Скажу «спасибо» я годам

В зале горницы было три окна, в боковой комнате и в прихожей также было по окну. В зале под образами стояла тумбочка и длинный дубовый стол, в одном из простенков – шкаф с посудой (шкаф «буфет» был изготовлен отцом с резной токарной художественной работой). На одной из стен зала висели большие настенные часы с гирями, с суточным заводом. Вдоль стен зала были расставлены венские стулья (дюжина), на подоконниках были цветы в банках (герань, «Ванька мокрый» и др.).

В кухне были лавки (скамейки и табуретки). Не в почёте у нас были цари и крупные сановники, их портретов, в отличие от других деревенских домов, у нас не было. В боковой комнате стояли три деревянные кровати.

Большое место для жителей деревни занимал кустарный кожевенный завод нашего деревенского мужика, Матвея Ивановича Бабыкина. Завод был расположен неподалёку от деревни, на берегу протекавшего ключевого ручья, берущего начало в деревне Пешково. Ручей был перегорожен плотиной, и вода самотёком по деревянным желобам текла в сырейный цех, где замачивали кожи, и в красильный цех, где после обдирки шерсти с кож на станковом ноже их красили в чёрный цвет. После просушки и чистки кожи принимали товарный вид.

На заводе не было никаких механизмов, всё делалось вручную. Производственные цеха освещались керосиновыми лампами. Сырейный и красильный цеха напоминали копию ада: мокро, грязно, вонь неимоверная. Грязная, тухлая вода из цехов вытекала в нашу речушку Безуменку, а затем попадала в речку Лопасню. Наш «нижний» луг был загажен. Сено, скошенное с этого луга, неохотно поедалось скотиной.

На заводе работало около сотни рабочих, жителей нашей деревни и окрестных деревень. Дико теперь слушать, а было так, что перерыв на обед (12 часов дня) возвещался «гудком-голосом» путём протяжного завывания во всю силу лёгких рабочего обдирочного цеха, Серёжи, по прозвищу Канарейкин (за его красивый голос) по фамилии Воронин.

Да, многие из известных мне рабочих носили прозвища: «Воробей» (Котов), «Каликан» (Хромов), «Жук», «Кудым» и т. д. Большинство из рабочих были горчайшими пьяницами. «Казёнка» была в деревне Баранцево, в 4—5 верстах от нашей деревни.

После получки некоторые рабочие не работали до тех пор, пока не пропьют всю зарплату. После пьянки опять с повинной головой к Матвею Ивановичу. «Благодетель» вновь брал провинившегося на работу, но сбавлял зарплату. За это в пьяном угаре рабочие окрестили М.И. «кровопийцей».

Дело было прибыльное, и богатство Матвей Ивановича росло не по дням, а по часам. Рабочий день продолжался более 12 часов. Сам Матвей Иванович имел внушительный вид. Большой ростом, статный, широк в плечах, рассудительный в речи, нетороплив в движениях. Широкая чёрная борода лопатой, большие серые глаза и широкий с рябинками нос. Всё это невольно заставляло относиться к нему с уважением. Под стать себе он подобрал супругу, Александру Герасимовну, дородную, холеную. М.И. взял её из богатой семьи Кочетковых, жителей соседней деревни Крюково.

В Крюкове у Кочетковых была кубово-красильная фабрика с применением механических двигателей. С женитьбой М.И. на А.Г., которая, видимо, принесла с собой хорошее приданое, дела его пошли в гору. В деревне о том, как разбогател М.И., ходили и такие слухи, будто супруги Бабыкины, будучи в Крюкове в гостях у Кочетковых, задушили во время сна брата А.Г. (шурина М.И.), выкрали из под подушки ключ от несгораемого шкафа и украли все ценности. И будто бы А.Г. казалось, что в лесу, который назывался «осинки», каждый вечер зажигалась лампада, которую она наблюдала из окна своего дома (дом был крайний, направленный в сторону дер. Крюково), вечное напоминание о совершённом ими преступлении. Легенда, видимо, недалека от истины.

Богатство супругов Бабакиных росло не только в деньгах. А.Г. оказалась очень плодовитой женщиной. На свет Божий появились дети в такой последовательности: Василий, Иван, Александра, Матвей, Александр, Евдокий, Николай, Полина, Алексей, Павел, Егор, Фёдор, Варвара и Мария. Словом, по теперешним понятиям, А.Г. стала бы «мать-героиня». Надо правду сказать, что поговорка «в семье не без урода» здесь не применима. Все дети Бабыкиных были рослыми, красивыми и умными. Дочери Полина и Варвара были нежными, изящными, грациозными.

Забегу немного вперёд: Алексей окончил военную школу. В царской армии дослужился до чина штабс-капитана. В революцию этого «золотопогонника» солдаты пальцем не тронули, т.к. он в солдатских сердцах заслужил звание «отца родного». В советское время Алексей Бабыкин дослужился до генерала и вышел в отставку в Ленинграде. Да! Представляю себе, что такого генерала не стыдно было показать, кому хочешь.

Фёдор окончил энергетический факультет Московского университета. Работал в Мосэнерго инженером. Будучи в месячной командировке в Ленинграде (июнь-июль 1951г.), где я проводил бухгалтерскую ревизию на Гардинно-тюлевой фабрике им. Самойловой и на Кружевной фабрике, я взял адрес Алексей Матвеевича Бабыкина в справочном бюро «Ленгорсправки», да так и не удосужился в течение месяца зайти на квартиру, о чём сожалею даже теперь (май 1973г.).

Хочется сказать о «невинных забавах» великовозрастных деток М. И. Летом, когда приезжали из Москвы с учёбы на летние каникулы Егор (учился в реальном училище, курс не окончил) и гимназист-старшеклассник Фёдор, то они потешались над «домашним шутом», Серёжей Канарейкиным (которому было около тридцати лет). В частности, отчётливо помню такой случай. «Высокодоговаривающиеся стороны» (с одной стороны – братья, с другой – Серёжа) в окружении нас, деревенских ребятишек (наверное, 1911 или 1912 год) сидели на берегу пруда, заросшего травой и тиной, длиною метров 75 и заключали такую сделку: Серёжа должен был пересечь пруд во всём, как есть, не раздеваясь (где – идя по шейку, где – вплавь). За это на противоположном берегу пруда его дожидалась премия от братьев – бутылка водки. К великому нашему удовольствию Серёжа в одежде бросался с берега в воду, идя по илистому дну, с трудом раздирая траву, пыхтя и отдуваясь. Достигнув середины пруда, где ноги уже не доставали дна, Серёжа пускался вплавь, намокшая одежда затрудняла плавание. Наконец Серёжа на берегу – мокрый, раздутый, уставший, весь опутанный травой и покрытый тиной. Устроители праздника и мы, маленькие несмыслёныши, были в восторге. Тут же Серёжа распечатывал бутылку и частенько её опорожнял. После этого далеко разносились песни, исполненные его мощным чарующим серебряным голосом.

Хочется рассказать о своих детских проделках – проказах, ярко запечатлевшихся в памяти. Это произошло, неверное, в 1912 или в 1913 году. Старший мой брат, Ваня, учившийся в школе в Серпухове, на летние каникулы всегда приезжал в деревню. Он был заводилой во всех начинаниях. Ходили с ним ловить рыбу на реку Лопасню, в лес за грибами и ягодами и т. п. У нашего отца было шомпольное ружьё. Остались дома одни, Ваня взял ружьё, нашёл дробь и порох. Он начал заряжать ружьё через ствол, забивая дробь и порох войлочными пыжами, шомполом. Я стоял рядом и смотрел. Внезапно раздался выстрел, и весь заряд вместе с шомполом оказался в потолке кухни. К счастью, никто из нас не пострадал, но испугались мы основательно. Выстрел опалил наши лица и волосы.

Второй случай. У нас в сенях была полка с разными соблазнительными для мальчиков вещами – банки, коробки, старые замки, бутылки и т. д. Ваня, забравшись на полку в полутёмных сенях, искал «клад» и случайно пролил бутылку с серной кислотой. Я стоял в сенях на полу у полки и глядел на его поиски. Судьба и на сей раз помиловала нас: мы могли бы оказаться без глаз.

31.03.1976г. Очень медленно пишется «Семейная хроника». Прочитал написанное и даже самому понравилось. А времени моего пребывания на земле осталось не так уж много. Надо спешить. Живу 72-й год и знаю, чувствую даже, потребность в изложении прожитой жизни на бумаге, хотя язык мой далёк от писательского мастерства. Но мои воспоминания и будут ценны тем, что писались обычным человеком, которых среди людей большинство. Нашему поколению пришлось жить на грани двух эпох – старой, уходящей, и новой, нарождающейся, смутно вырисовывающейся впереди, эпохи.

Итак, надо засучить рукава и приняться за дело, которое даёт мне духовное удовлетворение, и, надеюсь, нашей дорогой дочери и внучкам. В них наше бессмертие».

Глава 2

На этом записи заканчиваются. Правда, остались многочисленные дневники деда. Революцию и гражданскую войну семья деда пережила очень тяжело. А в сентябре 1921года в их семье произошла драма, которая надломила всех членов семьи, оставила страшный след в душе деда и повлияла на всю его дальнейшую жизнь.

Ивана Ивановича призвали в Красную армию. Семья жила очень голодно, и Иван Фёдорович написал сыну слёзное письмо с просьбой о помощи. Иван, не зная, чем помочь, решил продать шинель. Продал он её или нет, но денег родные не получили, а Иван был приговорён к расстрелу.

Семья деда писала везде, даже Калинину, прошения о помиловании, но… приговор был приведён в исполнение в кратчайший срок. Ивану Ивановичу Воронину было всего 23 года…

Для деда, обожавшего брата, это стало ужасным потрясением. Для себя он решил, что никогда не вступит в партию. Слово своё он сдержал. Забегая вперёд, могу сказать, что дед был главным бухгалтером на крупных предприятиях, ездил в командировки с ревизиями от главка, ему неоднократно говорили, что его ждёт тёплое местечко в министерстве, если он только вступит в партию. Он остался верен своему слову и памяти горячо любимого брата.

М.И. окончил бухгалтерские курсы. В 1926 году он встретил, по его словам, самую красивую девушку на свете, Зину Мышляеву, женился. Бабушка, действительно, в молодости была хороша собой. У неё было три сестры (Клавдия, Варвара и Елена) и три брата (Николай, Константин и Владимир).

Пётр Иванович Мышляев, бабушкин отец, работал мастером на заводе, зарабатывал хорошо (если я правильно помню рассказы бабушки, 8 золотых червонцев в месяц). Анастасия Андреевна, бабушкина мама, не работала. Жили они довольно сытно, были хорошо одеты. В 1927 году у дедушки и бабушки родилась дочь Галя, моя мама.

Дед с родителями, женой и дочкой переехали (точнее, перевезли дом) в Серпухов. Дед работал главным бухгалтером на фабрике. 30-е годы. В стране начались тотальные аресты. Дом деда стоял на улочке, которая поднималась по склону холма. Немного выше дома деда стоял дом некой Маши, работницы горкома. «Вождь народов» любил работать по ночам, а, следовательно, все парткомы и горкомы тоже должны были «выходить в ночное».

Вся семья деда по ночам спала плохо, т.к. аресты производились, в основном, по ночам. У деда даже был готов «тюремный чемоданчик». Часто ночью был слышен мотор «воронка», машины, которая приезжала за очередной жертвой. Каждый раз, когда они слышали этот характерный звук, сердца у всех замирали. Но… страшная машина проезжала мимо дома, вверх по улице. «Тьфу ты, – говорил Иван Фёдорович, – опять Машку с работы привезли». К счастью, обошлось, дед не попал в эту страшную систему по отлову «врагов народа».

Много позднее одна хорошая мамина знакомая рассказывала, что ей пришлось пережить в эти страшные годы. Её отца арестовали, как врага народа, маму – как жену врага народа. К ним домой пришли с обыском. Перед самым обыском кто-то предупредил их. Они были обеспеченными людьми, дома было золото, какие-то драгоценности. Бабушка девочки быстро подмела дом и вместе с мусором в совок положила драгоценности. Она поставила совок у входной двери и прикрыла веником. При обыске перетряхнули весь дом, распотрошили матрасы и подушки. А кому нужен какой-то мусор? Бабушка сберегла для внучки всё, что смогла. Сама девочка попала в детский дом. Родителей она больше так и не увидела.

В 1937 году бабушка ждала второго ребёнка. У них была собака, немецкая овчарка по кличке Бобик (совсем не подходящей такому огромному псу). Однажды, когда бабушка возвращалась с работы, Бобик на радостях прыгнул к ней, уронил… Бабушка родила мёртвую девочку.

Перед войной дед чудом выжил после операции; у него был аппендицит, осложненный перитонитом. Ему дали «белый билет».

Серпухов подвергся массированным бомбёжкам с первых месяцев войны. Мама рассказывала, как они бежали в убежище, которое Иван Фёдорович сделал в огороде, когда слышали сигнал воздушной тревоги.

А теперь я обращусь к маминым запискам и воспоминаниям (они были написаны в январе-мае 2004года незадолго до её кончины).

Глава 3. Воспоминания мамы

«Ну, мать, нашёл», – сказал дедушка, входя в дом, и бросил к порогу два серых подшитых валенка. Мы все вскочили (мы – это я, школьница 14 лет, моя мама – дедушкина сноха, моя тётя Мотя, её сын Витя 13 лет и бабушка). Бабушка бросилась к деду: «Убили?». Дед прижал её к себе, и они заплакали оба. Заплакали и мы…

Это было в ноябре 1941 года. Немцы лезли к Москве, но, обычно, их самолёты в столицу не пускали и они «разгружались», сбрасывая бомбы на подмосковные города и деревни. Так было и 13 ноября 1941 года. Наш город Серпухов подвергся в этот день ужасной бомбёжке. Тётя Маня пошла в город по своим делам и не вернулась. Дедушка обошёл все морги и лишь на третий день в одном из них нашёл валенки (он их узнал, сам подшивал) с оторванными ногами, а потом уже нашёл и тело.

На следующий день дедушка и мой отец привезли тело на маленьких (около 1 метра в длину) хозяйственных санках, положив оторванные ноги сверху, завёрнутыми в простынь. Тётя Мотя и мама обмыли и одели тётю Маню, не сказав бабушке, что у неё снесло полчерепа (затылок) и оторвана рука. Видимо, тётя Маня умерла сразу, т.к. на лице был румянец. Никогда ничего подобного мне не приходилось видеть, а мне скоро 80 лет. Тётя Мотя сшила платье из синего сатина в крупный горох, а под длинный рукав подсунули оторванную кисть руки.

Муж тётя Мани, дядя Сеня, и её дочь, Капа (22 года, фельдшер), были на фронте, и она жила одна. Её дом был рядом с нашим, у нас не было даже забора между огородами. Поэтому она всё время была с нами, во время войны все старались прилепиться к родным.

Хоронили мы её часов в 5 вечера. Были только свои. Когда пошли на кладбище, начался артобстрел. Помню, как при вспышке мы ложились между могил, а потом шли дальше. Попалась группа военных. Офицер спросил: «Это жертва бомбёжки?».

Бедная наша бабушка, ей пришлось пережить двоих своих детей из четверых. Ещё в 21 году по решению «рабоче- крестьянской» власти был расстрелян по пустяковому поводу её старший сын, 23-х летний Иван. Красивый, добрый и порядочный молодой человек. Мерзавцы, пролезшие к власти, затопили кровью страну.

В начале ноября к нам на постой (ночлег) определили троих военных: полковника, комиссара и шофёра. Полковнику было около 50 лет, комиссару лет35, у него в Киеве погибли жена и двое детей. Шофёр был совсем молод – лет 20-ти с чем-нибудь. Его называли по фамилии – Соколец. Мама сказала, что ему очень подходит фамилия. У него при русых волосах были совсем чёрные брови (соколиные). Пришли он вечером. Мама и бабушка приготовили ужин: нажарили картошки с салом (осенью зарезали поросёнка). Принесли из погреба огурцов солёных и капусты. Поставили самовар. Они выложили свои припасы – сахар, печенье. Мы уже давно не видели ничего сладкого.

За ужином мы впервые от них услышали о генерале Жукове. А ещё они рассказали о новом оружии, они называли его Марья Ивановна. Это то, что потом стало знаменитой Катюшей. Когда стали укладываться спать, бабушка хотела уложить их в свою двуспальную кровать, но они не согласились. Порешили так: шофёр с комиссаром на бабушкиной перине вместе на полу, полковник на диване. Утром, когда мама и бабушка хлопотали на кухне, шофёр пришёл к ним и попросил: «Мамаш, а нельзя ли повторить вчерашнее?». Так они соскучились по домашней еде.

Осенью же 41-го года (видимо, в октябре) отец купил на Серпуховском артскладе колёса от пушек. Очень большие, дубовые. В это время артиллерию переводили на механические двигатели, а старые колёса продавали на дрова. Отец и мой двоюродный брат Витя отделяли от обода спицы, дробили ободья. Труд был тяжёлым, колёса были сделаны на совесть. И вот открылась калитка, и вошёл дядя Ваня – отец Вити. Его часть направлялась на фронт через Серпухов, и он самовольно зашёл проститься с родными. Пробыл он дома часа два, а когда вернулся в часть, был осуждён трибуналом и отправлен в штрафную роту, где вскоре и погиб. Его сын Витя, став взрослым (морским офицером) много лет пытался найти следы гибели его отца, его могилу, но безрезультатно. Так он и числится пропавшим без вести.

Осенью 41-го года Серпухов стал прифронтовым городом. Немцы были совсем рядом. На родине моей второй бабушки, Анастасии Андреевны, в дер. Калиново (в 5 км от Серпухова) был расположен немецкий штаб. Штаб располагался в доме бабушкиной сестры, Аграфены. Наши узнали об этом и уничтожили штаб, сбросив бомбу с самолёта. Вместе со штабом погибла и часть семьи тёти Груши.

Город часто подвергался артобстрелам, бомбёжкам. Мы прятались в бомбоубежище. Его построил дедушка на огороде у тёти Мани. Предприятия в городе не работали, не было занятий в школах. Не работал и хлебозавод. По карточкам выдавали только муку. Мама с бабушкой вспомнили, как печь хлеб. И часто с только что вынутым из печи хлебом по сигналу тревоги бежали в убежище. У нас с Витей было в нём постоянное место, на санках лежал мешок с мягкими вещами, мы усаживались и потихоньку обдирали корочки с горячего хлеба.

Помню, однажды я пришла домой с улицы. Дома у нас оказался какой-то молодой офицер. Зачем и почему он оказался у нас, не помню. Отец сидел на диване (выглядел он молодо, ему было 37 лет). Офицер как заорёт: «А ты почему не на фронте?». Отец ему: «А твоё какое дело?». Тот схватился за кобуру и заорал: «Встать!». Отец ему: «И не подумаю, кто ты мне?». Бабушка бросилась объяснять, что отец после операции, у него весь живот изрезан, упала на колени, отец стал её поднимать. Тут вмешались мы с мамой.

9 декабря за нами приехала грузовая машина, чтобы отвезти на вокзал. Разрешили брать на семью кровать, постельные принадлежности, сундук с вещами. Так началась эвакуация в Среднюю Азию (в Фергану). Поехали мой отец, мама, я и мамина сестра, Клавдия, с сыном Игорем 9 лет. Бабушка с дедушкой ехать отказались, в Серпухове оставалась их дочь Мотя с сыном Витей»…..

Глава 4

На этом мамины записки обрываются. Тяжёлая болезнь, неожиданно обнаруженная у неё, стала причиной её смерти. 3 августа 2004 года мама умерла. Светлая ей память! Мы постоянно будем помнить о ней, и любить её, самого светлого и чистого человека на земле.

Дальше я постараюсь восстановить рассказы мамы, деда и бабушки.

Ехали долго, больше месяца. Подолгу стояли, пропуская военные эшелоны. Где-то за Куйбышевым (Теперь городу вернули прежнее название – Самара) мама впервые за несколько месяцев увидела цветы и занавески на окнах, свет в окнах. Это было как напоминание о счастливой довоенной жизни без затемнённых, заклеенных крест-накрест окон. Мама рассказывала, что это поразило её тогда до глубины души.

Ехали тяжело. Особенно трудно переносили дорогу дети и старики. Бабушка говорила, что все детишки дошкольного возраста умерли в пути. Даже говорила, что «может быть и к лучшему, что не выжила при родах вторая дочка». Страшно было даже слышать об этом.

В Узбекистане их встретили очень хорошо. Общая беда сблизила всех. В те страшные годы никто и не думал о какой-то «межнациональной розни» или даже о национальности кого-то. Жили дружно, работали, учились. Летом школьников отправляли на уборку хлопка. У мамы там появилось много друзей. Жили они там сначала в Фергане, а потом в Беш – Арыке. Несмотря на то, что время было страшное, у мамы сохранились об Узбекистане самые тёплые воспоминания.

В феврале 1943 года у дедушки умерла мать. Он очень любил её и сильно переживал потерю. В декабре 1943 г они вернулись из эвакуации. Эта дорога была также очень тяжёлой, но всё- таки это была дорога домой. Где-то около Ленинабада деду пришлось с ножом в руке защищать жизнь жены и дочери. (Дед не любил вспоминать эту страшную историю). Они приехали не в Серпухов, Иван Фёдорович почему-то не захотел, чтобы сын с семьёй жил с ним, а в Яхрому, красивый городок на севере Московской области.

Тётя Клава, бабушкина сестра из эвакуации вернулась с сыном Игорем в Серпухов. В 1944 году соседский мальчишка предложил Игорьку распилить «одну железяку». Это была граната……Они с матерью пережили бомбёжки и тяжеленную дорогу в Узбекистан, нелёгкую жизнь в эвакуации. И так страшно и нелепо погибнуть! Ему было всего 12 лет. Тётя Клава ходила на могилу Игоря каждый день, до самой своей смерти.

Бабушкины сёстры, тётя Варя и тётя Лёля (так дома звали Елену) в эвакуации были за Волгой. Тетя Лёля была с дочкой Надей (к началу войны ей исполнилось всего 4 года), тётя Варя – с дочкой Галей 3-х лет и годовалым сынишкой Борей.

Тетя Варя обожала своего мужа, она тяжело переживала разлуку с ним. После войны они вернулись в Серпухов. Тёте Варе пришло извещение о том, что её муж без вести пропал. Долгое время она не могла получить о нём никаких сведений, хотя постоянно посылала запросы в разные инстанции. Наконец, летом 1965 года она получила письмо от пионеров из Запорожской области. Они писали ей, что на окраине села, недалеко от Запорожья, обнаружена могила Константина Архипова. Тётя Варя поехала на Украину. Подтвердилось, что это могила дяди Кости, нашлись его документы. Провожала мужа на фронт молодая красивая женщина с роскошной пшеничной косой. А теперь, через четверть века над его могилой стояла немолодая, испытавшая множество невзгод, женщина, а в пышных пшеничных волосах было очень много седины.

В 1947 году квартиру, в которой жила мама с родителями, ограбили. Дома никого не было, первой домой вернулась бабушка. Дверь нараспашку, всё более-менее ценное из вещей пропало, в том числе и вся одежда. Вызвали милицию. Позднее выяснилось что, пока милиция проводила допросы, награбленные вещи в двух мешках лежали на крыше дома за печной трубой. Одного из грабителей потом нашли, и он какое-то время выплачивал деньги за похищенное. С тех пор бабушка панически боялась ограбления, двери всегда запирались на несколько замков.

Дед был очень интересным человеком с пытливым умом, не потерявшим интереса к жизни, к новым знаниям до конца своих дней. Он неплохо знал английский язык, легко переводил статьи из английских и американских газет. Иногда «для души» переводил по заказу технические статьи для разных предприятий. Именно он на всю жизнь привил мне тягу к изучению иностранных языков. (Кроме «основного», английского языка я позднее учила испанский, итальянский, французский и немецкий языки.) В 1954 году у него обнаружили рак желудка. Профессор Лурье сделал ему операцию, которая прошла успешно. Бабушка неукоснительно соблюдала все рекомендации профессора.

Это было похоже на чудо: деду, по рассказам бабушки, вырезали половину желудка и чуть ли не треть печени и, несмотря на это, он практически выздоровел. А в 1960 году – новый удар: инсульт. У деда парализовало правую сторону тела, четыре месяца он вообще лежал без движения. И опять, благодаря неустанным заботам бабушки, он стал ходить, у него восстановилась речь.

Позднее он даже стал ездить в Москву за продуктами, плавать, т.е. стал вести такую же деятельную жизнь, что и до болезни. До конца своих дней он много читал, живо интересовался событиями в стране и за рубежом и занимался своим любимым английским.

Сейчас, после всех перестроек, после развала Советского Союза, после отказа от социализма-коммунизма и прихода к новому, чему ещё не придумали названия, меня поражает его прозорливость. Помню, когда я училась, по-моему, в 8 классе, мы с ним поспорили. Дед говорил, что «этот строй непременно рухнет, такая политика и такая экономика ведут в тупик, опять будут богатые и бедные. А мы будем или в верхушке бедноты, или, если очень постараемся, внизу среднего класса». Я пыталась убедить деда в том, что он неправ, но он сказал: «Поживём – увидим». И ещё он уговаривал меня поступать в экономический институт, говорил, что «лет через 20 грамотные экономисты будут на вес золота». Тогда ни во что это не верилось. Заниматься экономикой было «непрестижно», «престижно» было учиться на инженера, что я сдуру и сделала.