Наследник герцога

– Я пришла не за чем, а за кем, – ответила она лукаво, вставая с его колен; при этом правая пола шёлкового синего халата Эдмона соскользнула, высоко обнажая его ногу. Искусительница поняла, что на нём, кроме халата, ничего не надето. – И ещё… – она замерла, остановив взгляд на его глазах, – я хочу, чтобы ты был моей моделью для эскизов. Или ты не хочешь?

– Я не сказал «нет»… – несколько безразлично ответил он, в данную минуту слабо отдавая себе отчёт в том, что от него требуется. Ему не хотелось сейчас думать. Все его мысли были переломлены надвое.

– Отлично, – она двусмысленно улыбнулась, зажгла лампу и села напротив на стул. Сперва она рисовала его так, как он сидел, потом попросила поменять позу и так несколько раз. Как ни крути, а сказать, что девушка просто талантлива – всё равно что не сказать ничего, так как наброски были восхитительны. Ведь она была лучшей в своём классе, как и Эдмон. И трудно ответить наверняка, чего в ней больше: достоинств или недостатков.

– Ну, вот, – произнесла она, закончив его портрет. – Осталось только одно…

Она остановилась. Сейчас даже её прямолинейности не хватало, чтобы произнести вслух то, что она хотела.

– Что именно? – теперь Эдмон, сидевший всё это время почти безмолвно и уткнув свой взгляд в самый незначительный предмет в комнате, вопросительно взглянул на неё. – Я жду… ты прекрасно знаешь, что я сделаю всё, о чём ты меня попросишь.

– Боюсь, ты не сделаешь этого для меня…

– Ты так думаешь? – он встал с кресла и сделал пару шагов в сторону. – Садись на моё место. – Элоиза сделала, как он велел. Ей стало ясно, что он просто угадал её просьбу. Тем временем он встал спиною к ней на небольшом расстоянии.

– Мне… может, выйти? – тут её непосредственная прямолинейность достигла своего предела. Она стала сомневаться в себе настолько, насколько Эдмон отчего-то стал чувствовать себя уверенней.

– Нет нужды, – засмеялся он, развязал пояс, и халат лёгкой волною слетел на пол к его ногам, обнажая удивительно стройное юное тело.

Элоиза потеряла дар речи. Она никак этого не ожидала.

– Ты была так смела в своих мыслях, когда с моей ноги соскользнул халат… – оказывается, что несмотря на своё внешнее спокойствие и кажущееся безразличие, он полностью читал её мысли. Так вот как он угадал её желание! Но это было не гадание на лепестках ромашки, а простое внимание к жестам, мелочам и мимолётному выражению глаз.

Не разворачиваясь, он живописно сел боком на полу, опершись одной рукой о паркет и развернул голову к Элоизе, которая ощущала, как с каждой минутой всё больше и больше дрожат её руки. Одно дело рисовать античных богов, сделанных из гипса, на практических занятиях, а совсем другое – божественно привлекательного реального человека, к которому кроме всего прочего испытываешь самые нежные чувства.

– Ты не рисуешь? Почему?

– Я… я не могу… – дрожал теперь её голос.

– Я сделал не то, что ты хотела?

– Нет… то есть… ты сделал всё так.

– Тогда что тебя смущает?

Собрав все силы, она взяла в руки карандаш и стала рисовать, заставляя себя не думать о тех нескольких шагах, отделявших от предмета желаний. Эдмон сидел, в этот раз глядя на свою художницу; ей и без того стоило немалых усилий просто находиться рядом с ним, а ещё этот взгляд! Лучше бы ей ослепнуть, только бы не видеть его. Подсохшие волосы юного герцога волнистым шелком ниспадали ему на плечи и спину, и на них лепестками ложились отблески луны, пробившейся через щель в шторах. На его матовую бледную кожу падал свет от лампы, играя бликами, когда фитиль, слегка колыхался от дуновения ветра, врывавшегося в приоткрытое окно. Вокруг него царила атмосфера сродни той, когда стоишь под деревом акации, с которой осыпаются дождем цветки с их пьянящим ароматом, дарующим сладкое забвение. Именно так и чувствовала себя девушка.

– Я закончила… – тихо произнесла она спустя несколько минут.

– Рисуем дальше? – улыбнувшись, спросил он, всё так же сидя к ней спиною и обхватив свои колени руками. Его голова была повёрнута к Элоизе, а его взгляд остался таким же – читающим мысли и бродящим по чужой душе.

Когда она закончила второй эскиз, он сел на кровать и сказал, опустив голову и протягивая ей навстречу руку:

– Иди ко мне… Мне так холодно…

Элоиза подошла к нему сзади, накинула на него халат, подняв с пола, и обняла Эдмона за плечи. Он запрокинул свою голову ей на плечо и снова посмотрел, как тогда.

– Вот думаю, – продолжил он, играя её тоненькими пальчиками, – какую награду мне у вас попросить, юная леди, за свою работу моделью? А? – он улыбнулся и подмигнул ей.

– Поцелуй принцессы вас устроит, сударь? – возвращаясь в своё прежнее настроение, подыграла она.

– А как долго принцесса останется со мною?

– Сколь угодно долго, сударь.

– Тогда… смею предположить, что поцелуй будет долгим… да?

– Да…

* * *

Эдмон проснулся рано. Он открыл глаза и попытался вспомнить всё, что произошло вчера поздним вечером. Элоиза… наброски, а он её модель… Сейчас в комнате было пусто и тихо, только часы мерно тикали на стене у окна да птицы щебетали, сидя на ветке дерева, которое росло почти около клумбы. Элоизы не было. Лишь незакрытое на щеколду окно свидетельствовало о том, что она незаметно ушла ещё глубокой ночью. А может, её вообще не было? И ему это приснилось? Последним, что он помнил, был долгий поцелуй и тёплые объятия девушки… и всё. Больше онничего не мог вспомнить.

В комнату постучали, перебив его мысли. Он вылез из-под одеяла, накинув на себя халат, и открыл дверь. Прислуга принесла завтрак. Он поблагодарил и вернулся с подносом обратно в комнату. Подойдя к столу, он обнаружил ещё один набросок, вероятно, сделанный цветными мелками тогда, когда он спал, потому что он его не помнил: он вполоборота лежал на постели из красных роз. Внизу было написано несколько строк: «Ты был так прекрасен, что я не удержалась. Надеюсь, тебе понравится. Я люблю тебя… Элоиза.»

Он улыбнулся – всё-таки это был не сон – и положил рисунок обратно на стол, абсолютно не беспокоясь о том, что его могут увидеть; навряд ли сегодня кто-то зайдёт к нему в комнату. В этот миг над ним властвовала беспечность, и он не хотел думать о чём-то, грозящем ему неприятностями.

Он быстро поел, оделся, собрав всё необходимое к уроку, и пошёл в здание, где проходили занятия. В это время в классе было всего несколько человек. Одни разговаривали между собою, другие что-то рисовали. Милле тоже был в классе. Движением головы он позвал Эдмона к себе. Пока он шёл, тысячи предположений роились в голове юного герцога, вплоть до того, что Милле уже обо всём знает и сейчас ему устроят скандал. Но скандала не было. Милле, даже когда хотел выругать кого-то, оставался спокоен и невозмутим, а его замечания звучали холодно и неторопливо безо всякого крика. Кроме того, он не хуже Эдмона читал по глазам и подмечал малейшие движения, как истинный учитель фехтования. А ввиду его опыта и возраста, скрыть свои чувства ему был о намного проще.

– Как спалось этой ночью? – спросил он. Взгляд его словно пронизывал всё сознание молодого человека.

Эдмон сглотнул.

– Хорошо…

– Вы, вероятно, меня не слушали вчера, молодой человек, – Эдмон понял, что Милле о чём-то догадывается.

– Я…

– Вы сегодня будете наказаны, – произнёс он немного громче. Несколько присутствующих в аудитории оглянулись. Им стало интересно, за что наказывают самого одарённого художника в их классе. Все уже видели работу Эдмона, висевшую здесь же, на стене, у выхода, в качестве работы для примера. Те, кто обратил внимание на замечание Милле, были в недоумении. Их любопытство брало верх над необходимостью не вмешиваться в чужие дела.

Тяжёлое молчание овладело Эдмоном. Но это длилось всего минуту, ибо если рассуждать логически, то кроме Милле, никто не знал, о чём идет речь. Эдмон поклонился и занял своё место. Молодой герцог угадал: никто ничего не понял, но каждый хотел бы знать, почему совершенно новенькому ученику устраивают взбучку без видимых на то причин.

Юноша был замкнут во время занятий; пока никто не решался подойти к нему и напрямую поинтересоваться его проблемой. Некоторые иногда поворачивали к нему голову, словно для проверки, как тот себя ведёт, но были удивлены абсолютным спокойствием и невозмутимостью. Когда урок подошёл к концу, все стали расходиться, не упуская шанса взглянуть в сторону мольберта лучшего ученика в классе.

Четыре человека стояли позади Эдмона и любовались натюрмортом, выполненным в графическом стиле настолько идеально, что подобное смог бы создать лишь профессионал с большим опытом в живописи. Подошёл Милле.

– Неплохо, – жестко произнёс он, – но хуже, чем вчера.

Ученики переглянулись. Если это было оценено маэстро, как «неплохо», то что же нужно сделать, чтобы сделать работу хотя бы на уровень выше? Многие растерялись. Потому что даже сейчас для большинства из них достичь уровня Эдмона было несбыточной мечтою.

Желая разогнать любопытную толпу, Милле сказал:

– Так, все могут идти на получасовой отдых и на обед. Всех жду здесь через час.

Несмотря на огромное желание узнать, что вызвало недовольство уважаемого всеми учителя, соученикам Эдмона пришлось покинуть аудиторию и выйти во двор.

– Итак, – продолжил Милле и стал прохаживаться взад и вперёд, заложив руки за спину; Эдмон встал в знак уважения, – в качестве сегодняшнего наказания вы ещё на четыре часа останетесь в этой аудитории после того, как все уйдут. О задании я расскажу после. Вы свободны, молодой человек.

– Хорошо, – только и ответил Эдмон. Наверное, этот ответ прозвучал бы в любом случае, независимо от слов Милле. А четыре часа в классе означало лишь то, что Эдмон вернётся в свою комнату не раньше восьми вечера, когда на улице будет достаточно темно. Ведь на дворе был конец августа и дни уже были коротки.

Несмотря не внешнюю строгость, Милле на самом деле просто уже не знал, что делать. У него не было возможности держать молодого человека постоянно около себя, но и следить за ним стало необходимостью. Применив подобные меры, он, по крайней мере, будет видеть сына Антонио перед собою лишние четыре часа, а это значило, что произойдёт меньше глупостей, Эдмон больше устанет, и ему придётся просто прийти, поужинать и лечь спать.

Луи всё чётче видел разницу между Антонио и его сыном: отец Эдмона мог сказать всё в лицо, он был в юности резок и прямолинеен, вспыльчив и непослушен; он всё делал так, как хотел, а не как хотели другие, – он никому никогда не подчинялся. Хотя, с одной стороны, это было правильно. В этом плане Эдмон был полнейшей противоположностью своему отцу, во всяком случае сейчас: спокойный и покорный, он никогда не перечил. Милле даже было как-то не по себе по той простой причине, что как бы он ни разговаривал с юношей, как бы ни был зол и расстроен, тот всегда всё беспрекословно выполнял. Он даже ужасался от одной мысли, что если бы ему взбрело в голову приказать юноше броситься со скалы – тот в данный момент и это бы сделал, даже не спросив, для чего его посылают на верную смерть. Его безразличная уравновешенность просто поражала. И если Антонио, потеряв любимого человека, начинал всё громить и разносить в пух и прах, ввиду своей импульсивности, то его юный сын внешне со всем примирялся, но только внешне. Он терпел до тех пор, пока кто-то жестоко не пытался вскрыть его самые ужасные душевные раны. До этих пор он молчал. Молчал и терпел. Этому качеству можно было позавидовать.

Юноша вышел во двор. Его вдруг кто-то окликнул. Он оглянулся. К нему, отделившись от группы учеников, подбежал его товарищ по учебе, Джоэль Гордон. Эдмон не был с ним хорошо знаком, но, по всей видимости, Джоэль хотел стать другом де Гарнье, причём совершенно искренне и безо всяких выгод, которые он мог бы извлечь из знакомства с лучшим художником класса.

– Эдмон, извини, если сую нос не в своё дело, но если не секрет, за что тебя так недолюбливает господин Милле? Я не могу найти логику: ты в несколько раз лучше рисуешь, чем самый талантливый из нас, но даже самого худшего так не наказывают, как тебя… За что? Я не понимаю, это выглядит дико…

Эдмон улыбнулся в ответ, понимая всю искренность слов Джоэля, и ответил:

– Ему виднее, за что меня наказывать. Я действительно перед ним провинился…

– Жаль…

– Но я же сам виноват.

– Кстати, я тоже учился в школе Св. Павла в Лондоне. И я не удивляюсь, что ты и тут лучший. Даже там о тебе ходили легенды, – восторженно продолжал Джоэль.

– Какая ерунда, Джоэль, я особо по этому поводу не испытываю гордости. Я обычный и ничем не примечательный человек…

– Позволь с тобою не согласиться, поверь, что на той стене, где висит твоя первая академическая работа, нет работ первокурсников. Ты первый. Хотя бы это ты должен принять, как факт.

– Я рисую хорошо, как ученик, но не более того. Вершины мастерства я пока не достиг.

– Тогда я о себе промолчу, – с улыбкой сказал Джоэль. – Эдмон, а у тебя ещё есть рисунки? Я мог бы на них взглянуть, если конечно ты разрешишь. Мне так интересно, что рисуют люди не на занятиях. На уроках мы все рисуем одно и то же. Это несколько скучновато. Двадцать работ совершенно идентичных, несмотря на уровень исполнения.

– Есть конечно, можешь сейчас зайти ко мне, я тебе их покажу. У меня целая папка.

– Было бы замечательно!

Когда они были уже в комнате, Эдмон попросил гостя подождать, а сам стал искать в шкафу свои старые работы. Джоэль случайно подошёл к столу и увидел рисунок Элоизы, наполовину прикрытый книгами и тетрадями. Он осторожно немного сдвинул мешавшие предметы и взглянул на эскиз, изображавший обнаженного спящего юношу, лежащего вполоборота на постели из красных роз. «Ничего себе…, – подумал Гордон, – это же…» Единственное, что он не разглядел, – подпись, так как она была внизу и скрыта под уголком тетради.

– Ну, вот и они, – сказал Эдмон, возвращаясь; Джоэль вздрогнул от неожиданности.

– А… спасибо, – принимая из рук папку, ответил тот. – Эдмон, можно нескромный вопрос?

Тот лишь вопросительно посмотрел на него.

– Да… – наконец ответил он.

– Я случайно заметил рисунок на столе… это ведь… ты на нём изображен, ведь так?

– Да, – безо всякого смущения ответил Эдмон, – а что? Плохо нарисовано?

Он вёл себя так, словно ни о чём особенном не говорил, как о самых обыденных вещах.

– Нет, рисунок превосходный… просто…

– …просто это именно та причина, по которой меня и наказывает Милле, – с двусмысленной улыбкой закончил Эдмон.

– Из-за простого рисунка? Но это же такая ерунда! – в сердцах воскликнул Гордон.

– Даже если это рисовала девушка? – лукаво спросил хозяин комнаты.

– Она могла построить фигуру, основываясь на законах анатомии, – парировал Джоэль.

– Даже если это рисовалось с натуры?

На сей раз отбивать удары было нечем.

– Ты шутишь? – удивленно спросил Гордон.

– Нет, я сейчас абсолютно прямолинеен…

Джоэль задумался на мгновение. Если взять во внимание тот факт, что Эдмон не только богат и титулован, да ещё и имеет прекрасные внешние данные, то удивляться в целом было и нечему. В этом плане Джоэль был более демократичен, чем Милле, за что ему нужно отдать должное. Придя к выводу, что Милле зря тиранит Эдмона, он ответил:

– Знаешь, я всё равно считаю, что он неправ.

– Милле?

– Именно он.

– Я не хочу вдаваться в подробности, но он просто боится, что станет свидетелем моего духовного падения…

– Из-за таких рисунков???

– Ну… возможно не только из-за таких рисунков.

Эдмон точно знал, о чём говорил, но Джоэль трактовал это для себя иначе, так как фраза была настолько двусмысленна, а Эдмон постоянно оставлял недомолвки в своих речах. Так что вытягивать смысл из его последней фразы можно было бесконечно.

– Ладно, оставим эту ерунду, – усаживаясь на стул и открывая папку, сказал Джоэль.

Эдмон лишь слегка улыбнулся.

Джоэль перебирал лист за листом, и перед его глазами мелькали прекрасные наброски, сделанные Эдмоном в Эворе, виды Лондона, портреты каких-то людей. Но больше всего было эскизов, изображавших одну и ту же девушку. Джоэль так же заметил, что хозяин комнаты помрачнел, как только увидел эти портреты. И он почувствовал, что лучше о них не спрашивать.

– Я ещё немного рисовал маслом, но все работы остались дома – везти их сюда не было смысла, – вдруг сказал Эдмон.

– Насколько мне известно, после графики у нас будет техника акварели, а потом и рисование маслом. И каждый раз будем начинать с натюрмортов и заканчивать гипсовыми фигурами, а в самом конце – с натуры.

– И кто же будет выступать в качестве модели? – поинтересовался Эдмон.

– Старшие ученики говорят, что Милле в основном берёт кого-то из группы, кого он может позволить себе освободить от практического занятия. Боюсь, что этим человеком будешь ты, – шутливо закончил Джоэль.

– Почему я?

– Думаю, что к тому времени ты самого Милле превзойдёшь по мастерству, если будешь двигаться в таком же темпе. И у тебя отпадёт необходимость присутствовать на занятиях вообще.

– А если я разленюсь и стану самым худшим учеником в группе? Что тогда? – вдруг сказал Эдмон.

– До этого времени мы все вылетим из колледжа! – шутливо ответил Джоэль, засмеявшись.

– Знаешь, – продолжал Эдмон, – ты мне напоминаешь одного моего друга по учёбе из Лондона, Сэмюеля Чарлстоуна. Ты случаем ему родственником не приходишься?

– К сожалению, нет, а где он сейчас?

– Убежал из школы, и я предполагаю, что он сейчас работает юнгой на корабле своего дяди, а в будущем, я так думаю, он станет и капитаном. Главное, захотеть, и всё будет так, как ты задумал.

– О, Боже, – вдруг воскликнул Джоэль, что-то вспомнив. – У нас осталось всего двадцать минут до начала занятий. А мы ещё не обедали… Я четыре часа не выдержу без еды.

– А мне в таком случае сегодня уготовано восемь часов без всякой пищи… – отозвался Эдмон.

– Почему восемь? – удивился Гордон.

– Я наказан, ты не забыл? Милле в качестве наказания дал мне дополнительных четыре часа занятий.

– Ужас какой…

– Да мне всё равно… если честно, – безразлично ответил Эдмон.

Джоэль был в лёгком ступоре. Эдмон показался ему таким простым в общении человеком, честным и серьёзным, что придирки учителя стали ему ещё более непонятны. Он принёс свой поднос с обедом в комнату Эдмона, и молодые люди в скором темпе пообедали вместе и поспешили обратно в аудиторию.

– О том эскизе на столе лучше не распространяться… – тихо попросил Эдмон, когда они входили в аудиторию.

– Да я и так не дурак, всё понял, – подмигнув, ответил Джоэль.

Эдмон только улыбнулся в знак благодарности.

Девятнадцать человек честно дождались окончания занятий и ровно в четыре вечера разошлись по своим комнатам. Предпоследним выходил Джоэль; проходя мимо мольберта Эдмона, он сказал:

– Удачи!

– Спасибо… – только и успел ответить Эдмон, как подошёл Милле.

– Ну, как? Вы готовы?

– Конечно, учитель, – безропотно проговорил Эдмон.

Другого ответа Милле и не ожидал.

Милле создавал композиции из разных предметов, а Эдмону приходилось рисовать натюрморт за натюрмортом.

Под конец он так устал, что у него дрожали руки. Ему даже начало казаться, что столь любимое занятие, как рисование, начинает его раздражать и вызывать ненависть.

На самом деле Милле было очень жаль Эдмона, и каждую минуту он повторял в своём сознании, словно оправдывая свои действия: «Так надо…»

– На сегодня достаточно, – наконец произнёс он, когда на часах в классной комнате стрелки показали пятнадцать минут девятого. – На сегодня вы свободны.

– Спасибо, господин учитель…

Это была вторая фраза, сказанная Эдмоном за всё это время.

– Господи!.. – взмолился маэстро, когда сюртук Эдмона мелькнул в дверях здания, где находилась его комната. – Я уже думаю, не совершаю ли ошибку…

Тем временем Эдмон открыл свою комнату, каким-то чудом умудрился зажечь лампу у входа и, едва сделав всего четыре шага, упал от слабости прямо посреди комнаты. Жутко болели пальцы рук, он чувствовал каждый сустав, который отдавал тупой болью. Его словно побили: спина и ноги от долгого сидения на месте изнывали настолько, что сейчас встать и сесть в кресло, стоявшее в полуметре от него, было недостижимой целью. Удивительно, что ему удалось добраться до комнаты, да и отсутствие необходимости подниматься на второй этаж тоже сыграло свою положительную роль. Эдмон лежал и в ступоре смотрел на свои дрожащие руки. Он настолько оцепенел, что даже не услышал, как окно открылось, и в комнату, едва преодолев подоконник, пробралась, как ангел ночи, Элоиза.

– Боже мой! – воскликнула она, бросаясь к Эдмону, – что случилось?! Я была здесь уже два раза, но тебя не было.

Она опустилась рядом с ним и положила его голову себе на коленки.

– Что с тобою сделали? – чуть не плакала она, обнимая его и целуя лицо. Она взяла его руку и тут заметила, как странно дрожали тонкие пальцы юноши. – Что с твоими руками?! Кто это сделал? Эдмон, ответь мне, пожалуйста!

– Меня только что отпустили с практического занятия… – очень тихо произнёс он.

– Как? – удивилась она. – На каком основании? Что они себе позволяют!

– Да какая разница… – столь же безразлично, сколь Элоиза была в раздражении от случившегося, ответил Эдмон, прижимаясь к девушке и глядя в пустоту комнаты.

Она взяла его ладони и прижала к своим щекам. Она поняла, что Эдмона наказали из-за неё. Дополнительные часы занятий никому никогда просто так не давали, разве что кто-то из учеников сам просил у преподавателей о подобном. И насколько ей было известно, Эдмон подобного не делал.

– Элоиза… я хочу у тебя спросить кое о чём… когда ты успела нарисовать тот рисунок, что лежит на столе?..

– Ты так слаб, тебе нужно отдохнуть, а ты утруждаешь себя, спрашивая о подобной чепухе…

– И всё же… – настаивал Эдмон.

– Когда ты спал, глупенький, – легонько поцеловав его, ответила она. – Ты уснул прямо у меня на руках. Я не хотела мешать, собралась было уйти, но ты лежал так живописно, что я не удержалась и сделала тот рисунок. Потом я укрыла тебя одеялом и ушла. Вот и всё… Ладно, больше ни слова о рисовании, оно и так тебя сегодня довело. Тебе надо переодеться и отдохнуть. Сможешь подняться?

– Постараюсь…

Он поднялся сперва на колени, а спустя несколько секунд выпрямился, слегка пошатнувшись. Элоиза поймала его за руку. Юный герцог стал медленно раздеваться, насколько быстро позволяли его ослабшие и наполовину занемевшие руки расстёгивать пуговицы на одежде. Элоиза сидела позади него на кровати, поджав под себя ноги. Она сейчас боролась с двумя противоречивыми желаниями, одно из которых было остаться здесь, с ним, а другое – уйти поскорее, чтобы его снова не наказали, и он не испытывал жуткой боли, ибо ещё два дня подряд такого испытания, и это закончится фатально. Она прекрасно понимала, что Эдмон просто жертвовал собою ради неё. И она решила уйти. Едва ступив шаг, она услышала:

– Неужели после всего ты всё ещё меня стесняешься? – он стоял, обернувшись в её сторону.

– Нет… – она не поворачивалась к нему; стояла, обхватив саму себя за плечи и не двигалась, поникнув головою. – Я просто не хочу, чтобы тебя снова так наказали из-за меня.

– Какая ерунда! – раздался его уставший смех. Он протянул к ней свою руку и сказал: – Иди ко мне…

Как заманчиво прозвучали его слова!

Она повиновалась. Крепко обняла его, ощущая на своей щеке холод шёлка его халата. Словно в последний раз видела юношу или боясь, что его отнимут у неё. Так ребёнок прижимает к себе свою любимую куклу из страха, что заберут навсегда.

– Не покидай меня… – прошептал он, склоняясь над её головой…

* * *

На улице едва рассветало. Элоиза открыла глаза, словно и не спала, взглядом скользнув по оголенным плечам Эдмона и его темным локонам волос. Нежный и чистый он был похож сейчас на спящего ангела. Даже не хотелось притрагиваться к нему, чтобы не разбудить. Скоро взойдёт солнце и коснётся своими теплыми лучами его лица и тела. Сейчас она хотела стать солнечными лучами.

Она четко осознавала, что надо уходить, но ей не хотелось этого. Хотелось одного – просто смотреть на него, видеть его лицо, глаза и лёгкую улыбку, навеянную сладким сном.

Внезапно из глаз Эдмона потекли слёзы. Что же он сейчас видел в своём сознании, что могло вызвать реальные слёзы? Сколь сильными должны быть чувства, чтобы разрушить преграду между сновидениями и реальностью и вызвать в сердце и душе эмоции!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.