Призрак прекрасной дамы

Елена Жукова

Призрак прекрасной дамы

Глава 1

За секунду до звонка его впервые в жизни посетило предчувствие – мысль-выхлоп: сейчас произойдет что-то аццки-важное. Поэтому при первой же заливистой трели Назимов схватил со стола телефон. Но на дисплее проявилось знакомое до последней морщинки лицо с лучистыми глазами и надпись «Тата». И Матвей почувствовал стыдный укол разочарования. А чего он ждал? Звонка из Администрации Президента? Или из Нобелевского комитета?

– О, кого я слышу! Тётка Татка! – преувеличенный энтузиазм должен был прикрыть обманутое ожидание.

– Привет, Матюша! Помнится, ты собирался к нам. Не передумал?

Матвей оживился. А что? Нехило было бы на майские прокатиться в Питер. Заказ на исследование рынка памперсов для взрослых он почти закончил: отчет был готов, оставалось только графику вставить. Да и с Таткой давно не виделся – с прошлого лета. Думал, было, в октябре сгонять, пока мотосезон не кончился, но познакомился с одной перспективной козочкой. Не хотелось отвлекаться. Зимой тоже не вышло – перед Новым годом Матюху догнал грипп, который недели три изводил лающим кашлем и внезапными приступами потливой слабости. Да и ездить в Питер зимой было не круто: на поезде, как лох. Зато теперь, когда байк выведен из зимнего стойла – в самый раз.

– Приглашаешь? – уточнил Матвей на всякий случай.

Внезапно то ли тётушкин, то ли чей-то чужой голос суровым тоном приказа шепнул в самое ухо: «приезжай»! И вдобавок кто-то невидимый пробежался проворными пальчиками по позвоночнику: сверху вниз и обратно – снизу вверх. Как соседская девчонка-коза, что каждый вечер терзала клавиатуру и слух трескучими гаммами. Матюха рефлекторно поёжился и переспросил Татку:

– Что ты сказала?

– Ничего, – удивилась та. – Но хотела сказать, что мы тебе всегда рады.

– Мы? Или ты? – Таткин муж Денисов не особенно жаловал полученного «в нагрузку» племянника, но терпел ради любимой Наташи.

– И я, и Валера. Ты же ещё не видел нашу новую квартиру.

– Не видел… – согласился Матвей.

Недавно Денисов купил зачётные шестикомнатные апартаменты в графском особняке на Мойке и отделал их по хай-классу. Этот чувак с вечным комплексом отличника всё делал по хай-классу.

– Вот и приезжай, поживи недельку, – продолжала уговаривать Татка. – Нас не будет, мы послезавтра улетаем в Париж.

– Ого, Париж! С какого перепуга?

– Так у нас же годовщина свадьбы. Валера сделал мне сюрприз. Я сто лет мечтала погулять по весеннему цветущему Парижу!

Матюха сглотнул зашевелившееся, было, раздражение: седьмой год женаты, а всё изображают из себя влюблённых голубков – подарки, сюрпризы.

Семь лет тому назад Татка нарисовалась в его комнате – вся такая задумчивая, сосредоточенная, с ненатурально блестевшими глазами. Села на краешек кресла, застыла. Матвей о чём-то спросил, но слова упали в пустоту. И вдруг ни с того, ни с сего выдала: «А меня замуж позвали!». Он поперхнулся и глупо хихикнул: подумал, шутка – ведь тётке было уже за сорок. Старая дева, спинстер. Семнадцать лет она прожила в семье брата, воспитывая Матюху как родного сына. С тех самых пор, как под колёсами обкуренного мажора погибла мама.

В то проклятое лето девяноста пятого года Наташа закончила институт и собиралась выйти на работу и, до кучи, замуж за однокурсника. Уже и день свадьбы был назначен, и белое платье заказано, и кольца куплены. Но тут случилась аццкая трагедия. И верная Татка без колебаний отодвинула замужество. Жених её самопожертвования не понял и не принял. Поставил, дурак, ультиматум: или он, или родственники. И обломался: Тата выбрала не его.

Семнадцать лет Матюха жил – не тужил в нежном коконе Таткиной заботы. Тётушка лечила от его простуд и поносов, мазала зелёнкой разбитые коленки, ругала за халтурно сделанную домашку и ходила в школу, когда классная выдра вызывала родителей. И прикрывала от яростных выхлопов отцовского гнева, чаще всего заслуженного. Она осталась с Матвеем даже после того, как отец женился во второй раз и ушел жить к новой жене. Тата вела их совместное хозяйство и не мешала Матюхиной бурной личной жизни. Даже наоборот – просвещала в вопросах непостижимой женской психо-логики и давала зачётные советы, как разруливать отношения с многочисленными подружками. И всё продолжало бы катиться по гладкой накатанной, если бы – оп-пачки! – на горизонте не нарисовался оккупант Денисов. И тут заезженная фраза из советской мелкодрамы про начало жизни в сорок лет обрела зловещий смысл.

Денисов оказался питерским гастролёром – тётку угораздило столкнуться с ним в доме институтской подруги. Чувак был дважды разведён, но не утратил романтических иллюзий: запал на Тату с первого взгляда. А со второго предложил ей руку, сердце и состояние – бизнес и, походу, не маленький. Сразу просёк, что таких честных, верных и любящих – одна на миллион. Тётушка – аццкий абзац! – согласилась. И обрекла Матюху на новое сиротство. В ответ на крик души «А как же я?», она виновато пробормотала, что Матвей скоро встретит хорошую девушку, женится – она не хочет мешать. Хреновая отмазка! Зачем жениться, если у него была Татка?

Матюха честно делал вид, что рад за тётушку. Но её отъезд из родной столицы в северную сильно осложнил быт: никто больше не заботился о том, чтобы своевременно забрасывать в стиралку ношеные трусы и носки, никто не готовил зачётные «пальчики-оближешь» ужины. Да и обсуждать животрепещущее стало не с кем. Матвей пробовал временно заселять в квартиру ту или иную козочку, но все они, нехило продвинутые в сексе, готовить и стирать не умели.

– Ну, что, сможешь приехать? – настаивал нетерпеливый голос в трубке. – Погуляешь, развеешься. Заодно и за котиком нашим присмотришь. Валера хотел сдать его в «котель», но я решила, что лучше предложу тебе.

– За каким ещё котиком? – удивился Назимов: у них в доме никогда не держали животных. Не думал, что Татке могут нравиться эти надоедливые вездессущие твари.

– Валера подарил мне потрясающего кота. Красив до безобразия, благороден до последней капли крови. Сам увидишь.

– Окэ,– согласился Матюха. Котик был невеликой жертвой за шестикомнатную квартиру в центре Питера. – Завтра буду. Приготовишь по старой памяти что-нибудь вкусненькое?

***

Уже следующим вечером Назимов припарковал байк в гулком дворе графского особняка на Мойке и вернулся к парадному крыльцу, выходившему на набережную. Зачётный домик! Колонны, львиные маски по фасаду. Нехило тётушка Тата поселилась!

Матвей поднялся по истоптанным мраморным ступеням парадной лестницы на второй этаж. Звук шагов отражался от стен: удваивался, утраивался, и казалось, что следом, с отставанием на полтакта, кто-то шёл. Назимов даже обернулся. Но в парадном никого не было.

Татка с порога обняла Матюху, как маленького, хотя он был на полголовы выше и в два раза шире её.

– Здравствуй, родной! Я уж и забыла, какой ты огромный.

Он нагнул голову, чтобы клюнуть Таткину щёку поцелуем, а тётушка нежно взлохматила его жёсткие каштановые волосы.

– Ну, не женился ещё?

– Женюсь, когда встречу такую, как ты. Только пока не попадаются.

– Да уж, такую, как моя Наташа, трудно найти, – вышел в прихожую Денисов и протянул руку. – Как доехал, родственник?

Матвей мгновенным раздражением среагировал на собственническое слово «моя». Но подавил недоброе чувство и пожал жёсткую сухую ладонь.

Денисов был моложе Татки на два года: ему весной стукнуло сорок шесть. Счастливый билет в женской лотерее жизненных призов: чувак зачётной внешности и с нехилыми деньгами. Да и дураком его нельзя было назвать, даже при сильном желании. Но Матюху новоявленный дядюшка бесил буквально всем: показной слащавой вежливостью, непрошибаемой уравновешенностью, опрятностью, пунктуальностью, доходившей буквально до паранойи. Так и хотелось выкинуть какую-нибудь гадость, чтобы вывести Денисова из себя и полюбоваться на его истинное нутро. Но тот ни на какие провокации не поддавался. А своё отношение к Назимову молчаливо выражал неодобрительным взглядом круглых карих глаз.

Следом за Денисовым из приоткрытой двери величественно выплыл тощий лысый уродец с просторными ушами. Он напоминал абортированный эмбрион крупной хищной кошки – пумы или рыси. Вышел и злобно уставился на Матюху.

– Это кто?

Татка расплылась в улыбке, подхватила серо-розовую освежёванную тушку и умильно прижала к груди. Кошак прижмурил янтарные глаза и боднул лысой башкой её руку – типа: давай, гладь меня.

– Знакомься, это Омон Ра, – Тата ласково почесала безволосую тварь за ухом.

– А почему он лысый? Облез?

– Нет, что ты! Это порода такая – сфинкс. У него родословная как у настоящего фараона – голубая кровь.

Вырожденец хренов! Матюха с кислой улыбкой поднёс ладонь, чтобы погладить морщинистую кожу уродца. Но тот предупреждающе зашипел – не принял фамильярности чужака.

– Ну, ничего, – утешила тётка, – познакомитесь поближе – поладите. Что ты застыл в прихожей, как неродной? Проходи, осваивайся.

Матюха повёл носом, принюхался: в доме стоял запах свежесделанного качественного ремонта.

– Что, мастикой пахнет? – заметила гримасу Татка. – Я проветриваю-проветриваю и никак не могу выветрить этот запах. Мы с Валерой уже привыкли. Ладно, пошли, покажу тебе нашу главную достопримечательность.

Тата провела Матвея по длинному широкому коридору и распахнула двустворчатую дверь. Оп-пачки! Он даже присвистнул от удивления. Это же Эрмитаж какой-то! Матюха попал в огромный зал с просторными окнами и фонарём эркера, с наборным паркетом и высокими, от пола до потолка, зеркалами в литых рамах. На росписях стен в золочёных виньетках танцевали тяжелобёдрые нимфы в туниках, порхали среди облаков розовопопые амуры, и козлоногие сатиры играли на свирелях.

– Музей! Стопроцентов. Ничего, что от меня разит потом, а не фиалками?

Татка засмеялась, довольная произведённым эффектом.

– Валера решил восстановить в этом зале исторический интерьер, – короткий благодарный взгляд на подпиравшего двери мужа. – В советское время здесь была коммуналка. Вот такие крохотные комнатки-пенальчики, – показывая размер, Тата почти вплотную свела большой и указательный пальцы. – В девяностые коммуналку расселили, перегородки снесли. Прошлые владельцы сделали здесь стандартный евроремонт. Получилось чистенько, но безлико. А когда мы купили квартиру, Валера предложил вернуть первозданный вид хотя бы одному помещению. К счастью, в архивах сохранились рисунки.

Татка обычно говорила «мы»: мы завели, мы купили. А выбор интерьера целиком приписала Денисову. Разве нормальный человек станет жить в музее? Здесь всё было показушным, неживым. Пустоту зала заполняло гулкое неуютное эхо. Расставленные вдоль стен белые стулья на кривых кавалерийских ножках отпугивали нечеловечески-прямыми жёсткими спинками. Часы в белом гробике футляра методично размахивали маятником. А в углу лакированным монстром застыло фортепьяно. Для кого? Всё, что Татка могла изобразить на пианино, был пресловутый собачий вальс: та-да-дам-там-там… Да и Денисов, походу, тоже не блистал музыкальными талантами.

– А пианино зачем? – выплеснул раздражение Матюха.

– Здесь у графов Тормазовых был музыкальный салон. Валера просто следовал исторической правде. Кстати, можно будет ввести традицию музыкальных вечеров – пригласить хорошего пианиста. Правда, родной?

Денисов с обожанием улыбнулся жене: он почти во всём с ней соглашался. Как этот чувак управлял бизнесом, если дома вёл себя откровенным подкаблучником?

Сфинкс на руках у тётки громко мяукнул, выкрутился винтом и спрыгнул на пол. Пружинистой походкой он подошёл к одному из зеркал и застыл, уставившись немигающим взглядом в собственное отражение.

– Чего это он? – удивился Матвей.

– Не знаю. Судя по всему, Омону Ра нравится любоваться собой. Он у нас слегка тщеславен.

– Нарцисс хренов. А остальные комнаты в том же духе?

– Нет, – Татка отрицательно покачала головой. – Остальные – нормальные. Пойдём, я покажу тебе гостевую спальню. Душ не хочешь принять? Чтобы потом не разило, – ехидно уколола тётушка. – Не уверена, что в ванной есть гель с фиалковым запахом. Но поищи, может, найдешь что-то подходящее.

Татка прошла вперёд, а Денисов задержал Матюху в дверях неожиданным вопросом:

– Ты ей что-нибудь привёз?

– В смысле? Что я должен был привезти?

– Цветы. Или коробку конфет. Да хоть шоколадку московскую для любимой тётушки.

От справедливого упрёка Матвей сконфузился, но тут же нашёл подходящую отмазку:

– Что, в Питере московского шоколада нет? А цветы неудобно везти. Хорош бы я был: на байке с букетом в зубах. Да и зубы у меня под шлемом.

Но Денисов не оценил юмора:

– Как легко придумать оправдание! Продолжаешь разыгрывать из себя маленького мальчика, которому все должны, а он никому ничего не должен?

– Маленького мальчика? – Матвей машинально расправил накачанные в тренажёрке плечи. – Хочешь, померимся?

– Нет, – разочарованно проронил Денисов. – Я же не о росте говорю. Ты всё никак не повзрослеешь, тётушкин племянник.

– Хорош мне нотации читать! – зло огрызнулся Назимов и применил запрещённый прием. – Воспитывай своих детей, папаша (у Денисова были дочь и сын от двух предыдущих браков).

Через полчаса Матвей вышел из ванной с влажными волосами и обнаженным торсом, на котором рельефно выделялись шесть зачётных кубиков пресса – предмет собственной гордости и чужой зависти.

– Какой же ты у меня красавчик, Матюша! – Татка любовно дотронулась до его плеча. И тут же отреагировала на свежую картинку. – Ты что, сделал новую татуировку?

Назимов самодовольно погладил пятнистую саламандру под правой ключицей. Её длинный хвост тянулся через плечо и свисал вниз по руке аксельбантом. Левый бицепс охватывал терновый венец, но колючки были набиты три года назад – новой была только ящерица.

– Нравится? – Матвей поиграл грудными мышцами, отчего саламандра зашевелилась, будто живая.

Татка неопределённо пожала плечами:

– Красиво. Но лично я предпочитаю живопись в интерьерах, а не на теле.

Матвей заметил согласную улыбку Денисова, и от этого осуждающего единомыслия захотелось ляпнуть что-то неприличное.

– Татуль, ты просто не в тренде, – небрежно бросил он. – Я хочу ещё на жопе татуху набить – улыбку Чеширского кота через две половинки. Видел у одного чувака в раздевалке – очень круто. Прикинь, ходит такой и улыбается задом.

– Боже сохрани! Надеюсь этого не увидеть! – тётушка шутливо перекрестила себя мелким крестиком, а лицо её благоверного скисло в брезгливую гримасу.

Тата накрыла стол в столовой, что по совместительству была ещё и кухней. Здесь, квадратах на тридцати, свободно размещалась и куча кухонного оборудования со всякими там плитами-духовками, холодильниками-микроволновками, и барная стойка с длинноногими табуретами, и пухлый диван вдоль окна, и обеденный стол человек на десять. Матюха впечатлённо выпятил нижнюю губу: нехилое помещеньице!

К его приезду тётушка, как обычно, расстаралась: стол просел под тяжестью любимых блюд. Еда у Татки получалась особенной – с еле заметной сластинкой, и этот незабываемый вкус напоминал Матюхе о детстве. Обидно, что семейная Назимовская сладость доставалась теперь чужаку: Денисов на правах законного супруга потреблял Таткины пироги и котлеты. Только вся жратва пролетала мимо – он оставался худым, как рельс. Да и сама Татка выглядела зачётной стройной козочкой. Со спины Матюха мог бы подъехать к такой с перспективным предложением.

Тётушка наполнила тарелку Матвея салатом, положила шмат домашней буженины, сунула в руку пирог с мясом. И пока он всё это наворачивал, постанывая от наслаждения, приступила к расспросам.

– Как отец? Когда ты с ним виделся?

– На прошлой неделе, – прошамкал Матюха полным ртом. – Воюет с моей сводной сестрицей. Алька до последней сопли отстаивает свою независимость. Из неё, походу, мадам Шойгу вырастет. А вообще у них всё зачётно – семейная идиллия.

– А ты, Матюша, когда семью заведёшь? Тридцать три – это зрелый возраст, а у тебя на уме только байк да девушки приходно-расходные. Пора бы задуматься о продолжении рода Назимовых.

Аццкий абзац! Тётка снова завелась на любимую тему. Нотации типа «пора остепениться» надоели Матюхе ещё в Москве: отец не упускал возможности наставить на путь праведный. Какого хрена они все к нему пристали? На шее он ни у кого не сидел, денег не просил. Жил в своё удовольствие – не тужил. Так нет же, родственничкам обязательно надо чужой кайф обломать!

Матвей прожевал салат и сердито буркнул:

– С какого перепуга я должен заботиться о продолжении рода Назимовых? Что, от этого судьбы мира зависят? Лично я стопроцентов не буду жалеть, если на мне Назимовы кончатся. Или пусть Алька оставляет себе девичью фамилию.

– Значит, фамилия тебе не дорога? – насмешливо уточнил Денисов. – И ответственности за свой род ты не признаёшь?

– Тётя и дядя, дядя и тётя, хорош меня прессовать! Какая ответственность? Каждый имеет право жить, как ему хочется. Вам нравиться жить семьёй – окэ, на здоровье! А я люблю свободу. И мне ваше продолжение рода на хрен не сдалось.

Внезапно приоткрытое окно широко распахнулось и оттуда повеяло сырым не-майским холодом. А лысый кошак, всё время уютно крутившийся возле Таткиных ног, задрал хвост и испуганно бросился вон.

Глава 2

Перед отъездом, Татка надиктовала длинный список инструкций по проживанию в графской квартире:

– … не оставляй окна открытыми. Следи, чтобы у кота всё время в миске была вода. Дверь в туалет до конца не закрывай, чтобы Омон Ра мог справить свои дела. И, пожалуйста, Матюша, не води сюда чужих людей. Это и к девушкам тоже относится. Знаю, ты у нас известный плейбой. Но я не хочу, чтобы кто-то посторонний мочился в наш унитаз или спал на моём постельном белье.

– Татуль, не загоняйся, все будет окэ, – заверил тётушку Матвей и наткнулся на недоверчивый взгляд круглых карих глаз Денисова. Походу, чувак не верил в Матюхину показную добродетель. И правильно делал! Будь он лет на пятнадцать помоложе, сам забил бы на душные запреты. Не на улице же питерских козочек трахать, если имеешь в своём распоряжении шестикомнатную квартиру в графском особняке!

– Всё, за нами уже машина пришла, – Татка в последний раз обняла Матвея и чмокнула его в колючую от щетины щёку. – Веди себя хорошо, родной, много не балуйся.

– Стопроцентов. Всю неделю буду повышать культурный уровень в Эрмитаже. Или в Русском музее.

Как только за хозяевами захлопнулась дверь, Матюха подпрыгнул, взбрыкнул в воздухе ногами и в полный голос проорал: «Йаху-у-у!». Впереди открывалась неделя зачётных удовольствий: скорость, ветер, свобода, красоты, тонны секса. Питер – крутой город, не говоря уж об окрестностях, рассекать по которым с тёпленькой козочкой за спиной – мечта любого байкера. Надо было только сколотить команду для покатушек и присмотреть покладистую подружку. Но это дело техники, а с техникой у Матюхи всё было окэ. Да ещё Татка полный холодильник жратвы оставила. Живи – не тужи!

Вдруг в тишине опустевшей квартиры раздался тонкий стеклянный треньк. Походу, звук прилетел из столовой. Матвей метнулся туда. На полу из-под горстки фарфоровых осколков медленно расплывалась чёрная гуще-кофейная лужа. Аццкий абзац! Первый ущерб на первой же бесхозяйственной минуте. Как эта хренова посудина свалилась со стола? Не от прыжка же? Матюха – парень тяжёлый, но не настолько, чтобы вызвать домотрясение. И тут же в голове оформилась догадка – кошак! Вот кто виновник беспорядков!

– Омон, тварь облезлая, – завопил Назимов. – Иди сюда, я с тебя шкуру сдеру и бандану себе сделаю.

Но кота в столовой не наблюдалось. Спрятался, уродец хренов! Расправа откладывалась до подходящего случая. Матвей наскоро прибрал следы разгрома, собрался и двинул в город в поисках развлечений.

***

День пролетел со скоростью «Харлея» под ездоком, забывшем о тормозах. Назимов, или, как его звали среди байкеров – Зима, мотался по Питеру, периодически зависая на разных базах. Удалось и старые контакты реанимировать, и новые завести. Двенадцать питерских братьев подписались на покатушки по столичным предместьям. Договорились ехать в Ораниенбаум, а оттуда – дальше до Кронштадта.

Вечером, в самый разгар веселья, Матюха вдруг понял, что израсходовал горючку до нуля – выдохся, устал. Заводные питерцы предлагали махнуть в легендарный бар «Route 148» на Лиговке, где активно тусовалась байкерская братва, но он отказался. Отговорился тем, что должен покормить отставленного хозяевами кошака. Хреновая отмазка для взрослого мужика, но сгодилась и такая.

Около полуночи Назимов вернулся в пустую подозрительно тихую квартиру. Он двинул прямиком в столовую, открыл холодильник и достал миску с остатками вчерашнего салата. Всё-таки никакая общепитовская еда близко не лежала с Таткиной. Охренительно вкусно! Матвей даже мурлыкнул от наслаждения. И тут же услышал ответное «мяу» – как отзыв на правильно названный пароль.

У пустой миски нарисовался уродец сфинкс. Он сердито покосился на Матюху, открыл розовую пасть с острыми гвоздиками зубов и требовательно мяукнул: пить и жрать!

– Явился, погромщик хренов? – утренняя злость на кота давно рассеялась. И сейчас, в пустоте огромной квартиры, присутствие живой души, пусть даже и кошачьей, было утешительным. – Как тебя там? Омон Ра – это слишком пафосно. Я буду звать тебя Омкой. Окэ?

Кошак снова мяукнул.

– Вот и пообщались. Колбаски хочешь?

Матвей выковырял из салата кубик колбасы и на раскрытой ладони протянул сфинксу. Тот подошел, понюхал и равнодушно отвернулся.

– Ты что, чувак, сторонник нездорового питания? – Назимов вскрыл оставленный Таткой пакетик кошачьего корма и вывалил содержимое в миску. А во вторую, питьевую, плеснул воды из-под крана. – Походу, у тебя потому и шерсть не растёт, что жрёшь один «Вискас».

Благородный сфинкс зачавкал плебейским торопливым чавканьем. И Матюха вернулся доедать свой салат. Когда оба насытились, Матвей поставил грязную тарелку в раковину и предложил коту:

– Ну что, Омка, пошли спать?

Походу, кошак принял приглашение: гордой фараонской поступью он выплыл из столовой и, бесшумно ступая мягкими лапами, двинулся по коридору. Но у гостевой спальни сфинкс не остановился, а проследовал дальше – к залу «с историческим интерьером». По необъяснимой тяге Матюха поплёлся следом за ним. Кот просочился в узкую щель приоткрытой двери и скрылся в темноте.

Из зала, точно из склепа, тянуло аццким сырым холодом. Матвей зябко поёжился. Походу, беспамятная Татка сама второпях забыла закрыть окно. Но в столовой тоже была открыта форточка, и ничего – с улицы веяло свежим майским теплом, а вовсе не замогильной стылостью. Парадокс. Но логичное объяснение нашлось быстро – эркер. Стопроцентов это архитектурное излишество порождало сквозняки.

Назимов вошёл в тёмный зал и несколько раз шлёпнул ладонью по стене в поисках выключателя. Искристым светом вспыхнула огромная люстра, имитировавшая канделябр со свечами. И между слепотой и ясностью мелькнуло перед глазами что-то высокое, прозрачно-белёсое – как свисавшее вдоль стены полотнище. Мелькнуло и исчезло. Назимов потёр левый глаз, иногда подводивший расплывающейся резкостью. Нет, всё окэ. Походу, почудилось. Зал выглядел так же, как накануне, во время Таткиной экскурсии: на стенах резвились упитанные амуры и нимфы, часы скучно махали маятником.

По холодной воздушной дорожке сквозняка Матвей дошёл до окна и заглянул за складчатую золотистую штору. Рамы эркера оказались плотно закрытыми. Откуда же несло холодом? Да хрен с ним – дует себе и дует. Пусть отличник-Денисов разбирается, когда вернётся.

Матюха смачно зевнул. Баиньки пора! Слева раздалось осторожное и словно бы вопрошающее «мяу?». Он обернулся на звук: сфинкс вытянулся в струнку и застыл, уставившись немигающим янтарным взглядом на фортепьяно.

– Эй, Омка, – окликнул его Матвей, – ты что там высматриваешь?

Но кошак даже ухом не повёл. Сейчас он был похож на собаку-пойнтера, что сделала стойку на запах близкой дичи.

– Всё-таки какой-то ты ненормальный. Котомумия. Спать пойдёшь? Или всю ночь будешь на пианино пялиться?

Омон Ра дважды дернул кончиком хвоста – подал знак, что услышал, но с места не сдвинулся.

– Ну, как хочешь, лысый.

В спальне Назимов кучей сбросил одежду на стул возле кровати, лёг. Но сон не шёл, несмотря на давешнюю усталость. Раздражала легкомысленная скользкость шёлкового белья и мягкость промявшегося под весом тела ложа. В Москве у него кровать была жёсткой, с ортопедическим матрацем. И бельё плотное, сатиновое. А здесь – не постель, а дамское недоразумение.