Полная версия
Я сердца дверцу приоткрыла. История моей жизни и очень правдивые рассказы
Ну не будешь же им рассказывать о болезни, о том, что в меня влито столько гормонов, что организм не справился и дал сбой. Приходилось как-то выкручиваться.
Моя настороженность и язвительность возрастала, когда дети шушукались неподалеку от меня, а потом выбирали самого отважного, чтоб тот подошёл и полюбопытствовал, почему я такая мелкая, сколько мне лет и т. д.
К сожалению, в моем кругу общения не было других особенных детей, поэтому какая-то часть меня всегда чувствовала себя очень одиноко. А зачастую и взрослые не сильно отличались от детей и говорили мне вслед какую-нибудь глупость.
Но в одном мне абсолютно повезло!
В школе я встретила Наташу.
Наташа была моей одноклассницей. Умная девочка с зелёными глазами и туго заплетенными косичками оказалась непревзойденной хохотушкой. Как мы подружились вспомнить невозможно. Знаю только, что на линейке мы друг другу очень не понравились, а уже через несколько недель стали неразделимы на всех переменках.
Наташа была самой высокой девочкой в классе, поэтому посидеть за одной партой нам удавалось крайне редко – ее учителя сажали на задние, а меня за первые парты.
Зато какой восторг испытывали мы, когда удавалось провести урок рядышком!
Как ни старались мы сдерживать смех, все же «хихики» с нашей стороны периодически тревожили тишину класса. Но поскольку учились мы неплохо, да и поведение было хорошим, вырвавшиеся наружу всплески эмоций нам прощались.
После школы самым трудным делом было расстаться с Наташей и разойтись по домам.
Жаль, что в те времена не было мобильных телефонов с фотокамерой.
Они могли бы запечатлеть двух раскрасневшихся от смеха девчонок, стоящих на углу перекрестка, с ранцами и мешками для сменки, в забавных шапках и пальтишках, пританцовывающих на месте от безудержного хохота и еле сдерживающихся, чтобы не упустить в штаны.
Думаю, время, проведенное с Наташей, было самым лучшим лекарством для меня.
«Над чем же можно было столько смеяться?» – спросите вы.
«Над всем», – отвечу я.
Это была изобретенная нами игра «найди смешное в обыденном».
А если такового не находилось, мы просто придумывали его сами.
И так продолжалось до тех пор, пока наша семья не переехала в другую квартиру на окраине Москвы. Из-за чего мне пришлось сменить школу.
Переживала я сильно. Идти в новую школу, где заново придется преодолевать свои проблемы с учителями и сверстниками, да ещё без Наташи – боязно. Не известно, насколько дружелюбными окажутся дети в новом классе. А учителя? С ними тоже надо суметь найти общий язык.
От внутреннего перенапряжения у меня случился первый сердечный приступ.
РОЖДЕНИЕ СЕСТРЁНКИ
Уж очень мне хотелось малышку, особенно, когда увидела, что в классе у большинства детей есть братишки и сестрёнки. А я одна…
Не помню, как донесла эту мысль до родителей, но однажды…
Однажды папа с мамой стояли в нашей комнате напротив меня и загадочно так спросили, не передумала ли я насчёт пополнения семейства?
Сердце радостно забилось в ожидании долгожданной вести.
А папа многозначительно спросил:
«Сейчас-то все тебе одной. А ведь делиться придется. Готова?»
Ну, конечно, готова! Что за вопрос?!
Да я рада все свои игрушки отдать!
– Хорошо, будет тебе братик или сестрёнка.
Уже взрослой узнала, как нелегко далось родителям это решение. Но вот животик у мамы начал расти, а в доме появилась редкостная по тем временам книжка Спок «Наш ребенок»
Я уже хорошо читала и принялась изучать новую для себя информацию «от зачатия до рождения».
Картинки разглядывала, недели считала.
И задала маме волнующий меня вопрос:
– Мам, все понимаю про ребеночка, как развивается, как рождается. Только как он там появляется?
Мама засмущалась и ответила первое, что пришло в голову.
А мне, впрочем, не так уж было важно, как малыш там появился. Главное, что теперь я стану старшей сестрой!
Пока мама дохаживала последние недели беременности, я с бабушкой Раей жила на нашей даче недалеко от Москвы.
Дачу я любила, поэтому время пролетало не скучно. То с соседскими ребятами из песка замки строили, то из брызгалок обстреливали друг друга водой. И даже закапывали клад в сундуке.
Пока однажды соседи, приехавшие из Москвы, не сообщили мне радостно:
– Иринка, у тебя сестрёнка родилась!
Я даже заплакала от переизбытка чувств.
Прибежала к бабушке Рае, глаза горят, на щеках слёзы:
– Мама сестрёнку мне родила!!!
На следующий день меня забрала к себе бабушка Клава. Та, которая со мной и в огонь, и в воду, и на «Ромашке» заодно.
Один раз мы с ней навестили маму в роддоме, посмотрели на малышку через окно.
А вскоре всей делегацией – папа, бабушка, дедушка и я – поехали забирать маму и «подарочек» из больницы.
Дома я не могла налюбоваться на нашу «спящую красавицу». И носик, и ушки, и ротик, и щёчки – все вызывало мой восторг! Только сестрёнка все время спала, а так уже хотелось с ней поиграть и заглянуть в ее карие глазки!
Началась новая жизнь. Мы с мамой кормили, мыли, пеленали малышку, чистили ушки, обрабатывали пуповину грудничка. Конечно, делала все мама, но я неизменно присутствовала при всех процедурах. И не упускала возможности прикоснуться к своей сестре.
Первый месяц на белом свете показался ей не очень приглядным, и она часто плакала, особенно по ночам.
Мне повезло в том, что наш класс тогда учился во вторую смену, и я могла подольше поспать.
А маме с папой по очереди приходилось таскать маленькое сокровище на кухню, чтобы та не будила меня в комнате.
Однако она заливалась так громко, так истошно, что слышно было во всей квартире.
Но все когда-то заканчивается, и это тоже прошло.
Наш малышок, которому мы все никак не могли дать имя, стал спокойно сопеть по ночам.
С именем долго не могли определиться. И когда девочку все же решили назвать в честь мамы – Наталья, то за ней тут же закрепилось милое – Татусик. А нашей любимой песенкой стало народное «Ой татушки, три-та-та».
Татуська была невероятно шустрой и шкодистой девочкой. У родителей прослеживалась растерянность в методах ее воспитания – было не понятно, как после такой тихой и покладистой Иры справляться с таким сорванцом.
Да и я страдала не меньше. Как только Тата стала самостоятельно передвигаться по комнате, я не успевала прятать учебники и тетради. Если родители никогда не проверяли мои домашние задания, (только если я сама засомневаюсь в их правильности и прошу помочь), то сестрёнка проверяла их регулярно. Теперь я понимаю, именно так появляются на свет талантливые педагоги.
Пожалуй, у меня не было ни одной промокашки, ни одного ластика, ни одной тетрадки, где Татуська не поставила бы свой многозначительный «кренделек».
Да что там тетради, она успела изрисовать мамин паспорт! Ну, когда?!
Его всегда прятали на самой верхней полке. Только мартышкам полки не помеха… Её каляки с постоянством появлялись то тут, то там.
СУДЬБА
После рождения сестрёнки мне два раза пришлось лежать в хирургии Русаковской больницы с гнойными абсцессами.
Больница эта старая, в центре Москвы.
Хирургия располагалась в каком-то старинном корпусе.
После многочисленных внутримышечных уколов мой организм отказывался всасывать лекарство, накапливал его и превращал в гной.
Теперь мне предстояло вскрытие абсцесса.
Почему так произошло, никто не знает. Но факт остается фактом – обе ягодицы разрезаны и откачено по пол-литра гноя.
Порядки в том отделении были ещё более строгие, хирургия ведь, а условия ещё более отвратительные.
Горшки часто не выливались своевременно, и маленькие дети измазывались в какашках и пачкали все вокруг. Зайдешь в такую палату, где все дети от года до трёх (к ним мам уже не положено пускать, только к грудничкам) вонь стоит несусветная, дети все перепачканные, без штанишек. Пытаюсь их как-то оттереть и медсестру позвать, чтоб чистые вещи принесла.
Ой, в общем, житие мое в этой больнице особенно врезалось в память. И вот ещё чем. В соседней со мной палате лежали мамочки с грудничками. И ещё ребенок из дома малютки. Ему месяцев десять, но он не ходит, не сидит, да и на вид не больше пятимесячного. Только головка выросла в соответствии с возрастом. А глаза такие большие, грустные и взрослые очень. Малыш не плачет, отучили в доме малютки. Спокойно и с глубокой душераздирающей тоской смотрит тебе в глаза. Реснички длинные, красивые. А волосиков нет, обрили. Бутылку ему на полотенце положит медсестра, и он сосёт. А если обронит, то тихо будет ждать, когда кто подойдёт и снова соску к ротику поднесет.
Когда я его увидела, то не могла отойти от кроватки. То бутылочку ему поддержу, то животик поглажу. А по щекам моим слёзы текут в три ручья.
У меня дома сестрёнка немного больше его. И жалко мне человечка этого невероятно. И поделать ничего не могу. Безнадега. Бледненький, слабенький, в застиранных ползунках. Медсестры от его кроватки гоняют, нельзя ему к теплоте человеческой привыкать, ему обратно в соц. учреждение надо.
Постою, поплачу, а как ноги затекут, стараюсь незамеченной прошмыгнуть в свою палату. Будут ведь ругать, если увидят, что я не в своей палате.
Вот так. Судьба такая. Или люди такие…
МОРОЗОВСКАЯ БОЛЬНИЦА
Как из песни слов не выкинешь, так из моего детства не выкинуть всё, что связано с Морозовской детской городской больницей.
Каждый месяц меня возили туда со всеми анализами и справками, оформляли госпитализацию через приемный покой, вели в отделение, брали пункцию внутрисуставной жидкости, вводили лекарство и… отпускали домой.
Конечно, проделывалось это по предварительной договоренности между врачом и мамой. И очень подпольно. Потому что мы нарушали все тогдашние законы детских больниц.
Но пару раз в год избежать госпитализации длинною в месяц или более все же не удавалось.
Бич всех больниц того времени – это рыжие прыткие тараканы.
Тараканы были еще одной причиной, по которой я очень боялась больниц. Они шныряли везде. По утру их можно было обнаружить в тапочках, в тумбочке и даже на подушке. Вечером они могли притаиться под одеялом, упасть с потолка или внезапно вылезти из неожиданного места и нагло пошевелить усами.Фу!
Я очень боялась рыжих хитрецов.
Дома у нас такой живности не было, и вызывали они во мне жуткую брезгливость, до мурашек.
Самое страшное, если ночью приспичило сходить в туалет.
Сначала свет из коридорчика зажжешь, потом дверь ногой пнешь, чтоб открылась. Часть страшилищ попадает с потолка и стен, разбежится по углам, но самые наглые особи останутся.
Идешь, старясь не наступить на них, особенно на здоровенных и хрустящих. Потом осматриваешь унитаз – не притаился ли там рыжий противник? Если все нормально, то повезло. А если на ободке зашевелились усы, снимаешь с одной ноги тапок и балансируя на второй, настойчиво сгоняешь насекомое. В общем, процесс хождения в ночной туалет становился сродни вхождению в комнату страха.
Зато по окончании дела, вдыхаешь полной грудью от облегчения не только в теле, но и в душе.
Чем могут навредить тараканы?
Физически, ничем, наверное.
Но морально кровушки моей они попили изрядно.
Лечение в больнице заключалось в откачивании жидкости из суставов и введении стероидов. Иногда назначали массаж и физиотерапию, если позволяли анализы. Вот и все.
А еще я постоянно должна была принимать иммунодепрессанты, чтоб болезнь не прогрессировала. Принимаю их и по сей день. Просто с годами они стали более мощными. А иммунитет мой становится все слабее.
ДЕВОЧКИ
А еще с воспоминаниями о Морозовской больнице ярко всплывают две судьбы – Наташи Фроловой и щупленькой девочки, имени которой я не запомнила.
Наташа жила в детском доме, и с невероятной регулярностью попадала в Морозовскую больницу.
Выразится точнее, она жила в Морозовской больнице и иногда ее забирали обратно в детдом. Дело в том, что у Наташи была сильная астма, она задыхалась от приступов, а в интернате никому не было дела до ее здоровья, и руководство быстренько отправляло ее на «скорой» на лечение.
В стационаре приступ снимали, и у Наташки начиналась светлая полоса жизни. Ведь в отделении дети домашние, им родители передачи приносят, а для голодного интернатского ребенка еда – это главное! Да ещё вне стен детдома!
Наташа явно была ребенком пьющих родителей.
Это было «написано» на ее лице.
А по фигуре Наташа напоминала гориллу.
Вся измазанная зелёнкой, с расчесанными болячками на коже, в одних колготках, с чёлкой, явно остриженной в больнице или детдоме, Наташа производила весьма неблагоприятное или даже ужасающее впечатление.
Говорила она громко, с хрипотцой, а смеялась… Короче копия актера Леонова в фильме «Джентльмены удачи», когда он в камере говорит – «пасть порву, моргалы выколю». Только девочка…
Конечно, свирепела Наташа, если только её разозлить. А разозлить ее было не сложно: не поделись передачей или скажи ей что-нибудь типа «детдомовская» и у Наташи глаза кровью наливаются. И ударить, и толкнуть могла, и за волосы оттаскать.
Зато относись к Наташе хорошо, уважительно, угощай почаще, и Наташа будет смеяться радушно громко, а без того маленькие глазки на ее лице превратятся в малюсенькие щелочки.
Медсестры Наташу знали и понимали, что спящего зверя лучше не будить. Поэтому это был единственный ребенок в отделении, которому позволяли спать днём, когда все дети даже сидеть на своих кроватках не могли. И не спать ночью. Ночью Наташа ходила на «дело».
Если чувствовала, что где-то едят, но без нее, тут же навостряла лыжи.
А где могли есть после отбоя?
Конечно, медперсонал в столовой.
И Наташа, грохоча тапками по длинному больничному коридору, с гулом, издаваемым хриплыми бронхами, мчалась туда на запах, чтоб ее покормили.
У меня не было брезгливости или неприятного отношения к Наташе. Мне ее было жалко.
В этом, конечно, заслуга моей мамы. Она обнимала, помогала, кормила всех детишек, которые оказывались рядом. Когда я была дошкольницей, я даже ревновала маму к другим детям. Но повзрослев, я поняла, что мамы не хватает не только мне, но и всем ребятам. И даже, если это «моя мама» её душевное тепло может помочь другим детям пережить разлуку с родителями.
Наташу мама тоже жалела. Но виду не показывала. Разговаривала с ней, как с любыми другими детьми, угощала тем, что приносила из дома.
Натаха пыталась (и зачастую очень успешно) отобрать у меня блокнот, календарь или новую ручку. Демонстративно показывая, что сейчас унесет добычу к себе в палату. Но я не отнимала, и, уж, тем более не гонялась за ней. Наташа почти на голову выше, а сильнее… Слава Богу, испытать не пришлось, насколько Наташа сильнее. С одобрительного кивка мамы я отдавала девочке все, что той приглянется.
И однажды. Однажды мы вновь пересеклись в больнице. Наташа уже лежала там, а я только обосновывалась на новом месте. Как вдруг Наташа принесла ко мне свои ценности: несколько календарей и блокнот. Где уж она этим разжилась, я не знаю. Но довольное лицо Наташи всем видом выражало гордость за своё имущество. Мои глаза тоже загорелись. Календари были какие-то не наши, не из киосков. Я даже чуточку, самую малость, позавидовала Наташе. Видимо, на это и было рассчитано.
А дальше, дальше был аттракцион невиданной щедрости. Наташа предложила мне выбрать календарик. И подарила! Мне! Свой! Календарик!
Не знаю, дарила ли Наташа за свою жизнь ещё когда-нибудь что-нибудь кому-то. Возможно, и нет. Оттого подарок этот вдвойне ценен.
Наташеньки не стало…
Наверное, ее жизнь оборвалась до 12 лет.
То ли не успели реанимировать, то ли ещё что.
Но приехав в отделение в очередной раз, я почувствовала какую-то не присущую этому месту тишину.
Прошло уже около 35 лет. Но я вспоминаю о ней очень тепло.
Не знаю, есть ли в этом мире ещё люди, которые помнят о Наташе Фроловой. Но я помню.
И календарик где-то лежит.
А девочка, чье имя мне не запомнилось, лежала в палате интенсивной терапии. С мамой. Они были явно иногородними.
У нее была высокая и широкая кровать, сейчас такие ставят в реанимации. Похоже, на этой кровати они с мамой спали вдвоем.
В палату часто заносили капельницы и дверь почти всегда была закрыта.
Но как-то вечером, я заметила, что дверь палаты открыта и там горит яркий свет.
Любопытство взяло своё. Я подошла ближе. И тут мама девочки (я видела ее в коридоре не один раз) пригласила меня войти.
Я с радостью согласилась. Ведь находиться целый месяц только в своей палате, без друзей и прогулок тяжеловато любому.
В таких палатах я еще не была. Яркий белый свет, небольшое помещение и огромная кровать, казалось, занимала всю палату. Шкафчик, тумбочка, стульчик, вот и вся обстановка. На кровати сидела щупленькая девочка, как выяснилось впоследствии, вполне общительная и веселая, младше меня приблизительно на год.
Ее мама подсадила меня на высокую кровать. Матрас на ней оказался очень удобный, гладкий, а не как в наших палатах из комков сбившейся ваты. И мы с приветливой девочкой около часа играли вместе.
Потом принесли капельницу, мне пришлось покинуть палату. Но я была очень довольна новой знакомой и интересно проведенным временем.
На следующий вечер палата была закрыта. По хмурому взгляду медсестры я поняла, что игр сегодня не будет.
Ну а ещё через день или два детей загнали по палатам (это обычная практика), а высокий мужчина спешно вынес из палаты тело ребенка, укрытое одеялом. Даже не помню, как я смогла это узреть. Но я все поняла. Моей новой подружки не стало. Палата теперь была всегда открыта.
Очень хотела написать эту главу.
Памяти маленьких девочек.
УЖЕ НЕ ДЕТСТВО
После переезда на новую квартиру я чувствовала себя выкорченым деревом, посаженным заново. А прижиться, ох, как нелегко. Часть корней-то обрублена.
Меня перевели на домашнее обучение, и отучилась я очно в новой школе только 7-й класс. Хотя сам этот год запомнился как очень неплохой год. Появились новые подружки, влюбиться успела, да и физическое состояние было вполне сносное.
Зато в 8 классе все пошло по наклонной. Первая серьезная трагедия (не считая детских больниц) случилась со мной в 14 лет.
Несмотря на множество таблеток и прочее лечение, у меня перестал существовать один тазобедренный сустав. Кость есть. А сустава не стало. Сросся и образовал прямую несгибаемую линию. Конечно, этот процесс сопровождался сильными болями и физическими, и душевными.
Как сустава не стало, боль из него ушла, зато многократно усилилась в душе. Теперь я уже не могла не чувствовать свою инвалидность. Хромота, не способность нагнуться, надеть носок или обувь, ходить по ступеням, очень угнетала меня.
Сильно.
Общественный транспорт и прогулки стали доступны только с сопровождающими.
А я так любила гулять! Гулять и, причем, самостоятельно!
Вот тогда и обуяла меня первая серьезная депрессия.
Отчаяние и растерянность. Как дальше жить?
Не была я подготовлена к такому повороту событий, ох, не была.
Хотелось умереть.
Казалось, так будет лучше для меня и для моих родных.
Почему-то совсем не было сил бороться. И мне никто не мог помочь. Никто. Не было человека, с которым бы я могла поделиться своей бедой.
Тут начались Чумаки да Кашпировские. Один воду «заряжал», второй смотрел с экрана сурово. Черная и белая магия на лицо. В прямом и переносном смысле.
Я сидела перед телевизором и ждала чуда. Ждала и боялась одновременно.
Страх вообще стал неотступной частью меня.
Боялась всего.
Особенно остаться одной. Болезнь прогрессировала, захватывая в плен те суставы, без которых самостоятельной оставаться уже не получалось. И глаза. Сильно стало ухудшаться зрение, поражались сосуды глаз.
Все готовились поступать в ВУЗы, ходили на подготовительные. А я все больше пребывала в одиночестве.
Смотрела вечерами в окно, плакала и тосковала. Так хотелось быть здоровой и вместе со сверстниками гулять, встречаться, общаться.
Хотелось, чтоб исполнилась мечта детства, с которой я как будто родилась. Иметь в 28 лет двух детишек: старшего мальчика и младшую девочку. Быть счастливой мамой, женой и просто домохозяйкой.
И чем больше становилось осознание неисполнимости этой мечты, тем несчастнее я становилась.
Это сейчас можно прочитать кучу информации на тему депрессии. А тогда я даже не понимала, что со мной происходит. Была безысходность, и не ясно, что делать дальше. Так и жила.
А после окончания школы начала ещё и катастрофически слепнуть на оба глаза.
Предстояли операции, которые ничего радостного мне не сулили. Ходить всю жизнь в очках с толстенными линзами, представлялось катастрофой. Даже самым древним бабушкам заменяли удаленный хрусталик на искусственный, а мне нельзя. Ткани моих глаз хуже, чем у старушек. Ужас!
Мало того, что я в себе и так ничего привлекательного не находила: рост метр с кепкой, суставы деформированные, от гормонов опухаю, теперь ещё прикрыть от всех то, что принято называть зеркалом души.
Но главное испытание, как оказалось, ждало меня впереди.
ОПЕРАЦИЯ
Сложную операцию на глаза (там не только катаракта, но и увеит, глаукома, замена стекловидного тела) взялись провести в именитой клинике им. Федорова. Там все супер-пупер. Но, увы, индивидуальный подход к пациентам отсутствовал. Все потоком. Вот меня этим потоком и засосало. Очень боялась я этой операции, даже маму попросила сходить в храм свечку поставить. Слышала, что так делают. Вот и ухватилась, как за ниточку.
А у самой ужас в душе. И как оказалось, не зря.
Лежу я в предоперационной, жду своей очереди. Заходит молоденький доктор и колет мне анастезию. Как всем: около глаза и за ухо. И от этого «за ухо» как поплывет у меня все куда-то из реальности в иные миры. Все отдалилось: люди, голоса. Только страх неописуемый и мамин голос откуда-то с потолка. А мамы-то рядом нет. В таком состоянии оцепенения меня и завезли в операционную.
Дальше хуже – резать начали. У меня боль, как по живому. А я только постанывать могу. И боюсь сказать про боль, пошевелить губами, ведь в глазу скальпель.
Операция закончилась, а боль не ушла. Я вернулась в реальность. Но часть меня на много лет осталась где-то там, под яркими лампами операционной.
И тут началось. Как только речь зайдет про глаз, про операцию, у меня слёзы градом. Ничего сказать не могу, рыдаю.
Прожила так какое-то время, а потом попросила пригласить мне психиатра.
Устала от ночных кошмаров и общего тягостного состояния.
Психиатры – народ не эмоциональный, видавший всякое.
Спросил меня доктор что-то, я сразу в слёзы. Ну, он, недолго думая, быстренько бумажку с назначениями настрочил.
Антидепрессанты и транквилизаторы.
Знакомство с Библией
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.