Византийский двор

Византийский двор

Петр Немировский

© Петр Немировский, 2023

ISBN 978-5-0059-5583-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

– А поворотись-ка, сын! Экой ты красивый какой! Ангел, да и только! – такими словами встретил Влад своего сына Матвея, вышедшего из церковной пономарки.

На восьмилетнем Матвее блестел стихарь, узорно расшитый по всей ткани серебряной ниткой. Свободно и величаво ниспадали широкие рукава, достигающие Матвею едва ли не до самых запястий, серебряный кант возлежал на плечах и на груди, янтарный шарик-пуговка был застегнут сверху серебряной петелькой.

Матвей, худенький и высокий, по велению отца послушно повернулся. Его лицо сияло неслыханным удовольствием. Еще бы! Сейчас все в церкви смотрели на него в этом новом облачении, мечтать о котором может не каждый.

Жаль, правда, что среди них не было Виктории, недавно предложившей ему стать его герлфренд. Такое предложение застало Матвея несколько врасплох и, растерявшись, он отказался. Но это никак не испортило их отношений: вместе они продолжали играть в церковном дворике, собирали в тамошнем саду жуков.

Впрочем, было очень рано, служба не началась, Виктория еще могла сегодня появиться в церкви со своей мамой. В любом случае – раньше или позже – она увидит его в этом сиянии. Он ведь теперь – алтарник.

В алтаре, по словам родителей, парят ангелы. Сонмы, тьмы ангелов! Они, подобно стае чаек, кружат в дымном, сизовато-серебристом от каждения воздухе, помогая священнику служить Богу. Теперь их полку прибыло – влился и Матвей в их небесное воинство.

Ножки его, кривоватые, вытянувшиеся за последнее лето, от самых коленок выглядывали из-под края стихаря.

– Вы в следующий раз, пожалуйста, наденьте ему длинные штаны, а не шорты. Нужно, чтобы у алтарника и руки, и ноги были прикрыты, – важно попросил Влада Савва, подросток лет тринадцати, тоже облаченный в стихарь.

Савва был сыном дьякона, прислуживал в церкви уже не первый год. То ли по поручению отца-дьякона, то ли по велению своего серьезного сердца, решил взять шефство над новопоступившим «ангелом» Матвеем.

– Конечно-конечно. В следующий раз обязательно наденем ему и брюки, и рубашку с длинным рукавом. Я же не знал, что сегодня он начнет помогать в алтаре, – извиняясь, ответил Влад. Голос его звучал серьезно, без тени иронии.

Какая уж тут ирония! Сын – вдруг, в мгновение ока, после неожиданных слов священника: «Скажи своему Матвею, пусть сейчас облачится в стихарь. С сего дня будет мне прислуживать», – простенький мальчуган в шортах и рубашечке – явился в одежде, от которой глаза слепит, как от яркого солнца.

И вышел переоблаченный Матвей подобающим образом. Отозвалось сердце ребенка, услышало, восприняло необычайность и важность случившегося. Вышел неспешно, не оглядываясь по сторонам и не шаркая по полу ногами, не рассеянно и не мечтательно. А вышел чинно, важно и в то же время тихо, ровно, с достоинством. Как и подобает всякому алтарнику, какого бы возраста он ни был. Ибо нет у ангелов возраста. Есть только свет.

ххх

После службы Влад с Матвеем возвращались в машине домой. Ехали быстро, дорога была чистой, лишь в нескольких местах возникли небольшие заторы. Влад задавал сыну вопросы, давая ему возможность выговориться, высказать увиденное и пережитое в новой своей ипостаси.

– И что же, сынок, там, в алтаре, делают? Молятся?

– Да, папа. Иногда кладут поклоны, иногда сидят. Но в основном стоят.

– Что же, и тебе пришлось всю службу – почти два часа – стоять? Наверное, было трудно?

– Да, нелегко. Один раз мы начали с Саввой переговариваться. Но священник сделал замечание, и я уже потом все время молчал, – признался Матвей.

Говорил он то на своем родном языке – английском, то на русском. К некоторым церковнославянским, интуитивно угадывая их отличие от обычных русских слов, добавлял еще и окончания «ас». Порой звучало забавно: «просфоркас», «кадилас», «святая водичкас».

– А что делает в алтаре священник?

– Ну, разрезает на столе ножом просфоркас. Потом поднимает руки над Чашей.

– О-о, это очень важный момент службы, сынок. В этот момент даже ангелы закрывают свои лица крыльями, так им страшно. Потом все они веселятся и ликуют, потому что Бог пришел в мир, к нам… – сказал Влад и, нажав легонько педаль газа, добавил скорости.

Странное дело – всегда, когда возвращаешься из церкви, машина по шоссе – летит. Влад себя чувствует за рулем легко, спокойно. Едет под семьдесят миль в час, но не оттого, что лихач, не из глупого желания показать удаль за рулем. Незачем ему лихачить на шоссе, с восьмилетним сыном на заднем сиденье. Но после церковной службы он всегда как-то особо чувствует дорогу – отлично видит все, владеет ситуацией. И летит его машина, шелестя шинами по асфальту. Летит. Ш-ш-ш…

Матвей, с ногами на сиденье, складывает пластмассовый конструктор «Lego». Из разноцветных кусочков собирает что-то. Пока еще сам не решил – лодку или самолет.

– Папа, а знаешь что? – спросил он в своей манере, немного нараспев.

– Что?

Матвей на миг нахмурился. Много разных вопросов и мыслей носилось сейчас в его голове. Вот, скажем, не было сегодня в церкви Виктории, не пришла. Когда во время службы он выходил из алтаря, неся высокий белый подсвечник с пылающим вверху огоньком, то ожидал увидеть Викторию. У нее один передний зуб еще не вырос, и когда она улыбается, то улыбка ее зияет дыркой. Если бы сегодня она увидела его, в серебристых одеждах, – умерла бы от зависти. Все ее юбки и футболки с блестками, и цепочка, и сережки, и даже иногда накрашенные ногти – ничто по сравнению с красотами облачения алтарника, несущего зажженную свечу… Но не пришла сегодня Виктория в церковь. Не пришла.

Еще Матвею хотелось признаться папе, что не видел он сегодня в алтаре ангелов. Хоть и папа, и мама уверяли, что там, как ни в одном другом месте, ангелов – легионы. Но ни одного настоящего ангела не видел там Матвей. Да, было там множество ангелов, нарисованных на стенах: они толпились вокруг трона, на котором восседает старик-Бог, направляли в невидимых врагов копья и огненные мечи, закрывали крыльями свои лица. Трубили в длинные золоченые трубы.

Когда папа Саввы, дьякон, размахивал кадильницей, то на миг в тех плавающих дымах заволокло и нарисованных ангелов. Матвею почудилось, что всё вокруг как бы приподнялось над землей и поплыло куда-то. И ангелы на стенах тоже сдвинулись со своих мест, устремившись ввысь… Но дымки эти вскоре рассеялись, и все оказались на своих прежних местах. Еще и другой алтарник – Макс, стоящий рядом, почему-то так громко вздохнул, что Матвей окончательно спустился с небес на землю. И… сразу же вспомнил о компьютерной игре DSI, о которой хотел разузнать у Макса. Макс был старше Матвея аж на два года.

Одним словом, не видел он в алтаре настоящих ангелов, ни одного. Однако Матвей и мысли не допускал, что родители его обманули или посмеялись над ним.

В свои восемь лет он уже был достаточно взрослым для того, чтобы понять одну важную вещь: когда речь идет о Боге, то все происходит несколько иначе, нежели в обычной жизни. Всё как бы и взаправду, но и не совсем. Вернее, правда тогда другая, не такая, как в школе или в парке, где он играет с приятелями. В церкви, в книгах о Боге и святых – глазу не всё видно. Оно, невидимое, существует, но его нельзя потрогать.

А еще Матвею не давал покоя один очень важный вопрос: заслужил ли он, став алтарником, чтобы по дороге домой на 5-м выезде с шоссе они свернули направо, а не налево, и ненадолго заскочили в магазин игрушек, Toys «Я» Us, где Матвей не был целых три недели?

– Да, сынок, сегодня ты заслужил, чтобы мы пошли в твой любимый магазин, бесспорно, заслужил, – промолвил Влад, угадав мысли сына, и рука ребенка, вдавливающая в углубление пластинку конструктора, дрогнула. – Но сначала давай позвоним маме, узнаем, как она себя чувствует. А о том, что ты сегодня прислуживал в алтаре, дома ей скажешь сам. Жаль, что она не видела тебя сегодня в церкви.

Влад достал мобильник. Поговорил с женой.

– О`кей, дружок, маме вроде бы получше, температура упала. Едем в магазин.

Машина мчалась по шоссе, минуя дорожные указатели, обгоняя другие автомобили. Влад посмотрел в зеркало заднего вида – как там сын. Все в порядке – сияет.

Сегодня, когда Влад увидел сына в стихаре, с зажженной свечой в руках, у него на глазах блеснула слеза. Такое событие! Казалось, только вчера принесли его из госпиталя, завернутого в пеленку…

– Папа, а знаешь что? – Матвей имел привычку с этой фразы начинать свою речь, о чем бы и какого бы рода они ни была. – Включи музыку – «Роллинг Стоунз» или «Квин».

Через минуту в салоне машины зазвучал рояль, аккомпанирующий великому Фредди Меркюри. Грянули ударные, брызнули своими переборами гитары.

– We will, we will rock you!..

Оба – отец и сын – стали подпевать солисту «Квин». Сначала вполголоса. Но, вскоре забыв, что это не урок музыки, Матвей перешел на полный голос. Влад не хотел заглушать ни сына, ни замечательного вокалиста рок-группы. Когда же настало время припева и потребовалась вся широта сердца, Влад тоже повысил тон, вдохнул поглубже…

И оба грянули в два голоса, на весь салон, заглушая и ударные, и клавишные, и струнные:

– We are the champions, my frie-е-еnd!..

Машина долетела до 5-го выезда и свернула направо, к магазину.

Глава 2

На вечерней службе в полупустой церкви как-то тише и таинственней горят лампады, отблески перекатываются по старым серебряным окладам икон. У стены на скамеечке сидит жена священника, задумчиво склонив голову в старомодной шляпке. На клиросе не так часто поют – больше читают псалмы.

Мысли потихоньку собираются в одну точку. Самые важные мысли, а таких, пожалуй, не так уж и много. Но в суете будней они – самые важные – как-то быстро забываются. Жизнь повседневная заполнена всякой трухой…

И вот, стоя на вечерних службах, Влад все чаще стал припоминать одно и то же – из прошлого, далекого прошлого, что к его сегодняшней жизни, казалось бы, не имеет никакого отношения.

Сегодня у него дел и забот – пруд пруди. Работа библиотекаря пусть и не слишком напряженная, не изнуряющая, все равно требует внимания. Еще – заочная учеба на степень доктора истории в университете Кентукки. Диссертация. Семья, конечно, воспитание сына. Родители – его и Галины – сами пока справляются, но стареют, все больше нуждаются в помощи. Словом, забот житейских хватает. И, казалось бы, незачем себе теребить душу воспоминаниями о своей беспечной юности в Киеве.

Но что же делать? Куда же деть те проклятые мысли о прошлом? Долго дремавшие под спудом, они вдруг проснулись, восстали в душе. И не оставляют.

И не оставят, пока не посмотришь на них спокойно и твердо, без стыда и всякой боязни. И только тогда сможешь понять: или это отголоски прошлого, канувшего навеки, или же часть настоящего, которое несешь в своем сердце долгие годы, через всю жизнь.

Ага, вот откуда они, эти мысли, – из Евангелия. История Иуды. Вот что навеяло Владу воспоминания, которых он так долго стыдился и избегал. Иуда. Предатель. Страшное слово! Страшное преступление – предательство, страшнее нет. И страшны муки души человеческой, предавшей кого-то. И страшно отчаяние отступника.

Все годы после того случая Влад жил с чувством, что он – предатель. И потому в глубине души никогда не уважал себя и не верил себе. Знал о себе: человек он ненадежный.

Предал не за деньги, а из трусости. Впрочем, какая разница? Суть предательства от этого не меняется.

ххх

…В Киеве у него были друзья детства, отрочества и юности – Юрка и Сашка. Вместе росли в одном девятиэтажном доме.

Они жили в районе, ныне называемым Голосеевским, но прежде – Московским, а еще раньше – Сталинским. Район был не центральным в городе, но и не окраинным, сплошь окружен ярами да рощами.

Все втроем – Влад, Юрка и Сашка – ходили в одну школу. Ловили бабочек и стрекоз, собирали пчел в банки, надеясь получить от них мед. Праздновали дни рождения. Когда подросли, посещали яхт-клуб на Днепре. Приглашали девчонок из школы или со двора к себе домой на вечеринки, когда чьи-то родители уходили в гости или в кинотеатр. Начали пить – сначала винчик. Сашка всем алкогольным напиткам давал ласкательные названия: винчик, портюшок, сухарик.

Сашка питал слабость к алкоголю. Никогда так ласкательно не называл ни одну девушку, как бутылку вермута или водки. Он и пил всегда больше, чем Юрка с Владом, а пьянел меньше их. Вот змей. Любил он, когда булькает из бутылки, так радовался, что, казалось, это не из бутылки, а из сердца Сашкиного выбулькивает радость.

Сашка часто приносил во двор, в их дружную компанию, новые словечки из лесу. Неподалеку от их дома раскинулся Голосеевский лес с многочисленными ручьями да озерами. Там были места благоустроенные для отдыха и развлечений: лодочные станции, карусели, кафе. Но были и места дикие, глухие, где собиралось хулиганье и блатари с округи. Там пили водку, дрались, дрессировали своих овчарок, делились последними новостями о том, чей брат или друг сел в тюрьму и на какой срок. Словом, в том лесу было настоящий разбойничий вертеп, где среди мужчин вертелись и подростки.

Вообще-то Сашка изначально должен был ходить не в те бандитские места, а в музыкальную школу. Школа тоже находилась в Голосеевском лесу, к ней прямехонько, между молодых дубков и сосенок, вела асфальтовая дорожка от троллейбусной остановки. Сашка брал там уроки игры на фортепиано и сольфеджио.

Родители его были не из интеллигентов: тетя Надя работала обычным бухгалтером в трамвайно-троллейбусном депо, отец токарем, и по возрасту уже вышел на пенсию. Сашка у них был поздним ребенком. Жили они бедно, отец Сашки к тому же пил. Вряд ли сами отдали бы сына «на музыку», но у Сашки была «боевая» тетка, сестра его матери. Большая общественница, она заседала в разных местных советах и комитетах, своих детей не имела, вот и голубила племянника, как родного сына. Устроила его в музыкальную школу, надеясь, что в будущем он пойдет в консерваторию, а потом станет вторым Рихтером или Шостаковичем.

У Сашки и вправду был исключительный музыкальный слух. Но душа его слышала не только волшебные звуки фортепиано. Годам к четырнадцати Сашка, выходя из троллейбуса, почему-то шел не по прямой асфальтированной дороге в ту чудесную музыкальную школу, а стал частенько сворачивать влево, где в мураве вилась узкая тропинка. Оказалось, что в его большой папке из плотного картона между нотных листов очень хорошо умещается бутылка портюшка, которую он нес туда, за зеленую горку, где собиралась блатная малина. Находиться среди хулиганов в душегрейках и с овчарками Сашке почему-то нравилось больше, чем среди одаренных мальчиков в чистых костюмчиках в музыкальной школе.

Музшколу он все-таки с горем пополам окончил, хотя в последний год появлялся там крайне редко. Но ни о какой консерватории, к великому огорчению Сашкиных родителей и его всемогущей тетки, и речи быть не могло. Да и в обычной средней школе Сашка учился из рук вон плохо. В последний год после третьей четверти даже был вынужден уничтожить школьный журнал с оценками, где напротив его фамилии – Демин – почти по всем предметам стояли двойки. Журнал утопили в общественном сортире, неподалеку от школы. Юрка и Влад учились в параллельном классе, но Сашке помогли провести операцию по похищению журнала из учительской и уничтожению оного. Ведь они – друзья, а друзья должны один другого выручать.

Так вот, из того самого леса, где гуляли соловьи-разбойники, Сашка приносил во двор, в их компанию, блатные словечки и приблатненные замашки.

Его отец, дядя Витя, когда-то сидел в тюрьме. Несмотря на преклонные годы и на то, что много пил, мужик он был все еще крепкий, нрава крутого. Когда узнавал, что сын снова прогулял урок в музыкальной школе или когда из обычной школы поступали жалобы (мол, не учится, еще и курит за забором), дядя Витя хорошенько давал Сашке по шеям, приправляя экзекуцию суровым воспитательным словом. Сашка наказание сносил без ропота, зная, что виноват. Отцу он никогда не перечил и очень его уважал.

Совсем иная атмосфера царила в доме Юрки. Его мама, тетя Лена, работала учительницей математики в вечерней школе, а отец, дядя Алеша, в отделе кадров какого-то НИИ.

Вся их квартира была уставлена книжными полками. Книги теснились рядами, от пола до потолка, во всех комнатах, даже в прихожей. Дядя Алеша был настоящим библиофилом, разыскивал раритеты в «Букинистах» и на блошиных рынках. Дома принесенную книгу бережно оборачивал в белую бумагу или целлофан и, присвоив ей номер, ставил на полку, в определенное место.

Книги он не просто коллекционировал, но и читал. Он обладал феноменальной памятью, наизусть знал целые главы из «Онегина», помнил в подробностях многие сцены из романов Достоевского и Толстого.

Их двухкомнатная квартира не могла вместить полчища постоянно прибывающих книг, поэтому часть из них дядя Алеша был вынужден сдавать напрокат, вернее сказать, арендовал помещение у соседей. Не удивительно, что все книжные полки в квартире Влада тоже были заполнены книгами дяди Алеши.

А еще в серванте у дяди Алеши хранились больших размеров альбомы с фотографиями знаменитых западных актрис и просто соблазнительных красоток в бикини. Верхний альбом открывался эпиграммой, сочиненной самим хозяином:

«Ни от кого я не скрываю и говорю открыто всем,

Что я завел себе гарем и раз в полгода в нем бываю.

В моем гареме стражи нет. Всем, кто войдет в него, – привет!

Но если сердце Ваше слабо, лучше сюда не заходить,

А то начнет оно ходить, как тарантас среди ухабов,

И чего доброго для Вас наступит вдруг последний час!»

Стиль, конечно, навеян Пушкиным, но очень выпукло отражал натуру дяди Алеши, его тонкий юмор, душевную шаловливость и вкус, чуждый всякой пошлости.

Сердца Юрки, Влада и Сашки в ту пору были сильны, бояться инфаркта им было нечего, поэтому они регулярно «заходили в тот гарем», переворачивая листы с новыми фотографиями пленительных дам. Компьютеры тогда только-только входили в жизнь, эротика и порнография еще была не так доступна для подростков.

По национальности дядя Алеша был татарин, родом из Казани, а тетя Лена – украинкой. Юрка же в своей внешности вобрал черты обоих родителей. В нем была заметна азиатская кровь – в широких скулах и узком разрезе карих, чуточку раскосых глаз. Нос же его был вздернутым, как у матери. Волосы – темно-каштановые, пышные, с естественным отливом; не такие, как у дяди Алеши – черные, жесткие и короткие.

От природы Юрка был гибок и пластичен, как пантера. Одно время занимался спортивной гимнастикой и наверняка при таких физических данных преуспел бы в спорте. Но гимнастика Юрку не привлекала, и он ее бросил. Как оставил и многие другие студии – художественную, театральную, яхт-клуб. У него была кипучая, увлекающаяся натура, в рамках какой-то одной секции ему было тесно. Поэтому он быстро, безо всякого сожаления бросал одно и пробовал другое.

У Юрки было врожденное чувство стиля, вероятно, унаследованное от эстета-отца. От него без ума были многие девчонки в школе и во дворе, а после окончания школы у него сразу появились женщины постарше.

Сашка же подобным шармом не обладал. Черты его лица были невыразительны и грубоваты. Из-за своей мешковатости он получил прозвище Мешок. Сашка был куда проще, чем Юрка. Зато обладал житейской сметкой и проницательностью и, несмотря на свое тяготение к лесному хулиганью, натуру имел незлобивую. Музыкальная школа для Сашки тоже не прошла даром: в Сашкиной душе не только булькали портюшок и вермунька, но и звучали возвышенные сонаты Моцарта и Шопена.

У Сашки дома стояло пианино, купленное теткой. А Юрка приобрел себе гитару. С появлением гитары Юрка сразу понял свое призвание, понял, для чего рожден.

У него тоже был исключительный музыкальный слух, а гитара открыла в нем усидчивость и упорство. Он просиживал дни напролет, осваивая аккорды и гитарные переборы. Рок-музыка отныне в его квартире звучала не смолкая. Из динамиков магнитофона и проигрывателя неслись ураганные мелодии «Роллингов», «Квинов», «Дорз». Ухо самоучки-Юрки улавливало малейшие нюансы игры соло-гитаристов. Он истязал себя до кровавых мозолей на подушечках пальцев, пока не удавалось добиться идентичной игры с оригиналом. Почти не владея английским, на слух разучивал слова песен, а потом исполнял под гитару.

Сомнений не оставалось – во дворе восходит новая рок-звезда, которая воссияет на небосклоне рока в созвездии других мировых – Меркюри, Моррисона и Джаггера. Кстати, внешне Юрка был чем-то похож на Мика Джаггера своей широкой улыбкой и широкими скулами. И артистизмом.

Он попросил Сашку, чтобы тот помог ему с нотной грамотой. Порой они пытались что-то изобразить вдвоем – Юрка на гитаре, Сашка на пианино. Но Сашкин отец не переносил ни рока, ни поп-музыки, а признавал только украинские народные песни и романсы. Поэтому репетиции не получили ходу, а фортепиано из дома ведь никуда не потащишь.

Влад с Юркой жили в одном подъезде, Сашка – в другом. Как-то повелось с детства, что Влад считал Юрку своим первым другом, а Сашку – вторым. Хотя такое деление было очень условным. Но к Юрке и к его родителям Влад испытывал куда более сложные и разнообразные чувства, чем к семье Сашки.

Родители Сашки – из простых, часто ругались между собой, грубили друг другу. Дома у них было постоянно накурено. Бедненькая обстановка: старая мебель, потертые покрывала на диванах. На фоне этой серости и бытового убожества эдаким аристократом выделялось черное полированное пианино, над которым висела большая фотография в рамке – Сашка-подросток в костюме и с бабочкой.

Так случилось, что отец Влада сошелся с дядей Витей: их объединили рыбалка и любовь к водке. Поэтому отец Влада в доме Сашки был частым гостем.

А вот душа Влада льнула в дом Юрки, уставленный книгами, с тонким запахом лаванды, где открываемая дверца «гарема» издавала чарующий звук, а дядя Алеша собирал свою бессмертную библиотеку.

Ко всему прочему дядя Алеша был еще и шахматистом-любителем, но играл очень сильно. Участвовал в городских турнирах, однажды получил в качестве приза шахматную доску с костяными фигурами, за которой на протяжении многих лет сыграл с Владом, пожалуй, тысячу партий, а то и больше.

Случалось, к ним в гости из Казани приезжал младший брат дяди Алеши. Гость часто с юмором вспоминал, как дядя Алеша когда-то поехал в Киев на три дня на конференцию и не может вернуться обратно вот уже пятнадцать лет. Он говорил на русском, но порой (присутствующие дети ведь знать должны не всё) переходил на татарский.

Когда в их доме появлялся «татарский» гость, рассказывал о Казанской жизни, звучала татарская речь, Влад видел Юрку несколько иначе. Юрка родился в Киеве, в Казани никогда не бывал. Но в те вечера возникало странное ощущение, что Юркины корни не только в Киеве, но и в Татарстане. Неспроста же он получил в школе восточное прозвище – Багир.

Влад любил дядю Алешу, любил и Юрку. И завидовал ему. Завидовал многому: Юркиной смелости и дерзости, его музыкальным и художественным способностям, успеху, каким он пользуется у девчонок. Словом, всему, всему.

И не то чтобы Влад вовсе не ценил своих достоинств. Но в те юношеские годы желал обладать такими же яркими талантами, которые сулили Юрке славу.

Влад дерзким и отважным не был, хоть и трусом его не назовешь. Гитару себе тоже купил, что-то тренькал, но такого рвения, как Юрка, не выказывал и упоения от игры не получал. За девушками ухаживал, порой небезответно, но таким успехом у них, как Юрка, не пользовался.

В школе Влад учился чуток получше своих друзей. Однако не мог понять, в чем, в какой области лежит его настоящий интерес. Пока однажды дядя Алеша не дал ему прочесть книгу А. С. Норова: «Путешествие по Египту и Нубии».

Авраам Сергеевич Норов – известный русский востоковед, в первой половине XIX века предпринял несколько путешествий-паломничеств по странам Ближнего Востока, Азии и Европы и потом описал увиденное в путевых заметках.

Многое в его рассказах о знаменитых местах древности Владу, правда, тогда было неясно, поскольку от читателя требовалась хоть мало-мальская историческая подготовка. Но Влада сильно впечатлил переданный в книге дух Византийского Востока: развалины гигантских статуй, монастыри в пустынях, дикая природа. Конечно же, больше всего ему тогда понравилось приключенческая часть, где Норов описывает, как охотился на крокодилов, скакал на верблюдах и едва не потерпел кораблекрушение. Влад запоем прочел все пять томов путевых заметок. После этого просил у дяди Алеши книги только византийской тематики. Его окончательно перестали интересовать все другие предметы. Только история Византии.