Камфорные таблетки от быстрой смерти

– А то, что он будет стрелять, тебя не волнует?

– Не.

Он вытянул тощие руки, закатанные рукава повисли мешками. Был ли виноват свет луны, но мне показалось, что его тело просвечивает насквозь, позади проступали очертания корабля, а на черных кудрях появилась дорожка седины.

Невдалеке остановилась цистерна, рабочие раскрутили толстую гибкую трубу, ее конец опустили в Неву. Труба зачавкала, и уровень реки заметно понизился.

– Они разломают мой город, а я исчезну. Перестану существовать. Ты не знаешь, скоро начнется огненная потеха? Хочу еще раз увидеть.

– Он же не будет разрушать город, может, отреставрируют, станет лучше прежнего.

Самому было противно слушать свое козлиное мемеканье. Но что я мог сказать? Что я полнейший кретин и трус и черкнул подпись, лишь бы не уволили? Испугавшись сердитой начальницы? Мне не нужно было сидеть в окопе, идти под пули, лезть на крепостные стены и махать саблей. Меня не просили строить корабли голодным и с кровавыми мозолями. Единственное, что я должен был, – не подписывать бумаги, которые навредят городу. Отдадут на растерзание самому паршивому реставратору в мире. И я даже этого не осилил.

Михайлов, кажется, все понял, потому что сказал примирительно:

– Ты не виноват. Не ты, другой подписал бы.

Но подписал-то ведь я! Какое мне дело до «другого»? Отмотать время на полсуток назад, я взял бы эти проклятые оригиналы и… Оригиналы!

– Стой здесь! – велел я. – Обещаю, город будет в порядке. Мы еще такие корабли забабахаем, что никому не снились! Никуда не уходи, не вздумай лезть в воду!

Впрочем, воды-то уже не осталось, корабли опустились на высохшее дно, а цистерна, плюхая раздувшимися боками, покатила вдоль набережной.

Я бежал, как никогда в жизни не бегал. Мимо пыльного пятна на земле, как от старой мебели. Раньше здесь стоял Исаакий, теперь части его купола толкали в чехол из мешковины.

Мимо разобранных машин и светофоров. Опустевших постаментов. Мимо очереди горожан, что терпеливо ждали, когда их упакуют и отправят на длительное хранение. Мимо провалов в земле, где раньше были станции метро, а теперь стояли таблички «экспонат на реставрации». Находилось немало тех, кто ничего не замечал и веселился. Они преграждали путь, и я продирался сквозь людей. Серые елозили на коленях, смывая мыльными щетками дорожную разметку. Уже половины зданий на Невском не хватало, уже канал Грибоедова был осушен, и в Фонтанке воды убавилось на треть, и цистерны жадно булькали на ее берегах.

Наконец, я свернул в переулок, к которому стремился. Родной департамент, к счастью, никуда не исчез. Остановился перевести дух. И вдруг из переулка на меня вылетела, грохоча копытами, вороная лошадь. Поначалу я даже не понял, чьи зубы несутся на меня с такой скоростью, успел зажмуриться и позвать про себя: «Помогите! Хоть кто-нибудь!».

Удара не случилось, я услышал громкое ржанье и открыл глаза. Четверо крепких ребят, тех самых, что в моей фантазии несли меня на щите, удерживали жуткую животину. Едва не оставляли пятками борозды в асфальте. Я попятился, но лошадь притихла, глянула на своих захватчиков слева, справа и послушно потрусила, кокетливо помахивая то хвостом, то гривой. Кобылицу провели мимо меня, вжавшегося в стену.

– Спасибо! – крикнул я спасителям и взлетел по ступеням.

Дорогу мне преградил… козел. Он вроде бы и наклонял голову, демонстрируя готовность к бою, но как-то неуверенно. Косил глазом из-под нахмуренной брови, топтался. Тихонько перхал горлом. Знакомо так. Ну, с этим-то я знал, что делать!

– Пал Палыч! – начал я вкрадчиво. – Ну как же так, Пал Палыч? Ведь вы – интеллигентнейший человек! – я помахал для убедительности щепотью перед его носом. – Неужели дворянская кровь остыла? Во что превратили вас взяточники и хапуги? Средняя зарплата дороже совести?

Это было совсем просто. Козел пустил слезу и прикинулся мертвым. Он и раньше так делал в сложных ситуациях. А что? Вполне рабочий метод.

В вестибюле горел свет, охранник куда-то запропастился, а на его столе восседала огромная кудрявая крыса. В зубах она держала ключ. Крыса убедилась, что я вижу ее, глумливо сделала бровями вверх-вниз и перекусила ключ пополам. Добротный металлический ключ. Получилось наглядно.

Неловко признаваться, но я привык к своим конечностям и совсем не хотел, чтобы крысильда уполовинила мне руку. Поэтому торопливо закивал и отступил к двери. Но там, за дверью, меня ждал погибающий город. Что если я опоздал, и от него осталось лишь пыльное пятно на Земле?

Я подхватил с пола огнетушитель и направил струю пены на Лидию (трудно не узнать коллегу). Крысу снесло в угол, но справиться с ней было не так просто. Цокая металлическими когтями, разъяренная тварь двинулась на меня, демонстрируя жуткие зубы. Я спрятался за старинным зеркалом, выглянул, следя за приближением врага. И не сдержался, хихикнул. Ну, правда, она выглядела угрожающе, но так нелепо! Шерсть слиплась, косметика размазалась по морде, половина кудряшек развинтилась, а другие стояли дыбом.

– Ну и чучело! – крикнул я. Вообще-то папа меня воспитывал иначе и не одобрил бы такое поведение. Но ситуация случилась экстремальной.

Крыса перевела взгляд на зеркало и с воем кинулась в дамскую комнату.

Ждать, пока она наведет марафет, было недосуг, я ринулся на второй этаж в кабинет начальницы. Там на галинином столе развалилась львица. Она лениво помахивала хвостом.

– Ой, – не очень остроумно брякнул я.

– По какому вопросу? – мурлыкнула львица и картинно выпустила алые когти.

– Да я это… Я просто поработать хотел. Ага. Отчет закончить. А то не успел, вот и… Можно?

– Ну, поработайте, пор-р-работайте.

– Можно идти?

– Идите.

Я тихонечко затворил дверь. Пронесло, ура! Теперь придется и правда сесть за отчет. Сделать вид, что вкалываю изо всех сил. Это запросто, это я завсегда. «А как же обещание?», – шепнул кто-то грустный в голове.

Но ведь я пытался, честно пытался спасти город. И обормота. И жителей. Но обстоятельства сильнее меня. Уж я ли не старался? Но кто мог знать, что Галина так задерживается на работе? Против нее не попрешь. Она вон, львица. И по гороскопу и так. А я кто? А я…

Я сжал кулаки. Сконцентрировал в точке на лбу весь страх и отчаяние, и любовь, и все, что было во мне тогда. Переломил самую суть, данную мне от рождения. И возвел на руинах новую.

Я вышиб дверь одним ударом хвоста. Хвост хороший получился – сильный, с гребнем. Львица подпрыгнула и зашипела. Я не хотел начальнице вреда. Просто дыхнул пламенем в сейф, где хранились документы Котова, и не стал задерживать, когда Галина, жалобно мяфкнув, припустила к выходу. Ты, конечно, львица, да ведь я дракон!

Трижды пришлось дышать огнем, чтобы сейф превратился в оплавленный комок металла. Вы знали, что драконье пламя куда горячей обычного? Документы потеряли силу, перестав существовать. Такова уж бюрократическая магия.

С подоконника я стартовал в ночное небо. Воздух пах морем и арбузами. Мелкая морось приятно холодила шкуру. В пузе клокотал вулкан: то ли огонь, то ли ярость и восторг победы. На эту гнусную работу не вернусь. Создам свою большую компанию и буду заниматься настоящим делом!

Привыкнув немного к полету, я поднялся выше и сделал несколько кругов над городом. Над куполом Исаакия. Над Генеральным штабом и Дворцовой. У драконов, оказалось, отличное зрение. Я видел отражение своего могучего тела в Неве и угловатую фигурку, что махала мне у ограды набережной.

Я заулыбался во всю пасть: «Будет тебе огненная потеха, как заказывал!». Выдохнул полосу красного пламени, и следом грохнул праздничный салют. Огненные вспышки, завитки, всполохи отражались в каплях и витринах. Спасенный город гремел и сверкал – праздновал новое рождение.

Час перед рассветом

Алене исполнилось десять тем летом. Она заснула в тепле и уюте собственной кровати, в соседней комнате спали родители, занавески покачивались у открытой форточки, пахло малиновым вареньем. Алена хотела повернуться на другой бок и не смогла. Потому что уже стояла на пустой детской площадке посреди двора.

Стояла в дурацкой пижаме с пингвинами, всклокоченная, заспанная, переступала босыми ногами на прохладном песке. Темный двор спал, ни одно окно четырех многоэтажек, окружавших его, не светилось даже тусклым огоньком ночника. Не было на черном небе ни луны, ни звезд. Единственный фонарь лил ядовито-желтый свет на площадку. Не слышалось обычных по летнему времени голосов, не гуляли влюбленные пары. На работу еще рано было разъезжаться, и машины выстроились вдоль домов, перемигиваясь синими искрами.

Алена зажмурилась сильно-сильно, чтобы проснуться. Открыла глаза – качели, лесенки, желтый свет фонаря, тихий и темный двор. «Проснись-проснись-проснись», – уговаривала она себя, понимая, что сон явно плохой, зловещий, и тишина, конечно, обманчива. Вот-вот начнет происходить что-то очень страшное. Нужно немедленно проснуться!

Ударила ладонями по одной щеке, по другой. Не помогло, слишком слабо. Раз-два – сильнее. Нет, не сработало. Ощущения для сна удивительно четкие. Вокруг фонаря вилась пара мотыльков. Слышно было, как мягкие тела бьются о стекло. Кто-то тихонько стрекотал в кустах. Еле заметно ветерок касался горячих щек. Сладко пахли цветы в палисадниках. Далеко за домами протяжно загудел поезд. Это «московский», он проходит здесь каждую ночь, папа часто возвращался на нем из рейсов.

Получается, это не сон? И стоит она посреди двора растрепанная и в детской пижаме. А если кто-то увидит? Она рванулась к подъезду, через песок площадки, потом заплетая ноги в траве. Навстречу выскочила фигура с поднятыми руками, Алена шарахнулась в сторону. Дерево!

Ни жива ни мертва добежала до двери. Ключ от домофона остался в школьном рюкзаке. Быстро набрала номер квартиры. Казалось, кто-то стоял за спиной, оглянулась – никого. Только легкое прикосновение к волосам. «Это ветер, просто ветер! Всего лишь ветер!» Ткнула кнопку вызова. Это, конечно, папины шуточки. Вынес ее, спящую, на площадку и считает, что это страсть как смешно! Только смешно это было в далеком детстве на даче! И то не очень!

Домофон безнадежно пиликнул и сбросил вызов. Красные нули рванулись из черного экранчика. Не один, как обычно, а целая строчка ярко-красных кривых нулей. Набрала еще раз, еще – результат тот же. Врезала кулаком по глупой железяке. Нашла время ломаться! Удары не помогли тоже.

Уселась на корточки перед дверью – ждать. Когда родители поймут, что она не вернулась, заволнуются, выйдут посмотреть. Или кто-нибудь пойдет на работу или гулять с собакой. Конечно, увидят ее в глупой пижаме, придется краснеть, но хотя бы она сможет попасть домой.

Долго Аленка так просидела. Зевала, водила травинкой по пальцам ног. Старалась не смотреть по сторонам. Потому что там никого не было и быть не могло! Просто шелестели листья и качались высокие травы. И тень на скамейке была все лишь пустым пакетом. Чтобы ни о чем не думать, пела про себя детские песенки. Никто не выходил.

Становилось холодно. Хотелось влезть с головой под одеяло, закутать озябшие ноги и погрузиться в сон. А утром забыть все это. Тогда Алена решила погреться в соседнем подъезде. Домофон там не ставили, зайти мог любой. Но дверь не открывалась. Девочка схватилась за ручку, уперлась голыми пятками в асфальт – ничего. Какой идиот так захлопнул дверь?!

В следующем подъезде домофон, разумеется, оказался заперт, побежала дальше – та же история, дверь вмурована в косяк. Соседний дом – ни одна дверь не сдвинулась и на миллиметр. Все четыре дома оказались закрыты наглухо без единой щелочки. Ни один человек не зашел и не вышел.

Алена залезла с ногами на скамейку, обхватила колени. Озноб уже пробирался в рукава и за ворот пижамы. Что же делать, что происходит? О ней снимают шоу? Зрителям покажут нелепые метания, и все будут радостно смеяться ее позору? Родители, одноклассники, учителя? Надо вести себя спокойней. Иначе стыда не оберешься.

Она встала под окнами квартиры. Если это устроили родители (а кто еще мог?), они наверняка смотрят в щель между шторами. Третий этаж слишком высоко, чтобы рассмотреть что-то в темноте. Собрав решительность в кулак, Алена тихонько позвала: «Ма-ма!». Слишком тихо. Еще раз: «Ма-ма!». Громче: «Мама! Папа!». Нет ответа. Может быть, они так наказали ее? Решили проучить?

Она вернулась на площадку, уселась на песок под фонарем. Желтый противный свет. Тревожный. Если что-то ужасное неизбежно, пусть уже случится. Снова послышался гудок поезда. Откуда? Только один московский скорый проходит здесь. Сколько сейчас времени? Город как будто вымер. Или только двор, а не город? Можно выйти за пределы двора, там большая дорога, машины ездят круглые сутки. Если остановить одну вытянутой рукой, как папа делал, и попросить отвезти… Куда в таких случаях надо? В больницу или в полицию? Неважно, хотя бы просто рассказать все взрослому человеку. Поговорить с живым человеком! Родители строго-настрого наказывали: никогда к незнакомым в машину, ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах, но сейчас уже все равно. Будь что будет. Только пусть поскорее будет.

Дома плотно прилегали друг к другу парами, и оставалось два выхода – на улицу и в соседний двор. Аленка побежала к проспекту. Дома мелькнули, и… она вбежала опять в свой двор только с другой стороны. Трижды пыталась она выйти, и трижды неведомая сила не отпускала и водила кругами. Что оставалось делать ей, забытой, потерянной? Заблудилась в нескольких метрах от собственного дома.

Небо нисколько не посветлело. Снова гудел далекий поезд, которому неоткуда было взяться. Не хлопнуло окно, не пискнул домофон, не заплакал ребенок. Спали все, кроме Алены, или вовсе вымерли. Ой. Ой, мамочки. Так ведь это не они, осенило ее, это я умерла! Так всегда показывают в кино о призраках! Потерявшаяся душа ходит по тому месту, где жила, и люди ее не видят! Вот ужас-то!

Но подождите. Как она могла умереть? Спала дома в своей кровати, здоровая десятилетняя девочка. Двери были заперты, убийца или грабитель влезть не мог. Нет, это просто никак не закончится запутанный сон.

Отчаяние почти накрыло ее, но оставалась последняя идея. На первом этаже жила добрая пожилая тетка. Если рассказать ей все, она не заругает. Алена постучала в окно. Звук получился совсем тихим. Все равно что колотить по картону. На всякий случай поскреблась в другое – там жил алкоголик и часто бузил всю ночь с приятелями. Но сегодня и у него было тихо. Уже ни на что не надеясь, пошла простукивать все окна первых этажей. Конечно, они остались глухими и темными.

И вдруг одна занавеска дернулась. Худая рука с длинными ногтями отодвинула ее в сторону, и девочка увидела бледное сморщенное лицо, черные волосы и злющие глаза. Словом, Безумную Файку! Файка – самая злая старуха всех времен и народов. Люто ненавидела она соседей, но особенно детей. Стоило кому-то приблизится к развешенному на улице белью или драгоценным цветам в палисаднике, разъяренным шариком выкатывалась она на улицу и начинала кричать так, что птицы замолкали и желтела трава. А если кто не сбегал сразу от ее воплей, получал вслед за проклятьями ветки, камни, горсти песка – все, что Файка могла подобрать. Иногда она разбрасывала отравленный хлеб, потому что животные и птицы мешали ей тоже.

Мертвенно-бледное лицо Файки дрогнуло и расползлось в злорадной улыбке. Аленка в ужасе отшатнулась. Когтистая рука задернула штору, но немигающие глаза смотрели сквозь тонкую ткань. Пятясь, Алена отошла шагов на десять (занавеска больше не двигалась) и только потом повернулась и побежала к фонарю. Она укрылась в зарослях, не попадая в круг желтого света.

Так вот кто все это устроил. Взрослые не раз говорили, что Безумная Файка – ведьма. Неужели правда?

Заросли зашевелились, и не успела Аленка сбежать, как из них неторопливо вышел дворовый кот Вован. Ленивое и всеми любимое создание, местный хозяин и смотритель. Алена, как и многие здесь, подкармливала его, потому Вован относился к ней благосклонно. Что-то мурмяфкнул и потерся пушистой щекой о коленку. «Вовчик, котик мой хороший, ты-то меня видишь, правда? – взвыла Алена, обняла живое и мягкое тепло и вот тут-то разревелась от души. Кот вел себя по-джентельменски: терпел, не вырывался.

– Ну ладно, ладно, чего ты, – пробурчал он снисходительно, – да не плачь.

– Что?

Неизвестно, кто был ошарашен больше. Равное удивление отразилось на зареванном лице и усатой морде. С полминуты они молча пялились друг на друга. Потом одновременно начали:

– Ты говоришь?

– Ты понимаешь?

– Но ведь…

– Но как же…

После долгих удивлений и восклицаний выяснилось следующее. Вовка оказался существом весьма разумным и умел говорить вполне сносно. А когда Аленка привыкла к его подмяукивающей речи, поняла, что он вовсе и не кот.

– Разве ты не помнишь меня? Я стоял рядом на линейке в первом классе с таким огромным букетом. И моя мама все волновалась, то забирала его, то снова отдавала.

Если честно, Алена смутно помнила мальчика с букетом. Так много новых впечатлений и лиц окружали ее в тот день.

– А куда ты потом исчез?

– Сюда, – Вовка развел лапами, словно предлагая еще раз осмотреть темный двор. – После линейки меня отпустили гулять. Мы играли в прятки, я залез за куст шиповника и случайно сломал пару веток. Ведьма прокричала какие-то слова, облила меня водой, а ночью я оказался здесь. Котом.

– Подожди-подожди, – Алена пыталась сосредоточиться и посчитать в уме, – получается, что ты… ты здесь…

– Уже четыре года, – подтвердил кот и шмыгнул носом.

Они помолчали. Вовус, наверно, вспоминал ту первую ночь в кошачьем обличье, а Аленка лихорадочно думала, как вернуться домой. Уже целая вечность прошла с тех пор, как она проснулась на улице.

– А почему ведьма меня ни во что не превратила?

– Она каждому придумывает свое наказание.

– Утро почему-то не наступает.

– Тогда и не наступит. Она заперла тебя в одном часе, из которого теперь не выберешься.

– Что же делать, – девочка снова заплакала, и кот сочувственно потопал лапой по плечу. – Я знаю! Я пойду к Файке и попрошу нас расколдовать!

– Не вздумай! – кот замахал лапами, как испуганная тетенька. – Я было сунулся, так еле лапы унес.

Вовка уверял, что нападать ведьма не станет. Однажды заколдовав ребенка, она теряет к нему интерес. Аленка сидела на качелях и бездумно возила ногой по песку. Кот развалился рядом. Снова гудел далекий поезд, прошел еще один заколдованный час. Пустые окна таращились со всех сторон.

– Нет, я все-таки не понимаю, – Алена не могла просто смириться со своей участью. – Зачем она это делает? Какой ей прок с того, что ты стал котом, а я просижу всю жизнь на качелях?

– Пр-р-росто она нас ненавидит, – благодушно разъяснил кот, – мы шумим, игр-раем, стучим мячом ей по нер-рвам. А заколдованные будем вести себя тихо.

Вовка деликатно не смотрел, как девочка размазывает слезы по грязным щекам. Значит, всю жизнь проведет она здесь, на этой площадке за час до рассвета? Не закончит школу, не выйдет замуж, не побывает в космосе? Родители с ума сойдут. Как жили эти годы Вовкины родители? А она еще винила папу во всем. Он придумал бы, как расколдоваться. Папа все умеет. Он был на настоящей войне, прыгал с парашютом, а теперь летает инженером-наладчиком на огромных космических кораблях. Однажды он заблудился в пещере. Его искали 4 дня, и никто уже не надеялся найти, а на пятый день он сам вышел к людям. Папа всегда повторял: «Нельзя сдаваться».

– Нельзя сдаваться! Должен быть выход! Самый крошечный шансик!

– Ну, вообще-то я тут кое-что подумал, – неуверенно промямлил кот. Так и знала, что он что-то знает да молчит!

– Ну, говори! Говори скорей!

– Только нужно оружие. Пойдем!

Он мотнул головой, мол, давай за мной, и скрылся в кустах.

– Зачем? Ты хочешь напугать Файку? Или отбиваться от нее?

Но Вовка уже трусил далеко впереди. Он привел к канализационному люку, поцарапал лапой крышку.

– Приподними.

– Я тебе Геракл что ли? – огрызнулась Алена. Но крышку попыталась сдвинуть. Она на удивление легко поддалась. Кот юркнул вниз и вытащил пластмассовый пистолет.

Аленка чуть не взвыла от разочарования. Вовка – глупый заколдованный ребенок. Да, он просидел здесь четыре года и много чего насмотрелся, и, по сути, они ровесники. Но он ничему не учился и остался все тем же первоклассником! Ему все игры. Машинки-пистолетики. Казаки-разбойники. А у нее нет времени на игрушки, надо выбираться отсюда поскорей!

И тут девочка услышала. Звук нарастал, явно приближаясь. Кто бы мог подумать, что можно так радоваться тарахтению мотора! Во двор въехала машина-«буханка». Белая с красными крестами, она отчетливо, как подсвеченная, была видна в темноте. Зачем-то объехала двор по кругу и с жутким скрежетом затормозила у аленкиного подъезда. «Скорая»! Ух, как Алена бежала! Быстрей, чем на школьных соревнованиях.

Когда она оказалась у машины, с водительского места уже спрыгнула немолодая, но стройная и ярко накрашенная врач.

– Помогите, пожалуйста! – завопила Алена, вцепляясь в рукав белого халата. Даже сквозь ткань она чувствовала, какая холодная у медика рука.

– Поможем, поможем, милая, – заворковала врач. Одной рукой (на другой все еще висела Алена) она с трудом стащила из кабины чемодан с крестом. Бухнула его на асфальт, аж земля содрогнулась, и лязгнуло так, словно чемодан был набит железяками.

– Сейчас поможем, – она направилась к подъезду, волоча за собой девочку и чемодан. Доктор просто взялась за ручку двери, и замок щелкнул, открываясь. Аленка чуть не запрыгала от радости!

– Что ж ты, детка, гуляешь так поздно, папочку заставляешь переживать, а у него сердечко шалит, – бормотала тетка. – Сейчас мы и папочке поможем. С сердцем шутки плохи.

– Фтой! Ни ф мефта! – раздалось сзади.

Алена и врач обернулись. Вовка держал зубами пистолет и целился.

– Фтоять! – повторил он. – Отойди от нее!

Медик распахнула дверь, красный, дребезжащий, как от перегорающей лампочки, свет разлился вокруг.

– Иди-иди! – она силой заталкивала Алену внутрь.

– Фтреляю! – проорал кот и правда нажал на курок.

Яркая пулька со стуком ударилась в теткину щеку. От неожиданности или от удара, но врач разжала руки. С резиновым скрипом растянула в улыбке алые губы, кожа на щеках собралась плотными складками, и стало видно, что пулька оставила на щеке серый след, как будто разбила глазированную поверхность.

– Ай-яй-яй, какие непослушные детки, – пропела доктор, погрозила коту пальцем и снова потянулась к Аленке. Девочка отступала, а руки врача (или кто это был?) протягивались все дальше и дальше, пальцы с алым маникюром шевелились, как водоросли под водой. Кот снова бабахнул из пистолета, на этот раз попав в висок. Отлетел еще кусок глазировки.

Тетка скорчила обиженную мину, распласталась по стене дома, из-под халата вытянулась еще одна пара босых ног.

– Бессовестные! – заявила она, – кто вас только воспитывает! И поползла вверх, перебирая шестью конечностями.

– Сссст – чпок – ссст – чпок, – слышалось оттуда.

Аленка замерла под козырьком подъезда. Кот, не выпуская пистолета из пасти, следил за теткой, поднимая взгляд все выше и выше. Наконец, звуки стихли и, совсем запрокинув голову, он выплюнул пистолет и сказал:

– Все. Ушла. Иди сюда.

Алена послушалась ни жива ни мертва.

Сзади грохнуло, и она громко взвизгнула. Захлопнулась дверь. Девочке казалось, что за шиворот ей натолкали колотого льда, она не могла перестать трястись.

– Ну что? – самодовольно муркнул Вовка, – прав я был, что пошел за оружием?

– Угу – отозвалась Алена.

– Нет, ты скажи! Молодец-молодец я?

– Еще какой.

– Как я ее прогнал, а? Теперь долго не сунется!

– А кто это? – спросила Алена, хотя не была уверена, что хочет знать. Ее все еще трясло.

– А ты не поняла? – хмыкнул кот. – Я ее тут уже видел. Приезжает вроде бы на помощь, все радуются, ведут ее в дом. А она не лечит вовсе, а забирает. Насовсем. И вообще. Я тут много чего видел. Так что плохого не посоветую, со мной не пропадешь.