Удивительные странствия. Сборник сказок

– Нашла ты себе, матушка, нахлебника! Приносит за свои бутафорские турниры гроши, а съедает больше всех нас вместе взятых.

– Зато он человек добрый! – отвечала тётя Эрна.

– Не будь злюкой! – говорила Таная брату.

– Я не злюсь! Я просто боюсь, что скоро на самим есть будет не на что! Жаль, сестра, что ты этого уразуметь не можешь!

– Не дерзи сестре! – кричал из своей кладовой Илей. – С голоду не помрём! Я уж позабочусь!

– Воровать опять будешь? – огрызался Буслай.

– А хотя бы и так! Но сначала я работать попробую. Буду на ярмарках сказки рассказывать да по канату ходить, а Аурика песни петь. Проживём!

Так они и жили. Через год Аурика и Илей поженились. Они и старый Игнафан, и приблудившийся к ним бродячий пёс вчетвером ездили по городам и весям, давая представления. И люди валом валили на них и восхищались и сказками и искусными трюками Илея, и песнями Аурики, и даже Игнафаном с выдрессированным им псом. На этом, друзья, собственно, и кончается наша история… Может быть, четвёрка друзей и теперь где-то даёт свои представления. Кто знает!

Краткий словарь славянской мифологии

Сирин – райская птица (птица печали).

Алконост – райская птица (птица радости). Услышавший песни райских птиц лишается разума.

Могол – могучая птица тёмного царства.

Велес – бог скота, проводник в загробном царстве, сын небесной Коровы Земун.

Буря-Яга – супруга Велеса, хозяйка избушки, стоящей на границе двух миров.

Земун – небесная корова, наполняет своим молоком реку Ирия.

Вий – царь Пекла, сын Юши-Змея.

Волх – бог войны, сын Индрика-Зверя и сырой земли.

Горыня – трёхголовый змей, охраняющий подземное царство.

Грифон – птица-собака, охраняющая вход в Рипейские горы.

Параскея – змея, супруга Индрика.

Златогорка – великанша, первая супруга Дажьбога.

Юша-Змей – Чёрный змей, несущий землю.

Индрик-Зверь – царь тёмного царства, свергнут и убит своим сыном Волхом.

Род – прародитель всех богов, невидимое верховное божество, повелитель Вселенной.

Лада – супруга Сварога, богородица.

Сварог – бог-творец, небесный кузнец, правитель поднебесья.

Леля – дочь Сварога, богиня любви.

Жива – дочь Сварога, богиня жизни.

Марена – дочь Сварога, богиня смерти.

Хорс – бог Солнца.

Стрибог – бог ветра, урагана.

Дажьбог – сын Перуна, прародитель русского народа.

Семаргл – бог огня.

Перун – бог грозы и войны.

Макошь – мать жребия, вместе с подручными Долей и Недолей плетёт людские судьбы.

Смородина – река, пересекающая Тёмное царство.

Пекло – ад.

Сурица – солнечный напиток, напиток богов.

МЕЧ ИСТИНЫ

Глава 1. Легенда о чёрном Императоре

И солнце затмилось луною, и подули ветры по всей земле, точно неведомая сила дохнула из самых недр Вселенной, и среди жаркого лета вдруг прошёл снег, и в разгар метели грянул гром в тот час, когда в столице Фонсейской Империи, во дворце, у недавно овдовевшей Правительницы родился сын, наследник престола, Принц Румбольд. Дитя появилось на свет хворым, и придворные медики пророчили ему скорую смерть, но мальчик выжил, оставшись на всю жизнь хромоногим и уродливым…

После смерти матери Румбольд, коему было тогда ещё мало лет, вступил на престол. Не по летам вдумчивый, мрачный и жестокосердный, он быстро заметил, что его приближённые плетут интриги за его спиной. Боясь рано или поздно пасть жертвой обмана, принц обратился за советом к Великому Магу, слывшим первым мудрецом королевства.

– От лжи можно защититься лишь ложью, – проскрипел старик на вопрос юноши. – Заключи договор с Ложью, присягни на верность ей, и она станет тебе лучшей защитой, ты будешь непобедим во веки веков!

– Я готов, – с лёгкостью согласился Румбольд. – Но где же мне найти Ложь?

– Ложь повсюду, мой мальчик. Она часто имеет личину правды, истины… Вот, именно там, где ложь обряжена в одежду истины, ты и можешь заключить договор с ней. Есть вблизи столицы пророк Анна. Когда-то давно он отрёкся от своих родителей, предал лучшего друга, бросил девушку, которая любила его, и сделался проповедником.

– Что же проповедует он?

– Услышишь, мальчик… А, впрочем… Он предрекает добру скорую кончину, а злу – победу, он велит со строгой мерой подходить ко всему, что люди считают добром, но, творя зло, о мере не думать, ибо зло внушает ужас, а ужас – раболепие. Тот, кто внушает ужас, побеждает! Так говорит он…

– И его слушают?

– О, да! Его считают провидцем и поклоняются ему… Сам Епископ целовал ему руку и признал в нём великого пророка! Там ты найдёшь ложь, когда она тебе нужна.

Не сомневаясь ни секунды, Румбольд отправился к пророку Анне. Высокий человек, сутулый и сильно напоминавший ворона, одетый в чёрный балахон с капюшоном, не позволявшим видеть его глаз, предоставляя встречным замечать лишь железные зубы во рту его и длинный, нависающий над верхней губой нос, встретил Императора словами:

– Я знаю, зачем ты пришёл.

– Для чего же?

– Ты ищешь Ложь.

– Да, пророк.

– В таком случае, ты нашёл её, ибо мне имя – Ложь. Ложь во мне, и я в ней. Я раб её и жрец, и язык!

– Я хочу договориться с Ложью, чтобы обезопасить себя от всех угроз.

– Проходи! – резко скомандовал Анна и, схватив Румбольда за плечо, повёл его в подвал своего каменного дома.

Подвал имел форму окружности, стены его были испещрены многочисленными надписями и чертежами. Кое-где стояли и весели чучела животных. В углу на медленном огне кипели разноцветные жидкости, налитые в стеклянные формы. Посреди этого странного помещения стоял стол, застеленный тёмной тканью, на нём находились бумага, чернила и перо, и острый нож. Над столом тускло светился подвешенный к потолку шар.

Анна подвёл Румбольда к столу и велел:

– Подай мне правую руку!

Император повиновался. Пророк взял нож и слегка рассёк ему руку, хлынувшую кровь он набрал в чернильницу и, окунув в неё перо, протянул его Румбольду:

– Возьми левой рукой и подпиши! – тотчас же перед Императором оказался жёлтый пергамент, испещрённый символами.

– Что это? – тихо спросил он.

– Договор. Подписывай!

Румбольд неуклюже поставил свою подпись.

– Свершилось! – прошипел пророк. – Теперь ты станешь Великим Лжецом! Великий Маг скоро умрёт… Ты займёшь его место наряду с троном. Ты станешь велик и непобедим! Никто не сможет одолеть тебя! Ибо ложь на твоей стороне, в тебе! Навсегда!

– Благодарю тебя, Ложь, – отозвался Румбольд.

Но Ложь не смогла спасти Императора от тяжкого недуга, напавшего на него вскоре после визита к пророку. Врачи признали болезнь смертельной… И Смерть не заставила ждать себя. Однажды ночью она, белая и печальная, распахнула окно и вошла в комнату Императора. Подойдя к нему, она опустила свою ледяную руку ему на лоб… Румбольд открыл глаза и произнёс едва слышно:

– Я договорился с Ложью… А нельзя ли договориться и с тобою, Смерть?

– Попробуй, – отозвалась Смерть.

– Что тебе нужно, чтобы ты отстала от меня навсегда?

– Замена тебе.

– Я должен казнить кого-то?

– Многих! Если я отойду от тебя, ты сделаешься моим вечным данником. А за невыплаченный долг нужно постоянно платить проценты, которые возрастают год от года.

– Ты ростовщица, Смерть, – заметил Император.

– Так что же мы решим?

– Если оставишь меня, я завоюю весь мир! Я не пощажу никого и ничего, и выжгу землю огнём. Я дотянусь до каждого уголка и сотру с лица земли каждого, кто встанет у меня на пути. Я посею ужас везде, и всякое сердце будет трепетать при моём имени, ибо оно станет равным твоему. У тебя не будет недостатка в жатве, Смерть! Клянусь!

– Ну, что же, до тех пор, пока ты будешь верным данной клятве, ты не умрёшь… – с этими словами Смерть покинула дворец и отправилась к Великому Магу, который, едва увидев её, саркастически усмехнулся и сказал лишь:

– Наконец-то! Всегда ждал получить свидетельство существования иных миров…

А Император выздоровел и, едва только смог держаться в седле, объявил о начале своего первого военного похода. И вскоре по всему миру разнёсся слух о жестоком и непобедимом завоевателе в чёрной маске и алом плаще…

Глава 2. Напутствие

Третий день в княжеском тереме тишина гробовая, и лишь горький плач нарушает её… Только месяц минул с той поры, как Князь Светодар с дружиной отправился в поход против Фонсейского Императора Румбольда, огнём и мечом истребившего княжество Северское и убившего его князя, брата Светодара. Провожала отца княжна Любава, долго шла подле коня его, держась за стремя, томясь горьким предчувствием. Наконец, нагнулся Светодар к дочери, поцеловал её крепко и сказал тихо:

– С Богом, дочка! Идём мы на дело святое, справедливое. Но, если случиться так, что тьма окажется сильнее нас, и паду я в битве ратной, не кручинься долго, а заботься о княжестве нашем, найди себе в мужья человека достойного, чтоб его и тебя оборонить мог. Будь милостивой к людям и честной пред всем светом. А, если встанет пред тобою задача неразрешимая, поезжай к матери Фемари, что игуменьей в монастыре Ильинском. Мудра она и глас Божий слышать способна. Даст тебе совет добрый. До свидания, милая. Бог с тобою!

– Береги себя, отец! – отозвалась Любава, перекрестив князя.

Светодар погладил дочь по голове и тронулся в путь. Долго стояла княжна на холме и смотрела вслед удаляющейся дружине, молча глотая слёзы…

И была среда Страстной недели, когда Любава проснулась ночью, заслышав страшный грохот, точно что-то обрушилось. В страхе вскочила княжна, стараясь припомнить сон свой, и не смогла, помнила лишь, что снилось ей что-то очень страшное…

В пятницу же на двор княжеский упал израненный сокол и тотчас обратился в человека, в коем с трудом признали люди молодого лучника из дружины Светодаровой, Ферапонта. Задыхаясь, поведал юноша о страшной битве князя с войском Румбольда, в котором полегла вся дружина его, а сам Светодар попал в плен. Тяжело израненный Ферапонт, преданный князю, обратившись соколом, из последних сил полетел в родные края, чтобы донести до них горькую весть. Двое суток летел он, не зная отдыха, орошая землю своей кровью, и всё же добрался до дома, чтобы на отчей земле погибнуть от тяжких ран…

Горько плакала княжна Любава, а в воскресение отправилась в Ильинский монастырь, помня отцовский завет, и после службы бросилась в ноги игуменье. Мать Фемарь, маленькая старушка с лицом светлым и ясными, лучистыми глазами, подняла её и провела в свою келью.

– Сказывай горе своё, милая, – ласково кивнула она, коснувшись плеча Любавы своей сморщенной рукой, на среднем пальце которой княжна заметила странный перстень из простого металла, но очень тонкой работы: на нём неизвестным мастером был выплавлен образ юноши, разящего копьём чёрного змея.

– Отец мой взят в плен жестоким завоевателем, матушка. Уходя в поход, он велел мне в случае своей гибели сыскать мужа достойного и заботиться о нашем княжестве… Однако, он ничего не приказал на случай своего пленения. Как же мне быть, матушка? Не могу я искать супруга, зная, что отец мой жив и томится в неволе, и ожидает помощи! Я должна спасти его, но не знаю как…

– Ты, милая, не только родителя своего от мук избавить должна, но и всю землю нашу. Ибо, если сей завоеватель не будет остановлен, то придёт и в наше княжество, и во многие другие.

– Но как победить его, если ходит слух, что он непобедим? – спросила княжна.

– Единственное, что есть в мире непобедимого, – истина! С кем она прибудет, тот одолеет всё. Знаешь ли ты, милая, что есть ложь? Ложь – яд. До поры до времени она как будто помогает тому, кто сделался её рабом, накапливаясь в его сердце, но, когда коснётся его меч истины, накопившаяся ложь станет ядом для самого лжеца, и изольётся в него, и отравит, и погубит.

– Но где же взять такой меч?

– Странницы сказывали мне, что подле стольного града Киева, в глубокой пещере живёт святой старец Илия. Дни и ночи проводит он в молитве и посте, редко допуская людей к себе. Он понимает язык птиц и животных, он видит то, что не может узреть ни один смертный, он исцеляет больных… В нём – истина. И всё, чего касается он, освящено. Подле пещеры его течёт живительный родник. Очень-очень давно сей старец был богатырём, о котором слагались легенды. Его меч не знал поражений. Меч этот и по сей день у него. Сей меч и есть Меч Истины… Но учти, милая, истина тяжела для того, на ком грех есть. И, чем грехов больше, тем неподъемнее для человека меч этот. Лишь праведник может владеть им в совершенстве.

– Спасибо тебе, мать Фемарь! – поклонилась до земли Любава. – Я отправлюсь в Киев и найду старца. И мой отец будет спасён!

– Помоги тебе Господь, милая! – ответила игуменья, осенив княжну крёстным знаменьем.

– Только… – княжна задумалась. – На кого же оставлю я княжество? Ведь время трудное пришло. Люди растеряны и места не найдут от дурных вестей. Как же быть?

– Вера нужна, милая. Людям нужна вера. Лишь она даёт силы на жизнь, труд, на великие подвиги.

– Мудра ты, матушка! И слова твои – золотые. Только люди не слышат их.

Игуменья обняла и расцеловала Любаву в обе щёки и сказала:

– Ступай в Киев-град. А о княжестве не печалуйся. Я и все инокини наши позаботимся о нём, а Пресвятая Богородица всех нас своим платом укроет от беды!

Глава 3. Слепой гусляр

Весна набирала силу с каждым днём, но ни одна весна не была ещё столь печальной, сколь эта. Казалось, даже птицы поют как-то по-другому, грустно, надрывно. И ниже обычного поникли всегда тоскующие о чём-то ивы над любимым прудом Любавы. Не играли, не смеялись дети, а женщины ходили в чёрных одеждах с лицами, посеревшими от горя.

– Ох, Любавушка, страшно как нынче-то! Надо в поля идти работать, а некому. Бабы-то одни много ли напашут? – вздыхала старая няня княжны Евфросинья, сидя за вязанием у окна. – Разве что так слезами своими землю-матушку умилостивят, что урожай она даст… Ещё бы и солнце задобрить. Осенью прошлой небо-то красное-красное было – к большим бедствиям это. Старики говорят – засуха этим летом будет. Пропадём тогда, золотая моя. Сгинем, как не было. Земле без хозяина, как вдове… Не будет плода от неё. И что ж тогда? Кореньями да мхом питаться… А детишки-то как? Их жаль! Я-то, старуха, век свой прожила, а они? В тяжкие годы мужают… А что-то впереди? И того страшнее.

– Погоди ты, няня, панихиду петь, – отозвалась Любава. – Перед зарёй, сама сказывала, всегда особенно черно бывает. Вернётся отец – всё и наладится.

– Да вернётся ли?

– Вернётся, няня. Непременно вернётся! А, покуда нет его, грех нам духом падать, грех руки опускать. Надо слёзы утереть да работать изо всех сил.

– Кому? Старикам, бабам да сиротам малолетним? Ведь у нас же бабье княжество теперь…

– И что? Или мы не сила? Или мы хотим, чтоб нашим мужьям, братьям, отцам совестно за нас было?

– Верно ты говоришь, дочка. Отец бы тобой гордился, – грустно улыбнулась Евфросинья.

Внезапно откуда-то послышался звон гуслей. Чьи-то необычайно искусные руки касались струн, и те пели на разные лады чудную песню, какой Любава никогда не слышала. Княжна подошла к окну и увидела недалеко от терема высокого, красивого юношу, игравшего на гуслях. Он был одет очень бедно, рядом с ним, прислонённая к забору, стояла длинная клюка. Огромные глаза гусляра, неестественно расширенные, смотрели в одну точку.

– Видать, слепой, – покачала головой няня. – Жалко-то как! Ведь молодой совсем…

– Вели впустить его в дом, накормить, истопить для него баню. И денег дай ему. Оставь на ночь и выспроси, куда и зачем путь держит. Потом расскажешь мне, – велела княжна, отходя от окна.

– Хорошо, Любавушка, – заспешила Евфрсинья. – Доброе сердечко у тебя! Золотое!

Едва няня ушла, княжна отправилась в людскую и стала будить крепко спавшую у печи свою прислужницу Глашу. Девушка протёрла слипшиеся от долгого сна глаза и стала быстро оправлять косу, оправдываясь:

– Извините, барышня: всю ночь в церкви была… Сморило!

– Ничего, – остановила её Любава. – Мне, Глаша, помощь твоя нужна.

Девушка изумлённо захлопала глазами:

– Что же я могу?

– Раздобудь мне нынче же платье мужское. Крестьянское. Поняла?

– Господи, зачем это вам?

– Какое тебе дело, Глаша? Ты мне должна служить. Так исполняй, что велено!

– Слушаю, барышня, простите.

– Вот, возьми гостинец за работу, – княжна протянула девушке свой перстень.

– Спаси Господи, барышня! – обрадовалась Глаша, кланяясь княжне, и тотчас надела перстень, который налез ей только на мизинец.

– Только учти, Глаша, одежда должна быть у меня уже ночью! – предупредила Любава.

– Не извольте беспокоится – всё сделаю, – кивнула Глаша и убежала.

Княжна вернулась в свою горницу и стала ждать возвращения Евфросиньи. Однако, прежде неё явилась раскрасневшаяся Глаша, неся в руках большой узел.

– Вот, барышня, – бухнула она ношу на пол. – Это брата моего одёжа. Того, который пять лет тому назад в реке утоп. Мальчик совсем был, так что вам, барышня, велико не будет.

– Спасибо, хорошая моя! – поблагодарила Любава. – Я этой услуги твоей не позабуду.

– Да что уж там! – опустила глаза Глаша. – Мне идти можно?

– Ступай, – кивнула княжна.

Няня вернулась лишь, когда начало темнеть, неся кувшин молока и тарелку со свежими пирожками.

– Сама лепила: как ты любишь, – улыбнулась Евфросинья, ставя их на стол.

– Спасибо, нянюшка, – откликнулась Любава. – Какие вести принесла?

– Принесла, родная, принесла, – няня села к окну, устало снимая с головы платок. – Мать Фемарь сестёр монастырских отправила в поля – помогать нашим вдовам да сиротам. И сама говорила с ними, утешала, научала.

– Послушали её?

– Так как иначе-то? Двух человек в нашем княжестве пуще всех чтят – князя и игуменью. Как же не послушать её? Эх, ночь-то какая звёздная! – вздохнула Евфросинья. – Ты бы спать ложилась. Хочешь сказку скажу тебе? Как в детстве, помнишь?

– Помню. Я твои сказки, няня, наизусть помню. А что человек тот, гусляр? Накормили ли его, устроили?

– Да, родная, всё, как ты велела. Я его в людскую хотела, а он заартачился. Там, говорит, люди. А я один быть привык. Попросил, нельзя ли в амбаре заночевать. Я и разрешила. Сказал, о нём не беспокоиться. С первыми лучами, говорит, поднимусь и в путь тронусь. Я удивилась: как же ты, говорю, бедовый, поймёшь, когда те лучи зардеются, когда ты окромя мрака ничего не видишь? А он отвечает: оком не вижу, а душой чувствую. Всё, говорит, чувствую и на гуслях прочувствованное играю… Представляешь? Жаль как его! Такой красивый юноша, тихий, ласковый…

– А куда же путь он держит?

– Ищет он какого-то старца, который будто бы людей исцелять молитвою властен. А живёт кудесник сей аж подле самого Киева-града. Туда, стало быть, и идёт. Ты кушай пирожки-то, кушай.

– Да, спасибо, – задумчиво кивнула Любава. – Ты ступай спать, няня. Хлопотала весь день – умаялась.

– И то сказать – в сон клонит, – согласилась Евфросинья. – Спокойной ночи, родная!

Ефросинья перекрестилась и ушла.

– Судьба, – прошептала Любава. – Сам Господь послал мне этого человека, чтобы идти в Киев.

Выпив молоко, княжна завязала пирожки в узел и достала из сундука мужское платье, принесённое Глашей: штаны, лапти, рубаха, зипун да шапка – всё ветхое, но зато подходящее по размеру. Переодевшись, Любава достала из шкатулки ножницы и, глубоко вздохнув, обрезала свои чудные русые косы, а затем извлекла из шкатулки заранее приготовленное письмо няне и пробежала его глазами:

– Не пройдёт и года, как я возвращусь вместе с отцом. Не падайте духом, не плачьте и ждите нас! Мать Фемарь всё знает. Она благословила меня. Слушайте её!

Положив письмо на подушку, Любава взяла отцовский лук со стрелами, узелок с пирожками и, поклонившись образам, выскользнула из горницы…

Глава 4. Странники

Ночь была тихой и светлой. Звёзды водили хоровод вокруг задумчивого месяца. Спал княжеский терем, спало княжество, измученное горем и уставшее от трудов. Никто не видел, как какой-то крестьянский мальчик проскользнул в амбар.

Любава нерешительно остановилась на пороге, напряжённо вглядываясь в темноту. Наконец, она разглядела сидевшего на полу юношу. Рядом с ним лежала его клюка, плащ и гусли. Юноша не спал, и синие глаза его были широко раскрыты.

– Кто здесь? – спросил он тихим, глуховатым голосом, заслышав шаги Любавы.

– Это ты в Киев-град идёшь? – спросила княжна.

– Верно. Откуда знаешь?

– Слухами земля полнится.

– Кто ты?

– Меня Феодором зовут. Мамка моя да батя померли, а я с сестрою и бабушкой остался… Да, вот, захворала она. Скажи, верно ли сказывают, будто подле Киева старец живёт, который всякую хворь исцелить может?

– Сказывают люди… А верно ли, Бог весть!

– Ты к нему ведь путь держишь?

– К нему, коли дойду, и коли люди не врут о нём.

– А как же ты до Киева дойдёшь? Ведь ты ничего не видишь. А путь неблизкий, тяжёлый.

– Правду ты говоришь. Я год уже иду. Вначале был у меня спутник. Немой. Тоже исцелиться хотел. Да однажды волк на нас из лесу выскочил…

– И что же..? – испугалась Любава.

– Да не бойся! Друг мой волка того, как увидел, так от страха смертного дар речи обрёл. Так завопил, что и зверь заробел да в лес убежал. Провёл он меня до ближайшей деревни, а там женился на пригожей девушке… А я один пошёл. Подаяние просил, на гуслях играл. Где-то кто-то подвозил, где-то провожал. Так и досюда дошёл.

– А давай я тебе провожатым буду! Мне тоже зело в Киев нужно! Может, старец тот бабушке моей помочь сможет?

– А её ты как же оставишь?

– Так с сестрою. Ещё тётка есть у нас. Помогут. Возьми меня с собой, добрый человек! Я обузой не буду. Я из лука стрелять умею, петь… Вместе мы не пропадём и точно найдём этого старца. Возьми!

– Ну, что с тобой поделаешь? – пожал плечами слепой. – Идём.

– А как твоё имя?

– Кирилл, – гусляр чуть улыбнулся. – Сейчас светать будет: пора трогаться в путь.

– Да вроде темно ещё…

– А через пять минут первый луч появится, – слепец нащупал палку, поднялся, накинул плащ, взял гусли и узел со снедью, данный ему по указанию княжны, и в этот момент на горизонте блеснул первый робкий луч…

Через минуту Кирилл и Любава, державшая его под руку, уже шли по дороге, ведущей в Киев-град, с которым оба связывали все свои надежды…

– Скажи, – заговорила княжна через некоторое время, – откуда ты держишь путь? Живы ли твои родители, и кто они?

– Путь я держу издалека, из тех земель, где полгода солнце стоит в зените, и столько же длится беспрерывная ночь. Княжество наше богато и могущественно. Отец мой был знатного рода. Он приглашал для меня учителей, которые, несмотря на мой недуг, обучили меня грамоте, языкам и счёту. Но однажды отец уехал на охоту и не вернулся… Мать год тосковала по нему, а потом вышла замуж вновь, так как была ещё молода и, как говорят, красива. Её супруг был купец, человек суровый, недавно овдовевший и имевший двоих взрослых сыновей. Скоро у них с матушкой появилась дочь, моя сестра. Новой родни я дичился и всё время коротал в людской, где подолгу гостили у нас странники и странницы, чьи рассказы были для меня единственным развлечением. Один из странных людей, гусляр, обучил меня своему искусству… Единственный человек, с которым я сблизился, был сын старой няни купеческих сыновей. И, хотя он был нем, а я слеп, мы понимали друг друга, у нас был свой особый язык… Чем старше становился я, тем горше представлялась мне моя участь. У всех, у всего кругом меня своё дело было, и во всех, во всём была кому-то нужда, и лишь я казался себе лишним на этом белом свете, белом свете, на котором я был осуждён созерцать лишь мрак! Конечно, обо мне заботились, жалели… Но эта жалость была нестерпима мне. Я чувствовал себя чужим всем. И, поверишь ли, до того подчас горько мне становилось, что хоть головой в омут… В это-то время забрела к нам странница и поведала о неком старце, бывшем богатыре, а ныне отшельнике, живущем в пещере подле Киева, который любую хворь исцелить может. Я не сомневался и не раздумывал ни секунды! И той же ночью мы с моим другом отправились в путь… – Кирилл споткнулся, и Любава крепко стиснула его руку.