Ольга и Алексей

Она довольно улыбнулась, видя, что произвела на него впечатление последней фразой. Он довольно потёр усы, усмехнулся и обратился к Алексею, больше для формальности, чем из желания узнать его мнение:

– А что вы думаете по поводу Вересова, Алексей Павлович?

– Ах, что он может думать! – воскликнула Рубцова. – Он же ещё ребёнок, у него нет своего мнения, и он во всём полагается на меня.

Алексей отвернулся, больше не в силах выносить её желание утопить Вересова, разрушить до основания его жизнь и его семью. Да, он должен быть наказан, но так ли жестоко? Молодому человеку было противно слушать враньё матери, раньше он считал, что она не может здраво мыслить из-за горя после потери мужа, но теперь он понял, что она нашла лишь повод, чтобы воплотить своё давнее желание – уничтожить соседей.

Он извинился и вышел из столовой, предоставляя им право обсуждать ход следствия и дальнейшие действия губернатора. Тот вскоре собирался нанести визит и Николаю Ильичу и с пристрастием допросить его, чтобы дать понять, что дело принимает серьёзный оборот, и ему лучше во всём раскаяться.

Алексей стоял на крыльце, задумавшись, когда с ним поравнялся Гаврила Василич. Сначала он услышал тяжёлое дыхание за спиной, потом увидел выдающееся пузо, и только затем показался его обладатель.

– Вы мне так и не ответили, Алексей Павлович. Что вы думаете, Вересов с намерением выстрелил в вашего батюшку, или нет? Зачем он пригласил его на охоту, если они враждовали?

Он внимательно смотрел на юношу, чуть прищурившись, ему было всё-таки любопытно разобраться в этом таинственном деле, и он непривычно напрягал свой мозг, строя различные выводы и предположения.

– Вероятно за тем, чтобы помириться, – спокойно ответил Алексей на последний вопрос. – Мы же всё-таки родственники, родную кровь ничем не разгонишь, как говорила моя бабушка. Я говорил с ним, он несчастен, искренне раскаивается и переживает, и поверить в то, что он совершил преступлением умышленно – просто невозможно.

Гаврила Василич снова хмыкнул, посмотрев на Алексея. “Интересно! Интересно – мать и сын думают по-разному об одном и том же деле. Вот забава!”

Он медленно, тяжело дыша, спустился с крыльца, стряпчий помог ему забраться в коляску, прокурор сел рядом, и они поехали в Быстрый ручей, а молодой помощник отправился в деревню собирать доказательства вражды Рубцова и Вересова.

Бедный Егорка жался в угол, когда стряпчий допрашивал его, до ужаса боясь сказать что-нибудь не то и не так. Он искренне думал в последнее время, когда пошли слухи о расследовании, учинённом Рубцовой, что его первым арестуют, что он будет крайним в барских разборках. Но барин не стал наказывать его за нерасторопность и оказию в кустах, виня во всём только себя и несчастную судьбу.

В это время губернатор сидел за столом в кабинете Вересова, прокурор был рядом с ним, им предложили чаю, но Гаврила Василич отказался за них двоих, объясняя это тем, что время обеда прошло, а на работе он предпочитает заниматься делом, а не чаи распивать. Вообще, он был немного суров с хозяином усадьбы, чувствуя своё превосходство как представителя власти, а слабость и явное чувство вины Вересова добавляли ему уверенности в себе и своих силах довести это дело туда, куда ему будет выгодно. Пока ему было выгодно встать на сторону Рубцовой.

– Прошу вас понять, Николай Ильич, вас обвиняют не только в убийстве по злому умыслу, но и в пользовании землёй, которая вам не принадлежит. Вы говорите, у вас нет бумаг на Петров луг, стало быть, вы незаконно все эти годы занимали её и получали доход. Обвинители скажут, чем это не повод для того, чтобы избавиться от человека, разоблачившего ваши деяния?

– Да помилуйте, Гаврила Василич! У меня и в мыслях не было! Да и вы должны знать, что ежели кто задумал избавиться от неприятеля, то провернёт дело тихо и незаметно, а не в своём лесу, и не из своего ружья!

Он с жаром пытался заставить поверить Нехлюдова в свою невиновность, он готов был заплатить компенсацию Рубцовой, столько, сколько она скажет, он мог бы даже откупиться от суда, но не решался заговорить прямо об этом с губернатором при прокуроре. Вересов всё косился на него, а тот был молчалив и суров, словно уже вынес свой вердикт.

Вересов тяжело дышал, его лицо раскраснелось, в последнее время его сердце шалило, но он никому не сообщил об этом, не делая давать повода к жалости, стойко принимая на себя удар судьбы, шёпот соседей за спиной и косые взгляды. Он знал, что о нём говорят местные, что многие не верят в его честность, и ему было обидно и горько осознавать, что люди, которых он знал, кому-то даже помогал, отвернулись от него и при разговоре опускают глаза. Никто не выразил ему поддержку или помощь, родственники престали общаться с ним и его семьёй, они остались один на один с этой бедою.

– Должен вам сказать, что Рубцова намерена довести это дело до суда. Мне вас очень жаль, но я поделать ничего не могу, на её стороне правда и слово вдовы невинно убиенного. Откупиться от неё вы не сможете, она не намерена сдаваться, так что готовьтесь к выступлению в суде. Скоро прокурор подготовит все бумаги и вышлет вам.

Гаврила Василич тяжело поднялся, после него встал и прокурор, и они не обращая внимания на произведённый эффект, вышли за дверь. Вересов онемел, не веря, что его соседка дошла до того, что стремится сжить его со свету и разорить его семью, он схватился за голову, ощущая новую боль в сердце и снова коря себя за глупую ошибку, приведшую к таким последствиям.

Ладно, он готов понести наказание, но его девочки? За что она так с ними? Почему она не может оставить их в покое? Он выдохнул, пытаясь собраться с мыслями. Он решил, что напишет письмо Рубцовой, где будет умалять её пощадить жену и дочерей.

Он так просидел довольно долго, пока в дверь не постучалась Ольга и тихо вошла. Он поднял взгляд и улыбнулся, она подошла к нему и обняла его за плечи. Он постарался скрыть свою горечь и отчаяние. Она пыталась выяснить, о чём был разговор с губернатором, но он отвечал общими фразами, мол, ещё ничего не ясно, но он будет стоять до конца и сделает всё возможное, чтобы решить все вопросы. Его семья до сих пор не знала, что ему грозит каторга и разорение.

– Ой, что это? – воскликнула девушка, услышав шорох. – Мышка!

Означенный субъект пробежал по комнате и скрылся за шкафом, а Ольга прижалась к отцу, как истинная представительница своего племени, она очень боялась мышей.

– Как только приближается зима, так мыши лезут в дом, – произнёс её отец, – надо позвать Митю, пусть отодвинет шкаф.

Созвали слуг, произошла недолгая возня с большим шкафом, и злополучный объект был ликвидирован. Дубовую мебель хотели было уже задвинуть обратно, но хозяин приказал мужикам помедлить и поднял то, что когда-то завалилось и хранилось за шкафом долгие годы – какие-то бумаги. Может, ничего важного, но последние события заставили Вересова бережнее относиться к каждому клочку бумаги в своём доме. Он отряхнул их от пыли и пробежал глазами. Первые листы не представляли ничего интересного, а вот последний лист с вензелями заставил хозяина поместья упасть в кресло.

Все ожидали Николая Ильича к ужину, но он опаздывал, и Ольга пошла в кабинет, чтобы позвать его. Обнаружив отца в кресле в странной позе, она испугалась.

– Отец! – она позвала его, и он поднял голову.

Его бледное лицо казалось осунувшимся, а синеватые губы выделялись на нём, испарина покрыла лоб, он протянул дочери бумагу с вензелями.

Она прочла её и обрадовалась:

– Это же так замечательно! Наш прадед владел Петровым лугом, потом ваш отец, а теперь и вы! Марья Ефимовна должна забрать свои слова обвинения обратно!

– Если бы всё было так просто, милая, – тихо сказал Вересов. – Она обвиняет меня в более страшном преступлении, которое я не могу с себя снять. Только получается, что если бы я раньше нашёл эту бумагу, то мы бы с Рубцовым не поругались, и, возможно, всё обернулось бы по-другому…

– Не корите себя. Бумага нашлась, а значит, её нужно предоставить губернатору пока он ещё в Ручьях. Он должен знать, что вы – законный владелец этой земли, и у вас не было намерения расправиться с Павлом Петровичем, – Ольга сказала это твёрдо, как уже совсем взрослая девушка.

Он внимательно посмотрел на неё и понял, что она права. Он поцеловал её в лоб, и вышел за дверь, намереваясь послать гонца в Буйный ручей. Он бы поехал сам, но переживания дня дали о себе знать, и он не чувствовал в себе сил говорить с Рубцовой.

Слуга доставил заветную бумагу в дом Рубцовых, где остановился губернатор и его помощники, они как раз ужинали, когда он явился. Гаврила Василич долго рассматривал бумагу, проверяя на свет, словно сомневаясь в её подлинности, потом передал её прокурору, а тот – стряпчему. Марья Ефимовна поджала губы.

Но через минуту выдавила из себя:

– Так и что же? Пусть это его земля, меня нисколько это теперь не волнует, тем более что скоро у него всё отберут. Важно другое – вы на моей стороне, надеюсь, и не дадите спуску нашему делу?

Нехлюбов глотнул вина, протёр свои усы салфеткой и сказал, что всегда поддерживает слабых и сирот, а вдова с двумя детьми – это ли не повод для наискорейшего справедливого вынесения приговора виновнику их несчастий. Ещё его тайно грела мысль о том, что они с Рубцовой недавно сошлись на сумме, которую получит и он, и судья за то, чтобы приговор Вересову оказался суровым и не терпящим апелляции.

Слуга вернулся к Вересовым и доложил, что губернатор и прокурор снимают обвинение с Николая Ильича в незаконном пользовании землёй. У всех спал камень с души, и только хозяин, зная настоящую подоплёку всего дела, отказался от ужина и отправился к себе. Он выглядел уже лучше, чем час назад, но всё ещё был слаб.

Ольга сочла своим долгом рассказать, каким застала отца в кабинете, и они с Юлией приняли решение внимательнее наблюдать за ним, как можно меньше тревожить его и стараться из всех сил поддерживать, а их мать сама схватилась за сердце.

– Ох, что же будет, если ваш отец нас покинет? – запричитала Пелагея Ивановна. – Я останусь одна с двумя дочерями на выданье! Да за что мне такое наказание-то?

– Матушка, успокойтесь, с отцом всё будет хорошо, – Юлия ласково взяла её за руку. – Испытания посланы нам, чтобы сделать нас сильней, крепкая вера поможет нам всё преодолеть.

– Жюли, прошу тебя, сходи завтра в церковь да поставь свечку за здравие твоего отца. Мне-то самой не дойти, я так слаба…

Её дочь кивнула, обещая исполнить эту просьбу. В последнее время она стала чаще посещать церковь, находя там успокоение для души, к тому же это было единственное место, где о ней не шептались. Может, кто-то что-то и думал дурное, но держал свои мысли при себе. Вересова же, хоть и не была старухой, но почитала себя уже пожилой и больной, стараясь вызвать к себе жалость и повышенное внимание. Девушкам приходилось разрываться между угнетённым отцом и легкомысленной матерью.

Вскоре Вересову пришло официальное письмо, в котором прокурор уведомлял его о первом судебном заседании по поводу преднамеренного убийства Павла Рубцова, на которое он обязан явиться через неделю. Гаврила Василич решил все вопросы, касательно этого дела действительно очень быстро, и Марья Ефимовна могла быть очень довольна. Губернатор признавался перед собою, что Вересов без злого умысла пригласил Рубцова на охоту и выстрелил в него случайно, но ни это обстоятельство, ни то, что его семья находится под угрозой разорения и туманного будущего, не могло его остановить перед своей целью – получения вознаграждения от Рубцовой. Он понимал, что она женщина пробивная и любящая подчинение, не послушаешься раз, она больше с тобой не свяжется, так что он предпочёл остаться с этой грозной женщиной с большими связями в хороших отношениях. А то, что другие невинные люди пострадают из-за его решения… Так что ж… Не в первый раз. Такова участь всех семей осуждённых за тяжкие преступления – страдать вместе со своим родственником.

Утром Николай Ильич получил письмо, прочитал его и поднялся к себе в комнату. Ему невыносимо было думать, что его семья обречена из-за него, из-за его глупой ошибки. Он уже не чувствовал в себе сил бороться за справедливость. Что ему сказать в суде? Понятно, что Нехлюбов и Рубцова устроили заговор против него, и сколько бы он не доказывал судьям свою правоту, ничего не выйдет. Все газеты будут смаковать горячую новость, его дочери окажутся под ударом, а он будет лишь наблюдать, как злопыхатели полощут в грязи их имена.

Он устало опустился на кровать, отвернулся к стене, его дыхание стало размеренным, и он заснул. И уже более не проснулся. Вскоре в его комнату зашли и на столе нашли письмо от уездного прокурора…

Глава 5

Прошло две недели после похорон Николая Ильича, и жизнь в его доме затихла. Пелагея Ивановна провела всё это время в своей комнате, почти не вставая с постели. Её состояние было удручающим, комната наполнилась запахами лекарств, её теперь часто посещал местный врач, который прописывал какие-то успокоительные капли, постельный режим и глубокий сон. Юлия разрывалась между матерью и сестрой, которая теперь стала похожа на тень себя прежней. Поначалу она очень много плакала и не выходила из комнаты, и старшая сестра много времени проводила с нею вместе, они находили в объятиях друг друга не то что душевный покой или умиротворение, но возможность разделить с кем-то своё горе давала им толику утешения.

Ольга отныне ходила медленно, предпочитая никому не попадаться на глаза, похудела, её подбородок заострился, а глаза стали больше выделяться на бледном лице, о веселье она и не помышляла, её душа замерла, потеряв близкого и любимого человека. Её сестра была также удручена, но позволяла себе проливать слёзы только по ночам, когда не было свидетелей её слабости и отчаяния. Днём же она старалась поддерживать в домашних силу духа, читала вслух строки из священного писания, препятствовала матери совсем себя запустить. И её старания принесли плоды – Пелагея Ивановна как-то быстро пришла в себя и стала действовать.

Она написала письмо Нехлюбову, где изложила обстоятельства кончины мужа, и отправила его с уверенностью, что теперь её семье ничего не грозит. Писать Марье Ефимовне она считала ниже своего достоинства, просить её о помиловании полагала унизительным, и считала как само собой разумеющееся, что со смертью мужа само собой исчезнет и его обвинение. Но пока молчал и прокурор, и губернатор. Тот ждал распоряжений Рубцовой, которая пока медлила, обдумывая сложившуюся ситуацию. Признаться, смерть Вересова стала для неё неожиданностью, она всегда полагала его здоровье крепким, а последние недомогания, о которых ей доносили приспешники, считала притворством и желанием разжалобить её. Незадолго до кончины она получила от него письмо с просьбой не доводить дело до суда, пожалеть его престарелую жену и дочерей.

“У Вас тоже есть дети, и я от всего сердца прошу Вас проявить милосердие к моим дочерям, при огласке они пострадают в первую очередь. Я же признаю себя виновным, но без злого умысла, и готов заплатить Вам любую цену, какую вы назовёте. Только прошу Вас не доводить сие дело до суда во избежание огласки для моей семьи…“

Она читала это письмо с нескрываемым удовольствием – её враг слаб и повержен, но потакать ему она не собиралась и ничего ему не ответила, полагая, что согласиться с ним, значит, предать память своего мужа, а принять откуп – было бы отвратительно. Затем ей пришлось с сожалением признать, что уже не получится осуществить свой план, как бы ей хотелось, придётся смириться, что враг ускользнул от неё и уже недосягаем. Теперь она обдумывала, стоит ли продолжать атаковать семью Вересовых, или остановиться.

Алексей, узнав о смерти родственника, перекрестился, и тяжело вздохнул, подумав, что его семье теперь придётся непросто. Но всё же полагал, что это лучшее, что могло бы произойти, ведь дело до суда теперь, вероятно, не дойдёт, и Вересовы станут жить спокойно, когда оправятся от этой душевной раны. Он посчитал, что Николай Ильич таким образом искупил свою вину перед его отцом и его семьёй, теперь их вражде придёт конец, мать успокоится и займётся своими делами, они заживут тихой и умиротворённой жизнью.

Когда настал сороковой день после кончины Вересова, его семья собралась в церкви для поминовения, и священник тихо читал молитвы, Марья Ефимовна приняла решение, которое было бы ей выгодно по её мнению. Она написала письмо Нехлюбову, где говорилось, что она желает снять обвинение с Николая Ильича, претензий к семье не имеет, и в компенсации не нуждается. Она посчитала, что дальнейшее давление на Вересовых может плохо сказаться на её репутации, ведь теперь после смерти хозяина дома, многие стали жалеть его жену и дочерей, сочувствовали им открыто или про себя, но зла не желали.

Если бы Рубцова стала требовать компенсацию от Вересовых, то молва разнесла бы слухи о её корысти и желании разорить несчастных соседей, одиноких женщин, оставшихся без главы семьи, почти без средств к существованию. Также большинство сходилось во мнении, что Вересов смертью загладил свою вину, компенсировал не деньгами, а своей жизнью утрату мужа и отца Рубцовых, и с этого момента обе семьи равны, и нечего уже им делить. Теперь же некоторые, кто ранее высказывался о злом умысле со стороны Вересова к Рубцову, утверждали, что он выстрелил по ошибке, а с Павлом Петровичем вообще хотел примириться, и для этого и позвал его на охоту. Все стали одновременно вспоминать, как Вересов кому-то помог, одолжил денег после войны на обновление хозяйства, теперь его уже жалели, а о Павле Петровиче словно и позабыли.

– Гаврила Василич предлагал мне потребовать компенсацию у Пелагеи Ивановны вместо её мужа, но я отказалась, – как-то сказала Рубцова своему сыну. – Думаю, что Вересов не то, что искупил свою вину перед нами, но теперь мы можем сказать, что жизнь его достаточно покарала, и большего я не могу требовать. Пусть земля ему будет пухом.

Она выглядела кроткой и умиротворённой, и Алексей с облегчением подумал, что она стала прежней, и в душе её больше нет злобы и желания отомстить. Это было отчасти так, ибо про себя она иногда всё же проклинала Вересова, желала его дочерям всяческих несчастий, давая себе тем самым утешение и наслаждение от предвкушения их будущих испытаний.

Алексей старался взрастить в себе хозяина дома и вникал в дела, которые вёл его отец, по крайней мере, занимался тем, что ему позволяла властная мать, которая сама теперь общалась с управляющим, переписывалась с партнёрами мужа и его друзьями. Она до сих пор не почитала сына способным управлять хозяйством, и пока он был молод, она собиралась во всём разбираться сама.

Она написала Нехлюбову и потребовала вернуть ей половину задатка, который она дала ему, а также всё, что причиталось судье.

Губернатор ответил ей с недоумением:

“Я не разумею, о чём вы толкуете. Я честь по чести выполнил все обязанности, на меня возложенные, все документы были исправны, дело Вересова готовилось к суду, и если бы не его внезапная кончина, то заседание бы состоялось. Прокурор и судья потратили уйму времени и сил для исправления вашего дела, а каково мне было держать наш уговор в тайне! Нет, я решительно не понимаю, как я могу вернуть Вам честно заработанные мною деньги. Но ежели Вы всё же полагаете иное, то ваше право жаловаться в вышестоящие инстанции…”

Наглость ушлого губернатора возмутила Рубцову, и она со злостью порвала его письмо на клочки, и чуть ли топнула ногой от нахлынувших на неё чувств, а её лицо исказила гримаса злобы. Такой её и застал Алексей, когда внезапно вошёл в гостиную. Но его присутствие нисколько не смутило её, и она выплеснула на сына свои эмоции:

– Этот мерзкий, хитрый человечишка решил нажиться на нашем несчастье! О, если бы я знала, что вместо сердца у него камень, а в душе клубок змей, то я бы никогда к нему обратилась за помощью! Он, видите ли, не желает вернуть мне даже половину задатка, который я дала ему! Хотя он не сделал ничего, ничего не решил, ведь суд так и не состоялся! Ох, я ему припомню когда-нибудь!

Молодой человек с ужасом слушал гневную речь матери, понимая, что снова разочарован в ней, ведь он даже не предполагал, что она дала взятку Нехлюбову! Он уже давно воспринимал Марью Ефимовну не только как мать, но и видел все её недостатки как человека. Он понимал, что она корыстная, завистливая и злобная, но обличить её пороки не мог, полностью подчиненный её желаниям и чаяниям. Он шёл к себе в комнату, осознавая, что уже никогда не сможет быть близок с нею, ибо между ними разверзлась пропасть, а в его сердце поселился холод. Он с горечью чувствовал, что уже не сможет испытать к ней нежность или уважение, что будет вынужден всегда видеть перед собой её лицо, перекошенное злобой, слушать её обличительные речи и резкие комментарии.

Думая, что исполняет свой сыновний долг, он считал себя не вправе говорить с ней о своих наблюдениях и высказывать своё мнение, предпочитая держать его при себе, к тому же он понимал, что его попытки высказать ей что-нибудь приведут только к ещё большей агрессии с её стороны. И так, она продолжала почитать его как любящего сына, а он молчал о своих мыслях, никак не выдавая своего истинного отношения к ней.

С Ольгой он теперь виделся мало, и при коротких встречах они даже не разговаривали, только здоровались. Она поначалу боялась поворачивать голову в его сторону, ожидая увидеть в его глазах презрение и ненависть, но однажды, встретившись с ним взглядом, с удивлением обнаружила в его голубых глазах только жалость, и ей стало ужасно гадко на душе, словно она не чувствовала, что вправе вызвать такое чувство. Она не поняла, что лучше – быть жалкой или презренной. А он жалел её, ведь они оба теперь чувствовали одно и то же – потеря отцов уравняла их, и он понимал её состояние и не мог её презирать, да и не за что было. Она же была ему благодарна за то, что он выслушал её отца, когда тот приходил в его дом, и не прогнал его. Когда отец рассказал об этом, сердце её сжалось от неописуемой признательности к Алексею, и её уважение к нему за терпение и милосердие стало только больше.

Как-то весной, после службы в церкви, он подсаживал мать в коляску, а Ольга с Юлией проходили мимо. Они слегка кивнули ему, мать это заметила, но лишь презрительно отвернулась и поджала губы, она никогда теперь даже не глядела на сестёр Вересовых, а они, скрипя сердцем, продолжали приветствовать её при встречах кивками. Елена, которая также была там, воскликнула:

– Ах, матушка, как хорошо, что сейчас нет здесь ужасного Вересова! Я теперь совсем не боюсь выходить из дому, а то раньше, вы помните, я так страшилась, что он и меня убьёт!

– Елена, прошу тебя! – строго зашептал ей брат, косясь на удаляющихся девушек и, гадая, слышали они эти слова, или нет. Ему стало очень стыдно за бесцеремонность сестры, и он быстрей подсадил её в коляску.

Марья Ефимовна улыбнулась дочери, потакая её неприязни к семье Вересовых, а девочка уже давно уяснила себе, что если она хочет обратить на себя внимание матери, то может легко сделать это, сказав что-либо неприятное об их семейном неприятеле.

Ольга и Юлия удалялись от церкви поспешными шагами, чувствуя на себе взгляды соседей, вероятно, все слышали слова Елены и теперь смотрели им вслед, желая увидеть их реакцию или разгадать, что они чувствуют. В глазах Ольги стояли слёзы, она шла, не разбирая дороги, и только сестра, поддерживающая её под руку, являлась ей опорой и проводником. Если бы рядом не было Юлии, то Ольга, вероятно, не сдержалась бы и ответила зазнавшейся девчонке, а потом напомнила бы всем собравшимся, каким замечательным и добрым человеком был её отец, и что они не имеют права осуждать его и обсуждать её семью. Но Юлия крепко держала её за руку и вела подальше от толпы у церковных ворот.

Дома сёстры не сказали ничего о случившемся матери, не желая её беспокоить, ведь она только недавно совсем оправилась и устроилась в своём любимом кресле с вязанием. Она никогда больше не вспоминала о Рубцове и о его кончине, при упоминании о Рубцовых делала вид, что ей неинтересно, её больше не заботило, что приобрела Марья Ефимовна, и как одевается её дочь. Казалось, она не замечала косых взглядов соседей и их шепота за спиной, да и не мудрено, ведь она почти никуда не выходила, при хорошей погоде только могла изредка прогуляться по саду. А ежели кто приходил к ней в дом под благовидным предлогом, и, пользуясь случаем, старался выведать, как теперь живут вдова и осиротелые девушки, она старалась не замечать каверзных вопросов и каких-то намёков в сторону её мужа, и только Юлия, всегда с прямой спиной и строгая, вежливо и твёрдо выпроваживала незваных гостей.

Ольга не желала видеть соседей и говорить с ними, поэтому почти не выходила за пределы ограды усадьбы. Но однажды, в начале мая, она решила прогуляться рано утром, пока людей на улице ещё не было, и возможность случайно столкнуться с каким-нибудь знакомым была маловероятна.