Апокалипсис доктора Дионова

Бизнес процветал. К делу подключилась индустрия развлечений. Теперь каждый мог купить себе воина и управлять им, воюя за одну из сторон. Люди, сидя в удобных креслах, вели войны. Некоторые занимались этим ради забавы, в обеденный перерыв или между просмотром сериалов, другие стали профессионалами и получали за это бонусы, которые можно было потратить на новое оружие и воинов.

Уже с детского сада мальчики и девочки, а также трехполые и модифицированные, играли в войнушку. Кто-то подносил патроны, кто-то пулял из пулемета, девочкам нравилось быть санитарками.

Производство виртуального оружия, в отличие от роботов и танкодронов (киборги размножались сами), не требовало затрат материальных ресурсов. Бизнес начал переключаться на изготовление и придумки виртуального оружия, на производство киберкостюмов, виртуальных капсул, очков дополненной реальности и прочих гаджетов.

Все были довольны: и бизнесмены, и военные. Поначалу, правда, мирные жители зон конфликтов сильно страдали. Но бизнесмены придумали, как и на этом подзаработать. Началось строительство мега бункеров, где размещали не виртуальных, а реальных беженцев. Причем строили их сами беженцы, а им в помощь выделили военнопленных роботов или киборгов. В итоге получились новенькие мегагорода-бункеры под мегакуполами со всеми удобствами: аквапарками, СПА и фитнес-центрами, саунами, джакузи, фудкортами, шоппинг-центрами, зоопарками, флорапарками, оранжереями, 16D-кинотеатрами, искусственными пляжами с пальмами, горнолыжными трассами, автодромами, и прочим ранее недоступными благами, благо технологии позволяли. Беженцы там поселились и им стали завидовать старожилы из исторических столиц вроде Рима, Лондона и Парижа.

Наконец, роботы и киборги почти поубивали друг друга, а человечество всё еще не погибло, и даже начало процветать под мудрым руководством "Великого Искусственного Интеллекта". Стали говорить: мир и безопасность.

Так в чем смысл войны, когда, казалось бы, легко договориться, чтобы жить в мире и безопасности? Согласно исследованиям, без драк и войн человеку скучно жить. Для развития необходимо бороться. Бороться, разумеется, следует за справедливость, а для этого нужен враг, которого следует ненавидеть. Значит, надо поделить игроков на команды, на Запад и Восток, и создать напряжение в виде какой-нибудь несправедливости. Несправедливость – это когда одни государства имели сразу тысячи границ, а другие выходят за всякие рамки и обходятся вообще без границ, входя в различные группировки роботов или киборгов: СРУ (Союз Роботов Умников), АУЕ (Австралия и еще чего-то на У и Е), КИА (Киборги Имеющие Амеропу), КУЙ и т.п.

А чтобы исключить человеческие факторы, смуту и брожение умов, управление коммунальным хозяйством подключили к "Великому Искусственному Интеллекту" (ВИЙ) – на парламентских выборах победила "Партия Искусственного Интеллекта" (ПИЙ). Вот они и решали, кто робот, а кто киборг, кому – диван, а кому – гроб. Кто воюет на стороне Запада, а кто за Восток. В целом человечество научилось доверять установленной системе управления и сосредоточилось на искусстве культурного отдыха и творческих задачах.

Из древних столиц народ потянулся в эти мегагипер-строения. Старые города превратились в музеи. В них осталось совсем мало жителей, только те, кто всё ещё держался старинных обычаев или считал, что жизнь среди исторических зданий подчеркивает их индивидуальность. Там остались жить художники, музыканты старой школы, творческие люди и прочая богема.

Мир поделился на игроков и прочих. А там, где есть разделение – есть повод для очередной войны…

Ночь страстей

Большая комната в коммунальной квартире была обставлена дореволюционной мебелью и увешана старыми полинялыми театральными афишами. Центр занимал круглый обеденный стол, устланный расшитой скатертью. В свете керосиновой лампы блестел хрустальный графин. На кожаном диване с резной спинкой восседал конферансье Фима, он был в игривом настроении.

– Глафирочка! – начал он издалека, обращаясь к своей даме сердца, которая слушала патефон, лениво возлежа в своем кружевном белье на перине и подушках под балдахином огромной кровати, непонятно как попавшей сюда явно из какого-то средневекового замка.

– Чё тебе?

– Я слышал Кама-сутра уже не в моде.

– А чё в модье?

– Говорят, ныне в Париже новая будуарная игра.

– Ну, давай, покажи.

– Нам надо поменяться амурными ролями. Ты будешь за мальчика, а я за девочку.

– Да ты итак как девочка.

– Глафира! Давай серьезно. Представь себе, что ты грубый мужик как извозчик, а я такая себе невинная школьница, нежная как лилия. Или лучше сестра милосердия. Ну, возьми меня!

– Ой, не смеши.

– Давай-давай, вот смотри это из Пассажа, по блату достал – вот, мягкий ремень. Ну-ка брось меня на кровать и стегани слегка. Говорят, это возбуждает.

– Кто говорит? Мужики твои?

Глафира дала конферансье подзатыльник и хлестанула по голому заду. Тот недовольно заворчал.

– Это грубо, надо нежнее.

– Вам помочь? – В комнате неожиданно возник небритый лысый мужик весь в наколках и наподдал конферансье грязным сапогом, – Ну здравствуйте, стукачки. Вам привет от братвы.

Кувыркнувшийся через кровать, конферансье уткнулся головой в угол и запричитал.

– Шо такое? Вам не нравятся наши лекции? Извините…

Но он не успел закончить оправдательную речь, как уголовник набросил удавку на тонкую шею служителя искусств.

– Говори падла, где чалится доктор Дионов?

– Погодите, – вставила слово Глафира, – давайте спокойно поговорим.

– И с тобой поговорим, – отмахнулся уголовник, въехав тяжелым кулаком по скуле Глафире.

– Доктора я почти не знаю, встретил на кружке, – хрипел конферансье.

– Каком-таком кружке?

– Масонском…

В этот момент раздался выстрел. Мозги уголовника брызнули на лицо конферансье. Глафира привычным жестом дунула на ствол своего браунинга. В стенку постучали соседи.

– Нельзя ли потише шуметь? Уже час ночи! Я буду жаловаться управдому!

– Глафирочка, шо это было? Это твой бывший?

– Дурак ты. Кстати, чё за кружок? Почему я об этом ничего не знаю.

– Да так, это чисто как английский клуб, собираются джентельмены, курят табак, пьют виски.

– Ты мне не темни. Что за масоны?

– Ну, бывает, ведут умные разговоры, ну сеансы спиритические. Так ерунда. Фокусы.

– А вот об этом поподробней.

– Глафирочка, у нас труп на кровати. Может, приберемся? Не могу говорить, когда меня тошнит.

– Нет, ты мне сейчас же всё расскажешь.

Фима рассказал.

– Надо позвонить Никровляеву, – сказала Глафира.

Никровляев не заставил себя долго ждать. "На рыбака и акула клюет", – обрадовался он, услышав по телефону имя Дионова.

– Что ж, Глафира, поздравляю, – недовольно сморщился Никровляев, разглядывая труп уголовника, – замочила моего информатора.

– Это была самооборона.

– Суд разберется.

– Погодите, какой суд, я же тоже ваш информатор, я же ваш секретный работник.

– Вот именно, информатор, а не убийца. Где информация? Пока я вижу одни трупы. Вот уголовник, до этого был рабочий, когда ожидать труп колхозницы?

– А какую информацию вы хотите?

– Всё выкладывай.

– Он искал доктора Дионова, я думала, вам будет это интересно, поэтому и позвонила.

– Правильно, нам нужен этот Дионов! Это он по моему заданию искал доктора.

– Зачем таки он так грубо? Откуда мы знать, что для вас? Мы бы итак вам сказали.

– И где, по-вашему, Дионов?

– Фима, расскажи товарищу про масонский клуб.

– А что рассказывать, я и показать могу. Меня часто приглашают. Впрочем, я не член общества, боже упаси – я всего лишь веду мероприятия, аукционы, балы, подпольные бои без правил. Ой! Это была шутка, пардон. Так, подрабатываю немножко. Вы спрашивали за доктора Дионова? Так шо искать – у них там скоро на Рождество будет благотворительный бал, выставка, там его и возьмете, если сможете. Туда и ваши товарищи ходют.

– Какие товарищи?

– Ну, там… – Фима заткнулся, заметив знаки, которые подавала ему Глафира из-за плеча Никровляева, – Ой, зря я это. Расстреляют меня, и вас тоже…

– Не слушайте его, брехня все это про масонов, – встряла Глафира, – Устройте нас с Фимой в хороший ресторан, и я узнаю всё про всех, принесу на блюде под соусом!

– Надо подумать, впрочем, есть у меня один на примете специально для вас.

– А шо нам делать с трупом? – спросил Фима.

– Раз вы замочили известного рецидивиста, которого МУР уже год ищет, то вам, может быть, положена медаль.

– Ох, радость, какая! – подобострастно воскликнул Фима

– Однако самосуд противоречит указаниям товарища Скалина о социалистической законности и порядке вынесения приговоров. Тогда, может быть, вас расстреляют.

– Товарищ, Никровляев, вы же большой начальник, вас послушают, а если нас расстреляют, то, как мы найдем вам доктора Дионова? – запричитала Глафира.

– Мы всегда пригодимся вам живыми, – поддакнул Фима.

– Ладно, устрою вас в столовую №1 в парке имени Сладкого.

– Фу, рабочая столовая, – скривила лицо Глафира.

– Это летом, а зимой там модный ресторан. К тому же близко институт, в котором зреет заговор ученых. Меня пока не интересуют шпионы и диверсанты, сосредоточьтесь на деятелях науки. Обо всех слишком умных сигнализируйте. Будем ловить подпольных докторов и профессоров. Типа того лектора, которого вы упустили в Сокольниках…

Ресторан Шестигранник

Судьба человека прямо пропорциональна выбору питейного заведения. Обычные бары и злачные места предлагают провести жизнь яркую, полную неожиданных приключений, но короткую. Некоторые солидные рестораны способны вознести карьеру посетителя до небывалых высот, но это, как правило, дорогие места, куда не всякого оборванца пустят.

Столовая №1 в парке имени знаменитого писателя Макса Сладкого имела репутацию передового массово-пищевого заведения с весьма умеренными ценниками на пирожки с капустой. Публика здесь была настолько разнообразна, что никакой астролог не мог точно сказать, какое влияние на судьбу окажет посещение этого общепита. Укоротит ли это время жизни пациента или продлит до неопределенных сроков. Тут все зависело от смешивания, казалось бы, несовместимых ингредиентов.

Располагалась столовая в одном из залов павильона "Механизация", где демонстрировались автомобили и трактора отечественных и зарубежных марок. Павильон состоял из шести внушительных корпусов, за что и был прозван народом "Шестигранник". Летом во внутреннем дворе павильона вокруг фонтана лучами стояли длинные столы. Восседая на лавках, передовики производства и гости столицы вкушали стандартные, одобренные Московским управлением народного питания при системе Нархамата внутренней торговли СССР и Нархамата пищевой промышленности СССР блюда фабрики-кухни: щи, борщи, котлеты по-киевски, винегреты, сосиски, пюре. Пиво с воблой текли рекой. Зимой, когда поток посетителей заметно падал, ибо желающих гулять по парку в лютые морозы было не так много, общепит перемещался под крышу одного из корпусов и превращался в злачное заведение с налетом непманских традиций. Наливали шампанское и коньяк. Оркестр играл джаз.

Чтобы публика не забывалась, на колоннах висели кумачовые транспаранты с лозунгами: «Долой кухонное рабство!» и "Венин живее всех живых". Громадный портрет товарища Скалина снисходительно взирал на этот островок социалистического рая.

Особенно это место было популярно у молодежи и банды местных пенсионеров-алкоголиков. Завсегдатаи пенсионеры загодя занимали почти все столы. Исключение составляли "столы для ударников". На отдельном пятачке кормили усиленно, по науке – согласно потраченным на стройках коммунизма калориям. Эти столы, как правило, были заняты не исхудавшими на производстве шахтерами-метростроевцами, а важными чиновниками с толстыми портфелями и брюхами.

Когда ближе к вечеру в зал вваливались веселые студенческие компании, замерзшие от романтических прогулок в декабрьскую пургу и подуставшие от катания на коньках, все столы были заняты красномордыми дядечками со спитыми рожами. Молодежь это не смущало, они смело присаживались к старичкам, и начиналось веселье. Хитрость заключалась в том, что крепкий алкоголь деткам официально наливать не рекомендовалось правилами, но если за столом восседал солидный гражданин с красным носом, то он и брал на себя ответственность за спаивание молодежи. Разумеется, дядечка сам за водку не платил – платила компания студентов. Администрации такой симбиоз приносил немалый доход в кассу и мимо кассы. Официантки были в доле. Столовая процветала и пользовалась особым покровительством знатока кавказской и мировой кухни нархома Мико Настояна.

Репертуар джаз-оркестра также укладывался в рамки политической линии: гремел марш веселых ребят Леонида Утесова из нового фильма. Звучали мелодии светского экрана. Пышногрудая солистка из бывших оперных див старательно выводила своим драматическим меццо-сопрано.

Сердце в груди

Бьется, как птица,

И хочешь знать, что ждёт впереди,

И хочется срочно напиться.

Кое-кто из подвыпившей публики пускался в пляс. За порядком следил опытный сотрудник НХВД в штатском. Всякие мелкие шалости в виде пьяных драк и фактов спаивания малолеток его не волновали – он высматривал иностранных шпионов. Частенько сюда наведывались журналисты, бытописатели в поисках колоритных сюжетов для своих обличительных фельетонов. Нередко заходили иностранные туристы в сопровождении переводчика "Интуриста" (филиал Иностранного отдела НХВД по распределению турпутевок).

Вечером 31 декабря 1934 года в парке имени пролетарского писателя Макса Сладкого из репродукторов ледового катка гремел марш веселых ребят Леонида Утесова из нового фильма. В павильоне "Шестигранник", в зале Главной столовой №1 было шумно и накурено – молодежь культурно отдыхала после катанья на коньках. В зале были люди и постарше: передовики производства и даже академики.

Молодой человек в кожаной куртке и галифе угощал шампанским миловидную блондинку, завитую по последней моде.

– Ну вот, я вам все о себе рассказала, – кокетливо строила глазки блондинка, – теперь Ваша очередь. Кто Ваши папа и мама?

– Я с детства сирота, скитался по чердакам и подвалам, побирался, – не хочу вспоминать свое беспризорное детство.

– Бедняжка! Ну, скажите, чем Вы сейчас занимаетесь? Вы, наверное, шофер или летчик?

– Что Вы, какой шофер! Я секретный агент.

– Ах, как интересно! Что подвигло вас на такие подвиги?

– Глупые и жадные люди.

– Да, люди такие, – на миг философски задумалась блондинка, – Вот моя подружка…

Блондинка стала перечислять всех своих глупых и жадных знакомых. Молодой человек, делал вид, что ему это чрезвычайно интересно, он внимательно слушал, поддакивал и подливал даме шампанское.

– Представляете, к новому году ее папа заведующий поставками Главпищемосзагота купил ей автомобиль.

– Какой марки? ГАЗ?

– Ой, я в этом не разбираюсь. Черная машина, иностранная. Наверное, Форд или Рено. У нее значок такой молния в шарике.

– Опель?

– О да, немецкая, точно. Она еще хвасталась, что у них в доме на набережной есть пылесос Сименс. Однажды, в доме пропало бриллиантовое колье. Оказалось, домработница засосала колье в пылесос. Вот дура, да?

– О! Я, кажется, их знаю, они живут в тринадцатой квартире?

– Нет, в двадцать восьмой. На пятом этаже.

– Погоди, это дом на улице Сарафимовича?

– Нет, это на набережной Большой такой дом.

Блондинка выдала еще несколько адресов глупых и жадных людей, имеющих пылесос и холодильник.

Вдруг за соседним столиком кто-то громко воскликнул:

– Отдайте мои тетради!

Не оборачиваясь, молодой человек скосил глаза на соседний столик, за которым спорили два ученых мужа: один худой с седоватой бородкой имел нервный вид, другой выглядел значительно солиднее с усиками по моде того времени а-ля Хитлер. Внешне они мало отличались от типичных преподавателей университета. Оба в очках, как и положено классу интеллигентской прослойки общества.

Они вели научный разговор…

Два профессора

Входя в ресторан, двое ученых ничего не подозревали о ловушке и сети информаторов. Профессор Кознаков пригласил сюда академика Нехтерина для серьезного разговора. Место было выбрано исключительно из-за близости к Институту переливания крови, который в те времена находился в бывшем особняке купца Игумнова, архитектурном шедевре, стилизованном под сказочно-русский терем.

Часом ранее у парадного крыльца Института случилась следующая сцена.

– Вас пускать не велено! – строго сказал охранник, – Нечего тут ошиваться!

– Но мне надо поговорить с профессором Нехтериным! – нетерпеливо тряс бородкой профессор, маяча возле проходной уже второй час.

– В чем дело товарищ, что за шум? – на крыльцо, наконец, вышел сам академик Нехтерин, – А это Вы! Вас же уволили по-хорошему, а могли и дело открыть! Куда вы дели выписанное оборудование?

– Согласитесь, и у вас не идеальное прошлое. Я про вас тоже кое-что знаю, о вашем якобы пролетарском происхождении. За оборудование ведь ваши подписи стоят. Забыли? – начал Кознаков, – Но зачем сразу быть врагами. Давайте по-человечески поговорим. Вот криогенные камеры…

– Опять? Криогенные камеры? Это фантастика и выдумки капиталистов.

– А что если я вам их покажу? Они есть у нас в Москве.

– Хотите заманить меня в темный подвал? Убрать свидетеля ваших махинаций?

– Ну что вы, мы же интеллигентные люди – соучастники. Может, зайдем вот в это кафе спокойно поговорим? С меня коньяк.

– Ну ладно, я вас выслушаю, но у меня полчаса не больше. Новый год на носу!

Профессор Кознаков привел своего бывшего начальника в неудачное место для серьезного разговора. Здесь гремела легкомысленная музыка, и стоял такой гвалт, что приходилось невольно повышать голос. Но другого ресторана поблизости Института переливания крови не нашлось. Все частные трактиры на Калужской площади были закрыты по случаю окончания НЭПа (Новой экономической политики), а ехать в какой-нибудь Метрополь или Националь Кознаков не мог себе позволить, ибо последнее жалование было потрачено на оплату счетов за электричество…

– Товарищ Нехтерин, отдайте мои тетради! – взвизгнул Кознаков.

– Помилуйте, да что вы пристали ко мне со своими тетрадями!? Что там такое?

– Там все мои разработки! Послушайте, воскресить товарища Венина возможно, но мне нужна команда профессионалов. Наш институт мог бы пригласить этих специалистов.

– Опять вы за своё! Я же вам объяснял – это антинаучно. Институт на это никогда не пойдет! Что такое эти ваши биополя? А специалисты, которых вы предлагали – это все шарлатаны: спиритуалисты, маги…

– Но я предлагал объединить усилия.

– Вы на том собрании столько всего наговорили. Поймите, я не мог оставить вас в нашем институте. Вы не можете быть даже лаборантом – у вас, оказывается, нет диплома мединститута! Как вы вообще проникли в наш институт? Как вам могли доверить тело товарища Венина? Больше не втягивайте меня в свои дела! Вы же никакой не профессор, если бы не я, то вас бы уже расстреляли.

– И вас тоже!

– Вот только не надо начинать. Вы же простой электрик, а у нас Институт переливания крови!

– Во-первых, я не просто электрик, а инженер!

– Ну и что! Сути это не меняет, Вас итак уволили по-тихому, а могли и статью предъявить. Что вы еще от меня хотите?

– Отдайте мои тетради, они в папке с чертежами. В лаборатории лежали.

– Не знаю ни про какую папку.

– Зачем вам мои материалы, раз вы все равно не верите в мои идеи, формулы?

– Очень мне нужны ваши антинаучные формулы – сплошная мистика!

– Но я же предложил оживить товарища Венина. Вы же коммунист, разве вам это не интересно?

– Да, я коммунист, и я материалист, а то, что вы предлагали на последнем собрании – это лженаука!

– Не уподобляйтесь инквизиции, которая сожгла Джордано Бруно! Надо принимать все гипотезы и тогда…

– Вы будете меня учить науке? На собрании никто не согласился с вашими бредовыми идеями, а это сплошь академики.

– Ретрограды! Но я не хочу ни с кем ссориться, это вы напали на меня как на врага народа, а я ведь для всего человечества, для нашего отечества старался. Мы же ученые!

– Да какой из вас ученый! Биополя! Придумают тоже… Некогда мне с вами разговаривать, меня ждет семья, дети. Скоро новый год.

– А вот меня никто не ждет, жена погибла…

– Сочувствую вашему горю, но ничем не могу помочь.

– Можете.

– Опять вы за свое, наука здесь бессильна. Хотите воскресить своих близких? Даже если это и так – это не дает вам права использовать тело Венина как ширму для своих махинаций. Я не позволю использовать государственные средства в личных целях!

– Представьте, что ваши родные завтра умрут, а у вас была возможность их спасти. Разве вы не искали бы любой способ их воскресить? А ведь у вас в руках вся мощь светской науки!

– Увы, в данный момент наука бессильна и оживлять мертвых не умеет. Даже из криогенных камер. Смиритесь.

– Так ведь никто всерьез этой темой не занимался. А у меня, кажется, получилось! Остался последний этап эксперимента, и я полностью отчитаюсь за ваше оборудование. Вот увидите! Не хватает ещё малого… Вот если бы наш институт пригласил, хотя бы для консультаций, тубетского гуру…

– Во-первых, Институт переливания крови – не Ваш институт. Я итак давал вам в помощь студентов и лаборантов. Но Вас уволили. Забыли? Скажите спасибо – не завели уголовное дело за подлог документов! Может Вы никакой не профессор, а немецкий шпион! Сын кулака! Скажите спасибо, что я не подвел Вас под расстрел!

– Раз так, то сдайте меня чекистам! Я там расскажу, что ваше пролетарское прошлое – это чистая липа! Фамилия дворянская…

– Тише! Хватит на меня давить, забирайте что хотите! – зашипел академик Нехтерин и покосился на молодого человека в кожанке, тот явно подслушивал их разговор, – Раз Вам так хочется, создавайте свой институт и проводите там свои антинаучные эксперименты, приглашайте шаманов, заклинателей змей. А меня оставьте в покое раз и навсегда. Если вы продолжите меня шантажировать, я найду способ упрятать вас в психиатрическую. Вашему бреду все равно никто не поверит! Вы меня поняли? Всего хорошего!

Грузный академик резво вскочил и поспешно удалился.

Культурный досуг

Рождественские елки в те времена не поощрялись, а праздновать новый год еще не догадались. Деда Мороза еще не придумали, и 1 января 1935 года трудовой народ должен был выйти на работу – обычный вторник. И хотя вот уже пять лет Рождество под запретом, в некоторых семьях по старой памяти отмечают праздник. Украшают нелегально привезенные из подмосковных лесов елки старыми дореволюционными игрушками, дарят детям подарки и даже выпивают в полночь шампанского.

В передовом светском кафе вместо елки – красные знамена и портрет товарища Скалина. Вместо шампанского посетители больше налегали на пиво, впрочем, кое-кто пил и шампанское, да и вино никто не запрещал.

В Главной столовой №1 парка культуры в должности администратора зала Глафира вела себя гораздо осторожней – публика здесь собиралась не простая, бывали даже заместители наркомов и разные партийные боссы. Воры и бандиты сходок тут не устраивали, ну если только захаживали пофорсить мелкие жулики. По любому поводу Никровляеву не звонила – боялась тронуть какую-нибудь большую шишку. Все свои наблюдения откладывала в голове, кое-что записывала в дневник. Её целью стали в основном интеллектуалы: театралы, художники, врачи… Писатели в массе своей уже текли в русле решений партии и следили за словами, а вот художники и музыканты спьяну чего только не болтали. Так что у Глафиры всегда был готов отчет: кто неблагонадежен, кто совсем зарвался, а кого уже пора арестовывать за антисветскую деятельность. Правда, интеллектуалы болтали в основном глупости. Никровляеву нужны были настоящие ученые, но откуда им взяться, зачем платить за водку в ресторане – ученые пьют ректификат в своих лабораториях. Сами химичат себе коньяк, на то они и ученые.

Бывшего сотрудника Института переливания крови профессора Кознакова дома никто не ждал и свою хандру от неудачного разговора с Нехтериным он скрашивал видом на хрустальный графин с коньяком пять звезд от Нархампищепрома, согласно меню. На вкус это пойло подозрительно напоминало трехзвездочное бренди из смеси самогона с сиропом и двух капель эссенции Elite на ведро, но Кознаков пребывал уже в таком блаженном состоянии, когда не хочется возмущаться подобными тонкостями общепита.

Зрачки профессора имели привычку резко расширяться и сужаться в независимости от освещения, а от силы мысли, выражая его энергетическую силу. В этот вечер его взгляд потух – он никому не нужен, идти было некуда – его уволили и даже не пустили в здание института, в тот витиеватый терем с ярославскими мотивами – бывший особняк купца Игумнова. Рухнула последняя надежда договориться с начальством. Пришибленный неприятностями он допивал коньяк. Жизнь закончилась. Оставалось с грустью наблюдать за тем, как веселится молодежь.