Он, не обращая внимания на мой возглас, мягко, но настойчиво толкает меня на подушку, я больно ударяюсь о спинку кровати, но не издаю ни звука. Он трогает меня там, где никто не касался, целует, причиняя мне боль, покусывает зубами, оставляя следы на тонкой коже. Оставляет шрамы на моей душе.

Наматывает мои волосы, грубо сжимает безвольные руки. Лишает меня последней защиты, которую давала одежда.

Я знаю, что произойдет дальше. И я не хочу, но почему-то даю этому произойти. Наверное, это шок. Впоследствии я буду укорять себя за то, что не смогла бороться.

Боль, ужасная боль. Я отключила свое тело, я притворяюсь, что это не я, но я не могу игнорировать душераздирающую эмоциональную боль. Внутри я рассыпаюсь на кусочки. Мне все равно, что он делает с моим телом, но он убивает меня ментально.

Из парня, который два месяца назад завладел моим воображением, он превращается в чудовище. Его голос, в котором разливался тающий на солнце мед, обещал мне счастье, но принес только горечь, сжигающую мои внутренности.

Мне кажется, что это никогда не кончится. И все же этот момент наступает.

– Я не знал, что ты девственница, – говорит Антон, наблюдая за тем, как я надеваю ботинки. Я не говорю ни слова. Страх, парализовавший мое тело, отступил, теперь я не чувствую вообще ничего. Ни одной эмоции, ни одной мысли. Я делаю все механически, не ощущая даже боли, что не так давно почти дала мне задохнуться.

– Я позвоню тебе? – спрашивает он, когда я молча открываю дверь. Не оборачиваясь, я произношу сквозь зубы:

– Я хочу забыть, как звучит твой голос.

* * *

За 2 дня до моей смерти

Мне так хочется пожаловаться хоть кому-то, не притворяясь, что я в порядке. Разрыдаться настоящими слезами, размазывать тушь по лицу и охрипнуть от горького плача. Не думать, как это воспримет слушатель, не думать о том, как я выгляжу со стороны.

Я так устала притворяться, что все нормально. Ничего не нормально, вообще ничего. Я устала носить фальшивую маску, я не хочу казаться сильной. Я слабая. Мне больно. Я нуждаюсь в поддержке, в простой искренней поддержке. Чтобы все поняли – я сломалась.

Но знаете, в чем проблема? Никто не слушает. Мне скажут: «Просто расслабься». Или еще лучше: «Не грусти».

Я не думаю, что чем-то лучше их. Я такая же. По-другому в этом мире не продержаться.

В какой момент эмпатия превратилась в нечто стыдное? Почему мы отвергаем это в себе, боясь показаться хрупкими? Я не знаю. Но знаю, что все могло быть лучше, если бы над слабыми не смеялись, а подарили им частицу света.

Я настолько устала притворяться, что хочу выбежать на улицу и упасть на колени, кричать во все горло от невыносимой тоски, у которой я даже не могу объяснить причину. Кричать так, чтобы увидели все, чтобы услышали, чтобы не затыкали уши и не отводили от смущения глаза.

Но я молчу. Каждый сам борется со своими демонами.

Вадим… Он мог бы меня выслушать, точно мог. Но он бы не понял. Он другой. Иногда я ощущаю в нем что-то родственное мне, как будто он важная часть меня, которую я потеряла. Но я гоню эти мысли от себя, он слишком хорош для меня, чтобы быть чем-то похожим для моей больной души.

Стас… Да, и он бы мог. Но я противлюсь этому. Он нравится мне, но я отрицаю любой возможный намек, что между нами что-то большее, чем просто симпатия. Какое страшное слово – любовь. Кажется, он хотел его произнести, я не позволила. В этом слове очень много обещаний, а я перестала во что-либо верить. Мне понадобилось достаточно много времени для принятия реальности, и знаете что? В ней нет места чуду.

Как только бы он сказал, что любит меня, – все бы разрушилось безвозвратно. Та легкость, та гармония, что царила между нами. И я делала вид, что ничего не происходит, лишь бы не принимать решения.

Но вот парадокс, я так хотела убежать от необходимости сделать выбор, что в итоге сделала его. Подтолкнула Стаса к тому, что рано или поздно должно было произойти. Он ушел. А теперь уйду я.

Лера бы точно поняла меня. Она бы дала хороший совет и была бы рядом. Но я сама все разрушила.

В этом мире я чувствую себя чужой. Я не принадлежу ни ему, ни себе. Никому.

В этом мире я ощущаю себя ненужной. Здесь нет места для меня, я не смогла его найти.

И мне даже не хочется притворяться, что я сильно старалась, что я хотела приносить пользу.

«А что ты сделала, Алиса, чтобы быть нужной?» Да ничего. В какой-то момент ты пытаешься барахтаться, как жучок, упавший на спину, отчаянно перебирая лапками. Но, потратив всю свою энергию, остаешься в том же месте, приняв то, что так устроен этот мир. Один жучок сможет перевернуться, просто потому что ему помогут неравнодушные, просто потому что у него другое строение тела, просто потому что в этот час солнце светило ярче. А второй жучок окажется раздавленным под крупным ботинком проходящего человека, навсегда оставшись на спине, просто потому что его не заметили, просто потому что он отличался от других жучков, просто потому что в этот час с неба обрушился дождь.

Я уже привыкла к своей никчемности, но до сих пор не могу привыкнуть к этому миру. Он не для меня, а я не для него. Меня давно греет мысль о том, что я в любой момент могу взять и все закончить. Эта мысль утешает меня каждый вечер, только благодаря ей удается пережить еще один день.

В любой момент я могу уйти.

Почему я его оттягиваю?..

Иногда я чувствую невыносимо давящую пустоту внутри себя. Мне не хочется что-либо делать и даже о чем-то думать, я просто ложусь и смотрю в стену. В эти моменты я не чувствую ничего – ни боли, ни радости, ни тяжести, ни легкости. И это повторяется все чаще.

Я стала заложницей своей внутренней пустоты, и мне нечем ее наполнить.

Очень страшно жить в постоянном опустошении, не понимая свое собственное состояние. Да, я хочу высказаться – но я не знаю, что сказать.

Что со мной? Я не знаю.

От чего мне больно? Я не знаю.

Как мне можно помочь? Я не знаю.

Тогда чего ты хочешь?

Не знаю.

Может, меня бы понял врач? Психолог, психотерапевт, психиатр? Депрессия, ангедония, психологическая травма, навязчивые состояния?

А может, бабка-знахарка определила бы во мне кучу бесов? Лярвы, сущности, подселенцы, порча?

В любом случае это станет борьбой. Неважно, с собственным мозгом или рогатыми чертями – везде мне придется отстаивать свое право на нормальную жизнь. А у меня нет сил, чтобы бороться. Я слаба. И я устала.

Пусть это будет проигрышем, неважно. В моей истории не может быть хорошей концовки.

Глава 8

За 1 час до моей смерти

Представьте… А, нет, больше не представляйте. Я не знаю то, с чем можно сравнить безумие, творившееся со мной в день смерти.

Так странно – мой день рождения, мой день выпускного, мой день смерти. Как все же один день может значительно отличаться от другого.

Безумие. Нет, не так. Б-Е-З-У-М-И-Е.

Я плачу третий день так сильно, что уже не пытаюсь притворяться перед Вадимом. Надо сказать, он ошарашен. За два года он видит это впервые.

Я не думала, что могу плакать настолько горестно. Навзрыд. Последний раз я так ревела, когда хоронила своего кота. Я любила его, черт побери. Единственное живое существо в этом мире, которое удостоилось моей любви, не считая Леры. Он был абсолютно черным. Черным котом с черными глазами. У него было крохотное коричневое пятнышко на животе.

… – А ты ведь не полностью черный, да? – я пытаюсь его погладить, но он слишком независим. Кот смотрит на меня немного с презрением, как будто своей лаской я оскорбила его кошачью гордость. Ему не нужна любовь и нежность. Мне тоже. Возможно, поэтому я так сильно его люблю.

– Ты не черный кот, – утвердительно говорю я. – Ты черный кот с коричневым пятнышком на животе.

Ему все равно, он смотрит в другую сторону. Обидно быть пустым местом для того, кто тебе так дорог. Но я могу простить ему все что угодно.

– Я знаю твой секрет, – слишком таинственно говорю я ему. Он оборачивается, но не настолько, чтобы показать свой интерес.

– Но я никому его не расскажу.

Ему неинтересно. Но я пообещала. Все мы хотим казаться лучше. Даже если есть крохотное коричневое пятнышко на животе.

Он никогда не мурлыкал, не терся о мои ноги. И я любила его. Любила больше, чем кого-либо.

И потом он ушел. Все уходят.

Это было настолько больно, что лучше бы умереть прямо тогда. Еще больнее, когда тебе говорят: «Эй, это всего лишь кот, не человек». Вот именно, что это не человек. Он лучше.

Он был со мной честен. Он не любил меня так, как я любила его. Но он спал каждую ночь возле моих ног. И это было честно.

Он даже не мяукал. А я даже не дала ему имени. И это тоже было честно. Во всем, что произносится вслух, много лжи.

Он лежал в маленькой красной коробке, по-моему, в ней раньше были сапоги. Я стою на светофоре, зеленый свет никак не хочет загораться. Я держу в руках перед собой коробку из-под сапог.

Мне нужно только перейти дорогу, и я окажусь в лесополосе. Уже темнеет, вообще-то мне небезопасно идти одной в лес в такое время, но мне плевать.

Передо мной проезжают машины, словно в тумане, я слышу обрывки голосов. Для меня не существует ничего, кроме этой красной коробки в моих руках. Это – эпицентр моей вселенной.

Зеленый свет резко загорается, но я не могу сделать шаг. Все, что сейчас важно, – это то, что в красной коробке лежит существо, которое делало меня счастливой. Я могла кого-то любить, я могла жить.

Люди, спешащие перейти дорогу, снуют около меня, задерживая взгляд на мимолетные доли секунд. Они все куда-то идут, у них есть какие-то дела, у них есть жизнь. Все, что есть у меня, – это коробка из-под старых сапог, ставшая последней постелью для черного кота с коричневым пятнышком на животе. Но я никому не расскажу, я обещала.

Не знаю, как я оказалась возле той тощей сосны. Как я вырыла ту небольшую яму. Как я открыла коробку и смотрела на потухшую жизнь.

Как я положила все, что у меня было, в эту яму. Как я зарывала яму землей, наблюдая, что ярко-красный цвет коробки постепенно скрывается. Как я не смогла произнести ни слова и выдавить хоть одну слезинку, потому что их больше не было. Ни слов, ни слез.

Как я оказалась дома, безразлично рассматривая свои руки. Они были в земле. Ну да, у меня же не было лопаты. Возможно, я вырыла ту яму руками.

Как я легла в постель, марая чистую простынь комьями земли. Как пришла мама и хотела мне что-то сказать, но не стала. Ведь во всем, что произносится вслух, много лжи.

А наутро я встала и поняла, что умерла.

Мама пыталась внимательно следить за тем, плачу ли я. Вероятно, чтобы вовремя утешить и помочь.

Но, мама, мертвые же не плачут.

Лера звонила мне много раз, но я не могла ни с кем общаться. Через неделю я нашла в себе силы набрать ее номер, она всячески старалась отвлечь меня. Она водила меня по магазинам, выставкам, паркам. Купила билеты на «Сумерки»…

…Я реву не из-за Стаса, совсем нет. Я реву из-за самой себя. Я совершила много ошибок, я никогда никого не жалела. Я никогда никого не любила, кроме… Ну, вы знаете.

– Алиса, – Вадим гладит меня по голове и пытается заглянуть в глаза. Я изо всех сил стараюсь этого не допустить. Я предала его.

Я предала Стаса. Я постоянно обещала ему сделать выбор, но я не могла. Я запрещала ему рассказать все Вадиму.

Я предала маму. Она всегда внушала мне, как важно быть честным человеком, как важно никому не причинять боль.

У меня нет голосов в голове. Никто не приказывает мне пойти и спрыгнуть с крыши. Я просто чувствую себя ничтожеством. Я хочу все это закончить.

У меня никогда не было друзей, кроме Леры. Никто другой не смог понять меня, и я их не виню. Как можно понять человека, который и сам себя не понимает? Когда-то мне хотелось выговориться, поделиться своими переживаниями, но рядом не было никого. И тогда я поняла, что можно рассчитывать только на себя.

Когда я увидела Стаса, мне показалось, что я снова могу что-то чувствовать. Словно внутри меня открыли кран, откуда вылились все накопленные эмоции. И вот теперь этот кран заткнули грязной тряпкой.

– Я не оставлю тебя, – Вадим продолжает водить рукой по моим волосам. – Я просижу с тобой столько, сколько нужно.

Я поднимаю голову и отрицательно качаю ей.

– Ты хочешь побыть одна? – догадливый.

Я киваю.

– Но я же не могу тебя оставить в таком состоянии.

Демонстративно вытираю слезы.

– Ты же мне все расскажешь потом, правда? – Вадим взволнованно косится на часы. Я знаю, что он опаздывает на совещание.

Усиленно киваю. Поверь мне, я все расскажу. Но не сейчас.

Я не разговариваю с ним. Боюсь, что, как только он услышит мой голос, сразу поймет, что я его предала.

Вадим говорит мне что-то ласковое, а затем целует в волосы.

Когда за ним захлопывается входная дверь, я сажусь за стол, достаю ручку.

Я обязательно расскажу Вадиму обо всем. В предсмертной записке.

Слез больше нет. Как тогда. И я понимаю, что начинаю умирать во второй раз.

Оказывается, писать рабочие статьи гораздо легче, чем объяснительную по поводу своей кончины. Нервно хихикаю, снова и снова обдумывая варианты. Наверное, надо расписать все подробно и обязательно указать, что никто не виноват.

В моей смерти прошу никого не винить… Черт, какое ужасное клише! Не то чтобы я хочу показаться оригинальной. Но это чересчур банально.

В моей смерти виноват только один человек – это я… Ну нет, слишком пафосно.

Я умерла, но никто к этому не причастен… Ну нет же! Слишком сухо.

Грызу колпачок ручки. Мне надо написать эту чертову записку. Я должна объяснить, иначе они будут винить себя. Боже, я просто не хочу жить, почему мне надо искать для этого логические причины?

Ладно.

Простите. Просто простите меня.

Наверное, я сумасшедшая. Мне надо было состоять на учете у психиатра, но я боялась последствий. Глупо, да? Ведь я же все равно собиралась умереть, какая разница, что мне бы не дали справку на права. Это все кажется такой мелочью.

Гораздо легче жить, когда о твоих демонах не знает никто. Если бы я рассказала о своих демонах, мой собеседник бы тоже сошел с ума.

Я хочу быть честной. Мне было тяжело, и я не знала почему. Я была совершенно одна, наедине со своими страхами и переживаниями. Я не хотела вам ничего рассказывать, и сейчас не хочу, даже перед порогом смерти. Это моя жизнь и мое решение, я имею право делать что хочу. Можете себя не винить, я так решила сама. Так мне будет легче.

Дедушке и бабушке я не буду ничего писать, просто постарайтесь, чтобы они перенесли это наименее болезненно. Я волнуюсь за них, я знаю, что они меня любили.

Мама! Наверное, у тебя были добрые мотивы, но я все равно не смогла их понять. Какого черта ты постоянно вмешивалась в мою жизнь?! Я взрослая, мне не нужна твоя опека. Все детство ты носилась со мной как наседка, не отпускала никуда без твоего надзора, это было ужасно. Ты контролировала всю мою жизнь, не давала вздохнуть! Я могу сбежать из-под твоего контроля только на тот свет.

Папа! Ты, наверное, удивишься, но у тебя была дочь. Возможно, если бы не торчал все время на работе, ты бы это знал. Бизнес для тебя был важнее, и вообще-то это неприятно. Мне бы хотелось внимания к себе от тебя, но работа не ждет, конечно же. Может, хотя бы сейчас у тебя найдется минутка на родную дочь? Если, конечно, ты будешь свободен от бесконечных рабочих вопросов.

Вадим! Ты был идеален до тошноты. Мне жаль, что я тебя не ценила, но оправдываться я не хочу. Я не могла заставить себя любить тебя, не могла принять то, что сама согласилась быть с тобой, не понимая зачем. Ты все знал, знал и все равно продолжал в этом участвовать. Поэтому мне не стыдно. Только если чуть-чуть. Надеюсь, ты найдешь себе хорошую девушку, которая сможет по достоинству оценить тебя. А я не ушла от тебя вовремя. И я ухожу сейчас.

Получилось слишком негативно. Но зато честно. В конце концов, какая разница, я все равно сейчас умру.

Прощайте. Никому из них я не пишу о том, что люблю. Не могу врать перед лицом смерти.

Боже, я ничего не написала Стасу. Ну и ладно, все равно он не заслуживает этого.

Я держу в ладони горсть таблеток, перед глазами пелена. Все расплывается, но совсем не от слез. Кружится голова, в ушах звенит невыносимый пищащий звук. Мне страшно. По-моему, у меня окончательно повредился рассудок. Что ж, тогда я вовремя.

Я боюсь передумать. Смелее, еще чуть-чуть, и все кончится.

Я закрываю глаза. Звон в ушах окончательно сводит меня с ума.

Боже, как страшно. Но мне так больно. Тяжелая плита из нагроможденной лжи и тяжелой депрессии давит все мои внутренности. От ужаса у меня сводит желудок, чувствую тошноту. Я так не хочу этого делать, но я не могу по-другому.

Я хочу крикнуть «Помогите!», но мне никто не сможет помочь. Мысли путаются. Внутри странное щемящее ощущение пустоты.

Делаю резкий вдох, и горсть таблеток исчезает с моей ладони. Еще немного, и они начнут уничтожать мой организм. Ванна наполнилась, я могу лечь.

Вот и все…

* * *

За 10 лет до моей смерти

Возможно, именно с этого дня депрессия, подступившая ко мне после смерти кота, ощутила свою власть. Я потеряла его, предала Леру, поверила Антону и позволила ему сделать со мной это…

Я так боюсь, что кто-то узнает. Они будут осуждать меня до конца жизни, смеяться за моей спиной, а может, и в открытую говорить обидные слова. И ведь я не смогу оправдаться.

Я сама пошла к нему, сама разрешила ему уничтожить себя. Сама сделала выбор.

Замотавшись с головой в плед, я ощущаю лишь разъедающий меня стыд и чувство вины. Меня никто не поймет, никто не поддержит. Мне придется научиться жить с этим чувством, я не знаю, как от него избавиться. Ни одной слезинки не проливается за этот вечер.

Не хочу идти в школу. Они все будут тыкать пальцем. Все будут презирать меня. Ненавижу себя.

Несколько раз мама заходит ко мне в комнату, пытаясь узнать, в чем дело. Я грубо посылаю ее, не понимая, что в этом нет ее вины. Мне хочется сорвать свою злость, но я целиком обрушиваю ее на саму себя.

Я чувствую себя грязной, я должна страдать, я этого заслуживаю.

Впоследствии вдобавок к прогрессирующей депрессии добавляется социофобия. Каждый раз, выходя на улицу, я боюсь взглядов людей, мне кажется, каждый из них будет осуждать меня и видеть, насколько я ничтожна. Я избегаю любого общения, не подпускаю к себе никого, сторонюсь людей. Мне никто не нужен. Я хочу в это верить.

Каким-то чудом я заканчиваю школу, поступаю в институт, который не закончу. Меня считают странной и не пытаются наладить контакт. Меня это полностью устраивает.

Папа устраивает меня на должность помощника журналиста, естественно, по знакомству. Считаю, что моя зарплата гораздо больше, чем я того заслуживаю. Но лишь благодаря этому я могу съехать от родителей.

Я не знаю, что стало с Антоном, я больше никогда его не видела.

Но я до сих пор не забыла, как звучит его голос.

* * *

Спустя 36 минут после моей смерти

– Это еще что? – довольно грубо спрашиваю я. Стефан смотрит на часы.

– Лично я вижу здесь часы.

– Я тоже, – киваю я. – Для чего они здесь?

Стефан не отвечает, а продолжает рассматривать часы. Они необычные. Похожи на песочные, но песок здесь черного цвета. Но необычные они не поэтому. Вопреки всем законам физики песчинки движутся в верхнюю часть колбы.

– Почему они падают вверх? – надеюсь, что Стефан ответит мне и перестанет рассматривать то, что он (я уверена) видит не в первый раз.

– Потому что они демонстрируют время, – Стефан все равно не смотрит на меня.

– Но тогда они должны падать вниз!

– Нет, – он наконец оборачивается ко мне и качает головой. При этом его локоны, ниспадающие по плечам, забавно колышутся. Но мне не до этого. – Время для каждого движется по-особенному, я же объяснял.

– Это мое время? – я и так знаю ответ. Получаю утвердительный кивок.

– Послушайте, Стефан, ваши загадки начинают меня напрягать. Я не понимаю, где мы, что мне надо делать, кто вы такой и что вообще происходит.

– Как тебя дразнили в детстве?

– Ч-что? При чем здесь это?

– Ты требуешь от меня ответы, но сама не хочешь их давать.

– Меня дразнили лягушкой, – чувствую, как густая краснота заливает мои щеки. Мельком смотрю в зеркало, чтобы убедиться в своих ощущениях. Так и есть – спелый помидор в пышном платье.

Мне даже не захотелось ему врать, такое чувство, что он и так прекрасно все знает.

– Царевной? – с неподдельным интересом спрашивает Стефан.

– Нет, просто лягушкой, – мне неприятно об этом вспоминать. – Из-за фамилии. Мой прадед был французом и…

– Я знаю, – кивает Стефан.

– Вы же знали про лягушку? – хмурюсь я.

– Конечно, знал. Но я говорю о другом прозвище.

– О другом? Но… – и тут я вспоминаю.

В начальных классах я любила внеклассные занятия, нас водили в детскую библиотеку, расположенную недалеко от здания школы. Там мы читали по ролям, и мне это очень нравилось. До одного момента.

В тот день учитель предложил нам книгу Льюиса Кэрролла. Естественно, роль Алисы досталась мне. Всю начальную школу меня называли только Алисой в Зазеркалье, все шуточки были сплошь на тему зеркал, чеширских котов, безумных шляпников и все в таком духе. Сначала это было забавно, а потом надоело. А потом классе в седьмом одноклассник, побывавший на каникулах в Париже, гордо рассказывал про любимый французами деликатес, и Алиса в Зазеркалье превратилась во французскую лягушку…

Зазеркалье.

Я лихорадочно осматриваю зеркала, отражающие меня, и с жаром восклицаю:

– Этого не может быть!

Начинаю ходить меж зеркального ряда, в панике заглядывая в каждое из них. В отражении я вижу только себя.

– Это невозможно! – я оборачиваюсь на Стефана.

– Почему? – невозмутимо спрашивает он.

– Потому что… – подбираю аргументы так, словно если я смогу убедить Стефана, это все не станет реальностью. – Потому что это выдумка! Детская книжка! Это сказка, понимаете?

Я подбегаю к нему и неосознанно хватаю его за ладонь. На удивление, он ее не отдергивает. Его ладонь мягкая, очень теплая, мне хочется держаться за нее, чтобы не сойти с ума во второй раз.

– Это фантазии писателя, – я с надеждой заглядываю в его темные глаза. Но он не соглашается со мной.

– Как и жизнь после смерти, да? – снова сарказм.

Я в отчаянии. Почему он так шутит? Какое зазеркалье? Отпускаю его руку и сажусь прямо на пол около одного из зеркал. Оттуда на меня смотрит Алиса. Но я не уверена, что она – это я.

В безмолвной тишине слышится только тихий шелест черных песчинок, медленно взмывающих вверх. Мое время.

– Как же так…

Стефан не вмешивается, давая мне свыкнуться с новой реальностью.

– Подождите… Кэрролл, он знал? Он был здесь?

– Ну конечно, был, – Стефан говорит таким тоном, словно я спросила, пять ли пальцев у меня на руке.

– Но как? Как он оказался здесь?

– Как и ты, – Стефан пожимает плечами. – Я же дал тебе понять, что ты здесь не первая.

– Но он вернулся?

– Естественно.

– Как?

– Он сделал выбор, – с этими словами Стефан взмахивает ладонью, и на зеркальных поверхностях начинают мерцать разноцветные блики.

– Какой выбор? – мое сердце начинает биться быстрее. Неужели я тоже могу попасть домой?

– Вернуться, – просто отвечает Стефан.

– А разве кто-то захочет остаться, – я обвожу рукой пространство. – Здесь?

– Здесь нельзя остаться.

– А что здесь можно?

– Определиться с выбором.

К своему удивлению, я уже привыкла к этим абстрактным диалогам со Стефаном. Сначала он сильно меня раздражал тем, что уходил от ответа. Но, в конце концов, он же не человек. Мало ли какие у них приняты форма диалога. У кого – у них? На этот вопрос он мне не ответит. Поэтому я его больше не задаю.

– Я готова сделать выбор, – усиленно трясу головой, чтобы доказать всю серьезность своих намерений.

Стефан смотрит на песочные часы, которые являются прямой насмешкой над гравитацией, а потом отвечает:

– Не готова. Всего сорок минут.

Песчинки продолжают плавно перетекать вверх.

– А сколько нужно?

– Я не могу знать, ведь это твое время.

– Ладно… А Кэрролл написал сказку… Почему только он?

– Он первый написал. Зачем остальным повторяться? У вас это называется плагиатом.

<1 2 3 4 5 6 >

На страницу:

Перейти

4 из 6