Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения

– И сколько всего у тебя жен?

– Шесть или семь, по всему Корнуоллу. Те, что по ту сторону Теймара, не в счет.

– В самый раз для одного человека. На твоем месте я не торопилась бы обзаводиться восьмой.

– А у тебя острый язычок! В этой своей шали, с горящими глазами, ты похожа на обезьянку. Ладно, я подгоню двуколку и отвезу тебя домой к тетке, но сперва я тебя поцелую, хочешь ты этого или нет.

И Джем взял в ладони ее лицо.

– Раз – на горе, два – на радость, – сказал он. – Остальные получишь, когда будешь настроена посговорчивей. Сегодня песенку допеть не удастся. Стой здесь; я быстро.

Джем наклонил голову навстречу дождю и зашагал через улицу. Она увидела, как он исчез за углом.

Укрывшись в дверном проеме, Мэри снова усомнилась в своей правоте. Она знала, что на большой дороге сегодня будет безлюдно: начался настоящий затяжной ливень, подгоняемый злобным ветром, а пустоши в такую погоду беспощадны. Нужна немалая смелость, чтобы выдержать сегодня одиннадцать миль в открытой повозке. Мысль о том, чтобы остаться в Лонстоне с Джемом Мерлином, заставила ее сердце биться сильнее, и думать об этом сейчас, когда он ушел и не мог видеть ее лицо, было восхитительно; но все-таки Мэри не станет терять голову ради его удовольствия. Если она хоть раз переступит черту, которую провела для себя, возврата уже не будет. Она разом лишится и душевного покоя, и независимости. Она и так слишком поддалась и уже никогда не освободится от Джема окончательно. Эта слабость будет для нее обузой и сделает четыре стены трактира «Ямайка» еще более ненавистными, чем теперь. Одиночество легче выносить одной. Теперь молчание пустошей станет мукой из-за того, что Джем совсем рядом, в четырех милях от нее. Мэри поплотнее закуталась в шаль. Если бы только женщины не были хрупки, как соломинки, – а она была уверена, что они именно такие, – тогда она могла бы провести эту ночь с Джемом Мерлином и забыться, как забывался он, а утром они расстались бы, смеясь и пожимая плечами. Но она женщина, и это невозможно. Всего несколько поцелуев и так уже сделали из нее дуру. Она подумала о тете Пейшенс, которая, как призрак, следовала вслед за своим хозяином, и вздрогнула. Такой могла бы стать и Мэри Йеллан, если бы не милость Божья и не собственная сила воли. Порыв ветра рванул ее юбку, и еще один поток дождя влетел в открытую дверь. Похолодало. По булыжной мостовой растекались лужи, огни и люди исчезли. Лонстон утратил свое великолепие. Завтра наступит холодное и безрадостное Рождество.

Мэри ждала, топая ногами и дуя на руки. Что-то Джем не торопится с двуколкой. Несомненно, парень раздосадован тем, что Мэри отказалась остаться, может, он в отместку решил бросить ее мокнуть и мерзнуть под дверным навесом? Тянулись долгие минуты, а Джема все не было. Если это его месть, то плану не хватает юмора и оригинальности. Где-то часы пробили восемь. Джем ушел больше получаса назад, а они оставили пони и двуколку всего в пяти минутах ходьбы отсюда. Мэри приуныла и устала. Она была на ногах с самого полудня, и теперь, когда возбуждение прошло, ей захотелось отдохнуть. Трудно будет вернуть беззаботное, беспечное настроение последних нескольких часов. Веселость исчезла вместе с Джемом.

В конце концов Мэри не выдержала и отправилась искать его вверх по улице. Длинная улица была безлюдна, за исключением нескольких бродяг, которые пытались укрыться под дверными навесами, как до этого и она сама. Дождь хлестал безжалостно, и ветер налетал порывами. И ничего не осталось от духа Рождества.

Через несколько минут Мэри подошла к конюшне, где днем они оставили пони и двуколку. Дверь была заперта, и, заглянув в щелку, она увидела пустое стойло. Значит, Джем уехал. В лихорадочном нетерпении девушка постучалась в соседнюю лавку, и через некоторое время дверь открыл человек, который днем впустил их в конюшню.

Он был явно недоволен тем, что его оторвали от уютного очага, и сперва не узнал ее: в мокрой шали Мэри выглядела жалко.

– Что вам надо? – спросил он. – Мы тут чужих не кормим.

– Я ничего не прошу, – ответила Мэри. – Я ищу своего спутника. Если помните, мы пришли сюда вместе, с пони и двуколкой. Стойло пустое. Вы его не видели?

Хозяин пробормотал извинение:

– Конечно, простите меня, пожалуйста. Ваш друг уже минут двадцать или больше как уехал. Похоже, он очень торопился, и с ним был еще один человек. Я не уверен, но, кажется, это слуга из «Белого сердца». Во всяком случае, они повернули в том направлении.

– Он ничего не просил передать?

– Нет; к сожалению, нет. Может, вы найдете его в «Белом сердце». Вы знаете, где это?

– Да, спасибо. Попробую наведаться туда. Спокойной ночи.

Хозяин захлопнул дверь у девушки перед носом, довольный, что избавился от нее, а Мэри побрела обратно в город. Что нужно Джему от слуги из «Белого сердца»? Этот человек, должно быть, ошибся. Делать нечего, придется самой выяснить, что к чему. Мэри снова вышла на мощенную булыжником площадь. «Белое сердце» выглядело гостеприимно, окна светились, но пони и двуколки не было и в помине. У Мэри просто сердце оборвалось. Неужели Джем отправился в путь без нее? Немного помедлив, она направилась к двери и зашла. Зал был заполнен джентльменами, они болтали и смеялись, и опять ее деревенская одежда и мокрые волосы вызвали замешательство, потому что к девушке тут же подошел слуга и предложил ей уйти.

– Я ищу мистера Джема Мерлина, – твердо сказала Мэри. – Он приехал сюда с пони и двуколкой, и его видели с одним из ваших слуг. Извините за беспокойство, но мне необходимо его найти. Не могли бы вы поспрашивать?

Слуга нехотя ушел, а Мэри ждала у входа, повернувшись спиной к группке мужчин, которые стояли у огня и смотрели на нее. Среди них она заметила сегодняшних покупателей – барышника и остроглазого человечка.

У девушки внезапно возникло дурное предчувствие. Через несколько минут слуга вернулся с подносом, уставленным стаканами, которые он раздал собравшейся у огня компании, потом снова появился с пирогом и ветчиной. Он больше не обращал внимания на Мэри и, только когда она окликнула его в третий раз, подошел к ней.

– Извините, – сказал слуга, – у нас сегодня много народу, и мы не можем терять время на посторонних. Здесь нет человека по имени Джем Мерлин. Я спрашивал, и никто о нем не слышал.

Мэри тут же повернулась к двери, но остроглазый человечек опередил ее.

– Если это тот черноволосый, похожий на цыгана парень, который пытался сегодня днем продать пони моему другу, я могу кое-что о нем сообщить, – сказал он, широко улыбаясь и показывая ряд гнилых зубов.

В компании у огня раздался смех.

Мэри переводила взгляд с одного на другого.

– Что именно? – спросила она.

– Всего десять минут назад он был здесь вместе с одним джентльменом, – ответил остроглазый, по-прежнему улыбаясь и оглядывая девушку сверху донизу, – с помощью нескольких джентльменов его уговорили сесть в экипаж, который ждал у двери. Сперва ваш друг намеревался воспротивиться, но взгляд этого джентльмена, по-видимому, убедил его. Вы, безусловно, знаете, что случилось с черным пони? Цена, которую продавец запрашивал, была слишком высока.

Его замечание вызвало новый взрыв смеха сидевших у огня. Мэри пристально посмотрела на остроглазого.

– Вы знаете, где мой друг? – спросила она.

Ее собеседник пожал плечами и состроил жалостную гримасу.

– Его местонахождение мне неизвестно, – сказал он, – и, к сожалению, я должен констатировать, что ваш спутник не оставил также прощального послания. Как-никак, сегодня сочельник, время еще не позднее, и, как вы сами можете видеть, погода не располагает к тому, чтобы оставаться на улице. Если хотите подождать здесь, пока ваш друг соизволит вернуться, я и эти джентльмены с удовольствием угостим вас.

Он положил дряблую ладонь на ее шаль и сказал вкрадчиво:

– Какой же ваш друг, должно быть, мерзавец, что бросил вас. Входите, располагайтесь и забудьте о нем.

Не говоря ни слова, Мэри повернулась к нему спиной и вышла. Когда дверь за ней закрылась, она услышала новый взрыв смеха.

Девушка стояла на пустой базарной площади, под порывами ветра и потоками дождя. Итак, случилось худшее, и кража пони обнаружена. Другого объяснения не было. Джем исчез. Она без выражения смотрела на темные дома, размышляя, какое наказание бывает за кражу. Неужели за это тоже вешают, как за убийство? Все тело у Мэри ныло, как будто ее побили, и мысли путались. Она ничего толком не могла понять. Бедняжка чувствовала, что Джем для нее теперь потерян в любом случае и она больше никогда его не увидит. Короткое приключение кончилось. Мэри была ошеломлена и, едва ли сознавая, что делает, бесцельно побрела через площадь в сторону горы, на которой возвышался замок. Если бы она согласилась остаться в Лонстоне, этого бы не случилось. Они вышли бы из-под навеса и нашли комнату где-нибудь в городе; она была бы сейчас рядом с ним, и они любили бы друг друга.

И даже если бы утром Джема поймали, у них остались бы эти часы, проведенные наедине. Теперь, когда его не было рядом, ее душа и тело кричали от горечи и негодования, и Мэри поняла, как сильно она его желала. Это ее вина, что Джема схватили, а она ничего не может сделать для него. Несомненно, его повесят; он умрет так же, как его отец. Над девушкой хмуро нависла стена замка, и вода ручьями бежала вдоль дороги. В Лонстоне не осталось никакой прелести, это было мрачное, серое, ненавистное место, и каждый поворот грозил несчастьем. Холодный дождь заливал ей лицо; она брела куда глаза глядят, не думая о том, что от каморки в трактире «Ямайка» ее отделяют одиннадцать долгих миль. Если любовь к мужчине означает такую боль и муку мученическую, она ей не нужна. Любовь лишила ее здравомыслия, самообладания и смелости. Мэри превратилась в лепечущее дитя, а ведь совсем недавно она была независимой и сильной. Перед ней возвышался крутой холм. Днем они проскакали по нему вниз; она узнала искривленный ствол дерева у прохода в изгороди. Джем тогда насвистывал, а она напевала. Внезапно Мэри очнулась и замедлила шаг. Было безумием идти дальше: перед ней белой лентой тянулась дорога, при этом ветре и дожде она не прошла бы и двух миль.

На склоне холма Мэри обернулась: внизу мерцали огни города. Может быть, кто-нибудь приютит ее или позволит переночевать на полу. У нее нет денег, им придется поверить ей в долг. Ветер трепал Мэри волосы, и низенькие чахлые деревья гнулись и кланялись под его порывами. Рождественское утро будет ненастным и дождливым.

Девушка пошла прочь, вниз по дороге, как лист, уносимый ветром, и увидела, как из темноты появился экипаж, который поднимался в гору ей навстречу. Он был похож на жука, приземистый и черный, и двигался медленно, борясь с непогодой. Мэри равнодушно смотрела на него, думая лишь о том, что где-то на неведомой дороге Джем Мерлин, быть может, точно так же движется сейчас навстречу своей смерти. Экипаж подполз к Мэри и уже проезжал мимо, когда она вдруг подбежала к нему и окликнула сидящего на облучке кучера, закутанного в пальто.

– Вы едете по Бодминской дороге? – крикнула она. – У вас есть пассажир?

Кучер покачал головой и хлестнул лошадь, но, прежде чем Мэри успела посторониться, из окна экипажа появилась рука, и чья-то ладонь легла ей на плечо.

– Что Мэри Йеллан делает одна в Лонстоне в сочельник? – спросил голос.

Рука была тверда, но голос ласков. Бледное лицо смотрело на нее из темноты экипажа: белые волосы и прозрачные глаза под черной широкополой шляпой. Это был викарий из Олтернана.

Глава 10

В полумраке Мэри разглядывала его профиль; он был острый и четкий, длинный тонкий нос загибался, как птичий клюв. Тонкие и бесцветные губы были плотно сжаты. Священник наклонился вперед, опершись подбородком на длинную трость черного дерева, которую держал между колен.

Сперва девушка совсем не видела его глаз: они были прикрыты короткими белыми ресницами; а потом он повернулся на сиденье и стал рассматривать ее. Его ресницы трепетали, а глаза, смотревшие на Мэри, тоже были белые, прозрачные и лишенные всякого выражения, как стекло.

– Итак, мы едем вместе во второй раз, – сказал он, и голос его звучал мягко и тихо, как у женщины. – Мне вновь удалось помочь вам, подобрав на обочине дороги. Вы промокли насквозь, вам лучше бы снять одежду.

Викарий смотрел на нее с холодным безразличием, а Мэри в некотором замешательстве возилась с булавкой, которой была застегнута ее шаль.

– Тут есть сухой плед, в который можно завернуться, – продолжал священник. – А что до ваших ног, то им будет лучше босиком. В этом экипаже почти не сквозит.

Девушка безропотно выскользнула из промокшей шали и корсажа и закуталась в грубое шерстяное одеяло, которое викарий протянул ей. Волосы Мэри рассыпались по обнаженным плечам. Она чувствовала себя ребенком, застигнутым за какой-то шалостью, и теперь сидела, смиренно сложив руки, послушная слову учителя.

– Что случилось? – спросил он, серьезно глядя на нее, и Мэри неожиданно для себя тут же, запинаясь, пустилась в объяснения, рассказывая, что с ней сегодня стряслось.

Как и прежде, в Олтернане, что-то в этом человеке заставляло ее выставлять себя в ложном свете, говорить как дура и бестолковая деревенская простушка. Ее история звучала сбивчиво, и в итоге создалось впечатление, будто она дешевка, которую кавалер бросил одну на ярмарке, предоставив самой добираться домой. Мэри было стыдно назвать Джема по имени, и она довольно неловко объяснила, что он зарабатывает тем, что объезжает лошадей, и они познакомились однажды на пустоши. А теперь в Лонстоне с ним что-то случилось, когда он продавал пони, и она боится: вдруг его поймали на каком-то мошенничестве.

Интересно, что о ней думает Фрэнсис Дейви? Ведь Мэри поехала в Лонстон со случайным знакомым, да еще потеряла своего товарища, попавшего в переделку, и бегала поздним вечером по городу, замызганная и мокрая, словно уличная девка. Викарий молча выслушал ее до конца, и Мэри слышала, как он пару раз сглотнул, – манера, которую она запомнила.

– Значит, в конце концов, вы были не так уж одиноки, – сказал он наконец. – Трактир «Ямайка» не столь уединенное место, как вы предполагали?

Мэри вспыхнула в темноте, и, хотя спутник не мог видеть ее лица, она знала, что его глаза устремлены сейчас на нее, и чувствовала себя виноватой, как если бы она согрешила и услышала справедливый упрек.

– Как звали вашего спутника? – спокойно спросил викарий.

Мэри замялась: ей было неловко, стыдно, и она чувствовала себя ужасно виноватой.

– Это брат моего дяди, – ответила она, сама слыша, что голос ее звучит неохотно. Сообщая имя, она словно бы признавала свою вину.

Каково бы ни было мнение викария о ней до сих пор, вряд ли после этой истории он стал думать о ней лучше. Еще и недели не прошло с тех пор, как она назвала Джосса Мерлина убийцей, и вот уже она без зазрения совести уехала из трактира «Ямайка» с его братом – обыкновенная служанка из бара, которой захотелось поразвлечься на ярмарке.

– Конечно, вы осуждаете меня, – торопливо продолжала Мэри. – Если дядя мне так отвратителен и мерзок, тогда почему же я доверилась его брату? Он тоже мошенник и вор, я это знаю; он мне с самого начала признался, но вот только… – Она замолкла в нерешительности.

В конце концов, Джем ничего не отрицал; он почти не делал попыток защищаться, когда Мэри обвиняла его. А теперь она встала на его сторону, она выгораживает Джема без всякой причины и вопреки здравому смыслу, она уже привязалась к нему из-за того, что он обнял ее и поцеловал в темноте.

– Вы хотите сказать, что младший брат ничего не знает о ночном промысле трактирщика? – продолжал ласковый голос рядом с ней. – Он не из той шайки, что пригоняет повозки в трактир «Ямайка»? Так?

Мэри безнадежно махнула рукой.

– Я не знаю, – сказала она. – У меня нет доказательств. Джем ни в чем не сознается, лишь пожимает плечами. Но он сказал мне одну вещь: он никогда не убивал. И я ему поверила. И сейчас верю. Еще Джем говорил, что его брат мчится навстречу своей гибели и что его скоро поймают. Он, конечно, не стал бы утверждать это, будь сам одним из них.

Теперь Мэри говорила скорее для того, чтобы убедить себя, а не своего попутчика, и невиновность Джема внезапно приобрела для нее жизненно важное значение.

– Вы мне говорили раньше, что немного знакомы со сквайром, – быстро сказала она. – Может быть, вы на него имеете влияние? Не могли бы вы при случае заступиться за Джема Мерлина? В конце концов, он молод, он мог бы начать новую жизнь. В вашем положении это будет нетрудно.

Его молчание унижало ее еще больше, и, чувствуя на себе эти холодные белые глаза, Мэри понимала, какой глупой, испорченной девчонкой он ее считает и как все это по-женски. Викарий не может не понимать, что Мэри просит за человека, который ее разок поцеловал, и, разумеется, это вызывает презрение.

– С мистером Бассатом из Норт-Хилла я едва знаком, – сказал он мягко. – Мы раз-другой встречались и говорили о делах, касающихся прихода. Вряд ли он по моей просьбе отпустит вора, особенно если вор виновен и приходится братом хозяину трактира «Ямайка».

Мэри молчала. Опять этот странный служитель Божий ответил логично и разумно, так что и возразить ему нечего. Но она была охвачена любовной лихорадкой, которая опустошает разум и сметает все логические построения; поэтому его слова только рассердили и растревожили ее.

– Кажется, вы заботитесь о его спасении, – заметил викарий. Она не могла понять, что же услышала в его голосе: насмешку, укор или понимание. Однако священник тут же продолжил: – А если ваш новый друг все же состоит в сговоре со своим братом и отнимает имущество и, возможно, жизни своих ближних, что тогда, Мэри Йеллан? Вы все равно постараетесь его спасти?

Она ощутила на своих руках его ладонь, холодную и бесстрастную. И поскольку после треволнений этого дня Мэри находилась на грани срыва, была напугана и расстроена, поскольку она любила человека вопреки рассудку и человек этот был для нее потерян по ее же вине, самообладание изменило ей, и она раскричалась, как обиженный ребенок.

– Нет, только не это! – воскликнула она с горячностью. – Можно вытерпеть грубость дяди и жалкую бессловесную глупость тети Пейшенс; даже тишину и ужас трактира «Ямайка» можно вынести, не дрогнув, и не сбежать. Я не боюсь одиночества. В этой борьбе с дядей есть даже некое мрачное удовлетворение, которое придает мне храбрости, и я чувствую, что со временем одержу над ним верх, что бы он ни говорил и что бы ни делал. Я собиралась забрать тетю и помочь свершиться правосудию, а потом, когда все будет кончено, найти работу где-нибудь на ферме и жить одиноко, как раньше. Но теперь я больше не могу заглядывать вперед; я не могу строить планы или думать о себе; я хожу кругами, как зверь в ловушке, и все это из-за человека, которого я презираю и с которым не имею ничего общего. Я не хочу любить как женщина и чувствовать как женщина, мистер Дейви! Мне не нужны боль, страдание и несчастье, которые могут длиться всю жизнь. Пожалуйста, не надо! Я не хочу! Слышите – не хочу!

Мэри откинулась назад и прижалась лицом к стенке экипажа, обессиленная этим словесным потоком и уже стыдясь своей вспышки. Теперь ей было все равно, что викарий о ней думает. Он священник, а значит, отрешен от ее мирка, полного страстей. Он не может знать о таких вещах. Мэри чувствовала себя одинокой и несчастной.

– Сколько вам лет? – коротко спросил ее спутник.

– Двадцать три, – ответила она.

Девушка услышала, как он сглотнул в темноте и молча снял свою ладонь с ее рук, снова положив ее на эбеновую трость.

Экипаж выехал из Лонстонской долины, из-под защиты живых изгородей. Теперь он двигался по возвышенности в сторону открытой пустоши, и на него всей силой обрушились ветер и дождь. Ветер дул не переставая, но ливень налетал порывами, и то и дело робкая звезда крадучись выбиралась из-за низкой тучи, похожая на светящуюся булавочную головку. Затем звездочка снова исчезала за темной завесой дождя, и из узкого окна экипажа ничего не было видно, кроме черного квадратного лоскута неба.

В долине дождь шел более равномерно, и ветер, хоть и дувший с завидным постоянством, был умеренной силы, поскольку путь ему преграждали деревья и холм. Здесь, на возвышенности, не было такого естественного укрытия; здесь не было ничего, кроме пустоши по обе стороны дороги, а над головой – огромного, темного свода небес; и шум ветра превратился в вой.

Мэри дрожала и придвигалась поближе к своему спутнику, так жмутся друг к другу замерзшие собаки. Он по-прежнему молчал, но девушка знала, что викарий повернулся и смотрит на нее, и впервые физически ощутила его близость: она чувствовала его дыхание у себя на лбу. Мэри помнила, что ее мокрая шаль и корсаж лежат на полу у ее ног и что под грубым одеялом она голая. Когда священник снова заговорил, девушка поняла, как он близко; его голос раздался неожиданно, он потряс Мэри и привел ее в замешательство.

– Вы очень молоды, Мэри Йеллан, – ласково сказал Фрэнсис Дейви, – вы всего-навсего цыпленок, вокруг которого еще валяется разбитая скорлупа. Вы преодолеете ваш маленький кризис. Таким женщинам, как вы, незачем проливать слезы из-за человека, с которым они сталкивались раз или два в жизни, да и о первом поцелуе помнят недолго. Вы очень скоро забудете вашего друга с его краденым пони. Ну же, вытрите глаза; не вы первая кусаете локти из-за потерянного возлюбленного.

Викарий считает ее горе сущим пустяком – такова была первая реакция Мэри на его слова. А потом девушка удивилась, почему он не пытался утешить ее по-христиански, ничего не сказал об успокоении, которое приносит молитва, о мире, который дарует Господь, и о жизни вечной. Она вспомнила свою прошлую поездку с мистером Дейви: как он нахлестывал лошадь, пока та не понеслась вскачь, и как он скорчился на сиденье с вожжами в руках, и как сдавленным шепотом произносил слова, которых она не поняла. Ее вновь охватило беспокойство, как и тогда чувство неловкости она инстинктивно связывала с необычным цветом его волос и глаз, как будто физическое уродство было преградой между ним и остальным миром. В царстве животных необычную особь преследуют, ее либо убивают, либо изгоняют. Едва об этом подумав, Мэри тут же упрекнула себя в недалекости и нехристианском отношении к ближнему: этот человек был ее соплеменником и священнослужителем. И, бормоча извинения за то, что она вела себя перед ним как дура и говорила как уличная девка, Мэри потянулась за одеждой и стала судорожно натягивать ее, прикрываясь одеялом.

– Полагаю, я оказался прав в своих предположениях, и со времени нашей встречи в трактире «Ямайка» все было тихо? – спросил викарий немного погодя, следуя ходу своих мыслей. – Повозки больше не тревожили ваш ранний сон, и трактирщик в одиночестве забавлялся со стаканом и бутылкой?

Мэри, по-прежнему раздраженная и встревоженная мыслями о человеке, которого она потеряла, с трудом вернулась к реальности. Она забыла о дяде почти на десять часов. И тут же бедняжка вспомнила весь ужас минувшей недели и тайну, которую она узнала. Мэри подумала о бесконечных бессонных ночах, о долгих днях, проведенных в одиночестве, и перед ней снова возникли остановившиеся, налитые кровью глаза Джосса, его пьяная улыбка, его цепкие руки.

– Мистер Дейви, – прошептала она, – вы когда-нибудь слышали о мародерах, которые грабят разбившиеся суда?

Мэри никогда прежде не произносила этого слова не только вслух, но даже мысленно, и теперь, когда она услышала его из собственных уст, оно прозвучало пугающе и отвратительно, как богохульство. В экипаже было темно, и девушка не могла видеть, какое это произвело впечатление на ее спутника, но она услышала, как тот сглотнул. Его глаза были скрыты от нее полями черной шляпы, и она видела только смутные очертания его профиля: острый подбородок и выступающий нос.

– Много лет назад, когда я была еще совсем ребенком, мне доводилось слышать, как об этом рассказывал сосед, – произнесла она, – а потом, позже, когда я была уже достаточно большая, чтобы понимать, что к чему, ходили слухи о таких вещах – обрывки сплетен, которые тут же старались пресечь. Кое-кто из тех, кто возвращался с северного побережья, рассказывали жуткие истории, но их заставляли замолчать: старики такие разговоры не поддерживали, это было оскорблением приличий. Я не верила ни одной из этих историй; я спросила мать, и она сказала мне, что это ужасные выдумки злых людей: ничего подобного нет и быть не может. Она ошибалась. Теперь я знаю, что она ошибалась, мистер Дейви. Мой дядя – один из них; он сам мне это сказал.

Ее спутник по-прежнему ничего не отвечал; он сидел неподвижно, как изваяние, и Мэри снова заговорила, все так же шепотом:

– Они все замешаны в этом, все до единого, от побережья до берегов Теймара, все те, кого я видела в ту первую субботу в баре. Цыгане, браконьеры, матросы, разносчик с гнилыми зубами. Они убивали женщин и детей своими руками; они держали их под водой; они били их обломками скал и камнями. Повозки, которые ночами путешествуют по дорогам, – это повозки смерти, и развозят они не просто контрабанду: бочонки с бренди или тюки с табаком, – а весь груз затонувших судов, за который заплачено кровью, вещи убитых людей. Вот почему моего дядю боятся и ненавидят робкие местные фермеры, и вот почему все двери заперты для него, и вот почему кареты проезжают мимо его дома в тучах пыли. Все подозревают его, но никто не может доказать. Моя тетя живет в смертном ужасе перед разоблачением, но дяде достаточно просто напиться в присутствии незнакомца, и его секрет станет известен всему свету. Вот, мистер Дейви, теперь вы знаете правду о трактире «Ямайка».