Убийца Шута

– Минутку, – попросила она, не поднимая глаз от работы. – Если я позволю краске высохнуть между мазками, цвет будет неровный.

Я ничего не сказал. В длинных русых волосах Джофрон теперь сверкало серебро. Заплетенные в четыре косы, они были убраны прочь от лица. Манжеты ярко вышитой блузы она подвернула до локтей. Руки у нее были жилистые, в брызгах краски – желтой, синей и бледно-зеленой. Прошло немало времени, прежде чем она отложила кисточку, откинулась на спинку стула и повернулась ко мне. Ее глаза были такими же синими, какими я их помнил. Она легко улыбнулась мне:

– Добро пожаловать, гость. Из Оленьего замка, судя по виду. Полагаю, ты прибыл, чтобы с почестями проводить нашего короля в последний путь.

– Это правда, – сказал я.

Когда я заговорил, в глазах Джофрон промелькнуло, а потом вспыхнуло в полную силу узнавание. Она ахнула и медленно покачала головой:

– Ты. Его Изменяющий. Он украл мое сердце и возвысил мой дух, направив его на поиски мудрости. Потом пришел ты и украл его у меня. Так было правильно… – Она взяла с рабочего стола пеструю тряпку и понапрасну вытерла пальцы. – Я и не думала, что снова увижу тебя под этой крышей. – Враждебности в ее голосе не было, только чувство застарелой потери.

Я сказал то, что могло бы ее утешить:

– Когда Шут решил, что наше время вместе закончилось, он и меня покинул, Джофрон. Почти семнадцать лет назад наши с ним пути разошлись, и с той поры он не дал о себе знать ни словом, ни делом.

В ответ на это она взглянула на меня, наклонив голову. Ее внук мягко прикрыл дверь. Он осмелился вмешаться в нашу беседу и кашлянул:

– Странник, можем мы предложить тебе чай? Хлеб? Стул, чтобы присесть, или постель на ночь? – Парнишка явно жаждал узнать, как я был связан с его бабушкой, и надеялся завлечь меня остаться.

– Пожалуйста, принеси ему стул и чай, – велела Джофрон, не спросив меня.

Парень поспешил прочь и вернулся со стулом с прямой спинкой. Когда синие глаза Джофрон вновь обратились ко мне, они были полны сочувствия.

– Правда? Не написал, не навестил?

Я покачал головой. Я сказал ей об этом, потому что решил – вот один из тех немногих людей, кто может меня понять.

– Он сказал мне, что больше не видит будущего. Что наши совместные дела завершены и если мы останемся вместе, то можем нечаянно испортить что-то из того, чего добились.

Она приняла эти сведения, не моргнув глазом. Потом очень медленно кивнула.

Я стоял, не понимая, что делать. Мне на ум пришли старые воспоминания о Джофрон, когда я лежал на полу перед этим камином.

– Кажется, я так и не поблагодарил тебя за помощь, когда Шут впервые принес меня сюда, много лет назад.

Она снова кивнула, угрюмо, но исправила меня, сказав:

– Я помогала Белому Пророку. Меня призвали сделать это, и я никогда не сожалела.

Опять между нами воцарилось молчание. Я как будто пытался разговаривать с кошкой. Я прибегнул к банальности:

– Надеюсь, у тебя и твоей семьи все в порядке.

И как у кошки, ее глаза на миг сузились. Потом она сказала:

– Моего сына с нами нет.

– Ох!..

Она снова взяла свою тряпку, очень тщательно вытерла пальцы. Вернулся внук с небольшим подносом. В маленькой чашке, меньше моего сжатого кулака, был один из ароматных горных отваров. Обрадовавшись паузе в беседе с Джофрон, я поблагодарил мальчика и отпил из чашки, различив вкус дикой смородины и пряности из коры горного дерева, которых я не пробовал уже много лет. Было вкусно. Я так и сказал.

Джофрон встала из-за своего рабочего стола. Прошла через комнату, держа спину очень прямо. На одной из стен комнаты был вырезан барельеф в виде дерева. Наверное, это была ее работа, потому что, когда я жил здесь в прошлый раз, барельефа не было. Из резных ветвей выступали всевозможные листья и плоды. Она осторожно отодвинула большой лист в верхней части изображения, открыв маленький тайник, и вытащила оттуда ящичек.

Вернувшись, показала его мне. Это не была работа Шута, но я узнал руки, изогнувшиеся в защитном жесте, образовывая крышку над содержимым ящичка. Джофрон вырезала его руки в качестве крышки для своего тайника. Я кивнул ей в знак того, что понял. Она шевельнула деревянные пальцы, и я услышал отчетливый щелчок, как будто открылась потайная задвижка. Когда она открыла ящичек, из него повеяло ароматом – незнакомым, но притягательным. Джофрон не пыталась скрыть от меня содержимое. Я увидел маленькие свитки, по меньшей мере четыре, а возможно, и больше, спрятанные внизу. Она взяла один из них и закрыла крышку.

– Это самое свежее из его писем ко мне, – сказала она.

Самое свежее. Я едва не позеленел от мгновенного прилива острейшей, небывалой ревности. Он не прислал мне даже весточки с птицей, а у Джофрон целая шкатулочка со свитками! Мягкая коричневая бумага была перевязана тонкой оранжевой ленточкой. Она ее потянула, и узел развязался. Очень нежно Джофрон развернула свиток. Пробежалась взглядом по содержанию. Я думал, она прочитает его вслух. Вместо этого ее синие глаза уставились на меня, и взгляд этот был несговорчивым.

– Оно короткое. Никаких новостей о его жизни. Никакого теплого приветствия, никакого пожелания неизменного здоровья. Только предупреждение.

– Предупреждение?

Враждебности в ее лице не было, только твердость.

– Предупреждение о том, что я должна защитить своего сына. Что нельзя ничего о нем рассказывать чужакам, которые могут задавать вопросы.

– Я не понимаю.

Она дернула плечом:

– Я тоже. Но мне и не нужно все понимать, чтобы принять его предупреждение к сведению. И потому я тебе говорю – моего сына с нами нет. Это все, что я о нем скажу.

Неужели она видела во мне угрозу?

– Я даже не знал, что у тебя есть сын. Или внук. – Мысли в моей голове с грохотом метались туда-сюда, словно семена в сухом стручке. – И я не спрашивал о нем. Кроме того, я ведь тебе не чужак.

Она кивала в знак согласия с каждым из моих утверждений. Потом спросила:

– Тебе понравился чай?

– Да. Спасибо.

– Мои глаза в последнее время быстро устают. Я обнаружила, что сон помогает, потому что просыпаюсь посвежевшей и лучшую работу делаю при свете раннего утра. – Она скрутила коричневую бумажку и обвернула вокруг нее оранжевую ленточку. У меня на глазах положила обратно в ящичек. И закрыла крышку.

Горцы были такими вежливыми. Она не приказала бы мне убираться из своего дома. Но с моей стороны было бы грубейшим нарушением приличия, если бы я попытался остаться. Я немедленно встал. Возможно, если уйти сразу, мне удастся вернуться завтра и снова попросить ее рассказать больше о Шуте. Теперь надо тихо удалиться. Я знал, что спрашивать нельзя, но спросил:

– Скажи, как сообщения попадают к тебе?

– Через многие руки, преодолев долгий путь. – Она почти улыбнулась. – Тот, кто вложил это последнее в мои ладони, давно ушел отсюда.

Я посмотрел ей в лицо и понял, что другого шанса поговорить не будет. Завтра она не захочет со мной встречаться.

– Джофрон, я не сделаю ничего плохого тебе или твоей семье. Я приехал, чтобы попрощаться с мудрым королем, который был добр ко мне. Спасибо, что позволила узнать, что Шут посылал тебе сообщения. По крайней мере, я знаю, что он еще жив. Я сохраню в памяти это утешение как знак твоей доброты ко мне. – Я встал и отвесил ей глубокий поклон.

В оборонительных укреплениях Джофрон появилась тонюсенькая трещина. Она с намеком на сочувствие проговорила:

– Последнее сообщение прибыло два года назад. И ему понадобился год, чтобы достичь меня. Так что ни один из нас не может знать, какая судьба постигла Белого Пророка.

От ее слов в моем сердце воцарился холод. Ее внук прошел к двери и отпер, придержал ее для меня.

– Благодарю за гостеприимство, – сказал я обоим. Поставил чашечку на угол ее рабочего стола, снова поклонился и ушел.

На следующий день я не пошел к ней.

Два дня спустя король Дьютифул и его свита покинули Горное Королевство. Кетриккен осталась, чтобы еще какое-то время провести со своей родней и своим народом и уверить людей, что она будет навещать их чаще, когда начнется долгое превращение королевства в седьмое герцогство под властью короля Дьютифула.

Незамеченный, я также остался, задержавшись до того дня, когда последние из королевских придворных скрылись из вида, а потом прождав до позднего вечера, прежде чем отправиться в путь. Я хотел ехать в одиночестве и думать. Я покинул Джампи, не заботясь о том, где буду спать той ночью и как.

Я думал, что обрету в горах подобие спокойствия. Я сделался свидетелем того, как изящно жители Горного Королевства отпустили своего короля в смерть и освободили место для продолжения жизни. Но, уехав оттуда, я вез с собой больше зависти, чем спокойствия. Они потеряли своего короля после того, как он прожил мудрую жизнь. Он умер, сохранив достоинство и разум в целости. Я же терял свою возлюбленную Молли и с ужасом понимал, что все будет становиться хуже, намного хуже, пока не закончится. Я потерял Шута, лучшего друга, какой у меня когда-либо был, много лет назад. Я думал, что смирился с этим, что могу противиться тоске по нему. Но чем глубже Молли уходила в безумие, тем больше мне его не хватало. Он всегда был тем, к кому я обращался за советом. Чейд делал что мог, но он всегда был моим старшим наставником. Навестив старый дом Шута, я хотел лишь поглядеть на него и вспомнить, каково это было – иметь друга, который так хорошо меня знал и все равно любил.

Вместо этого я обнаружил, что, возможно, знал его не так хорошо, как думал. Неужели дружба с Джофрон значила для него больше, чем то, что мы перенесли вместе? Поразительная мысль пронзила меня. Вдруг она была для него не просто другом и последовательницей Белого Пророка?

«Неужели ты бы позавидовал ему из-за этого? Из-за того, что какое-то время он пожил в настоящем и обрел нечто хорошее, когда утратил всякую надежду?»

Я поднял глаза. Всем сердцем я желал увидеть серый силуэт, мелькающий среди деревьев и кустов вдоль дороги. Но разумеется, его там не было. Моего волка не было вот уже много лет, дольше, чем Шута. Он теперь жил лишь во мне, в том смысле, в каком иной раз внутри меня просыпалось нечто волчье и вмешивалось в ход моих мыслей. По крайней мере, хоть это я от него сохранил. Хоть эту жалкую тень…

– Да не стал бы я ему завидовать, – сказал я вслух и подумал, не солгал ли, не стоит ли мне устыдиться самого себя. Покачал головой и попытался вернуть свой разум в настоящее.

День был красивым, дорога – хорошей, и хотя по возвращении домой меня могли ждать неприятности – сейчас их со мной не было. И по правде говоря, моя тоска по Шуту сегодня ничем не отличалась от тоски по нему в любой из минувших дней без него. Ну так что, он посылал весточки Джофрон, а не мне? Это длилось много лет, судя по всему. Теперь я узнал. Вот и вся разница.

Я пытался убедить себя, что знание об этом малом факте ничего не меняет, когда услышал на дороге позади себя стук копыт. Кто-то гнал коня галопом. Возможно, гонец. Что ж, дорога была достаточно широкой, чтобы он смог без усилий разминуться со мной. Тем не менее я направил свою лошадь к обочине и повернулся, наблюдая за его приближением.

Черная лошадь. Всадник. И через три шага я понял, что это Неттл верхом на Чернильнице. Я полагал, что она отправилась с остальными, и теперь подумал, что моя дочь задержалась по какой-то причине и спешит нагнать их. Я натянул поводья и стал ее ждать, не сомневаясь, что она промчится мимо, махнув рукой.

Как только Неттл увидела, что я остановился, она придержала свою кобылу, но, когда мы поравнялись, Чернильница перешла на рысь. «Эй!» – крикнула ей Неттл, и лошадь остановилась прямо передо мной.

– Я думала, ты собираешься остаться еще на ночь, а потом выяснилось, что ты уехал, и мне пришлось гнать во весь опор, – выпалила она на одном дыхании.

– Почему ты не с королем? Где твои охранники?

Она бросила на меня сердитый взгляд:

– Я сказала Дьютифулу, что буду с тобой и другие охранники мне не требуются. Они с Чейдом согласились.

– Почему?

Она уставилась на меня:

– Ну, по их мнению, твоя репутация весьма знающего и умелого убийцы чего-то да стоит.

Это заставило меня ненадолго замолчать. Они все еще считали меня тем, кем я сам себя не считал? Я снова привел свои мысли в порядок.

– Нет, я хотел спросить, почему ты решила путешествовать со мной? Я рад тебя видеть, просто удивлен. – Я прибавил последние слова, когда ее взгляд, устремленный на меня, помрачнел. – Даже странно, что кто-то заметил мое отсутствие в такой большой компании.

Она склонила голову к плечу:

– Ты бы заметил, если бы меня там не оказалось?

– Ну да, конечно!

– Все заметили, когда ты тихонько удалился. Дьютифул говорил со мной несколько дней назад и сказал, что ты кажешься еще более мрачным, чем полагается на похоронах, и лучше бы не оставлять тебя одного. Кетриккен присутствовала при сказанном и прибавила, что этот визит мог пробудить твои старые воспоминания. Печальные. И вот я здесь.

И в самом деле, она была здесь. Я чуть не рассердился на Неттл из-за того, что она испортила мне такую прекрасную возможность похандрить. И лишь в тот миг понял, чем занимался. Я хандрил, потому что Шут посылал письма Джофрон, а не мне. И, как ребенок, я испытывал людей, которые меня любили, отдаляясь от них почти что по единственной причине – увидеть, придет ли кто-нибудь за мной.

И она пришла. Собственная вздорность поразила меня, и хотя я понимал, насколько это глупо, мне все равно было больно, когда Неттл рассмеялась надо мной.

– Видел бы ты сейчас собственную физиономию! – воскликнула она. – Неужели это так ужасно, что после стольких лет у нас с тобой наконец-то появится возможность провести вместе несколько дней и ночей, поговорить друг с другом без того, чтобы нас прерывали катастрофы или маленькие мальчики?

– Это будет замечательно, – уступил я, и мою хандру как рукой сняло.

Наше совместное путешествие домой началось.

Впервые в жизни я путешествовал, до такой степени потворствуя своим капризам. Я прихватил с собой мало припасов, рассчитывая, что по пути домой буду вести суровую жизнь. Неттл также странствовала налегке, если не считать кошелька, полного серебра. В первый раз, когда я предложил подыскать подходящее место для ночлега, она встала в стременах, огляделась по сторонам и указала на струйку дыма. «Там точно есть дом, а скорее, даже поселок с гостиницей, пусть и скромной. В ней-то я и собираюсь остановиться на ночлег, и если там найдется горячая ванна, то и ей воспользуюсь. И еще там должна быть хорошая еда!»

И Неттл оказалась права. Там нашлось все перечисленное, и она расплатилась серебряной монетой за меня и за себя, сказав: «Чейд велел не позволять тебе каким бы то ни было образом наказывать себя за хандру».

Я немного помолчал, вертя ее слова так и этак, пытаясь понять, правильно ли Неттл с Чейдом поняли мои намерения. Я был уверен, что нет, но не нашелся что ответить. Неттл кашлянула и сказала: «Давай-ка лучше поговорим про Неда. Ты знал, что ходят слухи, будто он, пусть и менестрель, да к тому же странствующий, имеет возлюбленную в Дараткипе и хранит ей верность? Она ткачиха в тамошнем городишке».

Я не знал ни об этом, ни о большинстве других слухов, которыми она со мной поделилась. Тот вечер Неттл провела со мной, несмотря на то что в гостинице остановились несколько мелких аристократов. Мы еще долго сидели у камина в главном зале, после того как остальные отправились спать. От нее я узнал, что политическая жизнь в Оленьем замке все такая же запутанная, а языки сплетников все так же остры. Она повздорила с королем Дьютифулом, потому что беспокоилась за принцев-подростков: слишком уж часто они отправлялись на Внешние острова с матерью. Король осмелился заявить, что это не ее дело, а Неттл ответила, что раз уж она не может вступить в брак из-за того, что он постоянно подвергает своих наследников опасности, то у нее есть право высказывать свои мысли по этому поводу. У королевы Эллианы недавно случился выкидыш: это была девочка, дитя ее мечты; ужасная потеря и одновременно дурное знамение для ее материнского клана. Вот и теперь они так поспешно уехали в Олений замок как раз для того, чтобы Эллиана смогла взять принцев в еще одну долгую поездку на родину. Кое-кто из герцогов начал ворчать, мол, мальчики слишком уж часто уезжают. Король Дьютифул оказался в ловушке между герцогами и супругой и, похоже, был не в состоянии отыскать компромисс.

Когда я спросил про Риддла, Неттл сказала, что при их последней встрече с ним все было хорошо, и решительно сменила тему разговора. Похоже, она утратила всякую надежду получить от короля разрешение на брак, но все же я не замечал, чтобы она проявляла интерес к другим мужчинам. Я жаждал узнать, что у нее на душе, и хотел бы, чтобы она мне больше доверяла, как когда-то доверяла матери.

Вместо этого она завела беседу о сложностях, назревавших вдоль наших границ.

Драконы летали над Калсидой, охотясь в свое удовольствие, и начали время от времени пересекать границу, разоряя стада в Шоксе и даже Фарроу. Народ Шести Герцогств ожидал, что королевские круги Силы прогонят драконов или хотя бы договорятся с ними. Но драконы смеялись над самой идеей о дипломатии и компромиссе. Впрочем, мы с Неттл сомневались, что они вообще умеют смеяться.

Мы поразмыслили над тем, сможет ли кто-то вести переговоры с драконами и какие будут последствия, если одного из них убьют, а также о том, трусостью или трезвым расчетом было бы объявить уничтоженные стада данью драконам.

Неттл рассказала мне немало новостей не только о политике, но и о семье. Свифт и Уэб недавно посетили Олений замок. Птица Свифта была здоровой и сильной, а вот чайка Уэба – так плоха, что он снял в Баккипе комнату с видом на воду. Чайка в основном жила у него на подоконнике; он ее кормил, поскольку теперь она редко летала. Конец приближался, и они его ждали. Хоть сама Неттл и не обладала Даром, благодаря мне и своему брату Свифту она понимала, что означает для Одаренного утратить спутника.

Мы делились не только слухами. Мы говорили о любимой еде, любимой музыке, милых нашему сердцу старых сказках. Неттл поведала мне истории из своего детства, в основном о проказах, которые устраивали они с братьями. Взамен я рассказал о своих мальчишеских днях в Оленьем замке и о том, насколько иными в те времена были и замок, и город. Баррич был персонажем почти всех наших историй.

В наш последний вечер вместе, прежде чем мы покинули Речную дорогу, чтобы свернуть на более узкий путь, ведущий к Ивовому Лесу, Неттл спросила меня про лорда Голдена. Неужели он и впрямь когда-то был шутом короля Шрюда? Да, был. И мы с ним были… очень близки?

– Неттл… – сказал я. Она ехала, глядя прямо перед собой, и я подождал, пока дочь повернется в мою сторону. Ее загорелые щеки были чуть румянее обычного. – Я любил этого человека, как никого другого. Я не говорю, что любил его больше твоей матери. Моя любовь к нему была другой. Однако если ты слышала, что в наших отношениях было что-то непристойное, то этого не было. Мы не этим были друг для друга. Мы были чем-то большим.

Она не посмотрела мне в глаза, но кивнула.

– И что с ним стало? – спросила она чуть мягче.

– Я не знаю. Он покинул Олений замок, пока я еще блуждал в камнях. И больше я о нем ничего не слышал.

Думаю, тон моего голоса сообщил ей гораздо больше, чем слова.

– Мне так жаль, папа, – тихонько проговорила Неттл.

Знала ли она, что впервые удостоила меня этого титула? Я молчал, боясь вспугнуть свое счастье. А потом мы поднялись на небольшой холм, и перед нами открылись Ивняки, расположенные в чашеобразной тихой долине у реки. Я знал, что еще до конца дня мы окажемся у порога Ивового Леса. И вдруг обнаружил, что сожалею о том, что наше совместное путешествие так быстро заканчивается. Более того, я пришел в ужас при мысли, что Неттл подумает о своей матери и о том, как далеко от нас унесли Молли ее иллюзии.

И все-таки визит удался. Когда мы приехали, Молли тепло меня обняла и радостно повернулась к своему старшему ребенку. Она не ожидала, что я вернусь так быстро, а появление Неттл и вовсе оказалось сюрпризом. Мы прибыли вскоре после полудня и оба были необычайно голодны. Втроем мы отправились в кухню и испугали тамошних работниц, устроив веселый набег на кладовую ради простой трапезы из хлеба, сыра, сосисок и эля, вместо того чтобы ждать, пока они приготовят для нас что-то более замысловатое. Когда Натмег топнула ногой и выгнала нас из кухни, мы пристроились на краешке большого обеденного стола. Мы рассказали Молли все о нашем путешествии, о простых, но трогательных церемониях, предшествовавших погребению короля, и о решении Кетриккен на время остаться в горах. И, как и в любом путешествии, какой бы мрачной ни была его цель, по дороге случилось и несколько забавных историй, и мы весело посмеялись над ними вместе.

У Молли тоже было чем поделиться. Какие-то козы сумели забраться в виноградники и повредили некоторые из самых старых лоз. Растения наверняка восстановятся, но урожай этого года в той части виноградника был потерян. Еще у нас случилось несколько крупных вторжений диких кабанов на сенокосные угодья; самый главный ущерб от них заключался в том, что кабаны затоптали траву до такой степени, что скосить ее стало почти невозможно. Лозум из деревни привел своих собак и пустился в погоню. Он убил большого вепря, но кабаны успели сильно порвать одного из его псов. Я тихонько вздохнул, понимая, что мне вскоре придется заняться этой бедой. Мне никогда не нравилась охота на кабанов, но теперь она необходима. Толлмен опять начнет уговаривать завести собственную свору.

И каким-то образом, пока я рассеянно размышлял о вепрях, собаках и охоте, тема разговора изменилась – и оказалось, что Молли тянет меня за рукав, спрашивая:

– Ты не хочешь посмотреть, что мы сделали?

– Конечно, – ответил я и, оставив на столе жалкие остатки нашей небрежной трапезы, отправился следом за женой и дочерью.

Сердце мое упало, когда я понял, что она ведет нас в детскую. Неттл бросила на меня взгляд через плечо, но мое лицо осталось бесстрастным. Неттл не видела комнату с той поры, как Молли занялась ее обустройством. И когда открылась дверь, я понял, что тоже ее не видел.

Изначально комната представляла собой салон для встреч с важными гостями. В мое отсутствие ее тщательно переделали, собрав все, о чем женщина могла только мечтать в ожидании ребенка.

Стоявшая в центре комнаты колыбель была из выдержанного дуба, и у нее имелась хитроумная педаль: если нажать на нее, колыбель начнет тихонько покачиваться, баюкая ребенка. С изголовья смотрел резной олень Видящих. Наверное, ее велела изготовить леди Пейшенс в начале своего пребывания в Ивовом Лесу, когда все еще надеялась зачать ребенка. Колыбель ждала, пустая, много десятилетий. Теперь она была выложена мягкими постельными принадлежностями и укрыта кружевным пологом, чтобы ни одно насекомое не могло ужалить того, кто в ней лежал. На низкой кушетке, выложенной пышными подушками, мать могла бы устроиться полулежа, чтобы покормить ребенка, а пол был устлан пышными коврами. Широкие окна смотрели в сад, находившийся во власти первого осеннего листопада. Толстые стекла прикрывали сначала кружевные занавески, потом – прозрачные шелковые и, наконец, плотные шторы, чтобы сдерживать как яркий солнечный свет, так и холод. Был еще разрисованный стеклянный колпак для лампы, чтобы приглушить и ее свет. За причудливой кованой ширмой из цветов и пчел в большом камине плясало низкое пламя.

Молли улыбнулась при виде нашего изумления.

– Разве это не прелестно? – тихо спросила она.

– Это… красиво. Такая умиротворенная комната, – сумела проговорить Неттл.

У меня же отнялся язык. Я так отстранялся от фантазий Молли и вот теперь с головой окунулся в ее бред. Глупая тоска, исчезнувшая было в пути, пробудилась во мне, точно пламя, с ревом взметнувшееся среди обугленных ветвей. Ребенок. Как было бы замечательно, если бы наш малыш существовал на самом деле, если бы я мог смотреть, как он растет, если бы Молли действительно сделалась матерью… Я притворился, будто закашлялся, и потер лицо. Подошел к лампе и изучил цветы, нарисованные на колпаке, с внимательностью, которой они не заслуживали.

Молли продолжала разговаривать с Неттл:

– Когда Пейшенс была жива, она показала мне эту колыбель. Она стояла наверху, на чердаке. Пейшенс велела ее сделать в те годы, когда они тут жили с Чивэлом, когда она еще не потеряла надежду забеременеть. Все эти годы колыбель ждала. Она была слишком тяжелой, чтобы я сдвинула ее в одиночку, но я позвала Ревела и показала ему. И он устроил так, что ее перенесли вниз для меня, и, когда дерево отполировали, она оказалась такой миленькой, что мы решили – надо и впрямь всю комнату переделать, чтобы она стала такой красивой детской, какой заслуживает эта колыбель. А, и подойди-ка сюда, только глянь на эти сундуки. Ревел их нашел на другом чердаке, но разве не чудесно, что древесина такая похожая? Он подумал: быть может, дуб рос прямо здесь, в Ивовом Лесу, – это объяснило бы сходство по цвету с колыбелью. В этом сундуке одеяла, одни из шерсти, для зимних месяцев, а другие полегче, для весны. А весь этот сундук – да, я сама этим потрясена – заполнен одеждой для ребенка. Я и не осознавала, сколько нашила для него, пока Ревел не предложил все сложить в одно место. Размеры разные, конечно. Я не такая дурочка, чтобы шить только маленькие платьица для новорожденного.