в их глубине.

– Не понимаю, к чему ты это, – сказала Мэри.

Джем долго смотрел на нее, не говоря ни слова. Казалось, он обдумывал про себя какой-то вопрос, и только выражение ее лица могло подсказать ему ответ. Все его сходство с братом исчезло. Он сразу стал суровее, старше и словно бы совсем другой породы.

– Может, и не понимаешь, – произнес он наконец, – но наверняка поймешь, если поживешь там подольше. Почему твоя тетка похожа на живое привидение – можешь ты мне это сказать? Спроси ее, когда в следующий раз подует северо-западный ветер.

И Джем снова принялся тихо насвистывать, засунув руки в карманы. Мэри молча смотрела на него. Он говорил загадками, но только ли для того, чтобы напугать ее, – этого Мэри не знала. Джем-конокрад с его беспечностью и безденежьем был ей понятен и даже симпатичен, но сейчас в нем появилось что-то новое. И Мэри не была уверена, что эта перемена ей по душе.

Он усмехнулся и пожал плечами.

– В один прекрасный день мы с Джоссом крупно поссоримся, и пожалеет об этом он, а не я, – заявил Джем.

И, отпустив это загадочное замечание, он повернулся на каблуках и ушел на пустошь за пони. Мэри задумчиво смотрела на него, кутаясь в шаль. Значит, ее первое предчувствие не обмануло и за контрабандой кроется что-то еще. Незнакомец в баре той ночью говорил об убийстве, а теперь и Джем намекает на то же самое. Значит, она вовсе не дура и не истеричка, что бы о ней ни думал викарий из Олтернана.

Трудно было сказать, какую роль во всем этом играет Джем Мерлин, но Мэри нисколько не сомневалась, что каким-то образом он тоже тут замешан.

А если это он тихо, крадучись, спустился по лестнице вслед за Джоссом – что ж, тогда ему должно быть известно, что в ту ночь она выбралась из комнаты, где-то пряталась и подслушивала их. Уж он-то не забыл о веревке, перекинутой через балку, и догадывается, что Мэри видела ее после того, как они с трактирщиком ушли на пустошь.

Если это был Джем, тогда понятно, зачем все эти расспросы.

«Что тебе известно?» – спросил он Мэри, но она ему не сказала.

Этот разговор омрачил всю прогулку. Теперь Мэри хотелось отделаться от него и остаться наедине со своими мыслями. Она стала медленно спускаться с холма к Ивовому ручью. Девушка уже дошла до ворот в конце дороги, когда услышала, что Джем бежит за ней. Он раньше ее оказался в воротах, похожий на цыгана-полукровку, небритый и в замызганных штанах.

– Куда ты? Что случилось? Еще рано; стемнеет только к четырем. Я провожу тебя до Тростникового брода. Что с тобой? – Джем взял Мэри за подбородок и посмотрел ей в лицо. – Наверное, ты меня испугалась, – сказал он. – Решила, что в каморках наверху у меня бочки бренди и тюки табака и что я собираюсь их тебе показать, а потом перерезать горло. Так ведь? Мы, Мерлины, отчаянные ребята, и Джем хуже всех. Ты так и подумала?

Девушка невольно улыбнулась в ответ.

– Примерно так, – призналась она. – Но я тебя не боюсь; не стоит обольщаться. Ты мне даже нравился бы, если бы не был так похож на старшего брата.

– Ничего не могу поделать со своим лицом, – сказал Джем. – И согласись, я ведь гораздо красивее Джосса.

– Да уж, чего-чего, а самомнения тебе хватит, чтобы возместить все остальные недостатки, – заметила Мэри, – и лицо красивое, не отрицаю. Можешь разбивать сердца в свое удовольствие. А теперь пусти меня; до трактира «Ямайка» путь неблизкий, а я вовсе не хочу опять заблудиться на пустошах.

– А когда это ты успела заблудиться? – спросил Джем.

Мэри слегка нахмурилась. Она нечаянно проговорилась.

– На днях я была на Западной пустоши, – сказала она, – а туман поднялся рано. Я проблуждала какое-то время, прежде чем нашла дорогу назад.

– Глупо забредать так далеко. Между «Ямайкой» и Раф-Тором есть такие места, где может провалиться целое стадо, не то что такая малышка. Во всяком случае, это неподходящее для девушки развлечение. Зачем ты туда отправилась?

– Хотела размять ноги. Я ведь целыми днями сижу взаперти.

– Ну, Мэри Йеллан, в следующий раз, когда тебе захочется размять ноги, можешь двинуться в этом направлении. Как войдешь в ворота, уже не заблудишься, даже если оставишь болото по левую руку, как сегодня. Поедешь со мной в Лонстон в сочельник?

– Зачем ты собрался в Лонстон, Джем Мерлин?

– Всего-навсего продать черного пони мистера Бассата тайком от хозяина, моя милая. Если я хоть немного знаю своего брата, то тебе в этот день лучше держаться подальше от «Ямайки». Он как раз начнет подниматься со своего запойного ложа и лезть на рожон. Если дядя с тетей привыкли к тому, что ты шляешься по пустошам, их не удивит твое отсутствие. Я привезу тебя домой около полуночи. Соглашайся, Мэри.

– А что, если тебя поймают в Лонстоне с пони мистера Бассата? Тогда ты останешься в дураках. Да и я тоже, вдруг меня засадят в тюрьму заодно с тобой.

– Никто меня ловить не будет, по крайней мере сейчас. Рискни, Мэри; разве ты не любишь приключения или ты такая трусиха? Должно быть, там, в Хелфорде, тебя воспитали неженкой.

Она, словно рыбка, клюнула на эту наживку:

– Ладно, Джем Мерлин, не нужно думать, что я боюсь. В конце концов в тюрьме не хуже, чем в трактире «Ямайка». А как мы поедем в Лонстон?

– Я отвезу тебя туда в крытой двуколке, а черный пони мистера Бассата побежит сзади. Знаешь дорогу в Норт-Хилл через пустошь?

– Нет, не знаю.

– Нужно просто все время идти прямо. Пройдешь милю по большой дороге и увидишь дыру в изгороди, на вершине холма справа. Впереди будет вершина Кэри, а вдалеке справа – Ястребиная, и если пойдешь все прямо и прямо, то с дороги не собьешься. Я встречу тебя на полпути. Мы будем держаться пустоши как можно дольше. Перед Рождеством на дороге много путников.

– И когда же мне отправляться?

– Пусть другие спешат, чтобы добраться туда до полудня; мы приедем часам к двум, к самой толчее. Выходи из «Ямайки» в одиннадцать. Согласна?

– Я ничего не обещаю. Если не приду, поезжай без меня. Ты забыл, что я могу понадобиться тете Пейшенс.

– Верно. Так что заранее придумай отговорку.

– Вот и мостки через ручей, – сказала Мэри. – Тебе незачем идти дальше. Теперь я найду дорогу. Надо идти прямо через выступ вон того холма, верно?

– Если хочешь, можешь передать трактирщику привет и сказать, что я надеюсь – характер у него исправился, да и язык тоже. Спроси Джосса, не желает ли он, чтобы я повесил пучок омелы над крыльцом трактира «Ямайка»! Осторожно, тут вода. Давай перенесу тебя? А то ноги промочишь.

– Даже если бы вода была по пояс, мне это не страшно. Всего хорошего, Джем Мерлин.

И Мэри смело запрыгала через ручей, держась рукой за запруду. Ее нижняя юбка погрузилась в воду, и девушка подняла ее, чтобы не мешала. Мэри слышала, как Джем смеется с того берега ручья. Однако она пошла вверх по холму, не оглянувшись и не помахав ему рукой.

Пусть попробует потягаться с людьми с юга, думала она, с парнями из Хелфорда, и Гвика, и Манаккана. В Константине есть кузнец, который одним мизинцем его повалит. Джему Мерлину нечем особенно гордиться. Конокрад, обыкновенный контрабандист, мошенник, а в придачу, может быть, еще и убийца. Да, славные люди живут тут, на пустошах.

Мэри не боится Джема, и, чтобы доказать это, она обязательно съездит с ним в его двуколке в Лонстон в сочельник.

Уже смеркалось, когда девушка перешла дорогу и оказалась во дворе. Как всегда, трактир выглядел темным и необитаемым, двери были заперты, ставни закрыты. Она обошла дом и постучалась в дверь кухни. Ей тут же открыла тетя, бледная и встревоженная.

– Дядя весь день спрашивал про тебя, – сказала она. – Где ты была? Уже почти пять часов, а тебя нет с самого утра.

– Я гуляла на пустоши, – ответила Мэри. – Не думала, что он меня хватится. Зачем я понадобилась дяде Джоссу? – Она слегка встревожилась и взглянула на его постель в углу кухни. Та была пуста. – Куда он делся? Ему лучше?

– Дядя захотел посидеть в гостиной, – ответила тетя Пейшенс. – Он сказал, что кухня ему надоела. Он сидит там весь день у окна и ждет тебя. Теперь тебе придется потакать ему, Мэри, говорить с ним ласково и не перечить. Это трудное время, пока он выздоравливает… он с каждым днем будет понемногу приходить в себя и станет очень упрямым, может, даже порой жестоким. Постарайся ему не прекословить, хорошо, Мэри?

Это была прежняя тетя Пейшенс, с нервными руками и подергивающимся ртом; говоря, она все время оглядывалась. Жалко было на нее смотреть, и Мэри отчасти передалось ее волнение.

– С чего бы дяде вдруг захотелось меня видеть? – спросила она. – Вроде бы нам не о чем говорить. Что ему может быть нужно?

Тетя Пейшенс моргала и двигала ртом.

– Это просто его причуда, – пояснила она. – Джосс что-то бормочет и разговаривает сам с собой; не надо обращать внимания на то, что он говорит в таких случаях. Он не в себе. Пойду скажу ему, что ты дома.

И тетушка вышла из кухни и направилась по коридору в гостиную.

Мэри подошла к буфету и налила себе стакан воды из кувшина. В горле у нее пересохло. Стакан дрожал в руке, и она проклинала себя за глупость. Только что на пустоши она была ох какой смелой, но стоило ей оказаться в трактире, как вся ее храбрость исчезла и она снова трясется и нервничает, как маленькая.

Тетя Пейшенс вернулась в кухню.

– Сейчас дядя успокоился, – прошептала она. – Задремал в кресле. Теперь он может проспать весь вечер. Мы поужинаем пораньше, вот и все. Тут для тебя есть кусочек холодного пирога.

Аппетит у Мэри разом пропал, и ей пришлось заставить себя поесть. Она выпила две чашки обжигающе горячего чая и отодвинула тарелку. Обе женщины молчали. Тетя Пейшенс все время посматривала на дверь. Закончив ужин, они молча убрали со стола. Мэри подбросила немного торфа в огонь и присела рядом. Горький голубой дым поднялся в воздух, он щипал ей глаза, но тлеющий торф не давал тепла.

Снаружи, в прихожей, часы хрипло пробили шесть. Мэри, затаив дыхание, считала удары. Они неторопливо нарушали тишину; казалось, прошла целая вечность, пока не раздался последний удар, он эхом разнесся по всему дому и замер. Медленное тиканье часов продолжалось. Из гостиной не доносилось ни звука, и Мэри стала дышать спокойнее. Тетя Пейшенс сидела за столом и шила при свете свечи. Склонясь над работой, она поджала губы и нахмурила лоб.

Длинный вечер подходил к концу, а трактирщика в гостиной по-прежнему не было слышно. Мэри клевала носом, глаза сами собой закрывались, и в этом смутном, тяжелом состоянии между сном и бодрствованием она услышала, как тетя тихонько поднялась со стула и убрала свою работу в шкаф рядом с буфетом. Сквозь сон девушка слышала, как тетя прошептала ей на ухо:

– Я иду спать. Твой дядя теперь не проснется; он, должно быть, улегся до утра. Я не буду его беспокоить.

Мэри что-то пробормотала в ответ и в полузабытьи услышала осторожные шаги в коридоре и скрип ступенек.

На верхней площадке тихо закрылась дверь. Мэри чувствовала, как к ней подкрадывается тяжелый сон, и голова девушки опустилась на руки. Медленное тиканье часов отдавалось в ее сознании глухими шагами по большой дороге… раз… два… раз… два… шаг-другой; она была на пустоши у быстрого ручья, и груз, который она несла, был тяжелым, слишком тяжелым, невыносимым. Если бы она могла хоть ненадолго отложить свою ношу, отдохнуть на берегу и поспать…

Но было холодно, слишком холодно. Нога насквозь промокла. Надо подняться повыше, подальше от берега… Огонь погас; огня больше нет… Мэри открыла глаза и увидела, что лежит на полу, рядом с белым пеплом очага. В кухне было очень холодно и почти темно. Свеча догорала. Девушка зевнула, вздрогнула и размяла онемевшие руки. Когда она подняла глаза, то увидела, как открывается дверь кухни – очень медленно, мало-помалу, дюйм за дюймом.

Мэри села, опираясь руками на холодный пол, и замерла. Она ждала, но ничего не происходило. Затем дверь скрипнула и резко распахнулась, ударившись о стену. Джосс Мерлин стоял на пороге кухни, с протянутыми руками, шатаясь на нетвердых ногах.

Сперва Мэри показалось, что он ее не заметил; его глаза вперились в стену, и он стоял неподвижно, не пытаясь войти. Она вся сжалась за кухонным столом, пригнув голову, и ничего не слышала, кроме ровного биения своего сердца. Дядя медленно повернулся к девушке и молча уставился на нее. Когда он наконец заговорил, голос его прозвучал сдавленно и хрипло, чуть громче шепота.

– Кто здесь? – спросил трактирщик. – Что ты здесь делаешь? Почему ты молчишь?

Его лицо было серого цвета и напоминало маску. Налитые кровью глаза неотрывно следили за племянницей, не узнавая. Мэри не двигалась.

– Убери нож, – прошептал он. – Убери нож, говорю тебе.

Девушка протянула руку и кончиками пальцев дотронулась до ножки стула. Она не могла схватиться за нее, не придвинувшись ближе. Мэри ждала, затаив дыхание. Трактирщик шагнул в кухню, нагнув голову, обеими руками ощупывая воздух, и медленно двинулся в ее сторону.

Мэри следила за его руками, пока они не оказались на расстоянии ярда от нее и она не ощутила на своей щеке его дыхание.

– Дядя Джосс, – сказала она мягко. – Дядя Джосс…

Трактирщик нагнулся, уставясь на племянницу, затем наклонился вперед и потрогал ее волосы и губы.