Сокровище волхвов. Роман-фэнтези

Нерия подняла на мужа испуганные, полные слез глаза.

– Что это ребенок дьявола, вот что я должен думать! – И Мельхор стукнул кулаком по скамье, на которой сидела жена, с такой силой, что она вздрогнула. – И все эти странные видения, которых, кроме нее, никто не видит… А то, что она смогла оживить убитого камнем цыплёнка, не удивляет тебя? Вон, носится теперь по двору как ни в чем не бывало. Значит, Мэй – дитя дьявола!

– Нет, нет, этого не может быть! – запричитала женщина, всхлипывая и глотая слезы, а правой рукой механически накладывая на себя крестное знамение.

Муж схватил ее за плечи и стал трясти, точно хотел вытрясти всю душу, приговаривая:

– Говори правду, дрянь, откуда взялась эта девчонка в нашем доме?

Почувствовав, что деваться больше некуда, что, если она не расскажет правду, которую хранила восемь долгих лет от всех на свете, обезумевший муж просто ее убьет, Нерия рассказала все. Напомнив, как он уехал в город по делам как раз накануне ее родов, женщина рассказала, что роды оказались трудными, не такими, как трое предыдущих, и ей пришлось обратиться за помощью к знахарке, что жила на отшибе, в получасе ходьбы от деревни. Сын родился мертвым.

«Сын, опять сын», – с тоской думала она, отказываясь понимать, что никакого сына и нет, что в тазу под столом лежит его мертвое тельце. Она так мечтала о девочке, маминой помощнице. Но бог снова послал ей сына. Старая повитуха хлопотала рядом, бросая на нее странные взгляды.

А когда пришло осознание потери, Нерия разрыдалась в голос. Рыдания сотрясали истерзанное мукой тело и опустошали полумертвую от боли душу.

– Ты поплачь, поплачь, – успокаивала ее повитуха, – станет легче. – Но слова не помогали.

Тогда старая женщина присела на край кровати рядом с родильницей и зашептала в самое ухо, точно боялась, что кто-то посторонний услышит.

– Не плачь, милая, будет у тебя дочка, будет. Третьего дня как раз забрела в мой домик на окраине чужая женщина. Была она на сносях, вот-вот должна была родить. Ничего о себе она не рассказывала, только просила помощи. Казалось, скрывается она от кого-то. Да мало ли? Может, изменила мужу, а он ее не простил, вот и пряталась с чужим дитем под сердцем. Роды начались в ночь, я пыталась помогать, как умела, да не судьба, видать… Умерла несчастная к утру, а девочка новорожденная живой оказалась, да такой хорошенькой, просто загляденье. Куда ж мне младенец этот, старухе? Только лишние хлопоты. Думала в город отвезти, в приют для сирот отдать, а тут ты… Возьми сиротку в свою семью, вырастишь, как родную, воспитаешь.

Нерия как увидела малышку, так сразу и решила взять ее себе, а мужу ничего не рассказывать, раз сам не захотел быть рядом с женой в трудную минуту. И так сердцем к ней прикипела, что даже в мыслях чужой ее не считала.

Мельхор немного успокоился, обдумывая рассказ, а потом решил:

– От девчонки надо будет избавиться, а всем в деревне расскажем, как все было на самом деле. Может, люди и простят тебя, глупую бабу?

– Нет, нет, Мельхор! – закричала Нерия, падая на колени и хватая мужа за руки, пытаясь удержать от жестокого поступка, но он не желал ее слушать.

– Посоветуемся с отцом Абрэханом, как лучше поступить. Важно, чтобы церковь считала нас добрыми прихожанами, ну, оступившимися по незнанию. Мы люди простые, могли и ошибиться. Господь милосерден, простит, если чистосердечно признаться и раскаяться. Если церковь в лице отца Абрэхана простит, то и люди простят со временем.

Он принял решение и собрался уходить, а несчастная жена униженно валялась у его ног, заливаясь слезами, умоляя оставить девочку, не изгонять из семьи. Но Мельхор, чье сердце никогда не принимало малышку, был непреклонен.

Деревенская церковь была большой, чисто выбеленной до самого купола, с золоченым крестом. На фоне маленьких деревенских домишек и дворовых построек она смотрелась огромным флагманским кораблем, под белыми, сверкающими на солнце парусами, ведущим свой флот в небесные дали истинной веры. А колокольня храма, высокая-высокая, воткнувшая свой шпиль прямо в поднебесье, напоминала Нерии указующий перст господний, направленный туда, куда всем им, маленьким и беззащитным перед его гневом, надлежало устремлять свой взор, совершая свои мелкие людские дела.

У бедной женщины испуганно сжалось сердце и задрожали колени, когда вместе с мужем они, раскрыв высокие створчатые двери, вошли в главный неф. Пространство церкви сразу же придавило вошедших своей громадой и величием. Робко прозвучали их шаги под высокими гулкими сводами. Из алтарной части навстречу им вышел священник.

Отец Абрэхан, настоятель деревенской церкви, был стар и мудр. Он провел своих прихожан в северный придел храма, где обычно проводил крестины и отпевания, и выслушал сбивчивый рассказ Мельхора. На его спокойном лице отразилась тяжкая дума.

– М-да-а, дочь моя, – заговорил он, качая седой головой и с упреком глядя на Нерию, – а ведь ты ко мне на исповедь регулярно ходила и за столько лет так и не рассказала, даже не намекнула! Не хорошо, не хорошо!

– Простите меня, отец Абрэхан! – Нерия виновато склонила перед ним голову, покрытую темным платком.

– Не я, а Бог должен простить тебя. Ну да ладно, дело уже прошлое. Вижу, что вы оба переживаете, раскаиваетесь в содеянном. Молитесь, дети мои, и получите прощение от Господа! – Настоятель осенил склоненные в покорном поклоне головы широким, щедрым крестным знамением. – Все мы виноваты, с себя вину тоже не снимаю. Ведь именно я крестил эту девочку, ко мне она приходила на причастие. Не узнал, недоглядел… Хитер враг рода человеческого, много у него путей к нашим душам. Значит, подсунул невинное дитя в вашу семью…

– Не виновата ни в чем Мэй, отец Абрэхан! – всхлипнула Нерия, поняв направление мыслей старого священника.

– Она-то не виновата, дочь моя, в том, что дьявол избрал ее как проводника своих козней. И люди не виноваты, что не хотят становиться жертвами этих козней. Пойми, несчастная, защищая ее, ты подвергаешь опасности весь приход, старших сыновей своих!

Женщина расплакалась, ее плечи и склоненная голова вздрагивали. А Мельхор снова стал закипать от ярости, но перед настоятелем не смел даже бросить осуждающий взгляд в сторону жены.

Отец Абрэхан со скорбью смотрел на своих прихожан. Эх, люди, люди! Он с горьким сожалением понимал, что большинством людей движет не истинная вера в Бога, а страх, обычный страх. И именно страх бросает их в цепкие лапы дьявола. Из страха люди совершают предательство, идут на подлость. Трудно, очень трудно бывает удержаться и не отступить от любви и добра. Вот и эти несчастные любили свою пусть приемную, но все-таки дочь, но страх перевешивал любовь. Старик вздохнул, уже зная, как поступит. Он не был фанатиком истинной веры, но лезть на рожон, подвергая опасности своих прихожан, да и подставлять свою собственную голову под гнев вышестоящего начальства не собирался.

– Понимаю чувства твои, дочь моя, ты вырастила девочку, как родную, наравне с сыновьями дарила ей любовь и заботу материнскую. – Старый священник утешающе и заботливо положил руку на вздрагивающее в рыданиях плечо женщины. – Поэтому, выбирая из двух зол меньшее, советую увезти Мэй из нашей деревни от глаз людских подальше. А то как бы до епископа не дошли вести из наших мест. Сами знаете, что церковь с ведьмами да колдунами делает. Есть у меня на примете одна травница, знахарка, что живет на отшибе, скрытно от людей, тихо и скромно занимается собирательством трав лекарственных да изготовлением снадобий на их основе. Стара она уже становится, в помощниках нуждается. Отвезите девочку к ней, пусть живет неслышно и невидно да помогает старушке по хозяйству, может, чему полезному у нее научится. Так и рассудим! Пусть и овцы останутся целы, и волки сыты. Да никому не говорите, куда увезли девочку, а то, не ровен час, прознают да решат самосуд сотворить. Народ у нас горячий, скорый на расправу. А я молиться буду за спасение души несчастной.

Мельхор почувствовал облегчение, выслушав решение настоятеля. Все-таки мудрым и добрым человеком был их приходской священник. Не зря деревенские жители любили и уважали старика Абрэхана. Обратно из церкви он шел с высоко поднятой головой, уверенный, что проблема решилась как нельзя лучше. Нерия уже не плакала, в душе осталась одна гулкая пустота, и волна безразличия ко всему накрыла ее разум, защищая от невыносимой боли.

Глава четвертая, в которой Мэй отправляется в изгнание

Собирались ночью, тайно. Мельхор заранее отправил Тито и Тоно пасти табун на дальнем выгоне, среднего, Оскэра, отослал с каким-то поручением в соседнюю деревню к родственникам с ночевкой. Хотел было с ним и Начо отправить, но тот сказался больным и остался дома.

Мэй никак не могла взять в толк, почему она должна куда-то ехать? И почему тайно, ночью? Почему вообще нужно было уезжать из родного дома? На что отец жестко и холодно ответил:

– Потому что детям дьявола не место в нашем доме!

Мэй хотела спросить, а кто такие, эти дети дьявола, но отец бросил на нее тот самый страшный взгляд, от которого хотелось провалиться сквозь землю, и она промолчала.

Мать с красными от слез, опухшими глазами молчаливой тенью ходила по дому, собирая вещи Мэй. Она складывала сшитое её же руками платьице, нежно, ласково проводила по нему рукой, на мгновение прижимала к груди и убирала в мешок, приготовленный для детских вещичек, которых набралось в результате совсем немного.

Молчание, которым взрослые реагировали на все ее вопросы, стало пугать девочку, и она спросила:

– Мама, разве я что-то плохое сделала?

Пусть скажут, потому что Мэй, как ни старалась, не могла вспомнить за собой такого проступка, из-за которого ее можно было бы выгнать из дома. «Неужели из-за разбитой плошки?» – с ужасом думала девочка. Но и раньше бывало, что кто-то из семьи что-то ломал, бил посуду, рвал одежду, но за это ТАК никого не наказывали. Она честно старалась слушаться сурового отца, хоть и боялась его до дрожи в коленках. Почему же он с таким неумолимым выражением лица складывает ее вещи?

Вылезший из постели Начо попытался вмешаться, но натолкнулся на угрожающий взгляд отца и замолк. В доме происходило что-то страшное. Он чувствовал, как над его младшей сестренкой нависла угроза, хотел ее защитить, но вся его храбрость рассыпалась в прах о непреклонную решимость отца. И он растерянно и молча наблюдал за сборами.

Отец запряг коня, уложил вещи в телегу и расправил поводья. Мать молча примостилась сзади него. Мэй обернулась на вышедшего на крыльцо брата. Он смотрел на нее ничего не понимающими несчастными глазами.

– Никому не верь, братик, – сказала Мэй, обнимая его на прощание, – я не ведьма и не колдунья. Ведьмы, они злые, а я никому никогда зла не желала.

В глазах Начо блестели слезы. Садясь в телегу рядом с мамой, девочка увидела своего ручного цыпленка и взмолилась:

– Пожалуйста, дайте забрать с собой Пио!

Отец молча кивнул и пошел открывать ворота. Мэй схватила подросшего, уже похожего на настоящую курицу Пио и прижала к своей груди. Телега медленно тронулась, а Мэй все смотрела на тускло белеющую в темноте фигуру брата, застывшего на крыльце с поднятой в прощальном жесте рукой.

По деревне ехали медленным шагом, чтобы в предрассветном тумане не разбудить никого неуместным скрипом колеса или стуком копыт. Мэй смотрела по сторонам, и ей казалось, что смутные тени домов смотрят на нее угрюмо и осуждающе. Они, как воры, покидали место преступления тайно, ночью. Но какое преступление она совершила? Так никто и не объяснил.

После того как миновали церковь, Мельхор пустил коня резвее. Ехать было не близко, а торопиться стоило. Под мерное покачивание телеги девочка задремала и, свернувшись калачиком на подстилке из ароматного сена, прижав к себе притихшую птичку, заснула.

Проснулась она, когда солнце уже вовсю сияло на небосводе, разгоняя теплыми лучами последние хлопья утреннего тумана. Вокруг путников расстилались незнакомые леса и поля. Переехали небольшую речку по скрипучему мостику, миновали овраг и остановились перед маленьким беленым домиком в два окна под соломенной крышей. На крыльцо вышла пожилая женщина и уставилась на незваных гостей, закрывая глаза от слепящего солнца сложенной козырьком ладонью.

Мельхор остановил коня, слез с телеги и подошел к хозяйке дома, вежливо поздоровавшись, вынул из-за пазухи и протянул ей письмо от отца Абрэхана. Женщина с удивлением развернула письмо и дальнозорко вытянула руку, читая неразборчивый почерк священника.

– Что скажете, тетушка Сэлуд? – спросил Мельхор, когда та дочитала письмо.

Пожилая знахарка с интересом посмотрела на него, на Нерию и на притихшую возле матери девочку.

– А что я могу сказать? Отец Абрэхан просит приютить у себя девочку и позаботиться о ней. Я очень уважаю отца Абрэхана, поэтому выполню любую его просьбу. Проходите в дом, – предложила она, распахивая перед гостями дверь.

Но Мельхор отказался. Ему было тягостно это прощание и хотелось поскорее избавиться от неприятного чувства, тяжелым, вязким комом осевшим в глубине души. Он достал из телеги вещи Мэй, сложил их на крыльце, поставил возле мешка с вещами саму девочку и снова взялся за поводья. Но тут с телеги соскочила Нерия и бросилась к дочери со слезами. Она тискала и тискала ее в объятиях, целовала заплаканное личико и шептала:

– Прости, прости меня, доченька! Я так перед тобой виновата! Прости и знай, я тебя все равно люблю и любить буду до последнего вздоха!

– Нерия! – окрикнул ее муж недовольным голосом, и она спохватилась, отстранила от себя девочку, утерла слезы и побежала за медленно тронувшейся с места телегой, вскочив в нее уже на ходу.

Мэй, еще не знавшая смысла слова «навсегда», с грустью смотрела вслед тем, кого она считала своими родителями. Но пожилая тетенька, которую отец назвал тетушкой Сэлуд, по-доброму улыбнулась и сказала, погладив девочку по голове:

– Ничего, дитя мое, все образуется. Пойдем в дом, покормлю тебя. Ты, наверное, проголодалась с дороги?

И Мэй, прижимая к груди Пио, вошла в дом, в котором теперь ей предстояло жить.

Глава пятая, в которой Мэй обретает новый дом

Жизнь в доме тетушки Сэлуд текла неторопливо и спокойно. В сезон сбора трав наставница поднимала Мэй до рассвета, и они шли в поля, в луга, на болота, утопая в тяжелых от росы травах, чтобы с первыми лучами солнца начать собирать в заранее подготовленные мешки стебли и листья, соцветия или бутоны, накопившие к этому волшебному часу больше всего той таинственной силы, что в скором времени перейдет в отвары и настойки, припарки и порошки, и будет возвращать здоровье страждущим, поднимать с постели недужных и хворых.

Мэй нравилось слушать наставления тетушки Сэлуд, которая в подробностях рассказывала о целебных свойствах трав, о способах их заготовки, о том, какими травками какие болезни можно лечить. К удивлению самой наставницы, женщины строгой, но доброжелательной, ее новая воспитанница оказалась восприимчивой к знаниям, любознательной и усидчивой ученицей. Она легко запоминала названия трав, какие части растения используются лекарями, в какое время года и время суток их нужно заготавливать, как сушить, как настаивать или отваривать… Все новые знания легко проникали в ее золотоволосую головку и оседали там навсегда. А маленькие ловкие ручки без устали рвали, резали, мяли, терли, сушили, варили, смешивали под внимательным и требовательным взглядом наставницы.

Мэй без особых просьб со стороны хозяйки помогала ей по дому, занимаясь с удовольствием домашним хозяйством, помогая на кухне и во дворе. Тетушка Сэлуд не ругала ее, не наказывала (да и, честно сказать, не за что было!), и девочка быстро привязалась к ней, смирившись со своей новой, такой одинокой жизнью.

Отторгнутая родным домом как инородное тело, Мэй погрузилась в кокон своего одиночества, замкнулась в себе, стала молчаливой и задумчивой. Все свободное время, когда тетушка Сэлуд отпускала ее погулять, она проводила в лесу, разговаривая с высокими деревьями, валяясь на мягком ковре мха, слушая, что нашептывают ей шумливые кроны. Птицы щебетали ей все лесные сплетни, белки щедро угощали орехами, роняя их прямо с ветвей высоких сосен, ежи устраивались в ногах и, высунув остренькие черные носики из тугих колючих клубков игольчатых тел, терпеливо выслушивали ее маленькие детские тайны.

Часто девочка уходила на берег неширокой речки, что уютно журчала недалеко от дома, усаживалась на большой, круглый, нагретый солнцем камень и, опустив в прозрачную прохладную глубину руку, смотрела, как проплывают мимо юркие стайки маленьких серебристых рыбок, как расчесывает быстрое течение длинные зеленые пряди водяной травы, похожей на русалочьи волосы, как мелькают на песчаном дне пятна солнечных зайчиков. И лес, и речка принимали ее, считали своей, медленно заживляя душевные раны.

А может, она и вправду колдунья, раз чувствует такое родство с лесом, с лугами и оврагами, с болотами и реками? Люди ее не принимают, а лес принял… Она была другой, не такой, как все. Наверное, хуже других, если самые близкие люди отказались от нее. Но она была! Это Бог создал ее такой странной, непохожей на других, значит, в этом был какой-то смысл. Значит, надо было взять из своей странности и непохожести самое доброе и обратить его на помощь тем, кто в этом нуждается, тем, кто населял этот большой добрый лес.

Долгими зимними вечерами, когда за окном сгущалась тьма, а злой студеный ветер раскачивал голые ветви деревьев в лесу, наставница и ученица усаживались возле горящего очага с рукоделием, и тетушка Сэлуд начинала рассказывать сказки. А сказок она знала так много, что хватило бы на много, много зимних вечеров, да и не на одну зиму. Мэй слушала с замиранием сердца истории про злых и добрых волшебников, про гномов и русалок, про несметные сокровища и заколдованные замки. Воображение легко подхватывало и уносило девочку в страну грёз, а тетушка Сэлуд с улыбкой наблюдала за ней, мерно позвякивая железными спицами в руках.

Мирное течение времени нарушил один странный случай, заставивший старую знахарку внимательнее присмотреться к своей воспитаннице. Однажды ранней осенью, когда листья на деревьях уже начали желтеть, но еще крепко держались за свои ветки, Мэй задержалась в лесу. Тетушка Сэлуд уже начала беспокоиться, все чаще выглядывая в окно в сгущающиеся сиреневые сумерки. Девочки все не было. «И где пропадает эта непослушная девчонка?» – думала старушка, стараясь скрыть под маской возмущения разрастающуюся в душе тревогу. Да мало ли что может случиться с ребенком в диком лесу? Вдруг упала и ногу подвернула? И теперь лежит где-то между коряг и обломанных веток и плачет от страха и бессилия… Или на нее напали волки? Этим лесным разбойникам что быстроногий заяц, что беззащитный ребенок – все одно: пища!

Беспокойно ходя из угла в угол и ломая голову, что же делать (сразу идти на поиски в темный лес или еще подождать), старая знахарка вдруг услышала, как кто-то завозился в сарае. Она выскочила во двор, готовая разразиться нравоучительной тирадой, но, подойдя к открытой двери, сдержала себя, промолчала. В уголке за граблями и лопатами сидела Мэй и нашептывала непонятные слова, держа что-то маленькое в кулачке и поглаживая это что-то пальцами. В темноте тетушка Сэлуд не смогла рассмотреть, что именно держала в руках Мэй. Переполненная любопытством, так и не выдав своего присутствия, старушка тихо ушла в дом.

Отправив Мэй на следующее утро полоскать белье на речку, тетушка Сэлуд вернулась в сарай и тихонько отодвинула черенок лопаты. На полу в старой плетеной корзинке лежала маленькая птичка со сломанным крылышком. Серовато-коричневые перышки топорщились на ее спинке, часть длинных перьев в раненом крыле была вырвана. Видать, какой-то лесной хищник пытался поймать бедняжку! Круглые глазки-бусинки испуганно посмотрели на вошедшую женщину. Зачем девочка притащила покалеченную птаху домой? Ведь не выживет птаха, и так ясно. Тетушка Сэлуд вздохнула, пожалев несчастную. Но насторожило ее то, что Мэй ни слова ей не сказала.

Старая знахарка стала заходить в сарай каждый день, отправляя Мэй с поручениями, навещая птичку. Каково же было ее удивление, когда на пятый день она заметила, что крыло у птицы срослось! Не может такого быть!.. Но вот же, серая пичуга бодро крутит головкой, чирикает маленьким клювиком и шевелит почти здоровым крылышком! На следующий день из окна дома тетушка Сэлуд наблюдала, как ее подопечная с улыбкой на губах, что-то пошептав на прощание, выпустила птицу в небо. И та полетела, радостно размахивая здоровыми крыльями, покружила над своей спасительницей, прощаясь, и улетела в лес.

Зимой настал черед зайца со сломанной лапкой, попавшего в охотничий капкан, терпеть странные манипуляции своей маленькой спасительницы. Тетушка Сэлуд тайно наблюдала, как гладит девочка несчастную зверушку, шепчет ей ласковые слова и лапка на глазах срастается. Как ей это удается? Удивлялась и ломала голову знахарка. Но напрямую с расспросами обратиться не решалась. Уж очень пугливой и осторожной была ее воспитанница.

Долго тетушка Сэлуд подбиралась к Мэй со своими расспросами окольными путями, пытаясь выяснить, как той удается лечить животных руками? Девочка отмалчивалась, помня наставления Мельхора, но наставница была ласкова и терпелива. И однажды девочка ей поведала, что сама не знает, как ей это удается. Просто она жалеет больную зверушку, гладит ее, а кончики пальцев начинает покалывать, словно тонкими иголочками, потом что-то теплое и невидимое начинает перетекать из ее рук в поврежденное крылышко или сломанную лапку. И те заживают прямо на глазах! И про свои странные видения рассказала Мэй, горько пожаловавшись, что из-за них ее посчитали ведьмой.

Тетушка Сэлуд после этих рассказов не стала испуганно креститься и отсаживаться подальше от странного ребенка, но посмотрела на нее каким-то необычным взглядом, словно в голове ее возникла и стала набирать силу тайная мысль.

Прошло две зимы и три лета с тех пор, как Мэй впервые переступила порог дома тетушки Сэлуд. Каждую осень, когда заканчивался сезон сбора трав, травница отправлялась в город продавать свой нехитрый, но ценный товар, выручая за него деньги, необходимые для жизни. В этот раз она взяла с собой Мэй, чтобы унести побольше мешков и мешочков с сухими травами.

Город поразил Мэй огромным скопищем людей. Как муравейник кишит трудолюбивыми муравьями, так и в городе несметное количество людей сновало по улицам и площадям с радостными или сердитыми лицами, ругающихся или смеющихся, верхом на лошадях, в повозках, или пешком, людей, одетых бедно или богато, в холстину или в бархат, взрослых, старых, молодых… Дети, ровесники Мэй, стайками носились по улицам с веселыми криками и смехом, расталкивая зазевавшихся прохожих.

А какие дома были в городе! Каменные, в несколько этажей, с высокими стрельчатыми окнами. Но такие дома в основном располагались в центре города, поближе к королевскому дворцу, что возвышался на холме, утопая в зелени королевского сада. По окраинам теснились маленькие, бедные домишки, чем-то неуловимо похожие на их с тетушкой Сэлуд дом в лесу или домики в деревне, где выросла Мэй. Город оглушал шумом толпы, грохотом повозок по мощенным булыжником улицам, топотом копыт, звоном церковных колоколов.

С трудом пробравшись сквозь толпу людей на рыночной площади, путницы, прижимая к себе мешки с ценным товаром, свернули на боковую улочку, прошли пару кварталов, миновав большой красивый собор, и остановились возле двухэтажного серого дома с вывеской над входной дверью. На вывеске была нарисована искусным мастером золотая чаша, которую обвивает своим гибким телом змея. Фу, Мэй не любила змей! Ничего хорошего эта вывеска не предвещала.

Тетушка Сэлуд постучала в дверь, и спустя минуту ей открыл худенький подросток с испуганными глазами.

– Господин Беренгар дома? – поинтересовалась травница.

Мальчик кивнул и отстранился от двери, пропуская гостей в дом. А дом был богатым, на неопытный взгляд Мэй. Пока ожидали в прихожей хозяина, девочка не удержалась и с любопытством заглянула в ближайшую от двери комнату. Просторная, с красивой резной мебелью, с бархатными занавесями на высоких больших окнах, с ковром на полу!

Но вышедший встречать гостей плотный пожилой господин с маленькими хитрыми глазками не повел их в эту комнату, а проводил в кухню, где у стены на плите в больших горшках и на сковороде что-то шипело и шкворчало, распространяя аппетитные запахи по всей кухне.

Тетушка Сэлуд разложила на большом обеденном столе свои травы, а господин Беренгар, лекарь и основной покупатель ее товара, с довольной улыбкой перебирал круглыми, короткопалыми, холеными ручками пакеты и пакетики, мешки и мешочки с лекарственными растениями. Приняв товар, он распорядился накормить гостей, а сам отправился за деньгами.

После сытного обеда хозяин вручил травнице небольшой мешочек с серебром, с блеском в маленьких хитрых глазках наблюдая, как та удовлетворенно взвешивает в ладони заработок.