Приближаясь к Восходу

Я заметила интересную закономерность, не здесь, а вообще в принципе: как правило, чем скучнее и невыносимее деятельность бизнес-компании – тем веселее получаются корпоративы.

Всего человек двадцать, в равных пропорциях мужчины и девушки, бегают детки сотрудников. Один заместитель директора, уже выпивший, подбадривает маленькую девочку на офисном велотренажёре: «Давай-давай, давай!», чтобы она крутила педали.

***

For note:

Домой с праздника мы ушли вовремя.

Остальные сотрудники Тивентии, менеджеры и дизайнеры, ещё оставались в офисе, играли в настольные игры. Нам домой нужно было ещё добраться. Мы решили пройтись. Небо было усыпано звёздами, казалось, мигающими в такт биению сердца. Настроение, как это ни странно, поднялось на несколько делений вверх (мы два интроверта, и, обычно, устаём на шумных многолюдных мероприятиях).

Я увидела созвездия, ярко прорисованные, как будто, яркими светодиодными светильниками, которые всегда присутствуют на городских праздниках – для рисования мгновенных картин в вечереющем небе, как раз перед салютом. И тут же, пока схематически, я набросала рисунок в моём блокноте, – он, определённо, нуждается в продолжении в акварели.

И рассказала Тивентии о созвездии – всё, что знала о нём.

Мне нравилась эта легенда, и я запомнила её в точности, с какого-то сайта.

В древней мифологии это был знаменитый воин; он охотился – чтобы прокормиться – в лесах и горах, но сердце у него было добрым. Однажды, жители острова устроили праздник, который сопровождался исполнением гимнов и танцами девушек. Там Арланий увидел дочь местного купца. Возникла любовь между ними, и с согласия своей возлюбленной, Арланий увёз её с собой.

Тивентия немного погрустнела, и сказала, что представила, что «Арланий – это Лирний». Тяжёлый случай.

Чтобы развеять тучи её настроения, пришлось рассказать кусочек моей школьной истории из Камсу, от которой я во многом спасалась моей настоящей поездкой. Просто в старшей школе был парень, который мне нравился, и выяснилось, что я ему тоже, вроде как нравлюсь. Но он вёл нездоровый образ жизни, и ещё тогда у меня накопилось много дел (по учёбе и ассимиляции), а он этого не понимал, вобщем, я не была готова тогда с ним серьёзно встречаться, и в результате, он быстро нашёл себе доступную девушку, и советовался со мной по поводу этих отношений. Сначала мне это очень тяжело от этого, но потом, я посмотрела: какие они милые и счастливые, и в итоге, я рада такому опыту, рада, что так получилось – ведь Богу виднее и это всего лишь поворот судьбы, если взглянуть на ситуацию более широко.

Тивентии до широкого понимания проблемы было далеко. Она была апатична и находилась во власти негативных эмоций, всех, которые только возможно было себе представить.

Мой Бог! Выяснилось, что

ещё я забыла у неё на фирме мой L-phone. Причём, я не могла вспомнить: где конкретно. Придётся сходить к ней на работу ещё раз, чтобы найти мой сотовый, потому что жаль не самой железки (хотя она и новая и красивая, с гравировкой, выполненной по моему личному эскизу). Жаль – фотографий и контактов. Это вся моя жизнь. Решено! Завтра с Тивентией попробуем отыскать! Тётя Света, ты права, говоря, что мне надо быть организованнее.

Глава 2

«Привет, дорогая тётя Светлана,

Утро моего нового дня прошло стандартно, недели две как моя школьная подруга Тивентия снова ходила на работу в IT-Парк. У неё был сильный нервный срыв, и мы ищем с ней какие-то варианты решений. Ей, видимо, нужен особый мягкий микроклимат в предприятии; а для открытия собственного дела её срыв ещё не прошёл, но мы ищем возможности. Мы позавтракали грейпфрутами, йогуртом и овсянкой со злаками, и в качестве соуса – просто смешали миксером всё полезные фрукты-ягоды, которые нашли в холодильнике.

Я была у неё на работе. Внешне её корпоративное место могло показаться идеальным: здание было эстетическим, офис – уютным. Даже молодой руководитель фирмы был понимающим и шёл навстречу, когда дело касалось процента с продаж (но слишком давящим, когда дело касалось выполнения количества продаж). Рекламные площади – специфический продукт – нужно звонить постоянно, не замолкая, – быть убедительной и весёлой. Я ободряла: «Тивентия, всё наладиться, у тебя есть работа, побеждай себя каждый день, как в спорте». Звонки её, видно, угнетали, потому что разговаривать ей не хотелось совсем. Даже смешные, склонные к дидактике, девочки-дизайнеры, считавшие себя самыми важными на предприятии, тоже угнетали. И сумрачное настроение у неё не проходило. Дело в том, что в её жизненном багаже были – незаконченная художественная школа и незаконченное образование филолога. И долги по кредиту. С таким образованием, её общим укладом жизни и депрессией (чтобы лечить которую тоже нужны большие затраты) – найти работу по душе – задачка не из простых. Тивентия знала об этом, она прошла десятки собеседований.

Её мама воспринимала произошедшее как «капризы» и «задачи, возникающие по мере роста» со стороны дочки. И, кажется, её маме никогда не приходила мысль о том, как Тивентии, действительно, трудно (тогда как я видела, что ей по-настоящему тяжело, как будто, она прокладывает себе дорогу сквозь лесную чащу – мировоззренчески вырастая как личность, и ещё, кстати, одновременно с этим, она часто ходила на свою фирму через парк и рощу, чтобы сэкономить на автобус). Почему-то мать относилась к ней претензиями, придираясь к любому сделанному, даже такому мелкому делу, как помыть посуду или вымыть пол…. Возможно, потому, что она была похоже больше на своего отца, которого она никогда не видела и не знала.

Безусловно, мы искали ей подходящую долговременную вакансию, каждый вечер, листая городской сайт по поиску работы, но пока ничего не находилось. А то, что подходило – было территориально слишком далеко. Представь, ездить каждый день на автобусе на работу 3 часа и столько же обратно (с учётом зимы и морозов до -50 градусов по Цельсию). Фриланс здесь не слишком развит. Я чувствовала, как нужна ей. И слово «друг» в северном городке науки и университетов – в Новокампск ( к слову сказать, его название образовалось от двух слов «новый» и «кампус») – вбирает в себя понятия психолога, психоаналитика, родственника и немного от менеджера и банковского кредитора: такой менталитет! Моё канадское становление было совсем другим. Мне будет 20 лет в сентябре – в России это совершеннолетие. Я уже чувствую себя совсем взрослой с 18-ти. Хотя, наша красная линия взросления – это 21.

Так вот, эти ранним весенним утром, договорившись с Тивентией о том, что я приду к ней на фирму ближе к обеденному времени (утром у меня была фотосессия для глянцевого популярного Новелларского журнала «Дорогие возможности»; меня пригласили как гостью с уникальным опытом).

Да, с середины дня я была свободна как ветер в степи (помнишь нашу поездку всей нашей странной семьёй – мне было 9 или 10? – на плато, с заездом на солёные озёра?)! Помню простор, яркий день, и сухой, обволакивающий теплом, ветер.

Так вот. Зайду, думаю, к подруге на работу и попробую отыскать свой таинственно исчезнувший L-phone, содержащий дорогие моему сердцу воспоминания, фотографии, контакты, чувства и всю мою жизнь.

Обнимаю, и потом напишу ещё, твоя Novella. I. M.».

***

For note:

Боже, как же она ездила в такую даль, эти последние весенние дни такие морозные и холодные! Испытала на себе что значит «изморозь». Это природное явление напоминает мгновенную заморозку и выглядит как серебрящийся на солнце ледяной воздух, когда холодно даже дышать.

Всё-таки детская память запечатлевает только безудержно-солнечные дни!

Бизнес-центр городской фотостудии находилась часах в четырёх езды от Академгородка, (отмечу профессионализм фотографа, который сказал: «Ну, улыбнись же!» и всё пошло на лад). Обратно я ехала на микроавтобусах, с пересадками, на мне был нестёртый фотомакияж. В итоге выбрала неправильный автобус, и добралась до места, когда полдень уже прошёл. Я была в вестибюле IT-Парка, и только сейчас заметила удивительные витражи из разноцветного стекла. Их сюжеты повествовали о внутренней жизни этого здания, чаще всего они изображали директора со световой компьютерной ручкой в руке, его окружали ученики на велосипедах: не вдумываясь, просто так, я насчитала, что их более десяти штук. Витражи были установлены вместо стандартных окон. Ещё, я заметила 3D-экраны в дальних закоулках помещения прихожей первого этажа: они пока молчали, и, скорее всего, начинали рассказывать об истории этого места после прикосновения, оживляющего их сенсорный мир.

– Можете воспользоваться любым из четырёх лифтов, – ответила девушка на ресепшене; она была одета: сдержанный костюм по фигуре, снабжённый пуговицами с серебристыми переливами – казалось, они были сделаны из CD-дисков. На ресепшене IT-Парка она сама сияла и напоминала пуговицу. Она, характерно указав на центральные и боковые лифты, добавила: боковые ведут на 13 этаж включительно, остальные – нет.

Акустика была как в соборе – гулкая, усекающая слова, делающая заметным сказанное негромко. Из интересного, ещё тут оказался высокий искусственный водопад, который выполняет функцию видеоэкрана для объявлений.

Я нажала серебристые кнопки все, без исключения – какой уж первый приедет. Видно, была какая-то заминка и долгое ожидание. Первой открылась дверь самого правого. Я зашла и нажала кнопку «9». Он проехал немного, остановился, и в отворившихся створках появился энергичный, представительного вида человек средних лет.

Он бегло взглянул на меня и спросил:

– Простите, я Вам не помешал? Не испугались?

Я отрицательно покачала головой и довольно весело ответила:

– Да нет, порядок… (и взглянув на попутчика внимательнее, удивлённо добавила) Матиарт Рифович?

Он, по-моему, страшно удивился и тоже внимательно на меня посмотрел:

– Новелла? – Вымолвил он, наконец, вспоминая о чём-то давно забытом.

***

For note:

Он сильно изменился. Стал плотнее, увереннее, улыбчивее – одетый в водолазку и джинсы. Хронометр и модная стрижка. Но – те же внимательные глаза с припухшими веками, располагающие очерченные скулы лица, и тот же голос.

Если бы мы встретились в толпе, например, внизу, в холле, даже не возникло бы мысли, что это мог быть он, и, тем более, что мы можем встретиться так неожиданно и здесь.

– Новелла? – Повторил он, – как ты здесь? Почему ты здесь?

Зеркала замкнутого пространства отражали двух очень красивых и сильных людей.

Он помолчал и добавил:

– Я наблюдаю за твоей головокружительной карьерой в моделлинге. Ты прекрасна! Твои видеоблоги на ю-тубе, путешествия, города и страны – это так тонко, интересно сделано, ты удивляешь каждый раз.

– Вы галантны как всегда. Захвалите, – улыбнулась ему в ответ.

Лифт встряхнулся и остановился на нужном мне этаже.

– Матиарт Рифович, у меня здесь встреча. С моей школьной, кстати, подругой, с Тивентией Закревской. Помните? Вы тоже её рисовали.

– Как я могу забыть? – Был ответ в его манере.

– Знаешь что? У меня тут встреча. Эй, Криль! – вот, кстати, и он: бродит по коридору с кофе, – а потом у меня будет свободное время. Можем вполне пообщаться. Если у тебя на сегодня нет больше никаких планов. Как считаешь?

Он спросил мою визитку, мне вручил свою (с видом, как будто вручает какую-то важную награду – вроде таких, как за деятельность по охране природы), крепко обнял за плечи, отпустил, окрикнул и прожестикулировал что-то Крилю, загрёб того с собой в лифт, который захлопнулся, двинулся и остановился на отметке «13».

На визитной карточке значилось: «Матиарт Рифович Егесников», архитектор, директор, Фирма «Медная гора», пересечение улиц Биопарковая-Кремниевая 11, этаж 13, комната 404, сот.*** и e-mail***. На обратной стороне визитки было схематически изображено высокое здание в форме молекулы ДНК.

***

For note:

Я заглянула в комнату 9010, расположенную в конце коридора, ту, где работала Тивентия. Она была на своём месте, с гарнитурой для обзвона, как в лавровом венке. Казалось, она глядит в окно с отсутствующим взглядом. Всё же, было отрадно видеть, что дорогой моему сердцу человек уже выглядит повеселее и страдает меньше. Она исхудала, но это даже ей шло. Можно было любоваться её статью; скулы, «провалившиеся» после болезни, и внимательные глаза, которые казались наполненными слезами (так всегда казалось, во все времена, что я знала её), длинные ресницы. Даже отросшие, выкрашенные синим, пряди её вовсе не портили, они рассказывали грустную историю из её жизни. На запястьях было множество браслетов с распродажи – они закрывали её недавние жизненные ошибки.

В сторону открытой двери повернулись любопытные головы сотрудниц, приваренные друг к другу за десятилетия совместной работы; они представляли сорт глупых сплетниц, враждебно настроенных к новым сотрудницам фирмы: «просто потому что» (видно, изо всех своих сил пытались создать прокрустово ложе по своему собственному образу и подобию); в общем, они были из тех, кто любит подписывать договоры и ставить печати, но не умеет ничего производить (в смысле чего-то определённо полезного и приносящего пользу и радость для людей). Они находились на своём излюбленном месте офиса – за чайным столиком. До этого они шушукались и посмеивались за кофе и жирными пирожками. Обсуждали они, преимущественно, Тивентию. «Тивентия у нас в древнерусской тоске», – говорили они. Ну и ещё о том, кто, куда и с кем из служащих офиса съездил в отпуск, и фитнес-программы.

Она завершила звонок, устало повернулась ко мне на крутящемся кресле:

– О, Новелла, спасибо, что пришла! – улыбнулась Закревская и взглянула на меня немного с мученическим видом.

– Без проблем. Тем более, что мне нужно попытаться здесь найти мой L-phone.

– Я тебе помогу, – сказала Тивентия, снимая гарнитуру, – Где ты его последний раз видела?

– Это было 7 марта, вторник. Потом были выходные. Сейчас 13-ое. Возможно, во время корпоратива куда-то делся. Жалко.

– Да я уже смотрела везде: на подоконниках, в офисе, коридоре, перед зеркалом в дамской комнате, у выхода. Даже объявления написала, как только ты мне об этом сказала, – Спасибо моя дорогая Тивентия.

– Остаётся только верить, что он найдётся, – говорю, ладно, я пойду, у меня ещё небольшие дела здесь, а ты дорабатывай, и встретимся дома за ужином.

***

Я ждала лифт, задумчиво рассматривая визитку. Матиарт Рифович был нашим школьным учителем в гимназии. Он преподавал изобразительное искусство, черчение, и ещё замещал историка, практически вёл нам всю историю в течение года, когда школа усиленно подыскивала историка, а мои родители ставили твёрдые точки над «i» в своих взаимоотношениях. Матиарт Рифович совмещал четыре четверти, со времени увольнения по собственному желанию только что пришедшего нового преподавателя, которое произошло ранней осенью, и которого никто не ожидал; Матиарт брал дополнительную нагрузку после своих уроков изобразительного искусства. И вёл нам зарубежную, и отечественную историю, очень интересно рассказывал, заставляя нас учиться думать самостоятельно, размышлять; тестовые задания совсем другие, там факты на время. Тогда он был более стройный и «вдохновлён событиями настоящего момента», как он любил говорить. Одет он тогда был в балахонистые вещи, как самый настоящий художник, в яркие береты, шарфы, о которые часто вытирал руки от красок. Он рассказывал про историю искусств, про разновидности художественных манер. Преподавал он моему 7-ому классу, в тот год я как раз уехала, а также, выпускал тогда класс, в котором училась Тивентия. Он сильно изменился с тех пор – как во внешности, так и в добавленном спектре направлений в его работе.

Так, в задумчивости, незаметно для себя, я нажала его 13-ый этаж IT-Парка .

***

For note:

– Лови его, Криль, лови! – было услышано мной прежде, чем лифт растворился. Это был вопль Матиарта Рифовича.

Пока я в удивлении застыла на месте, на меня надвигалось что-то вроде круглого, лёгкого мячика серебряно-сиреневого цвета, диаметром полметра на полметра. У него были огромные флуоресцентные ярко-зелёные кошачьи глаза-экраны (только этих странных сенсорных глаз-экранов у него было много) . И розовый нос. И мягкие ушки. Усы-антенны. Определённо, мордочка была похожа на кошачью. И пушистым этот летающий мячик был, как настоящий кот. Пушистый продолжительный хвост тянулся прямо из этого странного гаджета, и он, кажется, любил сворачиваться в этот свой хвост.

«Миу», – сказал он.

***

Следом подбежал вспотевший, от многочисленных попыток отловить пушистика, Матиарт Рифович, и, каким-то образом, удержал это чудо за бочок.

– Это Калачик, Новелла, не бойтесь, я уже второй раз Вас напугал, простите.

– Что такое «Калачик»? – встретившее энергичное летающее нечто – немного обескуражило, вот почему ещё не могу прийти в себя от удивления.

– Смотрите: у него ручка сбоку, за неё его можно удержать, форма у него гиревидная, несколько десятков глаз-экранов. Но он очень лёгкий, как мячик, даже легче. Это первый эмпатический робот-трансформер и супер-компьютер. У него независимый характер, но, в перспективе он может служить домашним компьютером и кинотеатром, может обучать и переводить с любого языка, и даже превращаться необходимую Вам в данную минуту вещь, например, стол, зонтик, ведро, мяч, удочку. Или кресло. Или настольную лампу. И в ещё много чего. Но пока это тестовый образец.

– А почему эмпатический робот? – спрашиваю.

– А потому что помните, была детская обучающая игрушка Заводной ШОша? Вот. Калачик – это, можно сказать, следующее поколение, усовершенствованное. С ним ещё и поговорить можно – у него даже мимика есть, он как большой реальный смайлик. И шерсть можно любого цвета сделать. И зарядки на неделю ему хватает. Ну как впечатление?

– Я восхищена, Матиарт Рифович. Это Вы его придумали?

– В целом я, но без поддержки Криля у меня бы не вышло. Так что очень ему обязан, хоть он ипохондрик и зануда.

– Патрон, просто с Вами интересно работать, – проговорил в нос сухой сколиозный и вихрастый юноша в очках лет 25-ти в жёлтой толстовке с капюшоном (есть такой тип людей – молодой старик – молодой по возрасту, но имеющий усталый вид, как после недели бессонных ночей, в которые он работал за компьютером; интересно: Лирний стремился выглядеть моложе своего возраста, а этот Криль был молодым человеком, но от многочасовых работ-исследований за компьютером, выглядел старше).

– Да, кстати, Новелла, ты не против поужинать со мной? Студийный кабинет давно не видел гостей.

– Пойдёмте, – согласилась с дорогим учителем и талантливым изобретателем я немного обескураженно, – надеюсь, Ваш кабинет не является тоже суперкомпьютером.

***

Наконец, удалось рассмотреть этаж, на котором я оказалась. Он был просторный. Потолочные своды были отделаны деревом, очень напоминая Ковчег. Напротив – было огромное обзорное окно и, вероятно, выход на террасу, слева – вход в конференц-зал. Вправо и влево располагались двери в многочисленные комнаты, но цифры «404», номер аудитории, как было указано на визитке, я не увидела.

Учитель кивнул на одну из боковых дверей, приоткрывая её, и впуская нас, что, наконец, Егесников, Калачик, я и Криль оказались на довольно протяжённом дымчатого стеклянном мосту. Он вёл в соседнее здание.

– Здесь строится ещё пара-тройка таких зданий, так что будет ещё большое количество рабочих мест, для всех, кто обладает талантами и науками. В итоге здание будет иметь вид архитектурной ДНК, а не «гусей». Как Вам? Дух захватывает, да, же? – давал свои комментарии Криль.

Мы спустились и поднялись (мост был вниз и вверх), на последнем этаже соседнего здания была только одна дверь без какого-либо обозначения. Она была старинно-винтажного вида, и её отпирало почему-то, что-то похожее на фломастер. Матиарт приложил его, как обычную карту-ключ, которые всегда используются в резортах. Больше винтажного ничего, за исключением самой двери, и остальное на этаже было отделано в стиле хай-тек, как, впрочем, и всё в этом здании.

Первым делом, при входе в творческую студию, я обо что-то запнулась.

Матиарт Рифович произнёс: «Люкс», свет зажёгся, и я разглядела преинтересную вещь. Это было весло. Весло как весло, только, как будто, из лёгкого металла, сравнимого с алюминием. Ещё на нём присутствовала «приборная панель», множество лампочек и плоских геометрических кнопок, некоторые из них мерцали.

– Пока не трогай, поставь, это деталь от Парнап-а! – загадочно и серьёзно пояснил Матиарт Рифович.

Сложно было бы противостоять такому сильному аргументу. Я поставила цифровое весло, широкой стороной вверх.

***

– «Поужинать» – слишком сильно сказано, – учитель убирал с загромождённого рабочего компьютеры, стопки исписанных листов бумаги, циркули, электронный микроскоп, коробочки с какими-то исследуемыми прозрачными острыми камешками, и, наконец, убрал в шкафчик, как он выразился: «настоящую мини-лабораторию из необходимых для изучения светлячков и бабочек». Ещё, мне понравился коллаж из редких полупрозрачных насекомых, который располагался на стене в эстетичной стеклянной раме. Остальные научно-исследовательские предметы для исследований были отложены учителем на кресло, стоящее в отделённой старинной ширмой второй половине комнаты, которую наполняли несколько мольбертов на треногах, и картины, отвёрнутые нарисованными сторонами к стенам.

Выяснилось, что из еды Матиарт Рифович может предложить только пряники, да и то странной формы – все в виде звёзд (меня заинтересовала форма, она была специфическая – пряники были очень объёмные, как будто их создал какой-нибудь стеклодув; а меня интересуют такие удивительные вещи, если, без сомнения, они несут в себе позитивный бэграунд; и эти звёзды были разные по цвету: зелёные, цвета луговой травы – с киви и яблоком, и аметистовые – с черникой и гранатом и аквамариновые – с голубикой. – Именно так представил палитру цвета хозяин – мне была подарена целая коробка таких пряников. Криль пил крепкий кофе и бесконечно долго рассказывал, как варить тот или иной кофейный сорт. Когда выяснилось, что я не пью этот напиток, учитель немного расстроился, он хотел меня чем-нибудь угостить; я взяла одно печенье из вежливости, потому что есть не хотелось вовсе, и у меня специальное диет-питание).

«Это печенье – точная копия Звезды Гармонии», – сказал Матиарт Рифович, но я не придала этому особого значения.

– Так Вы расскажите как стали статусным архитектором, и, к тому же, бизнесменом за 7 лет, что мы не виделись? Вы же преподавали изобразительное искусство и черчение у нас в школе?

– Это долгая история. Как-нибудь расскажу. Хотя бы о том, что это образование, которое я развил повышением квалификаций. А знаешь, Новелла, я ведь до сих пор храню твой портрет, с года твоего отъезда в чужие страны, – сверкнул глазами Матиарт Рифович.

– Я помню, но Вы тогда рисовали весь наш класс, и Тивентии Закревской тоже.

– Да, я считаю, это две лучших картины, из всех, созданных мной. Тебе там только 11 лет, а как весь фон сразу заиграл! Благодаря твоей живости, свежести, глубине. Ты как глоток свежего воздуха на природе. Я помню тебя с тех самых пор, когда выносил тебя на своих плечах на линейке в начальных классах. И ты была в школьной форме и звонила в колокольчик. А потом подросла, и участвовала в спортивных забегах с эстафетной палочкой. Я часто наблюдал за тобой из кабинета рисования, и делал с тебя зарисовки. Моя вершина. После этого я многое понял. О реализации в жизни, и о понимании чего конкретно хочу достигнуть. Так началась моя карьера.

– Можно увидеть эту картину?

– Да, безусловно, – ответил художник и скрылся за ширмой. Через доли секунды несколько холстов были приставлены к стене, Матиарт Рифович выглядел немного задыхающимся. Он вопросительно переводил взгляд с меня на 11-летнюю Новеллу на портрете.

***

«Юная Новелла, изображённая в полупрофиль, на вдохе», держала в руках ветку сирени, как будто, прислушиваясь к ней. И в то же время, смотрела сквозь неё улыбчивыми сине-зелёными глазами, в самое сердце человека, рассматривающего картину: в них можно было прочесть готовность к действию, решимость и внутреннюю силу. Каштаново-золотистые волосы подсвечивало закатное солнце, создавая блики и полутени. Девочка на картине была одета в светлое просторное льняное платье, и у неё свешивался проводной наушник от плеера в одном ушке. (Это официальное описание картины с выставки, которое было здесь же, в приложенном буклете).

Портрет Тивентии Закревской был написан не менее проникновенно. Она была изображена за партой, в пол-оборота, пшеничные с медью волосы в стрижке «геометрическое карэ с чёлкой», ещё не выкрашены синим, неизменная чёлка; пронзительные глаза – тёмные озёра, ни тени улыбки, смешной курносый носик, но тонкая кость, бледность до меланхоличности, прожилки на тыльных сторонах ладоней, руки, как будто, сложены в молении, локти в опоре на стол, пальцы поднесены к лицу. «У неё нервные руки. Это её характерная особенность в то время», – заметил художник, вглядываясь в портрет, желая увидеть что-то скрытое в нём, ведомое только ему.