bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 4

– Ладно, за мной смотреть не будут, это я поняла. А за Василисой Ефимовной? – цепко уточнила я.

– Будут еще двое человек. Так, подсобить. Для внештатных ситуаций.

– И заодно за мной присмотрят, да? Если у вас есть сомнения в моей компетентности, может быть, не стоит?..

Он вскинул руку – резко, как патриций, призывающий бунтующих плебеев заткнуться на хрен и разойтись по домам.

– Евгения Максимовна, никаких сомнений. Иначе бы я не обратился к вам и уж тем более не стал бы беспокоить Арцаха Суреновича. Но вы не станете отрицать, что иногда, – он выдержал паузу и с нажимом закончил, – требуется помощь?

– Не стану, – в тон Соколову ответила я. – Главное, чтобы эту помощь согласовывали со мной.

– Будут, не беспокойтесь.

Что ж, именно это я и хотела услышать. Я не настолько самоуверенна, чтобы в чрезвычайных ситуациях выкарабкиваться в одиночку. Помощь – это неплохо, главное, чтобы она не оборачивалась помехой.

– Вы уже столько раз попросили не беспокоиться. Подозреваю, поводов для беспокойства у меня будет более чем достаточно, – с иронией заметила я. – Артур Лаврентьевич, что будет, если я откажусь от этой работы?

– Почему? – немедленно вскинулся Соколов. Очень уж поспешно.

Я молчала, ожидая ответа на свой вопрос. Мой клиент снова снял очки, сложил, задумчиво похлопал ими по ладони.

– Очень трудно подобрать Василисе Ефимовне такого телохранителя, который ее устроит, – повторил он. – Она… женщина сложная и своенравная. Она моя покровительница, если хотите. Та святая, у которой я прошу благословения перед каждым делом. Это она помогла избежать мне тюрьмы.

– Когда отец Арцаха проиграл дело?

– Да! – Артур Соколов заговорил оживленно, даже страстно. Чувствовалось, что он верит в то, о чем говорит. Верит безоговорочно. – И если вы откажетесь, она не поедет в турне. Застрянет здесь, пока я не подыщу другого подходящего телохранителя. Она будет недовольна, а я потеряю ее расположение. И, чего доброго, попадусь Макову.

При этих словах Соколов трижды постучал рукой по деревянным перилам галереи.

Подставные зрители на втором этаже одновременно вскинули головы. Соколов отмахнулся: мол, все в порядке.

Мне отчего-то представилось, как все эти люди по приказу Соколова в едином порыве бросаются на агента Макова. Если, конечно, они не были наняты лишь для контроля периметра. Возможно, были еще наблюдатели, только я их не видела. Торчали где-нибудь снаружи.

– Сорвется турне, придется платить неустойку? – поинтересовалась я. Аргументы Соколова не особенно меня впечатлили.

– Да, причем крупную, – подтвердил Соколов. – Уже заказан транспорт, гостиницы, арендованы залы в каждом городе. Если все сорвется, боюсь, такая сумма будет критична даже для меня…

Да, попадались мне клиенты, которые самым верным способом уговорить считали давление на жалость. Со мной это бесполезно; впрочем, Артур Лаврентьевич не пытался вышибить у меня слезу. Но чувствовалось, что ситуация для него весьма серьезная.

– Ладно, а чего же во мне такого особенного? Раз Василиса Ефимовна требует именно меня?

Я думала, что Соколов начнет говорить про стаж или опыт, или сочетание того и другого с принадлежностью к женскому полу. Многие из тех, кто ищет телохранителя для ребенка или для женщины, хотят нанять именно женщину. Безопаснее, мол.

Но Артур Лаврентьевич ответил неожиданно:

– Это она вам сама и объяснит, и покажет.

– Прямо здесь покажет? – скептически осведомилась я. – Или вы поддержите традицию, и музей окажется не конечным пунктом назначения, а еще одной ступенькой к нему?

Это начинало реально бесить. Пожалуй, если бы не просьба Арцаха и не моя привычка доводить разговор до логического завершения, я ушла бы прямо сейчас. Ведут какими-то запутанными путями, клиент оказывается посредником, туману понапустил…

– Она вот-вот прибудет, – заверил Соколов.

– У нее должны очень веские причины, – съязвила я, свое недовольство уже не маскируя. – Надеюсь, госпожа прорицательница не в маске придет?

Артур Лаврентьевич меня словно не услышал. Отвернул голову вбок и весь замер. Застыл, будто статуя.

Я осторожно обошла его, заглянула в лицо. Взгляд у моего клиента сделался остекленелый, расфокусированный.

– Артур Лаврентьевич?

Черт, вроде он дышал. Или нет?

Я протянула руку к его шее – пощупать пульс. Но не успела дотронуться, как Соколов отмер, заморгал и всем телом развернулся в мою сторону. То есть туда, где я стояла пару секунд назад до того, как он замер.

– Я здесь, – озадаченно оповестила я. – Вы сейчас как-то… застыли, как памятник Ленину. Все в порядке?

– О, ничего страшного. – Соколов улыбнулся, но нервно. Похоже, эти мгновения собственной беспомощности ему не понравились. Ну, это я могу понять, сама ненавижу подобное состояние.

Не успела я и рта раскрыть, как мой клиент, потеряв всякий интерес к картине, кивнул в сторону лестницы:

– Она уже здесь. На первом этаже, у касс. Ждет нас обоих.

И заторопился вниз, более в мою сторону не обернувшись. Шел быстро, почти бежал. При этом со своей комплекцией умудрялся выглядеть не забавным, а скорее страшно занятым. Таким, что упаси боже отвлечь.

Я легко нагнала его.

– И что это сейчас было? – спросила я, пробираясь за ним мимо подставных посетителей. – Вы словно в транс впали.

– О, это Василиса. – Соколов отвечал, не сбавляя темпа, и ничуть не запыхался. – Она дала знать, что пришла.

– У вас с ней телепатическая связь, что ли? – хмыкнула я.

– Да, навроде того.

Ух, уржаться просто. Расскажу Арцаху, он любит все эти штуки навроде «Звездных войн» и «Секретных материалов». По ходу, сила пребывает с достопочтенной Василисой Ефимовной, не иначе.

Шутки шутками, а чем ближе мы подходили к кассам, тем сильнее и я ощущала что-то этакое.

Не то чтобы давящее, но… Как если бы один человек вдруг размножился до десятка своих копий. И все эти копии стоят в маленькой комнате, и когда входишь в комнату, ощущаешь…

Вот. Вот оно – энергетика, аура, не знаю, как еще сказать, но присутствие некоей особы я почувствовала издалека. Очень сильное присутствие, как будто замедляющее твое собственное движение в пространстве. Едва мы вступили в коридор первого этажа, у меня в мозгу невольно возник образ Комаровой – такой, как запомнился по газетным фотографиям.

Невысокая женщина, для своих лет – умеренно полная, с интеллигентным лицом. Но одетая неподходяще, нарочито простецки. Как пожилая учительница, переехавшая из города в деревню и плюнувшая на прежнюю презентабельность.

Две кофты одна поверх другой, широкая юбка с оборочками, цветастый платок, не подходящий ни к кофтам, ни к юбке…

Мой предполагаемый объект охраны выглядел почти так. Разве что из-под левого рукава кофты были видны массивные и дорогие часы, на ногах – фирменные зимние ботинки (кстати, хорошие, прочные, сама такими пользуюсь). Да и платок Василиса спустила с головы, повязав на шею. И то сказать, ей это шло немного больше: стали видны ухоженные темные волосы, которым интересу придавала одинокая седая прядь, слева в проборе. Притом с такой темной мастью и одеждой в ней не было ничего черняво-цыганистого, маргинального-бродяжного, отшельнического. Того, что обычно увязывают с гадалками и так называемым колдовством.

На фотографиях гадалка представала без очков, но здесь была в них, и это усиливало сходство с учительницей.

– Сокол мой ясный, явился не запылился! И красну девицу добыл, как я просила.

– Добрый день, – осторожно поздоровалась я.

– Василиса Ефимовна Комарова – это Евгения Максимовна Охотникова, телохранитель. Евгения Максимовна…

Ну, хватит, пожалуй.

– Я в курсе, что вы гадалка и заинтересованы в личной безопасности. Артур Лаврентьевич настаивает на моей кандидатуре, говорит, что это ваш выбор. Но не смог объяснить, по какой причине вам нужна именно я. – Я бесцеремонно перехватила инициативу. – Если я правильно его поняла, дело не в стаже и не в опыте. Верно?

«Новая Ванга» смотрела на меня чистым и незамутненным взором, какой я видала у фанатов восточной медитации и прочих практик для душевного здоровья.

Глаза у моей возможной подопечной оказались светло-карие, с желтыми крапинками. И отчего-то от взгляда их делалось очень спокойно и тут же – очень не по себе.

В душу смотрит, как говорится.

– Вы не бойтесь, родная, – ласково произнесла Комарова. – Я вас не укушу.

Народу вокруг нас было прилично, но никто в нашу сторону и бровью не вел. У меня мелькнула мысль: это не потому, что и эти посетители подставные.

Появилось ощущение, что Комарова как бы замкнула нас троих – меня, себя и Соколова – в отдельный пузырь в пространстве. И оттого люди вокруг перестали нас замечать.

Ну, в данный момент «способность головы чуять жопой», то есть интуиция вкупе с субъективным восприятием сообщали мне именно такое ощущение.

Артур Лаврентьевич стоял с таким видом, словно происходившее было ему давно привычно и приятно, а сам он очутился в самом безопасном месте на земле. Стоял, короче, с бесяще-блаженной физией.

Во рту пересохло. Я сглотнула.

– Я верю, – выдавила я. – Верю, что не укусите. Но сейчас надо обсудить важное дело, и я не хочу обсуждать прямо здесь.

– Здесь безопасно, – возразила Василиса. – Энергетические потоки благоприятные.

Чуть помолчала и выдала с тем же просветленным видом:

– Да и этого говнюка Макова тоже не видать.

– Да, Артур Лаврентьевич говорил, что возьмет его на себя. Просил не беспокоиться по этому поводу, – подтвердила я. – Может, хотя бы присядем куда-нибудь?

Гадалка, никак не отозвавшись, пошла вперед, мимо касс, мимо книжного магазина – в конец коридора, к скамейке возле тупичка с кофейным автоматом и кулером. Занятная у нее была манера двигаться – так, будто всего мира вокруг нее не существовало или же он никак не мог ей навредить. Отстраненное выражение лица… уж не под кайфом ли она, случаем?

– Артур Лаврентьевич, Василиса наркотики принимает? – шепотом осведомилась я. Гадалка шла метрах в десяти от нас.

– Нет! – возмущенно возразил Соколов. – Ни наркотиков, ни алкоголя!

А лицо-то, а: мол, и как это у меня язык повернулся такое сказать про его покровительницу?

– Если я возьмусь за это дело, будьте готовы к тому, что я буду задавать неудобные вопросы, – все так же шепотом сообщила я.

Василиса Ефимовна уже уселась на скамейку – ровно посередке. Нам с Соколовым оставались места справа и слева от нее. Я осталась было стоять, но Комарова требовательно похлопала по мягкой обивке:

– Садитесь, душа моя. Не люблю, когда нависают.

– Как Маков? – уточнила я, припомнив замечание про «говнюка» из Василисиных уст.

– Нет, меня это просто отвлекает. – Она все держала этот умиротворенный тон. Да и ощущение «пузыря» никуда не делось.

– Итак, Василиса Ефимовна, – начала я, – Артур Лаврентьевич в целом посвятил меня в вашу ситуацию. Вам предстоит турне по Волге, вы будете выступать и консультировать. Мне предложили охранять вас от нежелательного внимания и обеспечивать вашу безопасность. Также я узнала, что мне в помощь дадут еще двоих человек, и заверили, что они никак не помешают.

– Турне продлится около месяца, – торопливо вставил Соколов. – Если не возникнет каких-либо осложнений. Но за этим я присмотрю.

– Смотри, как бы за тобой не присмотрели, – усмехнулась Василиса Ефимовна. – Антоха-то как та Машка у медведя на закорках – высоко сидит, далеко глядит…

– Василиса Ефимовна, – напомнила я о себе. – Артур Лаврентьевич утверждает, что мое участие – вопрос жизни и смерти. И что только я и смогу вам сейчас помочь. Он сказал, что вы сами мне объясните – почему.

– А потому что у вас, Евгения Максимовна, с головой непорядок.

– Простите?! – Такого заявления я ожидала меньше всего.

– У вас в мозгу – от нормы отклонения. В физиологическом смысле. В детстве башкой стукались? Лет в девять, в десять?

– В медицинской карте указано, было небольшое сотрясение, – вставил Соколов.

Ладно, я привыкла, что порой клиенты владеют обо мне куда более обширной информацией, чем можно ожидать. Неприятно, но объяснимо.

– У тебя где-то там посередке не все в порядке. – Комарова постучала себя указательным пальцем по голове, примерно посередине черепа. – В промежуточном мозге и этом… как его… гипоталамусе. Влияет на центральную нервную систему, на восприятие.

Меня пробрало легким ознобом.

Ребенком, как и подростком, я была довольно активным. Мама одно время подозревала синдром гиперактивности, папа просто говорил – мол, прет изо всех мест. Как и многие дети, я обожала лазать по деревьям, и однажды я навернулась с дерева. С маленькой высоты, метра полтора, но для восьмилетнего ребенка это прилично. Отделалась легким сотрясением, потому что основной удар пришелся на плечо и бок; да и упала я на рыхлый, влажный после дождя газон. Последствия были небольшие и недолгие: сбился режим сна и бодрствования, всего-то на неделю.

– Вот, Артур Лаврентьевич вам подсказывает, – язвительно произнесла я, глядя на него. – Когда там у меня сотрясение случилось? По медкарте-то?

– В восемь с половиной лет, – задумчиво, как бы на пробу, произнесла Комарова. Взгляд у нее сделался пристальный, прищуренный, будто она вглядывалась куда-то в даль.

В прошлое?

Она смотрела на меня и в то же время мимо меня.

– Лето тогда было жаркое. Мать пообещала мороженое, если ты немедленно слезешь с дерева, – отстраненным, словно бы чужим голосом начала гадалка. – Ты почти слезла, но поторопилась и ногу поставила на сухой сучок.

– Не надо, – жестко предупредила я. Ознобом меня уже не продирало, но в горле словно ком льда застрял.

– Макси-и-им, – жалобно и тоскливо, голосом моей мамы протянула Василиса Ефимовна, – Макси-и-им, сюда!

– Я сказала – хватит, – еще жестче повторила я. Руки так и чесались хватнуть эту экстрасенсиху за плечи да тряхнуть как следует, чтобы заткнуть.

– Так вот я о чем? – Василиса мгновенно сфокусировалась на мне. – О том, что сотрясение у тебя случилось и вроде как все обошлось. Ну, седьмицу ночей не спала, и ладушки. А вот эта штука в мозгу, этот узелочек-то, гипоталамус… он еще на внушение влияет. На убеждение. Я же, дорогуля, не только прошлое смотрю да будущее прозреваю. Я ж еще и усыпить могу, и в транс ввести, и всякое заставить делать. А у тебя этот узелочек поврежден, не работает на внушение, не воспринимает гипноз. Вроде как антенна, которая сигнал не ловит.

– Хорошо, – настороженно ответила я. – Но зачем вам вообще телохранитель? С такими-то способностями?

– А затем, что я воздействовать могу только на одного человечка за раз. И я же обстановку не умею оценивать – безопасная или нет. А ну как испугаюсь чего? И решу, что я лучше знаю, что делать и куды бечь от беды-то. Да и внушу своему охраннику, что нужно делать. Или вообще решу, что опасности нет никакой, и тоже внушу это охраннику, чтобы выступить дал, не портил турне. – Василиса перевела дух. Она выглядела слегка взволнованной. Но только слегка. – Понимаешь мою проблему?

– Нам потребовался профессионал высокого уровня, но при этом со специфической травмой мозга, – добавил Соколов тоном папаши семейства, нашедшего наконец для дочурки подходящего репетитора.

– А те двое, которых уже нашли? – напом-нила я. И не подавала виду, что удивлена.

Еще в «Сигме», да что там – раньше, при подготовке и отборочных тренировках, – некоторые из психологов отмечали мою своеобразную упертость. На меня плохо действовали успокаивающие или манипулятивные интонации. Это качество у меня отмечали и рекомендовали развивать. Мол, сложнее будет поддаваться на уговоры пленных, и прочее в том же духе. Некоторые из коллег – не только мужчин, но и женщин – называли меня твердолобой.

А оно вон, значит, в чем дело. Если верить госпоже ясновидящей – в узелочке гипоталамуса.

– Алмазный мой, ты еще кого-то нарыл? – встрепенулась Комарова.

– Нарыл, Василиса Ефимовна. И ребята вполне способные.

– Мышка и медведь, – пробурчала себе под нос Комарова. – Так я о чем, Евгения Максимовна, душенька, соколица вы моя востроглазая. Мне же и от меня защита понадобится. Чтобы я головушкой в опасных ситуациях нормально думала, да вас слушалась. Чтобы чего беспутного не наделала. Мое-то дело маленькое – выступать. Вы как, согласны?

Серьезный вопрос.

– Мне не хватает… м-м-м, вы не очень убедительны, – нашлась я. – Вот скажите, о чем я сейчас думаю?

– Хотите заломить цену, – будничным тоном сообщила Василиса Комарова. – Если не выйдет отказаться, попросите вдвое больше, чем обычно.

Я не скрыла изумление; и мне плевать было, видит Соколов или нет. Впрочем, он на Комарову, похоже, чуть ли не молился, так что едва ли удивится.

– Вот сейчас выругались, – продолжила она также спокойно. – Ну что еще? Захотите, Артур Лаврентьевич козликом у меня тут запрыгает али бяшкой кудрявой. Он запрыгает, а вы нет.

– Это уж вы хватили, – возразил Соколов. Оно и понятно: при всем своем трепетном отношении к гадалке едва ли он желал прыгать козликом. Да и кто пожелал бы?

Мне захотелось отодвинуться от этой дамы, а еще лучше – вообще выбежать из музея, запрыгнуть в «Фольксваген» и дать по газам.

– Тут все подставные. При помощи того же микрофона можно передать команду, и кто угодно что угодно сделает, – неожиданно для себя произнесла я. – А вы выйдите на улицу и сделайте что-нибудь такое с кем-нибудь не поддельным. Не подставным. Случайным.

Да, жесть, но я нуждалась в доказательствах. Мне случалось заниматься охраной медийных персон, и в их числе были даже двое искусных фокусников.

Но вот с таким уровнем сталкиваться еще не приходилось. Своим глазам и прочим органам чувств я доверяла. А потому мне нужно было увидеть что-то совсем невероятное.

Даже не невероятное, а… Ладно, употреблю это слово.

Чудесное.

Вот.

– Неужели недостаточно того, что есть? – Пожалуй, впервые с момента встречи Артур Лаврентьевич выглядел недовольным.

– А если покажу, согласитесь? – Комарова, напротив, ничуть не возражала.

– Соглашусь. – Меня озарила удачная мысль. – Вы мне докажите, что я и правда защищена от внушения. Заодно увижу, как вы умеете других подчинять.

– О-о-ох. – Теперь и Василиса Ефимовна поскучнела.

– Сделаете это – и я работать соглашусь за свою обычную цену. Не стану требовать надбавку за специфические условия работы.

Вот это с моей стороны была несомненная провокация.

Но стыдно мне за нее не было: мне не понравилось демонстративное влезание в мою голову. И демонстрация неподвластности внушению была решающим аргументом, который убедил бы меня на эту работу.

– Пойдемте. – Она поднялась, поманила за собой.

– Но, – добавила я, – при этом я оставлю за собой право прервать контракт в случае, если компетентное выполнение моей работы будет невозможно по не зависящим от меня причинам.

– Согласен. Вполне разумно, – кивнул Артур Лаврентьевич, поднимаясь следом. – Вы прогуляйтесь пока, а я еще осмотрюсь. Так редко доводится бывать в музеях!

Мы с Комаровой вышли на свежий воздух. Сегодня, как и вчера, было довольно пасмурно и влажно, но без осадков. Комарова накинула платок на волосы. Верхняя ее одежда представляла собой легкую шубу из экомеха; и вот шуба-то придала ей сходство с цыганкой.

– Я закурю? – спросила она.

– Валяйте.

– На «ты» можно? – уже с сигаретой в зубах процедила Василиса Ефимовна.

– Валяйте, – тем же беспечным тоном разрешила я. Ей-ей, после сеанса копания в моем прошлом какое-то «тыканье» погоды не делало.

– Ты не смотри, что Артур Лаврентич такой смирненькой да покладистый. Он тот еще… – Василиса не нашла нужного слова и только сплюнула. Правда, не на тротуар, а в кстати попавшуюся урну.

Зубы у нее были желтые-желтые.

– Короче, мне и правда нужен человек с легкой патологией гипоталамуса. И гастроль серьезная, не перенесешь, деньга жирная вложена, да не последними людьми. – Комарова затянулась сигаретой, выпустила такой клуб дыма, какому и дракон позавидовал бы. – Так что, милушка, очень надо, чтоб ты всю эту гастроль сдюжила. Потому как замену тебе будет найти трудно. И это я не польстить тебе пытаюсь.

– Я уж поняла. – Я примолкла было, но тут же вспомнила кое-что из сегодняшнего:

– А вы с Маковым Антоном Владиславовичем тоже знакомы?

– Это который работает в… – Она оглянулась, прежде чем тихо произнести название организации. – Хорошо знакома. Пытался завербовать для нужд государства. Но некоторым людям по другую сторону закона я оказалась нужнее.

– И вам это нравится? – Я разглядывала Василису, отмечая и возрастные круги под глазами и жесткие складки в углах едва накрашенных губ.

– Неплохо, конечно, когда в рот смотрят, – уклончиво ответила она. – Или там когда помогаешь кому, спасаешь от такой хрени, с какой врачи не справятся. Вот, зайдем-ка сюда, присуседимся к кому-нить. Ты ж хотела что-то чудесное, а?

Чудесное, вздрогнула я. Я ведь не называла это слово вслух.

Она толкнула дверь книжного магазина.

Людей было совсем немного; очевидно, мы попали близко к обеденному перерыву. Человек пять или шесть. Я не успела сориентироваться: Василиса быстро вышла на середину торгового зала. Одновременно забавная и внушительная в своей пушистой экошубе, она оглянулась и поразительно громко гаркнула:

– А ну всем стоять!

Я не вздрогнула только потому, что морально была готова к чему-то этакому.

Все посетители застыли, как парализованные. Дядька, взявшийся за ручку входной двери и замерший на полпути; две кассирши, из них одна возле кофейного автомата; мужчина с малышом в одной руке и поручнем коляски в другой; девчонка лет шестнадцати у стеллажа с японскими комиксами.

И я, Женя Охотникова, приглашенная свидетельница.

Василиса Ефимовна стояла, напрягши плечи и сжав руки в кулаки. Челюсти у нее тоже были крепко сжаты. Глаза закрыты, но при том мне было видно, как мечутся под веками глазные яблоки.

Мое тело попыталось выполнить озвученную Василисой команду. Ноги налились свинцовой тяжестью, суставы окаменели; мышцы, казалось, могли раскрошиться от малейшего усилия, будто засохшее мыло.

Я перевела взгляд на кассирш: во время перформанса Комаровой я оказалась к ним ближе всего. Девушки молча таращили глаза: только ими они и могли двигать. Одна замерла с вытянутыми руками – и эти руки не дрожали, хотя держали пару увесистых книг. Вторая, у кофейного автомата, силилась разомкнуть побелевшие губы. И от бессилия начала плакать – беззвучно и оттого более жутко.

– Никто не двигается, – с усилием процедила гадалка.

О том, что я хотела удостовериться в собственной сопротивляемости внушению, я вспомнила позже, когда мы уже покинули магазин. А сейчас я поняла только, что мне надо каким-то образом дойти до Василисы Ефимовны и прекратить этот ужас.

Устроенный, между прочим, по моей просьбе.

…это более всего походило на ходьбу по колено в воде, против течения, и притом в полном боевом костюме. Оторвать подошвы от пола не получалось, зато неплохо вышло скользить. Едва я сделала первый шаг, Василиса Ефимовна крепче стиснула руки – так, что костяшки на кулаках побелели еще сильнее.

Я ощутила сильную, почти обморочную слабость, но заставила себя сделать еще один шаг.

Малыш на руках отца начал сдавленно хныкать, девчонка у комиксного стеллажа что-то невнятно промычала.

Чем ближе к цели, тем легче мне давался каждый шаг. Когда до Комаровой осталось не больше метра, я даже смогла поднять ногу для следующего шага.

И, едва получилось дотянуться, с размаху хлопнула гадалку по плечу. А рука у меня тяжелая, хоть с виду и не скажешь.

Она сдавленно выдохнула – одним долгим свистящим выдохом, и тут же вдохнула. Задерживала дыхание?

И разом все отмерло, ожило: малыш заорал во всю глотку, дядька вышел вон из магазина и тут же упал, отец малыша поспешно двинулся к выходу, девица возле стеллажа уронила на пол книжку, кассирша с книгами – тоже, но уже на стол возле кассового аппарата. Ее коллега громко всхлипнула.

Василиса Ефимовна под моей рукой обмякла, словно сдулась после приложенных усилий. И то сказать, она побледнела, а белки глаз у нее стали красные, как после долгой работы за компьютером.

– Ну? – хрипло спросила она.

Упавший за дверью дядька, матерясь, поднялся и пошел прочь от магазина; мужчина с ребенком вышел почти сразу за ним, на секунду застряв коляской в дверном проеме и рывком ее протолкнув.

Девица-подросток начала жевать жвачку и потрясенно протянула:

На страницу:
3 из 4