Следы следов

– …вот так, значит, да? – Крафтман разочарованно смотрит на меня. Я не смотрю на Крафтмана, я все еще разглядываю фотографии родителей на бюро, подкладываю в папку письма от Дэна, думаю, как более-менее привести в порядок дом к приезду Люси, чтобы она не кинулась убирать дом, а ведь все равно кинется…

Киваю:

– Значит так, да.

– Вот так, вот, еще один… – Крафтман постукивает пальцами по столу, смотрю, как сквозь его пальцы просвечивают тонкие ветви и, кажется, листва.

– Уже начинаю понимать, что происходит, но все-таки спрашиваю:

– Кто… еще один?

– Вы, кто… – Крафтман выходит в холодок осени, направляется к своему дому, сотканному из листвы и тумана, порожденному лесом, как и сам Крафтман, как и мы все, идет к своему прошлому, щедро подаренному тем же лесом…

Что неправильно на этой картинке

На небе две луны

(А вот вы и попались, действие происходит не на земле)

В июне тридцать один день

(А вот вы и попались, после восстания июня 32 года – да-да, восстал сам июнь 32 года, потребовал, чтобы в нем был 31 день, и с тех пор в каждом июне 31 день)

Дома перевернуты вверх ногами

(Ну а как еще строить со здешней гравитацией?)

По небу летят рыбы

(Вот это вы правильно подметили, никаких рыб не существует. И неба, кстати, тоже)

Бабочка сидит на цепи

(Ну а как вы хотели, вы местных бабочек видели, за ними глаз да глаз нужен, чтоб не улетели… Как зачем? А запрягать кого будем? А грузы носить кто будет? Ка-акой трактор, где вы здесь бензин возьмете для трактора?)

На улице лето, а река замерзла

(А кто вам сказал, что там вода?)

Вон тот человек вчера погиб, а сегодня снова идет по улице как ни в чем не бывало

(Ну как вы хотите, Сущность пробует варианты. Вы еще третий вариант не видели, там, где он живой и мертвый одновременно, и не спрашивайте, как)

Человек, проживающий две жизни одновременно, должен пойти на пикник в той реальности, где у него семья, а он пошел в той реальности, где живет один-одинешенек

(А вы не знали, что реальности где-нибудь да и соприкоснутся?)

Сущность пытается восстановить человеческую колонию до того, как она её уничтожила

(Здесь нельзя сказать – уничтожила, здесь правильнее сказать – сделала так, что колония не появилась, а теперь пытается вспомнить колонию, которой не было)

Седло для пустыни

…ближе к полудню пустыня обрушивается на меня всем своим зноем, хочет спалить дотла. Я распаковываю цистерны, пою водой верблошадей, они жадно опускают морды. Опустошаю разом две фляги, выливаю себе на голову еще одну, – пустыня отступает, злобно клацает зубами.

Продолжаю путь на двух верблошадях – еще двух пустыня уже забрала, удушила своим раскаленным дыханием. Тянемся к горизонту, горизонт убегает от нас все дальше, вздымая песчаные вихри своим длинным хвостом.

Солнце прячется в свою нору, небо линяет, меняет свою светлую шкуру на сияюще-черную со скачущими по ней звездами. Развожу огонь, чтобы укрыться от подступающего холода, верблошади ложатся поближе к огню.

Когда светает, чувствую, что у меня нет сил подняться – неимоверным усилием воли заставляю себя встать, сегодня нужно дойти до горизонта, любой ценой, потому что я чувствую, что верблошади не выдержат сегодняшнего перехода, да и я, похоже, тоже. Отправляемся в путь, пустыня хватает за ноги ненасытной песчаной глоткой, пытается сбить с ног, наконец, сбивает с копыт еще одну верблошадь, я называл её Зефир – высасывает жизнь из слабеющего тела. Пытаюсь напоить Зефир водой, понимаю, что уже все бесполезно. Подхватываю под уздцы последнюю верблошадь, я зову её Корицей, продолжаю путь, если это беспомощное барахтанье в песках можно назвать – продолжаю. Воды не остается, я понимаю, что обратной дороги нет – пустыня заберет меня, как забирала всех.

Ближе к вечеру добираемся до горизонта, он настороженно помахивает своим длинным хвостом, носится туда-сюда, вздымая облака пыли. Солнце прячется в нору, шкура неба медленно линяет, к нам подкрадывается холод – я отгоняю его пламенем костра, горизонт ложится поближе к огню, щурит темные глаза. В темноте ночи пустыня хочет забрать последнюю верблошадь, Корицу – я не хочу отдавать верблошадь, но ненасытная пустыня сильнее.

Понимаю, что нельзя терять время, что нужно действовать уже сейчас, что у меня не хватит сил перейти ночь, добраться до утра. Покидаю разоренное стойбище, иду к горизонту, где возвышаются груды камней, закладываю взрывчатку – пустыня принюхивается, настораживается, топорщит уши, хочет бежать, но разве может пустыня сбежать из пустыни? Возвращаюсь к стоянке, жду, десять, девять, восемь…

…два, один…

…вздрагивает ночь, озаренная вспышкой, вздрагивает пустыня, раненная взрывом, ёкает сердце, ну теперь-то ты у меня получишь…

Сквозь толщу камня пробивается вода, сильнее, сильнее, вот уже хлещет мощным потоком, заполняет собой пересохшие русла, устремляется к морю. Пустыня снова топорщит уши, принюхивается, приближается к излучине реки, наклоняется – жадно лакает воду, еще, еще, еще, наполняется влагой, ощеривается зелеными холмами, цветами, деревьями, голосами птиц. Пустыня недоверчиво приближается ко мне, ложится поближе к огню – я протягиваю пустыне кусок хлеба, она осторожно касается моей руки острым носом, кусает хлеб. Не тороплюсь, нужно выждать, прежде чем набросить на неё уздечку и седло, в котором она будет возить города…

.

…чем ближе к осени, тем больше пустыня начинает тосковать непонятно о чем, смотреть на далекие колючие звезды – поэтому я даже не удивляюсь, когда однажды в полнолуние она расправляет крылья и взмывает в студеный ночной воздух, делает прощальный круг – я тянусь за ружьем, тут же опускаю руку – улетает куда-то вертикально вверх, истосковавшись по безжизненным землям, испещренным метеоритами.

Ну а как вы хотели, развожу я руками, что мы вообще про эту пустыню знаем, это же не земная пустыня, это же вам не Сахара и не Гоби какая-нибудь, а самая что ни на есть Аркадия под светом двух лун. Ну да ничего, говорю я разгневанным горожанам, как-нибудь продержимся, – седлаю Корицу, Зефир, Алмаз и Диадему, всех четырех верблошадей, сажаю верхом города, ничего, перебьемся до весны…

Это будет первый глаз…

Добраться через пустыню до первого города, имени которого не осталось в памяти истории.

Найти в городе самую высокую башню.

Снять с самой высокой башни большие часы.

Это будет первый глаз.

Добраться через пустыню до второго города, имя которого рассыпалось в прах от времени.

Найти в городе башню, чью высоту невозможно представить.

Снять с башни большие часы.

Это будет второй глаз.

Через бесконечную пустыню добраться до пересохшего моря, найти корабль.

Это будет нос.

Перебраться на другую сторону планеты.

Найти колонну, уходящую в небеса.

Это будет первая нога.

…дальнейшие инструкции не имеют никакого смысла, потому что еще никому из выживших не удавалось преодолеть все эти расстояния. Так что последняя надежда человечества так и останется надеждой…

Все звезды

– …присаживайтесь… чай, кофе?

– А кокосового молока нет? Да что я спрашиваю, знаю, что нет…

– Представьте себе, есть…

– Вот спасибо.

– Что за мода пошла…

– Не знаю никакую моду, у меня это еще с тех времен, когда в Бразилии жил… Вот так надрежешь кокос, и пьешь… ну это ваше совсем не похоже, конечно… Из-звините, не в укор вам, это я так…

– Да, я собственно, что хотел-то… Как бы это сказать вам… может… сами догадаетесь, чего вас позвали?

– Из-за вычислительных способностей, правильно я думаю?

– Правильно думаете… Давно уже на вас смотрим, что-то вы не то используете… Настолько не то, что нетее некуда…

– …ну что молчим-то, отвечать будем?

– Ну… это самое…

– Какой вопрос был?

– Развитие информационных технологий…

– Вот, хорошо-то как, хоть вопрос прочитали… Ну и как же развивались они?

– В настоящее время используются…

– …да я и без вас знаю, что в настоящее время, а до этого-то что было?

– Ну, это самое…

– Что это самое?

– Ну… Используют погасшие звезды, которые целиком состоят из металла…

– …когда используют?

– Ну, сейчас.

– А вопрос у вас про что?

– Про раньше…

– Ну а что же вы про сейчас рассказываете, если вас про раньше спрашивают?

– Ну… в металлических звездах…

– Да что вы мне все про звезды-то?

– …вот там в металле есть блуждающие электроны… есть атомы со всеми электронами, а есть не со всеми… Где со всеми, это как единица, а не со всеми, это как ноль…

– Очень хорошо, может, все-таки про развитие технологий скажете?

– Ну вот… один-ноль, двоичная система, вот у каждого человека есть своя погасшая звезда, на которой он хранит информацию…

– Ну а раньше-то, раньше-то на чем информацию хранили?

– Раньше… на этих… самых… конягах.

– Ка-аких еще конягах, на книгах, горюшко вы мое! Садитесь, два.

– Погодите-погодите, эти еще… орехметры.

– Арифомемтры, радость вы моя! Ой, садитесь, к следующему уроку чтобы выучили всех коняг с орехметрами…

– Еще некроманты… ой, извините, некросети…

– Очень умно нейросети некросетями назвать, спасибо, что не некрофилами… Чудушко вы мое… правильно, это же какой труд, урок выучить, ноша непосильная полстранички прочитать…

– …ну, видите… я использую звезды…

– Так все используют звезды, как же иначе-то?

– Не-е, не так… все используют одну звезду, ну, кто побогаче, те две-три…

– А вы сколько? Может, еще этого вашего кокосового?

– Нет, спасибо… А я все звезды использую.

– Какие это все? Вы что, хотите сказать, что перехватываете информацию на чужих звездах?

– Не на чужих, все исключительно мои.

– И откуда же у вас средства, чтобы нахватать с неба столько звезд?

– Можете не беспокоиться, все бесплатно нахватал.

– Что-то я не видел, чтобы звезды у нас бесплатно валялись…

– А ведь валяются, еще как… непогасшие.

– Ну, что-то я не представляю себе, как можно непогасшие звезды использовать, там же огонь, плазма, электроны, сорвавшиеся с орбит…

– Верно говорите, поэтому и использую их немножко по – другму…

– И как же?

– Очень просто все… использую каждую звезду не в какой-то конкретный момент, а во времени… разделяя время до взрыва звезды и после. Звезда горит – единица, звзда погасла – ноль…

– Ну ничего себе… в жизни бы не догадался… так вот она мощность ваших вычислений… Что же… в таком случае позвольте предложить вам выгодную работу…

– …и как вы это объясните?

– Что объясню?

– Какого черта творится в самом-то деле? Это что за расчеты в самом-то деле? Ну как можно было здесь ошибиться, ну как?

– Всего хорошего.

– Стойте, стойте, вы подождите дверью хлопать… давайте разберемся…

– …ну, вот теперь видно, у вас в одной-единственной звезде ошибка, почему она у вас все время включенная?

– Боюсь, что я её выключить не смогу…

– А что такое?

– Знаете, я уже и не вспомню… что-то связано с этой звездой, важное что-то… столько веков прошло…

– …так, кончайте уже сентиментальности свои, тут серьезные расчеты, а он тут о звезде тоскует… тоже мне поэт выискался… серебряного века…

– Слушайте, честное слово, это что-то важное…

– …очень рад, только вам выбирать, или это ваше важное холить и лелеять, или по-настоящему важным заниматься…

– …ну вот, теперь совсем другое дело… Кстати, а вы можете объяснить, что с нами со всеми стало?

– А что стало?

– Ну почему мы все мертвы? А утро почему не наступает уже вторые сутки, объяснить можете?

– Если вспомню… думаю, что смогу вспомнить… надеюсь…

Дорога из Города в Город

…с первыми проблесками рассвета возвращаюсь к своей работе – выкладываю камни, скрепляю их надежно-надежно, чтобы не рассыпались, продолжаю строить дорогу из Города. Из города, в котором по мощеным улицам ходят люди, на площадях разворачиваются воскресные ярмарки, а на высоких башнях звонят колокола. Город называет себя просто Город, потому что ничего не знает о других городах. Я строю дорогу до Города – другого города, который тоже называет себя Город, потому что не знает, что есть другие города. Города, в которых по мощеным улицам ходят люди, на площадях разворачиваются воскресные ярмарки, а на высоких башнях звонят колокола.

Я выстраиваю дорогу до километра – когда все, возведенное мной с таким трудом, с оглушительным грохотом рушится вниз, сотрясая пустошь. Я даже не удивляюсь – это происходило не раз и не два и даже не десять раз, я даже ждал этого, хотя надеялся, что на этот раз все получится. Ну, еще бы, сложно это все-таки, возводить лестницу не на земле, а вертикально вверх.

Снова терпеливо возвожу дорогу, на этот раз делаю её круглой, по спирали уходящей вверх, выше, выше, выше. Выверяю прочность материалов, прикидываю, какой величины надо сделать башню, чтобы она не рухнула.

Башня обламывается на самой вершине, когда я уже вывожу её за пределы атмосферы – трескается в нескольких местах, обломки беспомощно вращаются вокруг планеты, медленно снижаясь. Мой маленький кораблик беспомощно мечется в пустоте, подхватывает обломки, чтобы они не рухнули на город, иначе мое строительство дорог кончится раз и навсегда.

Собираю дорогу, скрепляю фрагменты, уходящие в никуда. Окончательно вымотанный, ложусь спать, ловлю сны, которые будут показывать мне, как где-то бесконечно далеко в другом Городе кто-то вот так же возводит дорогу до нашего Города, и однажды мы встретимся. Сон терпеливо снится мне и осторожно намекает, что он все-таки всего лишь сон, а не правда. Я отпускаю сон, прошу его полететь к другим городам, присниться кому-нибудь, может, кто-нибудь заинтересуется, может, кто-то захочет построить дорогу до нашего Города – сон обещает, разводит руками, которых у него нет, да бывало, снился, только как-то никому не интересно, то есть, интересно, конечно, но как-то так, ну посмотрят-посмотрят, но всерьез никто не собирается ничего такого делать…

На ночь осторожно расставляю сети, чтобы ловила метеориты, из которых потом буду складывать дорогу, может, что и получится. Сжимаю зубы, говорю себе, строил же я дорогу от одного дома к другому, от одного района к другому, скоростные шоссе, объединяющие часовые пояса – неужели я не смогу сложить дорогу до соседнего Города…

– …вы уверены в надежности порталов?

– Более чем.

– А если что-то случится?

– Ну, знаете… стопроцентных гарантий вам никто не дает, нигде и ни в чем, сами понимаете… но насколько я вижу, работает отменно.

– Ну, смотрите… я вас самого туда отправлю…

– Да хоть миллион раз, я оттуда уже не вылезаю, считайте.

– Ну-ну… а дорогу в портале проложить никак не судьба?

– Дорогу в небесах? Да что-то я даже не представляю, где такого специалиста взять…

– Да вроде я одного такого знаю… только его ищи-свищи…

– Ничего, найдем…

…здравствуйте… Амир… Амар, если я не ошибаюсь? Извините, что помешал, вам удобно сейчас говорить? Я не займу у вас много времени… Я, собственно… Алло, да, да, я его нашел, вот он, сидит ко мне спиной… вроде бы он… не оборачивается… Мы хотим предложить вам выгодную работу… ваши дороги из города в город… Почему вы не отвечаете? Вы слышите меня? слышите?

Ьрбятнес за ьрбятко

…осень милосердна, осень позволяет людям выбрать саму себя из трех вариантов, осень спрашивает у людей, – какую меня вы хотите прожить.

Осень выкладывает трех себя – вот, например, осень, у которой с раннего утра начинается сентябрь – еще даже не сентябрь, а что-то переходное между августом и сентябрем, когда еще даже нет туманов на полях.

Чем больше разгорается день, тем больше разгорается сам сентябрь, – вспыхивает сначала червонным золотом лип, потом пестрой буроватой желтизной тополей, потом россыпью кленовых листьев, потом багрянцем рябин.

Как время переваливает за полдень, там наступает пора листопадов, золото и багрянец с шорохом облетает на тротуары и улицы.

Ближе к вечеру поднимаются первые туманы над подмерзшими полями, на лужах появляются льдинки, а когда темнеет и зажигаются фонари, начинает лететь первый снег, и мы засыпаем под снегопад. Когда вы проснетесь утром, то снова увидите последние секунды августа, плавно и медленно переходящие в первые проблески сентября.

Такой расклад, конечно, не всем нравится – ну сами подумайте, выходите вы утром из дома в легкой одежде, а после восхода солнца и вовсе наступит жарища – а когда возвращаетесь вечером домой, уже холод и снег. Кто поумнее, тот сразу теплое пальто с собой тащит, кто не поумнее, тот вечером ковыляет в снегу в легких туфельках, кутается в тонюсенькую маечку. Да и перепады эти, то жара, то холод, кому-то не по душе, у кого мигрень, у кого еще что…

Так что эту первую осень мало кто выбирает. Ну да ничего, осень не в обиде, зато кто её выбрал, тот предан ей всей душой.

Кому не нравится, тот может выбрать другую осень – плавную и размеренную, сентябрь-октябрь-ноябрь, потом ьрбяон, то есть, ноябрь наоборот, от первого снега и черной земли до листопадов, потом ьрбятко, когда листья летят вверх, потом ьрбятнес, – от золота листвы до зеленого знойного августа. Вот у этой осени больше всего поклонников, хотя тоже не всем нравится, ну привыкли люди, что сначала зеленые листья, потом желтые, а не наоборот, да и от листьев, падающих вверх, тоже какое-то странное чувство…

Ну, есть и третий вариант осени – говорим же, осень щедра, еще как – вариант, в котором всегда чуть-чуть сентябрь, чуть-чуть октябрь, а где-нибудь в тени на холодке робкие проблески ноября – вот это нравится людям спокойным, не любящим перемены. Так что осень щедра, очень щедра, осень всем и каждому предлагает вариант.

Есть правда, такие, которые вечно недовольны, еще и ругаются, да что все осень и осень, почему осталась одна только осень, почему нет… э-э-э… ну… ну… этого самого… и этого… и этого… Чего этого, да не помнят они, не помнят, но было же что-то, было! а что было, что было, спрашивают этих, недовольных – а они и не знают, руками разводят, ну было же что-то… Да что – что-то, если вы сами не понимаете, что хотите, ну вас совсем, глупые люди, сами себе создают проблемы, сами не знают, чего хотят, не знаете, так и успокойтесь, вон, прогуляйтесь лучше по листопаду, летящему вверх, где в тени прячется первый снег, а на солнцепеке последние зеленые лужайки…

Первая буква имени

…когда родится наследник, позовите оракула, дайте ему чашу вина, не красного, и не белого, дайте ему хлеба, не черного, и не белого. Выслушайте от оракула, что ваш наследник умрет, когда ему исполнится год. Оракула отпустите с миром, это очень важно.

Позовите другого оракула, который скажет вам, что делать. дайте ему чашу вина, не красного и не белого, дайте ему хлеба, не белого и не черного. Сделайте, как скажет оракул – когда наследнику исполнится год, возьмите первую букву имени наследника, пронзите её отравленным кинжалом, который предназначался вашему сыну и похороните тайно в саду в зарослях роз, не белых и не красных. Оракула отпустите с миром, а если кто-то будет говорить, что его надо казнить, то казните тех, кто говорит так.

Ликуйте, радуйтесь, думайте, что обманули судьбу, обманули смерть – и не подозревайте ни о чем до дня коронации, когда наследнику исполнится шестнадцать лет, и только тогда вы узнаете, что имя наследника состояло из одной-единственной буквы, которую вы пронзили мечом и закопали в саду под розами, и у наследника нет ничего кроме этоц буквы, значит, наследник мертв уже пятнадцать лет как…

Видеть

– …вы запомнили убийцу?

– Понимаете, если бы я могла увидеть убийцу…

– …увидеть?

– Да… вы понимаете, я не могу видеть, поэтому я только слышала шум борьбы, крики, а потом… все стихло.

– Будьте любезны, пройдемте с нами…

Мне не по себе, я не понимаю, почему меня просят пройти с ними, что я такого сделала, не я же убила, в самом-то деле, а то может еще и про меня думают, что я убила…

– Так что вы говорили? – строго спрашивает следователь.

– Да, собственно… что не запомнила…

– Нет-нет, вы еще что-то говорили?

– Ну…

– Что. Вы. Говорили.

– Я говорила… что если бы я мгла увидеть убийцу…

– Вот-вот, увидеть, что вы имеете в виду?

– Ну… то, что я не могу видеть… к сожалению…

– А что вы подразумеваете под этим самым… видеть?

Спохватываюсь, понимаю, что просто не смогу ему объяснить эту нелепую фантазию, что бы было, если бы я могла ощупывать предметы, не прикасаясь к ним, на расстоянии от предмета понять, какой он формы…

– Нет, вы понимаете, видеть, видеть… – следователь щелкает пальцами, – я тоже думал о чем-то таком… Да что греха таить, наверное, все мы грезили о чем-то подобном…

– …так это вы… вы… – показываю пальцем в сторону убийцы, – я узнала вас… узнала…

– Очень рад, я от вас и не ожидал ничего другого… вы просто молодец… Ну что… позвоните в звонок, сдадите меня полиции?

Замираю, а что, какие еще могут быть варианты…

– …или попробуем договориться?

– И о чем мы можем договориться? – говорю, снова ускользаю от него в сторону.

– Ну… например… насчет «увидела»…

– …да ничего я вас не видела, что вы, в самом деле…

– Вот именно. Не видели. А я вас видел.

– Вздрагиваю, как от удара.

– Вы… вы что… умеете…

– …представьте себе, да.

– Тело прошибает ледяной пот.

– А не хотели бы попробовать?

– Фыркаю:

– Ага, я подойду к вам, а вы меня и прирежете…

– А для этого вовсе необязательно подходить… вот… возьмите…

– Нашариваю свои перчатки, торопливо натягиваю на руки, осторожно прикасаюсь к чему-то, положенному на стол, что-то длинное, гибкое, тонкое, похожее на палку…

– Это… это…

– …то, что вам нужно… попробуйте…

Протягиваю палку, она упирается в стену, другую, с легким стуком касается окна…

…оборачиваюсь, пытаюсь коснуться убийцы – понимаю, что не успела, он ушел – бесшумно, неслышно, как умеет только он, – остаюсь наедине с «видеть», с наслаждением ощупываю стены, не понимаю, как я сразу до этого не догадалась, как никто из нас… чш, чш, об этом никому ни слова… Тороплюсь на улицу в лабиринты сада, попробовать свой новый дар, упорно отгоняю от себя тревожные мысли, что «видеть» – это что-то другое…

Три, запятая…

Три, запятая, четырнадцать.

Три, запятая, один, четыре.

Повторяю про себя – нет, не чтобы не забыть, собственно, ничего и не случится, если забуду, но лучше – не забыть, чтобы осталось хоть что-то, за что уцепиться мозгу, что-то, что было в самом начале – три, запятая, один, четыре…

Дальше там много чего – вспоминаю, удивляюсь сам себе, что помню дальше, даже соревновались, кто дальше запомнит, я доходил до ста тысяч знаков, О обскакал меня, запомнил до ста двадцати тысяч знаков. Пытаюсь вспомнить, что за О, память упорно не хочет выдавать, не то Олег, не то Оливер, не то Орочи, не то Омкар – память путается, даже не может вытащить из прошлого страну, и цепляется то за ливни, хлещущие по зарослям бамбука, то за непроглядную метель, подсвеченную фонарями, то за ветер, готовый сдуть не только шляпу, но и волосы, и голову.

Пять, ноль, три, пять, восемь, один, четыре – это уже не сто тысяч, и не миллион, и не миллиард, это я уже не знаю, сколько, – обещал себе считать, хотя и знал, что ни черта не сосчитаю, собьюсь в два счета, так оно и вышло.

Делаю шаг с трех на пятерку, не к месту и не ко времени вспоминается какая-то пятерка, я её списал у соседа по парте, как его, Антон, Алан, Айвыхак – не помню, я у него эту пятерку списал, еще радовался, что списал пятерку, пока не вспомнил, что живу в стране, где пятерка – низший балл, вот это мы попали на пару с соседом по парте…

Переступаю на четыре, не к месту и не ко времени вспоминается четвертый класс, когда нас всех собрали, чтобы делать фотографию, расставляли по стульям, стой, не вертись, а я сбежал, вот так, исподтишка, за дверь, я не хотел быть фотографией, и вот они потом все висели на стене, черно-белые, неподвижные, а я остался настоящий, живой, и на меня косо смотрели, что за дела такие, почему они все увековеченные в фотографии, а я живой.

Шагаю с восьми на шесть, восемьдесят шесть, возраст, когда стучат в дверь, и нужно открыть, но не выходить, потому что они итак вынесут на носилках, и положат в белую машину с красными крестами, и увезут куда-то. Проще сказать – я не открыл – нет, открыл, это потом уже сообразил, что можно встать с носилок и пойти домой, и все смотрели на меня оторопело, а как так, а что, так можно было, вот так вот встать и пойти домой, и никто мне не указ.