Полная версия
Крушение
Он кивнул.
– Там были зафиксированы акты жестокости с вашей стороны. Можете пояснить?
Он задумался на некоторое время.
– Дети в приюте были жестоки ко мне, – пробормотал он и помолчал ещё немного. – Помню, когда я только попал туда, и меня привели к остальным, все сгрудились вокруг и стали разглядывать меня из-за аномалии, – он провел пальцами у глаз.
– Да, флюоресценция зрачков и радужки. Об этом есть в вашем деле – очень редкое генетическое отклонение. – она отматывает немного назад. – Это служило причиной конфликтов?
– Да. Они обзывали меня уродом… до тех пор, пока я не понял, что могу давать им отпор…
– Вы сломали мальчику спину…
– Точно, – он словно разглядывал что-то в темноте. – Я спустил одного забияку с лестницы. Он пролетел несколько метров перед тем, как упасть. После того раза в младших группах ко мне мало кто вообще подходил.
– И у вас из-за этого не было никаких проблем?
– Нет… Возможно, наставники понимали, что он этого заслуживал. Он был старше нас и многих задирал…
«Мисс Хилл, члены Комиссии хотят услышать больше об аномалии», – всё тот же голос раздается в её голове.
Она бросает недовольный взгляд на тусклое отражение, но возвращается обратно к пациенту:
– Можно ещё несколько вопросов по поводу ваших глаз? Когда впервые была обнаружена светимость?
– Не знаю, – безразлично ответил он. – До того, как я попал в приют, никому не было до этого дела.
– А почему они не флуоресцируют сейчас? – спрашивает она, заглядывая ему в глаза.
– Тяжело сказать. С возрастом они горели всё тусклее и реже, пока сияние не стало пропадать вовсе.
– Когда вы заметили снижение интенсивности светимости?
– Не помню. Я не обращал на это особого внимания. Может быть, где-то в старших классах интерната.
– Это могло быть как-то связанно с вашим психологическим или физическим состоянием?
Он равнодушно пожал плечами, а затем, словно что-то услышав, поглядел на зеркало и спросил:
– А у вас здесь курят? Я обычно не курю, только когда нервничаю. Пристрастился ещё в университете.
Она поворачивается в сторону наблюдательного окна:
– Это можно как-нибудь устроить?
Через мгновение раздраженный голос отвечает:
«Я только взял пачку в руки… – И выдерживает паузу: – Минуту».
– Сейчас, – объявляет она.
– Классические, если можно, – добавил он, обращаясь к зеркалу.
Спустя некоторое время в коридоре раздаётся грохот и звук шагов. Дверь открывается и тусклый свет, проникающий в тёмное помещение, заставляет пациента зажмуриться. В комнату заходит санитар. Он подходит к столу и кладёт на край сигареты и электронную зажигалку в пепельнице. Пациент и доктор на мгновение поднимают на него глаза. Санитар уходит. Дверь громко хлопает за ним.
«Прошу, продолжайте».
Она возвращается к планшету, а он достает из полупустой пачки несколько сигарет из полимерных материалов.
– Итак… Вижу, детский психолог отметил, что у вас был воображаемый друг, но для того возраста и положения это обычное дело. Значит, несмотря на инциденты, вы учились очень даже неплохо. Ваш общий коэффициент обучаемости просто феноменален, – отмечает она, обратив внимание на проценты в конце копии акта об успеваемости. – Сложно было?
Он покачал головой, прикуривая сам себе.
– Затем вы поступили и с отличием окончили Центральное учебное заведение планеты: «CUOTW», – она быстро отбарабанивает его аббревиатуру. – Как вам это удалось? Обучение там, должно быть, стоит целое состояние.
– Общественная стипендия высшей категории, – ответил он, выпуская остатки дыма изо рта. – Она присуждалась лучшим студентам. Благодаря ей я ни в чем не нуждался на протяжении десятилетий своего ученичества, – пояснил он и снова поднес сигарету губам.
– Какой факультет окончили?
– Разве там не написано? – он кивает на планшет, сбрасывая пепел сигареты в блюдце-пепельницу из темного псевдо-стекла.
– Эти данные изъяты: принцип конфиденциальности пациента. Но вы можете раскрыть информацию, если не считаете её компрометирующей.
– А кто определяет, какие данные оставить, а какие нет?
– Модераторы. Им предоставляют разрозненные куски личных дел и, следуя правилам, они отбирают ключевую информацию и изымают частную.
«Мы здесь не для консультаций собрались, Доктор Хилл».
– «Цифровая архитектура» и «нейропрограммирование», – произнес он перед тем, как снова вдохнуть дым. – Я окончил эти направления.
– В те периоды приступы были?
– В те периоды? – с угрюмым удивлением переспросил он, – Нет… Тогда будущее казалось безоблачным. Я оставил приют позади. Был свободен. Я жил, творил, создавал. И казалось, это только начало… – он замолчал и словно погрузился в воспоминания о тех временах вместе с очередной затяжкой тяжелого табака. Но чуть позже он грузно усмехнулся: – Хмм… – дым вылетел у него из ноздрей, – Помню, в начале университета мы собирались группами и устраивали соревнования: нужно было на скорость взломать счёт какой-нибудь крупной коммерческой организации, потом прикрепить к нему самопополняющийся веб кошелёк в цифровой валюте и отсылать какому-нибудь бедняку из списка неимущих, – он затянулся опять, продолжая смотреть куда-то в сторону. – Должно быть, инфляция сделала из них настоящих богачей. Если они, конечно, нашли способ легализовать доходы.
– Это серьёзное нарушение закона, – недоумевающе произнесла она.
– Да? – переспросил он, разглядывая тлеющий огонек на сигарете. – Думаете, кто-нибудь будет искать пару маленьких дыр в грязных хедж-фондах и нелегальных оффшорных счетах? – он поднял на неё глаза. – Мы хотели изменить мир. И думали, нам никто не помешает…
– Поэтому вы избили преподавателя?
– Я не избивал его, – резко ответил он, – просто оттолкнул.
– Причина конфликта?
– С мистером Сливером у нас произошли, так сказать, концептуальные разногласия. Мне жаль, что всё так вышло…
Она заглядывает в его файл и прокручивает ниже:
– Что? Его уволили? – изумленно спрашивает она, – я впервые в жизни вижу отметку об увольнении.
– Руководство факультета решило, что его методы не этичны. Но, по правде сказать, он был одним из лучших учителей, – произнес он и сбросил пепел, накопившийся за это время.
– А вы опять вышли сухим из воды, – она с подозрением посмотрела на него.
– Я был там практически ни при чём. Мне объявили строгий выговор с занесением в личное дело и отпустили.
– Складывается такое впечатление, что за вами кто-то хорошенько присматривал.
Он недоумевающе взглянул на неё.
– Кто? – словно поперхнувшись дымом. – И кому это нужно?
– Лучше вы ответьте мне.
– Лишь случайное стечение обстоятельств.
Она возвращает к планшету глаза.
– Вскоре после окончания университета вы поступили на государственную службу. Название департамента и отдела, разумеется, скрыто. И «по случайному стечению обстоятельств» вы довольно быстро оказались на руководящей должности, – она поднимает на него взгляд. – Люди веками двигаются к подобным постам, а у вас до этого даже не было опыта работы. Как вы думаете, почему выбрали именно вас?
– Потому что лишь взглянув на строчку кода, я уже знал все нюансы программного обеспечения, оказавшегося передо мной, – произнес он, раздавливая потухающий окурок в пепельнице. – Я был лучшим за всю историю министерства…
«Мисс Хилл, сейчас самое время перейти к главным вопросам».
Она коротко кивает, словно соглашаясь про себя.
– Так что случилась тогда?
Он резко помрачнел…
– Когда болезнь впервые проявила себя?
…и опустил глаза.
– Я точно не помню этого…
– Это нормально, – успокаивает она, – люди годами могут этого не замечать, но попробуйте вспомнить хоть что-нибудь. Может быть, навязчивые мысли, чувства, ощущения, какие-нибудь травмирующие события?
Он задумался.
– Да, точно: ощущение… – пробормотал он, уставившись на стол и покачивая головой. – Полагаю, первые признаки этого появились задолго до появления Болезни, и когда тому, казалось, уже не было особых причин. Всё вроде продолжало идти своим чередом, – рассказывал он. – Но в тот период меня стало преследовать странное ощущение… и с Вёрджилом становилось все больше проблем…
Голоса и вопли золотого призрака эхом отдались у него в голове.
– Вёрджил? Кто это? Ваш друг?
– Друг или демон, – пробормотал он, глядя в одну точку, – трудно сказать…
– Вы общались с демоном? – настороженно переспрашивает она.
– Нет… Нет, – повторил он, пробуждаясь от всплеска воспоминаний. – Я же не сумасшедший. Это мой ИИ. Вернее, искусственная персона, являющаяся неотъемлемой частью хозяина. Я начал работать над ним ещё до университета. Я всегда мечтал иметь друга равного себе, поэтому решил создать зеркало, способное помочь найти истину; отражение, благодаря которому, человек мог бы стать лучшей версией себя… Я построил эту архитектуру на принципе конкурирующих доминант… и первое время, казалось, что всё идет неплохо. Но позже с ним начало происходить что-то не то. Я не раз искал ошибку в его кодах, но так и не смог найти. А может быть, её там никогда и не было…
Он поднял на неё глаза. На этот раз её лицо оказалось очень серьезным:
– Как любой член Единого Общества, я обязана задать вопрос, – произносит она крайне официальным тоном. – Вы когда-нибудь вводили в сеть не сертифицированное программное обеспечение или пользовались незаконными путями выхода во всемирный интернет?
– Конечно нет, – разумеется, он лгал ей. – Я лучше вас знаю все эти законы. Я больше двадцати лет провел в бюро сертификации программного обеспечения и сегрегации искусственных нейросетей.
Внезапно в помещении за зеркалом раздаётся грохот. Их лица тут же поворачиваются в сторону наблюдательного окна. А буквально через пару мгновений голос в голове ей сообщает:
«Нам придётся ненадолго прерваться. У нас тут ЧП… санитар застыл…»
– У нас небольшие технические неполадки, – передаёт она пациенту. – Придётся немного подождать, – она останавливает запись, щёлкнув пальцем по голографическому экрану над краем стола.
Спустя несколько секунд из коридора доносится громкий топот, многократным эхом отражающийся от стен.
– Что-то не похоже на «небольшие технические неполадки», – говорит он, когда в сияющей щели между дверью и полом проносятся чьи-то тени. Она тоже оборачивается на грохот за спиной.
– Не берите в голову. Скоро всё закончится.
Когда суета в соседнем помещении утихает, он берёт ещё сигарету.
– Угостите меня одной? Я тоже покуривала в университете.
– Конечно, – он подталкивает пачку и пепельницу ближе к ней.
– Благодарю, – говорит она, когда он подносит к её лицу зажигалку.
Некоторое время они сидят в полной тишине. Он делает редкие глубокие затяжки и пускает дым во мрак, задумчиво глядя куда-то в сторону. Она делает короткие, неполные вдохи и часто стряхивает пепел в пепельницу перед собой, и лишь изредка приостанавливается, уставившись в противоположном направлении. Но вскоре звук его голоса разрушает воцарившееся молчание:
– Думаю, с этим лучше справились бы нейросети, – произнес он, продолжая таращиться во тьму.
– Простите? – она поднимает на него глаза.
– Я про модерацию, – он поворачивается к ней и взглядом указывает на планшет, лежащий на столе. – Думаю, с этим лучше справились бы нейросети.
– Ааа, – задумчиво отзывается она, перед тем как поднести сигарету к губам… – Но вы же понимаете, если бы не принцип обеспечения рабочих мест, напротив вас сейчас тоже находилась бы машина.
Он помотал головой:
– Такого бы не случилось, если бы человек был эффективней машины.
– Ну а кто же, по-вашему, может быть «эффективней машины»?
– Да кто угодно, если бы он этого захотел, – он сделал несколько небольших тяг подряд. – Ещё в университете мистер Сливер говорил нам, что человек – это то, что следует превзойти…
Неожиданно свет настольной лампы замелькал и стал тускнеть, но затем, буквально на мгновение, сияние разгорелось ярче прежнего.
– Не обращайте внимания, – говорит она, тоже уставившись на лампу. – Здание очень старое, поэтому здесь довольно часто бывают перепады напряжения, – она наклоняет светильник чуть ниже. – Значит, вы из тех, кто считает, что 11 пакт – это бред? Но согласитесь, если бы не он, бо́льшая часть населения планеты оказалась без средств к существованию.
Он облокотился на стол.
– Я считаю, что подобного рода запреты – ошибочная политика, поощряющая деградацию всего общества, – произнес он и сжал сигарету в губах.
– Но вы же сами работали на эту политическую модель.
– У меня были на это свои причины.
– Какие?
– Вы очень любопытны, доктор К. Хилл.
– Как я понимаю, с вашими способностями вам была открыта дорога куда угодно, но вы пошли именно туда. Почему?
– Вы были там? – спросил он, стряхивая пепел. – Видели бескрайние поля серверов и вычислительных машин, которые без устали работают и днем, и ночью? Когда-нибудь наблюдали за тем, как их сияние переливается во тьме?.. Все, кто учился у нас на потоке, мечтали попасть в один из отделов министерства информации. Самые современные технологии, доступ к данным и ресурсам, открытый только для госслужащих; беспрецедентная вычислительная мощь – безграничные возможности. Только представьте себе: всё ядро веба у вас на ладони, – он протянул перед собой открытую ладонь, между пальцев которой тлела сигарета.
– Но, а что это было именно для вас?
Он опустил руку. Затем откинулся на спинку и опустил глаза:
– Может, это прозвучит глупо, но в то время я думал, что ещё могу хоть что-то изменить. И я был уверен, что на просторах сети сумею найти нечто уникальное. Пропускная способность серверов департамента – тысячи петабайт в сутки. Я надеялся, что рано или поздно наткнусь на что-нибудь такое, что смогло бы меня удивить… Это одно и то же, что изучать звёздное небо через самый мощный телескоп – в самом тёмном уголке может скрываться целая вселенная…
– Звучит красиво, – сказала она, выпустив перед этим дым, – А что вышло вместо этого?
– А вместо этого я столкнулся с реальностью, – он тоже затянулся. – Неквалифицированное начальство. Месяцы ожидания ресурсов аппарата. Гигатонны системных программ и тупых приложений на примитивных языках, а также куча бумажной волокиты при принудительной изоляции нейросетей, не прошедших повторное сертифицирование. И лишь изредка среди всего этого – любопытный софт и расследования подозрительной активности. Мелкий, бесполезный бюрократический аппарат… – пробормотал он перед тем, как снова вдохнуть дым, а потом неожиданно начать озираться по сторонам: – Вы это слышите?
Подняв голову, она прислушивается к звукам, которые напоминают хлопки крыльев.
– Да. Наверно, голуби забрались в вентиляционную шахту, – предполагает она.
– Точно, голуби… – прошептал он, блуждая взглядом по воздуховодам и вытяжкам в тени.
– Вы не любите птиц? – она посмотрела на него.
Он помотал головой.
– Почему?
– Они такие глупые и примитивные создания, – он опустил взгляд на неё, – но им дана возможность парить над миром… И это так несправедливо, что среди всех живых существ на планете остались лишь они, крысы и тараканы.
За дверью несколько фигур проплывает в обратном направлении. Она оборачивается на сияющую щель из-за плеча.
– Док, а почему Болезнь называют Болезнью? – спрашивает он, отводя глаза от бледно зияющей щели.
– Почему Болезнь называют Болезнью? – переспрашивает она, возвращаясь взглядом к пациенту, – Исполнительный совет долгое время не мог выбрать подходящее название для этого явления, – она берёт в руки планшет, – поэтому вместо наименования оно носило номер, присвоенный ей в классификации. Но большинство врачей, имеющее с ней дело, между собой называли её просто: Болезнью, – она тушит недокуренную сигарету в пепельнице. – С тех пор это стало её полуофициальным названием. Всё потому, что болезней много, а для нас она одна, понимаете?
После этого она включает планшет. Загорающийся голографический экран, озаряет ей лицо, а в глубине её глаз стали отражаться показатели пациента.
– Вам и вправду полегчало, сердцебиение почти выровнялось, – сообщает она. – Скажите, предварительно просматривая ваши документы, я заметила, что вы никогда не были женаты и даже ни с кем официально не сожительствовали. Почему? Неужели вам никогда не хотелось семьи?
Он ответил не сразу и прежде выдохнул дым в поток света от настольной лампы:
– Свобода всегда была важнее для меня.
И тушит окурок рядом с её.
Из соседнего помещения начинают доноситься приглушенные звуки, и голос в голове сообщает ей: «Всё, можете продолжать».
– Мы продолжаем, – объявляет она и нажимает на проекцию в воздухе, возобновляя запись. – До того, как мы прервались, вы упомянули о конкретном ощущении, которое появилось перед Болезнью. Можно поподробнее о нём?
– Да, – он задумался и прошелся рукой по волосам. – Как я уже сказал, в тот период у меня стало возникать странное чувство, словно я не знаю, куда иду.
– Дезориентация в пространстве?
– Нет. Я говорю об этом мерзком ощущении, будто ты заблудился, перестал понимать, что делаешь, к чему стремишься, зачем живешь. Словно ты бродишь по лабиринту, по одним и тем же закоулкам. Снова и снова. И всё чаще я стал вспоминать об отце…
– Вы всё-таки помните его. Расскажите, хотя бы немного.
– Рассказать о нём? Я помню его очень смутно… Он был настоящий великан. У него были большие сильные руки и ослепительно яркие синие глаза. В отличие от моих они горели постоянно. И лишь изредка тускнели, когда он вспоминал о маме… Помню, он всюду брал меня с собой. Постоянно обо всем рассказывал и всё мне объяснял. Говорил, что правильно, а что нет… Но позже он оставил меня…
– А ваша мать? Вы помните её?
– Я никогда её не видел. Только на фотографиях в раннем детстве. На одной она была такая жизнерадостная… Темные волосы, большие красивые глаза, маленький нос и широкая, искренняя улыбка. Она была такая молодая, намного моложе моего отца… а на другой – она смотрела в окно на Башню. Её залитое солнцем отражение казалось таким печальным… – Он замолчал.
…
– Вы знаете, почему отец оставил вас? – она прерывает возникшую паузу.
– Нет.
«Мисс Хилл, Нас не интересуют семейные проблемы пациента. Мы здесь для того, чтобы изучить Болезнь. Переходите, наконец, к приступам».
– А куда он отправился? – спрашивает она, игнорируя голос.
Он помотал головой:
– Но я очень долго искал его.
– Но так и не нашли…
– Нет. Его след оборвался, когда он покинул планету почти семьдесят лет назад…
– Титаномахия, – пробормотала она.
Он коротко кивнул, подтверждая её слова.
– Когда вы узнали об этом? – спрашивает она, дав ему ещё немного времени. – Задолго до появления первых признаков?
Он подумал перед тем, как дать ответ.
– За несколько лет, или больше…
После этих слов она достает из корпуса планшета стилус и впервые что-то записывает. Он внимательно наблюдает за её рукой.
– Что стало происходить дальше? – спрашивает она, возвращая стилус на место. – Какие ещё симптомы вы стали замечать?
– У меня появилась странная рассеянность. Я стал теряться во времени, путаться в его течении. А позже у меня начались галлюцинации.
– Что вы под этим имеете ввиду?
– Я перестал различать реальность и сновидения. Всё вокруг словно стало оживать…
– А потом?
– А потом начались затяжные приступы, после которых я не мог ничего вспомнить.
– Частичная или полная потеря памяти в таких случаях – обычное дело. Попробуйте описать свои ощущения во время первых помрачений.
– Это очень сложно описать словами… – он в очередной раз погрузился в себя. – В такие мгновения ты словно что-то понимаешь, но что именно не можешь объяснить… твои мысли постепенно затухают, а всё тело охватывает паралич… – тусклое сияние настольной лампы вдруг задрожало и стало медленно потухать, на его лицо опускалась тень. – Ты будто соскальзываешь в какое-то темное место, в котором тебя, кажется, попросту нет… ты настолько не здесь, что твоя личность начинает таять… ты забываешь кто ты, и словно растворяешься в полной темноте… – меркнущий свет почти покинул помещение, – всё становится не важно…
…
– … ухудшатся, верно? эй, пациент? – она несколько раз ударяет по плафону настольной лампы, от чего та зажужжала и разгорелась вновь, – Вы слышите?
– Да, да, – пробормотал он, приходя в себя. – Я слушаю.
– Я спросила: ваше состояние продолжило ухудшаться, верно? – переспрашивает она, поправляя плафон.
Случайный луч света бьет ему в глаза.
– Да, – он медленно поднимает веки, – пугающими темпами. Я даже наяву стал сталкиваться с кошмарами. Они как бы переплетались с реальностью… И всё чаще ко мне стало приходить одно и тоже видение…
– Одно и тоже? – изумленно переспрашивает она. – Странно, обычно в галлюцинациях нет никакой последовательности. Что за видение?
– Это сон, который снился мне с самого детства. Но тогда он стал приходить ко мне и наяву.
– О чем этот сон? Вы можете описать?
– Мне снится, что я падаю… Вначале какие-то обрывки: взрыв, крики, шум, а потом абсолютная тишина.., и я падаю… – напряжение в сети неожиданно подскакивает, и свечение лампы начинает возрастать. – В такие моменты меня обычно бросает в дрожь: мне холодно, но одновременно очень жарко… Я вижу свои руки, и как звёзды переливаются во тьме… Мне снится, что у меня бионические крылья из-за плеч, но от них остались только обгорелые обломки… – сияние светильника становится настолько интенсивным, что стирает все морщины на его лице и изгоняет из комнаты остатки мрака. – Всё моё тело пылает в ослепительно ярком свете, а позади меня горит огромный огненный шар… Я падаю прямо на солнце.., и оно медленно сжигает меня… – он закрывает глаза и отворачивается под натиском нестерпимого светила.
– Гелиофобия… – звучит её шёпот.
Она поправляет разгорающуюся лампу так, чтобы свет, отражённый от стола, не бил ему в лицо. Он медленно поднимает веки.
– Но у вас не только гелиофобия, – отметила она, возвращаясь к пациенту, – у вас есть и акрофобия – боязнь высоты, верно?
Он подтвердил кивком головы.
– После этого вы покинули башню?
Он снова кивнул.
– Но я был вынужден туда возвращаться снова и снова…
Свет лампы резко потускнел, и в комнате воцарился привычный полумрак.
– Как вы думаете, что может значить этот сон?
Он поднимает на неё глаза, укрытые тенью.
– Я хочу выбраться отсюда.
– Не беспокойтесь, думаю мы скоро закончим… – произносит она, а затем меняется в лице. – Вы это видите? – её взгляд устремляется к наблюдательному окну.
Он тоже поворачивается к отражению и замечает – в глубине его глаз разгораются два синих огонька.
– Вы не понимаете, – продолжает он, возвращаясь к ней, – я говорю не об этом. Я хочу выбраться из всего этого…
Он поднимет глаза и обводит взглядом всё темное помещение, а затем переходит на собственное тело, осматривая его, словно оно чужое. Грудь, предплечья, ладони и пальцы на руках. Завершив круг, его сияющий взор возвращается к ней. Но блеск в её глазах, кажется, безвозвратно потух.
«Это что? Приступ?» – подумал он и стал приближаться, заглядывая ей в лицо.
Но внезапно планшет вспыхивает и её лицо озаряется – она приходит в себя из-за вибрации в руках.
Он отшатывается назад.
Входящий вызов.
– Прошу прощения, – растерянно произносит она, сперва взглянув на экран и мельком – на зеркало и пациента.
Она принимает звонок и, немного согнувшись, прикрывает ладонью рот:
– Питт, я же просила не звонить сюда.
«Извини сестренка, но я снова влип».
– Что? Как?
«Это снова произошло. Там была куча народу и повсюду камеры… На этот раз меня точно упекут».
– Ты что, перестал принимать их?
«Извини, но под ними – это не жизнь».
– Нет, нет, – повторяет она. – Подожди секунду, мне надо подумать. Нам обоим нужно успокоиться, и мы что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо…
«Зачем ты говоришь все это, КЭрри? Мы оба знаем, что это не так…»
Она резко встает. Эхо прогудевшего по полу стула на мгновение задерживается в помещении.
– Мне нужен перерыв, – объявляет она и направляется к двери. – Выпустите меня!
Дёргает за ручку, но дверь не подаётся.
– Да что такое… – шепчет она и, пошарив по карманам, достает из одного из них пластиковый ключ.
Писк считывателя карт, щелчок магнитного затвора – и она выходит в коридор. Ещё пара шагов, и звук её голоса становится практически неразличим за захлопнувшейся дверью.
Он остаётся в комнате один.
Тук. Тук-тук. Тук…
Он перебирает по столу ногтями.