Память сердца

А потом была дорога – семь долгих дней и ночей. Костя всё время лежал на верхней полке, упёршись подбородком в сцепленные руки и неотрывно глядя в окно. Его изумила и потрясла скорость, с какой двигался состав. Ещё больше он был изумлён и поражён бесконечными пространствами, всё тянущимися и тянущимися без всякой надежды на остановку. Мимо проносятся серые поля и перелески, блистают там и сям слюдяные озерца, уносятся вдаль чёрные покосившиеся избы с тянущимися вверх дымками, вдруг мелькнёт полосатый шлагбаум, за которым стоят машины и телеги с лошадьми, какие-то люди в мятых грязных одеждах с усталыми лицами, – всё летит и исчезает навсегда под железный перестук колёс и посвист ветра. Хорошо и жутко! Куда несётся поезд? Что там – за холмистой линией горизонта? Вот она медленно приблизилась, вот проплывают мимо невысокие холмы, а вдали точно такой же горизонт, такие же холмы и такое же небо – то мутное, то прозрачное, то светлое, то погружающееся во тьму.

Ночью было ещё чудней. На землю опускался непроницаемый мрак, и тогда казалось, что вагон никуда не едет; а это какое-то чудище схватило его своими мощными лапами – и ну толкать да потряхивать! Лишь изредка из чёрной мути за окном вдруг выскакивал призрачный фонарь и тут же уносился прочь, оставляя на чёрном стекле огненный след. Тогда Костя понимал, что поезд по-прежнему несётся вперёд, не сбавляя скорости, не меняя курса, стремительно пронзая ночные безлюдные пространства. Душу наполнял жуткий восторг, сам себе он казался героем, несущимся навстречу опасностям и невероятным приключениям. И он торопил минуты, мысленно ускоряя ход времени; вот сейчас железная махина оторвётся от земли и полетит по воздуху, набирая скорость и делаясь невесомой. Костя переставал ощущать своё тело, мысли обретали свободу и лёгкость, и вот он уже летит среди звёзд в кромешной тьме, внизу медленно плывёт уснувшая земля, а вокруг на миллионы миль ледяная пустота, лишь вдали вспыхивает и разливается нежное сияние – там ждёт его отец, там сказочный город первопроходцев и золотоискателей! Так сон мешался с явью, мечты переплетались с реальностью, а действительность утрачивала свою тяжесть, уступая место волшебным грёзам.

Но всё когда-нибудь заканчивается, закончилось и это необыкновенное путешествие. Десятого мая тысяча девятьсот тридцать седьмого года, ранним утром, поезд прибыл во Владивосток. Костя ловко спрыгнул с высокой чугунной ступеньки вагона на каменный перрон. В руках его был небольшой фанерный чемоданчик, с которым он каждое лето ездил в пионерский лагерь. Несколько секунд он рассматривал увешанных тюками пассажиров, торопливо идущих к подземному переходу. Навстречу им двигались точно такие же увешанные узлами люди, спешащие на поезд. Кругом царила суматоха, а до Костика никому не было дела, никто даже не глянул на него. Ему стало немного обидно, он шмыгнул носом и переложил чемоданчик в другую руку. В эту секунду кто-то тронул его за плечо. Костя повернул голову. Перед ним стоял военный – в чёрной фуражке с золотой кокардой; синий китель со стальными пуговицами, строгое лицо. Военный пристально смотрел на него, будто хотел выведать тайну. Но никакой тайны не было.

– Ты Костя Кильдишев? – спросил военный, делая ударение на первом слове.

Мальчик неуверенно кивнул, облизывая пересохшие губы.

– Очень хорошо, – улыбнулся военный. – Твой отец попросил встретить тебя. Ты как, нормально доехал? Ничего в поезде не забыл?

Костя обиженно хмыкнул.

– Не забыл. А вас как зовут?

– Николаем Ивановичем. Мы с твоим отцом воевали вместе, ещё в Гражданскую. Да ты не робей. Я тебя в обиду не дам.

– Я и не робею, – молвил Костя уже смелее. – А когда мы поедем на пароход?

– Да прямо сейчас. А чего тянуть? Время теперь, брат, такое, что некогда ворон считать. – Он кинул окрест два взгляда и снова посмотрел на Костю. – Ну что, пошли?

– Ага!

– Смотри не отставай. Ты уже большой, я тебя не буду за руку брать. Да тут недалеко. – И, повернувшись, военный быстро пошёл вдоль перрона к темному зеву подземного перехода.

Они спустились по каменным ступенькам в гулкий каменный тоннель, где было зябко и темно. Потом поднялись по длинной широкой лестнице и вдруг оказались на большой привокзальной площади. Всё здесь было незнакомо и странно. Здание вокзала напоминало старинную китайскую пагоду, земля под ногами имела странный бурый цвет и неприятно скрипела при каждом шаге, в воздухе чувствовался резкий неприятный привкус. Позже Костя узнал – так пахло море, до которого было всего несколько сот метров. Николай Иванович кинул на Костю внимательный взгляд и с задором произнёс:

– С комфортом поедем! – И помахал кому-то на площади.

Через несколько секунд к ним лихо подкатил легковой автомобиль чёрного цвета. Николай Иванович шагнул к нему, распахнул заднюю дверцу.

– Устраивайся. Как министр поедешь!

Костя сдержанно улыбнулся. Этот папин товарищ нравился ему всё больше. Тут, видать, все такие – весёлые, уверенные в себе люди, живущие на краю света. Как же это хорошо, что он не остался дома и не побоялся приехать сюда!

С такими хорошими мыслями Костя залез в салон, сел на мягкое кожаное сиденье, а чемоданчик положил к себе на колени. Николай Иванович устроился рядом. Поглядел в окно и кивнул водителю.

– Ну всё, мы готовы. Езжай прямо в порт. Посадим мальца на пароход. Знаешь, где «Кулу» стоит?

– Как не знать. Уж третьи сутки грузится, – со вздохом ответил водитель, не поворачивая головы. – Знатный пароход.

– Третьи сутки, говоришь, – задумчиво повторил Николай Иванович. – Вот и славно! Мы его к радистам поселим. Есть у меня там один знакомый. Не откажет. – Он вдруг повернулся, посмотрел в упор на Костю. – Ты только сильно там не разгуливай. На палубу без надобности не выходи. Это корабль военный, на нём строгая дисциплина, сам должен понимать. Слушайся старших, а если чего не понял – сразу спрашивай. И, главное, в трюмы не спускайся.

– Кто ж его туда пустит? – подал голос водитель. – Там охрана с винтовками, сильно не погуляешь.

Николай Иванович строго посмотрел на водителя.

– Ну ты это, сильно-то не трепись. Напугаешь мальца почём зря.

– Лучше сразу сказать, – отреагировал водитель. – Чтоб не удивлялся потом.

Николай Иванович глянул сбоку на Костю и отвернулся.

– Ничего. Не маленький. Сам всё увидит.

Остаток пути проехали молча. Костя во все глаза смотрел в окно, но там всё прыгало и тряслось. С мутного неба сеялся холодный мелкий дождичек, навевая тоску. Очертания предметов двоились, краски были стёрты, всё вдруг стало сумрачно и неинтересно.

Зато когда заехали в порт, Костя оживился. Словно бы в дымке перед ним чернел залив; береговая линия делала причудливые зигзаги, вдоль берега выстроились, как на параде, огромные корабли – с высокими мачтами и толстыми дымящими трубами. Особенно его поразил один корабль, вытянувшийся на целую версту. Хорошо был виден нос с притянутым к борту чёрным якорем, страшно высокие борта (верхняя половина светлая, а нижняя – чёрная), видна была загромождённая всяким дрязгом палуба со множеством мачт, странных прямоугольных сооружений, мятых тентов, снастей – всё это растворялось в колеблющейся серой мути. Трудно было поверить, что эта громада сможет сдвинуться с места и куда-то плыть, что не стоит на дне, глубоко погрузившись в него и увязнув навеки. Но чёрный дым шёл из трубы, на палубе суетились какие-то люди.

– Вот он, красавец, – не удержался Николай Иванович. – Уже пары развёл. Вечером уйдёт. – И, обернувшись, молвил внушительно: – Повезло, брат, тебе, с комфортом поедешь!

Костя кивнул на всякий случай. Насчёт везения он пока что сомневался. Корабль ему не понравился. Было в нём что-то неприятное, тяжёлое, пугающее.

Но автомобиль уже подъезжал к пирсу. Водитель резко дал по тормозам, и машина, качнувшись, встала.

Выбравшись наружу, Костя ощутил промозглый холод. От воды несло стылостью, как из погреба, цвет у неё был мутный, калёный, страшно было подойти к самому краю отвесной стенки, уходящей в жуткую глубину; упадёшь в эту муть и сразу же пойдёшь на дно, а там скользкие рыбы с холодными носами и морские чудища со щупальцами и клыками. Костя передёрнул плечами и отступил.

К ним приблизился красноармеец с винтовкой за плечом, стал о чём-то спрашивать Николая Ивановича. Тот живо отвечал, поминутно кивая то на Костю, то на пароход. Потом вынул из внутреннего кармана сложенную вчетверо бумажку и подал красноармейцу. Тот внимательно её рассмотрел, скосил глаза на Костю и коротко кивнул. Развернулся и быстро пошёл прочь, притягивая за ремень винтовку к правому плечу.

Николай Иванович повернулся к Косте.

– Ну вот всё и устроилось. Сейчас за тобой приедут. Погрузка уже закончилась, ещё немного – и не успели бы.

Костя зябко поёжился.

– Что, холодно? – воскликнул Николай Иванович. – Ничего, привыкнешь. Тут, брат, ещё терпимо. А вот там, где отец твой живёт – вот уж там держись! Летом-то ладно, ещё ничего, зато зимой морозы под пятьдесят, и ветер такой, что с ног сшибает. Ну да ведь ты только на лето едешь. Осенью небось назад вернёшься, к мамке?

Костя пожал плечами.

– Поглядим…

– Поглядим, – передразнил Николай Иванович. – А учиться кто за тебя будет? В школу-то кто будет ходить? – Он вдруг обернулся и закричал радостно: – Ого, вот и катер за тобой идёт!

Через минуту к причалу приблизился, раскачиваясь на волне, довольно большой катер. Высокие железные борта скрывали палубу, виднелась лишь прямоугольная рубка с флагштоком. Николай Иванович повёл Костю к трапу.

– Эй, на барже, принимайте пассажира!

Катер опасно раскачивался, поминутно ударяясь в причал.

– Давай шевели ластами! – грозно крикнули с катера.

Костя осторожно ступил на узкую лесенку с поперечинами, преодолел, балансируя, несколько метров и спрыгнул на ходившую ходуном палубу.

– Молодец! – крикнул с берега Николай Иванович. – Отцу поклон передавай от меня.

– Ладно, передам, – обещал Костя.

Катер уже отваливал. Палуба вдруг затряслась как в лихорадке, где-то далеко внизу забурлила вода – берег стал медленно отдаляться и отворачиваться. Катер закладывал длинную дугу, потом вдруг заревел и, подняв нос, понёсся прочь, разваливая мутную воду, словно плугом, и оставляя позади широкий пенный след.

На пароходе Костя устроился неплохо. Ему соорудили спальное место прямо в радиорубке. Это была крошечная кабинка, заставленная аппаратурой, стоявшей повсюду: на прямоугольном железном столике, на привинченных к стенам полках и даже на полу. К столику был вплотную придвинут массивный железный стул, на котором важно восседал радист. Позади радиста был узкий проход; там-то и соорудили Косте лежанку из трёх досок, благо места он занимал немного. С утра он обычно гулял по влажной от солёных брызг палубе, поднимался по железным ступенькам в рубку капитана, откуда подолгу смотрел на сизую гладь Японского моря, потом отправлялся на нос, где было посвободнее и можно было, усевшись на деревянный ящик, смотреть через высокий борт на колеблющийся горизонт и блистающие дали. Не пускали его лишь на корму. Там всё время происходило какое-то движение, стояли часовые с винтовками, а проходы были загромождены контейнерами и мешками. Трижды в день Костя ходил в столовую, где ему наравне со взрослыми наливали борщ в алюминиевую миску, а на второе накладывали макароны с котлетой «по-флотски». Всё было замечательно – первые три дня. А потом началась сильная качка, и Косте стало не до прогулок и не до котлет. Он пластом лежал на своём лежаке, сдерживая тошноту и пытаясь удержать равновесие. Палуба ходила ходуном, корабль то жутко ухал вниз, то вдруг выдирался из пучины вод всей громадой, чтобы повисеть несколько секунд в зыбкой пустоте и снова ухнуть в бездну. Так целый день, ночь и ещё один нескончаемый день, наполненный промозглым ветром, грохотом и жутью; палубу то и дело заливало водой, холодные брызги летели со всех сторон, вокруг ничего нельзя было разглядеть – лишь водяная мгла за бортом, рваные края низких туч да крепкий посвист ветра в снастях. Так Костя узнал, что такое шторм и что это за штука – морская болезнь.

Матросы лишь посмеивались, глядя на его позеленевшее лицо.

– Ничего, браток, это только попервости тяжело, а потом привыкнешь! – говорили, снисходительно улыбаясь.

Костя не верил таким посулам. Но к исходу вторых суток понемногу стал возвращаться аппетит, тяжесть ушла из живота куда-то вниз, словно бы растворившись в палубе под ногами, а щемящее чувство в груди сменилось странной пустотой. Он снова стал наведываться на камбуз и съедать завтраки и обеды. Только начинал теперь с компота. Но это ничего не значило. Выпив стакан мутного кисленького напитка и посидев пару минут со скучающим видом, он как бы нехотя принимался за котлету, потом собирал с тарелки расползшиеся макароны, а затем съедал борщ, казавшийся необыкновенно вкусным. Так, мало-помалу, он вернулся к нормальной жизни и снова стал гулять по палубе и мечтательно глядеть на пустынные серые воды. Они уже плыли по Охотскому морю. Стало заметно холоднее, вот и льдины появились – тёмные, угрюмые, словно сделанные из чугуна – они медленно покачивались на волнах и куда-то плыли по своим делам. Костя провожал их долгим взглядом, лишь потом догадывался, что это корабль движется вперёд, а льдины раскачиваются на месте. Некуда им плыть. Да и незачем. Никто их не ждёт.

На седьмые сутки выглянуло солнце, и всё вокруг заиграло красками, заискрилось, возрадовалось! Открылся берег во всю ширь и во всю неохватную даль – до него было несколько десятков километров, но вода скрадывала расстояние, и берег казался неправдоподобно близким, протяни руку и достанешь! Но, по правде сказать, там не было ничего интересного – голые безлесные горы мутного цвета, окинутые фиолетовой тенью ущелья, бурые валуны, обнажённая, словно бы распахнутая настежь земля, а на вершинах гор – снежные шапки и лёд. Мертвящее дыхание стылых вод глушило жизнь на этих диких берегах. Нигде не было видно ни дымка, ни намёка на жильё и никаких следов человека. Гораздо интереснее смотреть в другую сторону, где нет ничего, а только вода – много воды! Сверкающий в ярких солнечных лучах океан синел и круглился на горизонте, играл жёлтыми бликами и словно бы скрывал что-то от людей; хотелось верить, что там, за этой синевой, за огненными искрами – неведомые страны и сказочные чудеса, там волшебство и необыкновенные люди! Костя рисовал в воображении роскошные тропические острова с белокаменными дворцами и золотыми шпилями, видел огромных чудо-богатырей, тяжко выходящих из воды, видел себя на тесных улочках средневековых городов, вдыхал пряные запахи и слышал таинственную музыку, льющуюся прямо с небес! Как бы он хотел попасть в такой город, блуждать по его затейливым переходам, вдыхать чужеземные ароматы и знать, что тебе всё по силам и ты ничего не боишься! Но пароход упрямо шёл на север, словно был не в силах отдалиться от диких безжизненных берегов. Льдин становилось всё больше, а воздух холоднее, небо постепенно теряло свои краски, и солнце незаметно поблекло, умерило свой блеск. Одно только и радовало: плыть оставалось недолго. Вот-вот они войдут в Ахматонский залив, а там и до Нагаевской бухты недалеко. И Костя торопил события, пораньше укладывался спать, чтобы поскорей наступило утро; проснувшись, спешил на камбуз и ел там перловую кашу и хлеб с маслом, внимательно прислушиваясь к низкому вибрирующему звуку, исходящему из мрачных глубин корабля, где работали мощные механизмы, упрямо толкавшие исполинский корабль через упругую сопротивляющуюся воду. Ему представлялся огромный маслянистый маховик, без устали вращающийся в самом низу исполинской махины. Корабль дрожит от адского усилия, огромный винт с бешеной скоростью разгоняет ледяную воду и посылает тяжёлый корабль вперёд, к подвигам и славе. Не знал Костя лишь того, что знали все матросы, все радисты и все взрослые этого плавучего мирка: в утробе исполинского корабля был не только залитый кипящим маслом железный маховик, не одни лишь гигантские топки и чумазые матросы, но там, среди стальных перегородок, втиснутые в узкие ячейки четырёхэтажных нар, без света и почти без воздуха – томились три тысячи заключённых. Всех их везли туда же, куда и Костю – в бухту Нагаево, в суровый колымский край. Каждый из этих несчастных не раздумывая отдал бы половину своей жизни только за то, чтобы не плыть на этом страшном корабле, не чувствовать каждую секунду противную дрожь пола и перегородок, не дышать спёртым воздухом, изнывая от мучительной жажды и тесноты. Но никто не вступал с ними в переговоры, и уже ничего нельзя было исправить – это понимали и те, кто был внизу, и те, что ходили у них над головами. Всех этих несчастных людей Костя увидел уже на месте, когда пароход прибыл в порт назначения. Произошло это на одиннадцатый день плавания.

Раним утром, щурясь от резкого солнечного света, Костя выбрался на сырую палубу. Кинул окрест два рассеянных взгляда и замер. Пароход стоял у деревянного причала в ста метрах от берега. Разгрузка уже шла полным ходом. На берегу был образован коридор из красноармейцев с винтовками наперевес. По этому коридору едва передвигались измученные люди с опущенными головами. Одеты они были очень причудливо: кто-то был в длинном пальто с развевающимися фалдами, кто-то в гражданском костюме, а кто-то в гимнастёрках и галифе, были тут бородатые жители деревни в каких-то немыслимых зипунах, были служители церкви в чёрных рясах, были рабочие в спецовках, а один высокорослый гражданин с пышной шевелюрой шествовал в роскошном бархатном костюме лилового цвета. У каждого в руке чемодан или саквояж; поклажа эта сильно мешала при ходьбе. Вот мужчина в чёрном длиннополом пальто закачался на зыбких сходнях и уронил чемодан в воду. Сразу хотел прыгнуть за ним, но к нему бросился боец, ударил прикладом в плечо, заорал с перекосившимся лицом. Человек закрылся рукой, покорно опустил голову и пошёл по сходням дальше, а чемодан долго ещё раскачивался на волнах, ударяясь в железный борт и словно бы просясь обратно к хозяину.

Костя не знал, на что решиться. Бежать ли к сходням, чтобы поскорей попасть на берег, или стоять и ждать, когда вся эта толпа рассеется. Он догадывался, что к трапу его сейчас не подпустят. Да и страшно было приближаться к озлобленным солдатам с винтовками, не хотелось мешаться с толпой грязных, поникших людей. Но ему нужно было поскорее попасть на берег, ведь там его ждал отец! Костя поднял голову и ахнул – такая вокруг была красота. Пароход стоял в живописной бухте. Берег напоминал гигантскую подкову с далеко выдавшимися рукавами. Сразу за узкой песчаной полосой начинался густой лес, низкорослые деревья наперегонки взбегали по крутому склону до самого верха, образуя сплошной зелёный ковёр. Над всем этим уходило в глубину бездонное тёмно-синее небо. С правой стороны, из-за волнистой линии гор, ярко светило огненно-жёлтое солнце. Костя сразу отметил эту особенность солнца – насыщенный жёлтый цвет. И вода здесь была не синей, а свинцового оттенка. Всё здесь было резкое, чётко очерченное, с чистыми и сильными красками без полутонов. И воздух тоже был резкий, холодный, с каким-то острым привкусом. То ли от этого воздуха, то ли от качки, а может, от обилия впечатлений у Кости закружилась голова. Он схватился за холодные перила и зажмурился, стараясь унять слабость.

– А-а, вот ты где? – услышал он возглас и обернулся. Перед ним стоял радист. Он широко улыбался, выказывая мелкие белые зубы. Чёрная полоска усов растянулась от уха до уха. – Иди скорей на корму, тебя там катер ждёт! Отец твой прислал.

Костя опрометью бросился мимо радиста. Едва не сломав шею, слетел с крутой лестницы, сделал несколько зигзагов, затем снова лестницы и стальные перила… вихрем влетел в радиорубку, схватил свой чемоданчик и кинулся наружу. Ему казалось, что опоздай он хоть на секунду, и катер уйдёт, а он останется на этом жутком пароходе!

Но ничего такого не случилось: катер ждал не только его. В него торопливо садились красноармейцы с винтовками и уже заняли почти все места. Но Косте тоже нашлось местечко, он ловко втиснулся между бортом и капитанской рубкой. Томительное ожидание, медленное покачивание на волнах, холодное дыхание безбрежного северного моря – и вот он уже несётся прочь от мрачного высокого борта прямиком к берегу.

Дальнейшее происходило как во сне. Сильные, заботливые руки помогли Косте выбраться из раскачивающегося катера на деревянные мостки. А там его уже ждал отец! Он подхватил сына и крепко прижал к себе, так что в первую секунду Костя задохнулся и ничего не мог сообразить. Отец опустил его на доски и, отобрав чемоданчик, увлёк за собой на берег. Там их ждал странного вида автомобиль – пикап с квадратной деревянной будочкой, в которой были крошечные прямоугольные оконца. Это была служебная машина отца, и будку эту он соорудил собственными руками, о чём с гордостью поведал сыну. Они с отцом влезли внутрь этого чуда инженерной мысли, и машина не без труда стала подниматься по извилистой каменистой дороге, урча и переваливаясь, словно гусыня. Лишь теперь Костя рассмотрел своего отца. Это точно был он! И странное дело, тут, вдали от дома, он больше походил на себя, нежели когда приезжал домой среди ночи. Дома он всегда был неестественно возбуждён и невнимателен, словно чем-то озабочен. Теперь же он был спокоен, на крупном лице его лучилась улыбка, глаза смотрели внимательно, по-доброму. На нём были чёрные хромовые сапоги и новенький китель, из-под которого выглядывала гимнастёрка с расстёгнутым воротом. Косте понравилось, что отец одет по-военному. Было в этом что-то очень солидное и героическое. Не хватало только нагана. Но наган у отца имелся, Костя точно это знал. Только хранился он в сейфе, потому что это не игрушка, а кроме того, наган могут украсть враги советской власти (которых кругом полно, – он знал это из газет, да и отец об этом говорил).

А отец всё смотрел на сына, словно не веря, что тот всё же приехал к нему в такую даль. Но сын – вот он, сидит перед ним, а в руках у него тот самый чемодан, который он покупал ему четыре года назад в магазине «Детский мир».

– Ну как ты? – спросил весело. – Хорошо доехал? Не укачало на пароходе? Сильная качка была?

Костя чуть склонил голову, снисходительно улыбнулся.

– Да… было немного, – произнёс важно. – А так ничё, всё нормально. Только долго уж очень. Я со скуки чуть не помер.

Отец удовлетворённо кивнул.

– Это ты верно говоришь. Добраться сюда непросто. Но ты молодец, выдержал! Мне радисты по рации передавали. Хвалили тебя.

Костя потупился. Подумал несколько секунд и вдруг вскинул голову.

– А кем ты тут работаешь? Ты ведь здесь начальник?

Отец усмехнулся, согласно кивнул.

– Ну… да, начальник, есть такой факт.

– А кем ты командуешь?

– Я тебе уже говорил. Я радиосвязь обеспечиваю, работаю начальником Управления. Без связи, брат, теперь никуда! Тут до меня вообще никакой связи не было. До Москвы десять тысяч километров. Если обычным путём отправлять почту, так на это два месяца уйдёт. А мы здесь две радиостанции построили, одну в Нагаево, а другую на четырнадцатом километре. Теперь у нас с Москвой прямая связь, а это большое дело. Тут такие дела разворачиваются, будь здоров! Как же без связи? Постоянно что-то требуется. То продуктов завезти, то горючего, то специалистов разных. Вот я и обеспечиваю всё это…

Костя внимательно слушал этот рассказ. Отец в его глазах превращался в очень важную фигуру. И сам он уже не просто мальчик, а участник важной миссии! И теперь он будет помогать отцу, станет незаменимым и совершит что-нибудь такое, отчего все его товарищи ахнут, а учителя будут ставить его в пример. В жизни всегда есть место для подвига! Главное, хорошенько постараться, не упустить свой шанс!

Все эти мысли вихрем проносились в голове подростка. Но долго молчать ему показалось невежливым, и он снова спросил:

– А зачем две радиостанции? Наверное, это военная хитрость? Если одну станцию враги захватят, тогда мы отступим на вторую и будем оттуда передавать сообщения товарищу Сталину?

Отец согнал с лица улыбку, вдруг стал серьёзен, строго глянул на сына.

– Не говори ерунды! Никто ничего не захватит. Это первое! – Он выразительно поднял указательный палец. – А главное, радиостанций должно быть две по регламенту. Одна передающая, а другая – принимающая. Так полагается. – И, видя недоумение сына, похлопал по плечу: – Ничего, скоро сам всё узнаешь. Главное, никуда не лезь без спроса. Это тебе не Иркутск. Тут кругом военные, строгий порядок. И приехать сюда просто так нельзя.

Костя внимательно слушал отца, потом задумался, будто что-то припоминая.

– А эти люди, которые с нами на пароходе плыли, кто они?

– Какие люди?

– Ну которые на берег сходили, когда ты меня ждал. Их там много было, целая толпа.

Отец внимательно посмотрел на него.

– А тебе разве не сказали радисты?