От Аляски до Эквадора

Сейчас, оживляя в памяти всю эту сумасшедшую эпопею и сопровождавшее её сверхъестественное напряжение, прихожу к парадоксальному выводу: именно в подобных «сюжетах» и заключена особая поэзия и романтика экспедиционной жизни. Дома, сидя в мягком уютном кресле, как раз о них чаще всего и вспоминаешь. Но уже с удовольствием и улыбкой.

ОТ НОМА ДО МЫСА ПРИНЦА УЭЛЬСКОГО

База первых золотоискателей – Ном – по северным меркам довольно большой посёлок. Своим появлением он обязан золотой лихорадке, охватившей Аляску, точнее – полуостров Сьюард[3], в самом конце 19 века, когда в ручье Энвил-Крик шведы обнаружили несколько золотых самородков. За два года эта полоса арктической пустыни (ближайшее дерево находится в 120 км от города) ожила. Именно тогда число жителей было рекордным – 20 тысяч человек. Новое рождение, точнее сказать, возрождение последовало во времена Второй мировой войны, когда через Ном по ленд-лизу шла в Советский Союз военная техника, в основном самолёты.

По уровню развития инфраструктуры (одних церквей – одиннадцать, заправочных станций – три), количеству домов Ном смело можно назвать городом. Тем более что численность населения в настоящее время перевалила за пять тысяч. Здесь даже есть свой памятник – собаке хаски. Возле центральной гостиницы стоит «Столб Мира». На нём указатели: «Лондон – 4376 миль», «Россия – 164 мили».

Тут нам сразу улыбнулась удача, или, как говорят старатели, подвалил фарт. Первый встреченный нами житель городка оказался эскимосом, сносно говорящим по-русски. Звали его Ила (почти Илья). Узнав, что мы совершаем кругосветное путешествие и завтра отправляемся на мыс Принца Уэльского, он стал уговаривать Костю переночевать в его доме – хоть и на полу, но в тепле. Ему очень хотелось пообщаться с русскими из загадочной России. Командор, видя, как загорелись надеждой наши глаза, смилостивился: отступил от железного правила ночевать только в палатках. Пока ехали к дому Илы, навстречу попались человек шесть. Почти все шли шатающейся походкой. Увидев нас, они выкрикивали какие-то непонятные приветствия. Мы вопросительно поглядели на Илу.

– Пьяные! Есть такая проблема, – покачал он головой. – Зато у нас нет преступности и вы можете спокойно спать с открытой дверью.

Войдя в дом, мы, к разочарованию любознательного эскимоса, не раздеваясь, повалились на расстеленные пенки – настолько вымотались. На прозвучавший через час клич дежурившего Кости: «Подъём! Ужин готов!» – никто, кроме Лёхи и хозяина, не отреагировал. Я, оказывается, до того был разбит немилосердной тряской в санях, что выделывал носом рулады похлеще Ильи, а он уж известный в нашей команде храпун. Утром ребята долго потешались надо мной. Даже присвоили звание «Лучший храпун Аляски».

* * *

До посёлка Уэйлс добирались, несмотря на безупречно ровный накат вдоль всей трассы, почти двое суток. Илья так увлёкся соревнованием с командором в скорости, что, когда тосол в очередной раз закипел, не сразу заглушил двигатель, и в итоге его заклинило. Случилось это где-то на середине пути. Безуспешно провозившись до вечера на морозе и ветру, вынуждены были заночевать. Утром решили, что Костя отвезёт Лёху с Колей и всем грузом в Уэйлс и возвратится за нами. Пока завтракали, собирались, перекладывали груз в одни сани, со стороны Нома подъехал вездеход. Он вёз почту и продукты в Уэйлс. Заключили с водителем взаимовыгодную сделку: он подвозит нас до посёлка, а мы отдаём ему снегоход на запчасти. Затолкав неисправную машину и сани с грузом в кузов, я, Андрей и Лёха разместились на чём пришлось там же. Костя с Колей поехали на исправном снегоходе за нами.

В кузове трясло меньше, чем в санях, и мы имели возможность полюбоваться северными пейзажами. Время от времени переводя взор на проём дороги, высматривали знаменитый мыс: именно у его подножия обосновался посёлок Уэйлс. Несколько раз ошибочно принимали за него выныривавшие отроги. Наконец показался седоватый горб, упёршийся в бескрайнее ледовое поле Берингова пролива. Первым разглядел его Андрей. Пересиливая грохот гусениц, он прокричал: «Мыс! Ура, ура, мыс!» Лёха, глянув на GPS, кивнул: точно!

Самый западный населённый пункт Северной и Южной Америки встретил нас лаем собак и улыбками розовощёкой ребятни. В их карих глазах сквозило жадное любопытство. Удивило количество детей на дороге. Потом сообразили – детвора шла из школы.

Посёлок представлял собой одну улицу с тремя десятками одноэтажных строений, в которых проживает 156 эскимосов. Дома на метровых сваях. Стены, обращённые к Берингову проливу, заложены до крыши снежными блоками. Тут нет иных укрытий от стихий, кроме длинных и низких домов. Условия для жизни из-за сложной погодной обстановки здесь очень тяжёлые, но ни у кого и мысли нет покинуть этот голый, скалистый, открытый всем ветрам мыс. Живут эскимосы охотой на моржей, белых медведей, рыбалкой. В межсезонье ловят сетками, привязанными к концам длинных шестов, морских птиц прямо на лету. Алкоголь запрещён: эскимосы быстро привыкают к нему.

Вдоль улицы опоры ЛЭП – электричеством обеспечивает собственная дизельная электростанция. Туалетов нет – оправляются в плотные полиэтиленовые мешки, которые выносят к дороге, на мороз. Потом их собирают и увозят на вездеходе подальше от посёлка.

Из дома напротив вышли две женщины. Шагают, слегка раскачиваясь и весело чему-то смеясь. На ногах белые меховые унты, из-под отороченного капюшона выбиваются длинные, цвета воронова крыла волосы. Увидев нас, они замолкли и прошли, настороженно поглядывая. Эта перемена красноречивей слов свидетельствовала о том, что мало они видели от белых поступков, вызывающих уважение и доверие.

Когда мы прощались с водителем, к нам подбежал молодой эскимос и, повторяя одну и ту же фразу, стал тыкать в сторону единственного двухэтажного здания. Оказывается, хозяин этого внушительного строения американец Дэн (он здесь единственный белый – все остальные эскимосы, правда, утратившие язык предков) выкупил этот полуостров и теперь собирает с каждого приезжего дань – 100 долларов. Развивая свой экзотический бизнес-проект, землевладелец построил гостиницу и сдаёт одно койко-место за 100 долларов за ночь. Наше появление сулило Дэну хорошие барыши, но Костя, чтобы не платить, приказал разбить лагерь прямо на льду Берингова пролива, между заваленных снегом торосов. До захода солнца оставалось ещё часа два. Мы не удержались – полезли на самую высокую точку мыса Принца Уэльского: гранитного горба, являющегося частью доледникового сухопутного перешейка, соединяющего Аляску с Чукоткой, Северную Америку с Азией.

Залитый нежной позолотой заката оледеневший снежный покров, звонко похрустывая под ногами, с каждым шагом истончался. Ближе к макушке он вообще исчез – сдуло ветрами, иссушило солнцем. Каменные струпья покрывала лишь льдистая корка. Чтобы не упасть, последние метры шли, поддерживая друг друга.

Вершина мыса отмечена туром, сложенным из угловатого плитняка, и торчащим из него небольшим крестом из двух дощечек – совсем уж скромно для столь знакового географического объекта. Как-никак – самая западная точка континента!

На нашем мысе Дежнёва – самой восточной точке евразийского материка – всё намного солидней: шестнадцатиметровая четырёхгранная башня с бронзовым бюстом Семёна Дежнёва и чугунной плитой: «Семён Иванович Дежнёв, 1605–1672», рядом лиственный крест.

Удивительно сходство названий посёлков, стоящих у подножья этих мысов: Уэлен у нас и Уэйлс у американцев. Можно сказать, родные братья. Ничего удивительного: Россия и Америка здесь близки друг к другу также, как Москва и Истра.

Неподалёку от неказистого тура чернели иглообразные останцы, обрамлённые грудой камней. Согбенные временем и ветрами, «костлявые» скалы напоминали одряхлевших старцев. Неслучайно эскимосы называют их «Три старухи». Со стороны пролива они покрыты красиво сверкающей в лучах солнца ледяной глазурью. В одном кармашке между обломков одиноко торчит чудом уцелевшая, изувеченная стужей лиственница.

Закатный свет, разливаясь по западной части небесного свода, попутно окрашивал пурпуром торосистые льды Берингова пролива, возвышающиеся над ними американский остров Малый Диомид (самая западная точка Северной Америки) и российский Большой Диомид (самая восточная точка Азии). Их разделяет узкий пролив шириной 1200 метров, по которому, кроме государственной границы, проходит линия перемены даты. Чуть дальше проступает сквозь синеватую дымку мыс Дежнёва. (Редкий случай – ширина пролива 86 км!) Воздух заполняли мельчайшие кристаллики льда. Они летали, кружились, вспыхивая розовыми блёстками в прощальных лучах завершившего трудовую вахту светила. И такая тишина царила вокруг, что казалось, слышно, как перешёптываются между собой окаменевшие «старухи».

Как ни хотелось подольше насладиться покоем и скупыми, хрупкими красотами севера, подступающие сумерки и усиливающийся мороз побуждали к спуску. Но прежде следовало установить флаги России и РГО на столь знаковой точке. Увлёкшись этим ответственным делом, мы не сразу заметили, что из-за гряды скал за нами внимательно наблюдают заросшие шерстью, свисавшей густыми космами до самой земли, овцебыки. Их угрожающие позы и угрюмое выражение морд красноречиво свидетельствовали о нежелательности нашего присутствия на принадлежащей им территории. Благоразумно обойдя стадо стороной, мы поспешили в лагерь.

Вот и тучи на горизонте почернели, лишь нижний край над Чукоткой охвачен закатным пожаром: хотя солнце скрылось, они, подсвеченные снизу, всё ещё горят оранжевой ленточкой. Сглаженные зубцы российских берегов, за которыми скрылось солнце, обуглились.

Перед сном вышли полюбоваться уже ночной панорамой – когда ещё побываешь на этом краешке земли! На чёрном небосводе густо мерцали ярко начищенные звёзды. Медовая, растущая луна, поскитавшись между ними, убежала за горизонт догонять подружку. Сразу стало темно – хоть глаз выколи. Зато из открывшихся тайников высыпала уйма новых звёзд. Следом по искристому бархату пробежал бледный сноп света, и почти сразу заиграли зеленовато-сиреневые сполохи, похожие на складки гигантского занавеса, покачиваемого ветром. Его извивы то сходились, то расходились, разгораясь всё ярче и ярче. Эти волнообразные колебания сопровождались идущими из неведомых глубин шорохами и свистом переменной тональности. Когда сполохи охватили половину свода, они внезапно погасли, и небо вновь стало угольно-искристым, но через непродолжительную паузу опять радужно заиграло причудливо закрученными лентами и вьющимися языками холодного пламени. Илья стоял, покачиваясь, словно дирижёр, взмахивая руками им.

Не успели мы налюбоваться этой феерией, как небо погасло. Через минутку, на этот раз совсем ненадолго, оно озарилось бьющими из тьмы серебристыми зарницами и потухло. Но мы ещё долго стояли среди наступившего безмолвия под впечатлением незабываемого представления, имя которому северное сияние. Что интересно, Илья всё это время покачивался, устремив отрешённый взгляд в неведомую, колдовскую глубь Вселенной. Когда сияние погасло, он воскликнул:

– Какая чарующая мелодия!

Много лет проживший на Севере, Костя пояснил:

– Похоже, наш Илья наделён сверхчувствительностью – слышит «песню» северного сияния. Ненцы называют её «зовом предков». На такой сверхчувствительности, кстати, основан и шаманизм – во время камлания от издаваемых бубном низких, басовитых звуков у человека возникает неосознанное стремление повиноваться. Я это на себе испытал в чукотском стойбище. Необычное, надо сказать, состояние.

ВНОВЬ АНКОРИДЖ

В Анкоридж вернулись на самолёте. Путь, который на снегоходах героически преодолевали шесть дней, на самолёте занял меньше двух часов. Чтобы не тратиться на гостиницу, вновь воспользовались гостеприимством наших соотечественников. У Ильи Иванова поселились Костя, Алексей, Николай и наш Илья. А у обладателя редкой фамилии Кердей, прекрасного баяниста, бесконечно щедрого человека – дяди Димы – мы с Андреем.

Сегодня, 6 марта, с заснеженного озера Уиллоу тридцать девятый раз стартуют знаменитые собачьи гонки «Айдитарод Трэйл». Они считаются самыми экстремальными и протяжёнными в мире. Поскольку Костя с ребятами заняты поиском машины (я в этом деле не помощник: в автомобиле знаю лишь руль и две педали), командор разрешил мне поехать с Виктором посмотреть это экзотическое представление.

Уже за два километра до озера вся обочина дороги и все стоянки забиты автомобилями. Пока искали, где притулиться, и продирались сквозь толпу на лёд, первые упряжки уже стартовали. Их выпускали с интервалом в 3–5 минут. В каждой упряжке по 12–14 собак. В основном голубоглазые хаски, но были и неказистые дворняги. (Хаски, благодаря густому, пушистому меху и невероятной выносливости, в большой цене на Аляске.) Запряжены собаки в сани-нарты парами.

В Европе обычно запрягают три, максимум четыре пары, а здесь из-за протяжённости маршрута их в два раза больше: иначе собаки не выдержат двухнедельную гонку до Нома. По обе стороны дороги за сетчатым ограждением тысячи зрителей, большинство с детьми. Подбадривают, кричат. Всем весело. Много телекамер. Судя по бейджикам, кроме местных, телевизионщики из Японии, Норвегии и даже Новой Зеландии. А фотоаппараты у каждого второго зрителя. Вокруг на белоснежной глади озера палатки, вигвамы, рядом столики с термосами, раскладные стульчики, снегоходы.

Как только звучит в динамике команда «Старт!», погонщик поднимает воткнутый в снег остол (тормоз) с железным наконечником и собаки с неистовым лаем уносятся вслед предыдущей упряжке. Некоторые, правда, поначалу бегут с ленцой, без азарта, но, размявшись и войдя во вкус, начинают слаженно наращивать темп. Всего при нас стартовало 32 упряжки. Бежать им до Нома кому полторы, а кому две недели! Да и не все добегут! Среди гонщиков, одетых в арктические куртки на меху, разглядел несколько женщин. Одна совсем молоденькая, с толстыми русыми косами и до того красивая, что мелькнула мысль: «Не из русских ли?»

Обратно сорок километров до Василлы ползли три часа! Все автомобили послушно выстроились друг за другом в одну многокилометровую колонну, хотя ширина дороги позволяла ехать в два ряда в обоих направлениях. Но нет – никто никого не обгоняет. Не творческие всё же люди американцы! Когда уже въехали в город и пробка рассосалась по улицам, нас тормознул пристроившийся сзади и долго сидевший на хвосте полицейский. Ему показалось, что мы превысили скорость, но Виктор твёрдо и уверенно стоял на своём: «Я ничего не нарушал, ехал чётко в соответствии с требованиями знаков». Поскольку у полицейского не было радара, подтверждавшего обвинение, ему пришлось отпустить нас.

Ульяна Фонова и Епифан Реутов в прошлом году на олимпиаде по русскому языку в США были отмечены золотой и серебряной медалями.

10 марта при активном содействии Ильи Иванова удачно, всего за 2000 долларов, купили у наркомана семиместный заднеприводный автомобиль «Сафари», выпущенный компанией «Дженерал Моторс» в 1997 году. Ребята из автосервиса провели ревизию и определили, какие запчасти потребуются для восстановительного ремонта. Они же взялись доставить их за сутки.

Чтобы сэкономить финансы, ремонт решено было делать своими силами в любезно предоставленном Ильёй Ивановым тёплом гараже. Поскольку драндулету уже 14 лет, гайки проржавели и прикипели так, что ребятам то и дело приходилось прибегать к помощи зубила и кувалды. Я, чтобы не мешаться, ещё с вечера сговорился с Сергеем Натёкиным ехать на поиски староверской деревни Берёзово, затаившейся в тайге вдали от основных дорог. Мне очень хотелось посмотреть, как живут на Аляске последователи огнепального протопопа Аввакума, хранящие на чужбине верность не только древнему православию, но и русской культуре.

Где находится их поселение, Сергей знал приблизительно, и мы долго безуспешно плутали по глухим просёлкам. И проплутали бы ещё, не заметь на лесной дороге бабусю в белом платке, рассекавшую на тойота РАВ-4 свежевыпавший снег. Коль в платке – стало быть, староверка, решил я. Дабы не смущать женщину, дождались, когда машина скроется за деревьями, и поехали, придерживаясь рассыпчатой колеи.

Через полчаса, миновав буреломный лес, увидели среди атласных берёз строения. У въезда в деревушку стояло длинное здание с табличкой на русском: «Школа». Тут же у крыльца стоял и РАВ-4. Осторожно постучали в дверь. Открыла та самая «бабуся» в длиннополой юбке с множеством оборок. И вовсе не бабуся оказывается, а молодая, улыбчивая женщина – местная учительница Антонида. Узнав, что я из России, обрадовалась, пригласила нас в кабинет. Усадив за отдельный столик, достала разовые бумажные стаканчики, налила брусничного морсу, нарезала ломти свежеиспечённого, с хрустящей корочкой, хлеба:

– Отведайте нашего кушанья! Токмо испечён.

Мы из вежливости пытались отказаться, но Антонида мягко настаивала:

– Что ж вы такие стеснительные. Откушайте, а то я плохо думать буду!

На вкус хлеб отличался от привычного нам. Заметив наше удивление, она с улыбкой пояснила:

– Я в опару молотый перец добавляю.

Когда мы собрали со стола в ладошку даже крошки, Антонида провела нас в класс, общий для всех двадцати двух учеников. Вторая учительница, постарше, как раз что-то объясняла им.

Большинство детей с чисто славянской внешностью: русоволосые, со смышлёными, живыми, серо-голубыми глазами. У всех старинные имена: Дарья, Нил, Лукьян, Прокоп. Каждый сидит за отдельным столом, отгороженным от соседних невысокими перегородками. Учебная программа построена так, что с первого класса прививаются навыки самостоятельной работы. Учитель подключается, лишь когда ребёнку что-то непонятно. Физику, химию дают поверхностно. Основной упор делается на математику, геометрию, историю, литературу, русский, правоведение. Уровень получаемых знаний у детей высок, например, Ульяна Фонова и Епифан Реутов в прошлом году на олимпиаде по русскому языку в США были отмечены золотой и серебряной медалями. В этой школе, наряду с обычными каникулами, не учатся ещё семь дней на Пасху.

Чтобы не отвлекать детей, я попросил учительницу познакомить меня с кем-нибудь из знатоков истории общины. Антонида вздохнула: «Ноне все мужики в море» – и предложила пообщаться с дедом Ермилом, единственным из глав семейств, кто сейчас дома.

– У нас нельзя чужим в избу, ежели хозяин в отлучке. А он радый будет. Оба сына, что с ним живут, в море. Сноха с бабой Марфой к внучке поутру уехали.

К дому Ермила шли по натоптанной снежной тропке, вьющейся между стоящих вразброд среди леса аккуратных домов. Деревня оказалась небольшой – девять, как сказала Антонида, «дымов». Вид изб несколько озадачил – построены не из брёвен, а из дощаных щитов, между которых проложена теплоизоляция. Во дворах образцовый порядок, почти во всех по три-четыре пуховые козы: для молока и пряжи.

Дед Ермил сидел в сенях на оленьей шкуре и, склонив посеребрённую голову с окладистой бородой, тесал из берёзовой заготовки топорище. Природа, похоже, кроила его по особому заказу: крупная, несколько тяжеловатая медвежья фигура, покатые плечи, узловатые пальцы натруженных рук.

– Здравствуй, радость моя, – сипло пробасил он учительнице.

На меня же, худосочного очкарика, только настороженно покосился. Антонида низко поклонилась и пояснила цель визита. Узнав, что я писатель, участник российской кругосветной экспедиции, да ещё автор двух романов о староверах, удостоенных нескольких всероссийских премий, и собираю материал для третьего, старик заметно помягчел. Испытующий взор стал доброжелательным. Он, не торопясь, снял фартук, разгладил сивую, похожую на лопату бороду и пригласил в дом. Сам прошёл вперёд твёрдым, во всю ступню, шагом.

Как известно, технология добычи золота основана на свойстве драгоценных крупинок, вымываемых речными струями из горных пород, «погружаться», благодаря высокому удельному весу (золото в 19 раз тяжелее воды), сквозь рыхлый песок до непроницаемой «кровати» – плотной глины и образовывать на ней с течением времени залежи. Задача старателя – найти такое место, а затем, черпая песчано-гравийную смесь, промывать её в лотке (или с помощью плавающей на воде драги[4]) до тех пор, пока на его рифлёном дне не останутся одни мерцающие крупинки золота, а если повезёт – и самородки.

Здесь уже чувствовался русский дух: три стены чисто выскоблены, глухая разрисована охрой – пышные цветы на фоне затейливого орнамента; неокрашенный, плотно сбитый пол оттёрт песком добела, на нём тканые дорожки; в углу над столом божница, заставленная иконами, рядом, на деревянном гвозде, лестовки[5]. У окна ткацкий станок, прялка, тут же в берестяном коробе клубки пряжи.

Пока я оглядывал внутреннее убранство, дед Ермил надел за перегородкой белую рубаху, расшитую по краю красными нитками, затянул поясок с кистями и приставил самовар к трубе, выведенной в печной дымоход. Вскоре мы, прихлёбывая заваренный из толчёных плодов шиповника чай (мне, как я успел заметить, хозяин достал отдельно стоящую гостевую кружку), беседовали об их житье-бытье на Аляске.

– Ну, коль имеешь интерес, слушай. В этих краях мы недавно, с 83 года. Наши корни, вообще-то, в Тамбовской губернии, но как послабление вышло, так вся обчина на Дальний Восток перебралась – землю щедро давали, до ста десятин[6] на семью. Мой дед со всей оравой под Владивостоком надел получил. При большевиках им пришлось всё бросить и в Китай податься. Там я и родился.

– Фантастика! Я ж, дядя Ермил, тоже в тех краях 20 лет прожил. А вы не помните, из какой деревни ваши?

– Вот это да тебе! Антонида, гляди-кась, гость-то земляк почти!

– Поистине пути Господни неисповедимы!

– Из Смирновки, недалече от Раздольного. Слыхал?

– Про Смирновку не слышал, а вот в Раздольном бывал. Мой однокурсник оттуда – ездили к его родителям в гости… А на Аляске-то как оказались?

– Ну, слушай дале. Из Китая перебрались сперва в Бразилию, опосля в Николаевск – то в штате Орегон. Там много брата с нашего стада и поныне, да простору в нём маловато. Засим сюда и уехали – здесь, на воле, жизнь в радость. Жительствуем по большей части рыбалкой. Промышляем в море-окияне за 150–200 вёрст отсель. Я, правда, ужо не ходок – ноги подводят. Вот столярничаю, пимы из руна, кому потребно, катаю. За выход робята сетями до 600 пудов берут – то, пока море не встанет. А ежели мороз вдарит так, что море льдом покроет, на перемёт начнут. Наживку – на крючья, а лесу сквозь лунки тянут. Рыба, слава Богу, кормит, но всё тяжельче. Сам посуди: цена на горючку за 10 годов выросла с доллара до четырёх, одначе на рыбу без перемен. А ещё за промысловую лицензию заплати, катер и каждого, кто в море ходит, страхуй. В остатке – токмо на хлеб. Но Господь милостив, покуда без скудобы обретаемся.

– Ну что вы, деданя, всё про мужиков. Гость ещё подумает, что бабоньки без дела сидят, – встряла Антонида.

– Так и расскажи. Я, что ль, против?

– Да вы уж сами. Мне к детишкам пора.

Антонида встала, поклонилась и вышла.

– Что правда, то правда, домовитые оне у нас. – Опять заговорил дед после того, как за учительницей закрылась дверь. – Ткут полотна, холстины, сучат пряжу, шьют и вяжут токмо оне. И чадородьем не обижены. Вот у меня три сына, две дщери. Ело готовят тоже оне. Трапезничаем токмо своим. Потому все крепкие, здоровые. Лишь сахар, соль, муку берём у одноверца в лавке. В Василле есть такая. Она чистая. Да и туды мало ездим. Люд-то ноне в городе дичает. Иные просто в безумство впали. Не ведают, что творят! Поганят рот срамословием, табачным зельем. Блуд, как ржа, их души разъедает. Господи, упаси от сих бесовских искушений. Эх, слабнет народ… Знамо, идти вниз легче, чем наверх к Господу. Мы не курим, бражничаем токмо по великим праздникам. Брагу ставим на берёзовом соку. Одеваем всенепременно вот такие рубахи навыпуск с косым воротом и с пояском.

Дед Ермил, в подтверждение своих слов, встал на некоторое время во весь рост.

– Бород не бреем: Христос же с бородой!.. Бабы ходят в сарафанах, запонах. Замужние в платках, чтоб волос не казать. Девицы с косами и непокрытой головой. Американцы нас уважают за трудолюбие и честность. Но мы чужаков – людей не отеческой веры – в свою обчину не допускаем.

– А если человек не вашей веры, но добрый христианин, он, что, не может посвататься?

– Отчего же нет. Может, но прежде должен пройти обряд переправы, и ежели есть серьёзные намерения, испытуем три года по всей строгости. А до того молодые просто «дружат», как мы говорим – «играют».