Алекс в стране Советов. Серия «Русская доля»

В местном, допоздна работающем гастрономе, перед его закрытием, ребята набирали каких-нибудь булок-плюшек и треугольных пол-литровых пакетов молока по шестнадцать копеек. Таким образом шахматисты-футболисты подкреплялись в перерывах между футбольными таймами и сразу же после игры, когда на всех нападал какой-то просто зверский аппетит. Это было самоё весёлое время и на часы тогда вообще никто не смотрел. Футбол заканчивался далеко за полночь. Дом пионеров находился в Вадковском переулке, недалеко от Савёловского вокзала. Никакой общественный транспорт в это время, естественно, уже не ходил и неместные пацаны шли глубокой ночью домой пешком по Новослободской улице, мимо Савёловского вокзала, дальше – по Бутырской улице, потом – по Дмитровскому шоссе до кинотеатра «Комсомолец». Шли ночью по пустынным широким улицам Москвы. Шли дружно, весело, совершенно не думая об усталости, её просто не было. Ребята громко обсуждали прошедшую игру, проводя разбор полётов и даже размышляли о высоких материях. У кинотеатра «Комсомолец» их пути расходились, а Алёша шёл дальше, уже один до кинотеатра «Ереван» и своей сдвоенной пятиэтажке на Селигерской улице. Что удивительно, что не только никакой усталости он тогда совершенно не ощущал, но несмотря на проведённую бессонную физически активную ночь, Животов чувствовал какой-то невероятный душевный подъём. Ему казалось, что он может всё, всего достигнет и всё совершит, что нет для него ничего невозможного…

…Самое интересное, когда Алексей, будучи уже взрослым человеком, вспоминал эти многокилометровые прогулки с ребятами после многочасовых ночных футбольных матчей, у него всегда возникал вопрос к самому себе: «Неужели это всё было на самом деле, неужели я это мог?! Неужели ребята это могли?!» Алексей напряжённо вспоминал: конечно же он должен был смертельно уставать, но не мог вспомнить ничего подобного, усталости он не помнил вообще. Наоборот, их всех трудно было оторвать от ночного футбола и если бы ни тренер, они играли бы, и играли дальше – до самого рассвета или вообще пока бы, наверное, не упали бы совсем без чувств. Такие занятия проходили два раза в неделю, во вторник и четверг. Все ребята с нетерпением ждали этих дней и как казалось Алёше, они все тогда были счастливы таким простым, но таким настоящим мальчишеским счастьем. Так оно и было. Однако детство подходило к концу, заканчивались беззаботные игры, надвигались серьёзные взрослые заботы и проблемы, а жаль – это было настоящее время.

5.Бульвар

Отец Алексея умер рано и как-то неожиданно для всех в возрасте шестидесяти восьми лет. Причиной смерти явились старые фронтовые ранения – осколок немецкой мины, засевший между сердцем и лёгким. Иван Андреевич каждый год почти на всё лето уезжал в санаторий ветеранов Великой Отечественной войны. К этому его отсутствию на три месяца все привыкли. Привыкли также и к тому, что к первому сентября, началу учебного года младшего сына Алексея, он всегда возвращался, а тут уже был самый конец августа, а отец всё не приезжал и не приезжал, и даже не писал и не звонил…

Маму Алексея – Светлану Николаевну, тогда привёл её двоюродный брат дядя Володя. Сама она бы не добралась, она еле держалась на ногах. Алёша в этот момент выходил из дома и тут он увидел всю заплаканную маму. Мальчик первый раз видел свою маму такую – качающуюся из стороны в сторону и рыдающую навзрыд. Её под руку держал дядя Володя, одетый по форме, что бывало довольно редко. Мальчик совершенно не понимал что происходит. Алёша, только завидев мать в таком состоянии, сразу оторопел и замер на месте как монумент. Он не мог самостоятельно двинуться с места пока к нему, как-то официально, как Алёши показалось, не подошёл дядя Володя, перед этим усадив, плохо стоявшую на ногах, Светлану Николаевну на лавочку возле подъезда.

– Крепись и держись, мой золотой! Твоего папы Ивана Андреевича больше нет… – произнес дядя Володя, крепко по-мужски сжав тринадцатилетнему мальчишке руку. – Мужайся!

«Как-то по-дикторски произнёс, словно войну объявил…» – подумал тогда Алексей, ещё не понимая весь смысл услышанного от дяди Володи. Мальчик долго молчал, слёз не было, но он словно отключился от внешнего мира. Его кто-то взял за руку и отвёл домой. Ещё несколько дней мальчик провел в таком совершенно выключенном состоянии, пытаясь осознать что же произошло и как ему теперь с этим дальше жить.

Прошло несколько дней пока мама Алексея пришла в себя. Опомнившись, она вызвала из Черкизово свою родную тётю Любу, которая к тому времени уже вышла на пенсию. Она по просьбе Алёшиной мамы должна была готовить, убираться и присматривать за Алёшей. И вообще Светлана Николаевна сразу решила, что тётя Люба должна переехать к ним. Оставалось только уговорить тётку. Сестра тёти Любы, тётя Лена, неразлучные сёстры и жили вместе, не имея своих семей и детей, так уж сложилось. Тётя Лена уже давно умерла и её место в жизни Любови Александровны заняла мама Алёши и сам Алёша. Мальчик и тетю Любу и тётю Лену всегда считал и называл своими бабушками. С отцом они правда не ладили. Наверное это была классовая вражда между мещанами – поповскими детьми и крестьянами – кулаками. После революции это была серьёзная причина распри между родственниками. Теперь после смерти отца, баба Люба могла уже беспрепятственно переехать на квартиру племянницы Светы. Алёша был не против, даже рад, ещё по-детски не осознавая в полной мере потери своего родного отца. Дети бывают ещё не готовы к восприятию потери близких и со стороны могут казаться крайне бесчувственными и даже порой жестокими.

С этого трагического, переломного и страшного 1976-го года для тринадцатилетнего Алеши началась совсем новая жизнь, но уже какая-то не совсем полноценная, без чего-то очень важного близкого и родного, будто у него ампутировали какую-то часть тела. У него создалось впечатление, что всё, что было до смерти отца перечеркнуто его смертью и больше возврата к этому нет и не будет никогда. Этой, какой-то удивительно сухой осенью, почти совсем без дождей, Алёша находился на уже знакомом ему с раннего детства Ваганьковском кладбище впервые уже не в качестве экскурсанта, сопровождающего бабушек и путешествующего по чужим могилам как это было раньше на Пасху и в другие памятные дни. Теперь он был чуть ли не главным участником похорон, провожал родного человека в последний путь. Доходило ли всё это до него в тот момент? Наверное нет. Алёша помнил одно, что у него в голове не было вообще никаких мыслей.

Когда уже собирались опускать гроб в могилу, баба Люба подвела мальчика к самому гробу, чтобы он попрощался с отцом. Алёша также как мама, следующим после неё, прикоснулся губами к холодному, какому-то посиневшему папиному лбу. «Это смерть – она холодная, как камень, она тёмно-синяя, как глубина, я её помню… – только и подумал тогда Алёша. – А вот и бездна!» – мальчик взглянул вниз в вырытую рядом глубокую яму, от которой веяло каким-то особым, сырым и зловещим холодом. Мальчик хорошо помнил эту пустую безжалостную холодную глубину, Алёша был с ней уже знаком, когда тонул на Клязьминском водохранилище и уже в Москве на Плотине. Теперь эта холодная и сырая пропасть навсегда забирала его родного отца и он уже не мог ничего поделать, ничем помочь и ничего изменить. При этих мыслях к горлу подступали горькие слёзы, слёзы бессилия и отчаяния. После прощания и опускания гроба с отцом в яму, могилу долго, долго засыпали землёй. А Алёша, под впечатлением, всё это время стоял без движения в каком-то забытьи. Его кто-то, наверное бабушка Люба, подвёл к земляной горке рядом с могилой.

– Возьми, Лёшенька, землицы и брось вон туда, так надо, – тихо сказала бабушка Люба. – Вот и умница…

Алёша делал всё, что ему говорили, совершенно не задумываясь, над тем, что он делал. Он просто подчинялся старшим. Тогда, наверное, там у свежей могилы отца и закончилось его детство. Алексей Животов понял, что он из мужчин в семье остался один, больше никого из мужчин рядом не будет никогда. Все мужские домашние хозяйственные работы придётся ему взять на себя. И он взял также мужественно и самоотверженно, как обычно бросался в уличные драки. Для Алёши в этот день началась совершенно новая жизнь. Можно было её назвать второй, следующей, другой, её также можно назвать взрослой…

…В школьном коллективе так же произошли существенные изменения, как ему показалось. Одноклассники за лето существенно подросли и повзрослели, и совсем перестали носить красные галстуки. Мальчишки почти все начали курить, а большинство девчонок уже попробовали свободной любви со старшими парнями. Шестиклассницы ушивали обычное форменное школьное, каштановое платье и подрезали его по последней мини-моде. Подрезали настолько коротко, насколько только это было возможно. Присесть или нагнуться в таком платье уже было невозможно, но мода, как и красота всегда требовала жертв. Платье было ещё и ушито в обтяжку так, что тринадцатилетнего Алешу всегда удивляло, как девчонки его только на себя натягивали. В своём таком простом мини-прикиде девчонки просто сводили с ума весь мальчишеский пол.

Сидящая рядом за партой с Алексеем, тринадцатилетняя Нина Николаева по прозвищу «Ника», уже давно гуляла с семнадцатилетнем парнем, бывшим учеником всё той же ШПШ – Чириком. Ника ещё во втором полугодии шестого класса стала всё реже и реже посещать школу, а перейдя в седьмой, наконец «залетела» от Чирика и после этого, бросила школу совсем. В четырнадцать лет она родила, но по-прежнему продолжала тусоваться в шумных дворовых компаниях ровесников, только уже с коляской, продолжая свою развесёлую бульварную жизнь как ни в чём не бывало. Ника заматерела и стала одной из «основных» чувих и не только в своем дворе, а и на большей части Бескудниковского бульвара. Женитьба и рождение ребёнка, казалось, что даже прибавили ей солидности. Рассказывали что она как-то «отоварила» двоих совсем не слабых пацанов своего возраста с соседней улицы и добивала их уже лежачих ногами пока они полностью не вырубились. После чего спокойно закурила и повезла коляску с ребёнком дальше, как ни в чём не бывало. Несчастные были виноваты лишь в том, что не очень вежливо попросили у Ники закурить. За эту «борзость» парни и поплатились несколькими зубами и ребрами…

…Алёша не стал обычным ребёнком-безотцовщиной, коих в то время было предостаточно. Вся безотцовщина кучковалась во дворах, на улицах и бульварах. Там были их новоиспечённые «отцы» – старшие товарищи, порой прошедшие уже места не столь отдалённые. Алёша в этом же году очень быстро стал взрослым, стал сам по себе, один на один со всем окружающем миром. Он вышел из спокойного безмятежного родного дома на чужую, бурную, полную приключениями и опасностями, улицу, точнее на бульвар, на Бескудниковский бульвар.

Дворовые группировки-команды создавались стихийно во дворах домов, в основном пятиэтажек – хрущёвок, расположенных вдоль Дмитровского и Коровинского шоссе, Дубнинской улицы и Бескудниковского бульвара. Это были криминальные очаги Тимирязевского района города Москвы, известные разгулом уличной преступности не только по всей Москве, но и благодаря вражескому радио, всему миру. Сами участники называли такие дворовые группировки по номерам домов, в которых проживал их лидерский состав, например: одиннадцатые, тринадцатые, пятнадцатые и так далее.

Название по номеру совсем не означало, что вся команда создана именно из одного пятиэтажного корпуса или ряда корпусов одного номера дома. У каждой хрущёвки могло быть до пяти корпусов с одним номером дома. Также хрущёвки частенько сдваивались и превращались в один длинный корпус. Кроме живущих в одном дворе, к группировке ещё примыкали пацаны и из других домов и дворов, знакомые, одноклассники и одногруппники «основных» парней группировки. Таким образом дворовое сообщество могло составлять до двадцати-тридцати сверстников и плюс еще столько же старших товарищей, да и младших братьев не меньше. В случае серьезного нападения на кого-нибудь из местных, группировка незамедлительно собирала боевой отряд – «шоблу», как её называли сами пацаны, участники группировки. «Шобла» выбегала по тревоге на место нападения на своих, примерно по такому кличу: «Пацаны! Наших бьют!» и оперативно давала жесткий отпор чужакам.

Если же одной дворовой командой-шоблой справится не получалось или противник имел явный численный перевес, в таком случае посылался гонец в соседние дворы с таким же кличем. Несовершеннолетних хулиганствующих подростков, собиравшихся в команды, по традиции ещё шестидесятых годов, взрослые повсеместно именовали «шпаной». Как уже писалось выше о малолетних группировках, у взрослых, ещё неслуживших, так называемых «гусей», было почти тоже самое, только битвы между шоблами и группировками были по-серьёзнее, в основном из-за сложного женского вопроса. Были же и совсем серьёзные вопросы по разделу, переделу территорий столицы. Все территории районов Москвы были четко негласно поделены между местными пацанскими дворовыми группировками. Границы территорий группировок проходили по центральным бульварам, шоссе, улицам и переулкам, на которых в обязательном порядке собиралась дань не только школьниками с младших школьников, но и взрослыми парнями с взрослых парней и мужиков. Поэтому территориальные вопросы были наиболее острыми, от них зависел доход группировок, ну и конечно же их престиж. За территории бились всерьёз и не только до крови или увечья, но и до смерти. Кто и когда разделил московские территории никто уже не помнил, но границы были неприкосновенны. Также все жители столицы, в том числе и приезжие, строго соблюдали негласные уличные законы, которых никто никогда не писал, но знали и уважали их все.

Жизнь же московской подпольной антисоветской оппозиции, той, самой большой части общества, которая никогда не поддерживала действующую власть, в основном по личным причинам, текла за зашторенными окнами отдельных квартир и коммуналок. Те, оппозиционные граждане СССР, кто имел сильные по приёму радиоволн радиоприёмники и специальные антенны, регулярно обычно в ночное время прослушивали по западным капиталистическим радиостанциям отзывы американских журналистов о криминальной обстановке в столице Советского Союза. Заглушаемые всеми, имеющимися тогда на вооружении Комитета государственной безопасности – КГБ, техническими средствами, такие «вражеские» радиостанции как: «Голос Америки», «Свобода», «Свободная Европа» и им подобные периодически по ночам всё-таки пробивались в советский эфир и не без удовольствия вещали об ужасах социалистического строя в Стране Советов. Вражеские голоса рассказывали советским радиолюбителям о московской шпане и самых общественно опасных районах столицы. Конечно же обычные советские граждане такой информации из официальных источников: центрального телевидения и радио не получали. Для этого было совершенно не обязательно слушать вражеское радио. Достаточно было по-приличнее одеться, лучше во что-нибудь заграничное и просто выйти на улицу в тёмное время суток прогуляться, особенно в общеизвестных всей Москве криминальных районах, таких как: Марьина Роща, Сокольники, Бескудниковский бульвар, кинотеатр Ереван, 9-й квартал, Вагоноремонтная улица и тому подобных.

К одной из дворовых группировок Бескудниковского бульвара и примкнул Алёша Животов, навсегда махнувший рукой после смерти отца на всю учёбу и добропорядочный образ жизни примерного мальчика из интеллигентной семьи. Из вполне благопристойного мира шахматистов и футболистов, Алёша резко перешёл в совершенно противоположный мир, с совсем другими уличными атрибутами: сигаретами, портвейном и конечно же, зажигательными девчонками-хулиганками. От детских компаний, где обязательно был кто-то главный – «основной», как в то время называли лидера компании, взрослые-юношеские пацанские группировки отличались большей демократичностью и не имели одного постоянного лидера – «основного». В старших пацанских командах было несколько авторитетов, не столько борющихся за первенство среди своих, сколько искренне радеющих о расширении, развитии, объединении и сплочении дворовых коллективов. Ещё одним важным отличием старших дворовых пацанских команд от детских компаний являлось наличие в их составах бойких и боевых девчонок, как правило на два-три года моложе парней, составляющих костяк таких группировок.

Девчонок – «чувих» или «тёлок», как их называли на дворовом пацанском сленге в то время, в команде пятнадцатых, к которым примкнул Алёша, их было пятеро, из них только четверо постоянно тусовались вместе с командой. Девчонки не были с кем-то из пацанов конкретно, они считались почти все общие. Все девчонки были с первого курса швейного училища, расположенного на другой стороне Дмитровского шоссе. Девчонки были что называется «натурально борзые», умеющие за себя постоять не только морально, но и физически. Уметь драться малолетним девчонкам того времени было и модно, и необходимо, особенно если они собирались тусоваться в крутой пацанской компании. Во дворе, а тем более на улице, девчонка, включённая в пацанскую команду, должна была, как пацан, быть готова в любой момент применить физическую силу для защиты от нападения чужаков или сама совершить нападения по своему решению или решению своей команды.

Что касается плотских утех, то троих «чувих» из группировки пятнадцатых пользовали все свои – из команды. Для самих этих девиц половой акт со своими ребятами был тем же самым, что выпить креплёного вина или покурить сигарету в пацанской компании. Алексей никак не мог понять, что эти девчонки ощущают от секса, по ним было вообще не понятно. Чувствовали ли они вообще что-нибудь или «это» настолько им приелось, что не вызывало уже у них абсолютно никаких эмоций. Такое отношение к любви поражало интеллигентного юношу, посягало на самое святое – его отношение к девушкам и женщинам в целом, и он старался держаться от таких «давалок» подальше.

Алеша Животов был воспитан на классической русской и иностранной литературе, хотя предпочитал приключения и зачитывался: Майн Ридом, Джеком Лондоном, Марком Твеном и Жуль Верном. Нигде в подобной литературе не было ни слова о проститутках, шлюхах, тем более о криминальных «чувихах» и «тёлках». Как они и чем живут он не имел ни малейшего представления, поэтому он всё постигал на ходу. При воспитанной бабой Любой в маленьком Алёше с малых лет крайней брезгливости, он не представлял себе использование им девчонки после какого-нибудь другого пацана, будь этот другой хоть его родной брат. Если после собаки или кошки Алёша просто сразу бежал мыть руки с мылом, а уличные стаканы в автоматах, продающих газировку он долго, долго крутил на моющем фонтанчике, то что ему было делать после уже использованной кем-то девчонки. Да и не встал бы у него на неё из-за его болезненной впечатлительности и чистоплотности, тем более если это происходило в походных условиях и она предварительно бы не подмылась. Вот такая морально-гигиеническая проблема в отношениях с противоположным полом образовалась у юного Алёши Животова в самом начале его половой жизни, в отличии от большинства его сверстников, у которых просто никогда не было с этим проблем и они «имели» всё, что движется и без всяких лишних интеллигентских размышлений.

Две же из девчонок – «чувих» группировки были по информации из пацанских источников, а вернее по отсутствию такой информации, вообще нетронутыми. В то время девственность почему-то очень ценилась в обществе, наверное потому, что встречалась крайне редко даже в весьма нежном возрасте. Такие как бы нетронутые девчонки вызывали особенный интерес у Алексея и он решил проверить одну, звали её Нелли. Она гуляла с весьма авторитетным пацаном с бульвара – Дилоном или просто Дилом. Это был низкого роста невзрачный на первый взгляд, но смешливый и задиристый паренёк, постоянно с кем-то бьющийся, особенно по пьяни, а пьян он был частенько. Его противники всегда были и сильнее и выше него, но это его никогда не смущало. Он принимал для уверенности на грудь и лез в драку на любого, как говорится, не взирая на лица. Причём бой проходил хоть в трезвом, хоть в пьяном виде по одному и тому же сценарию: Дилон бил оппоненту сразу прямо в лицо и тут же резко нагибался, и весь скручивался так, что его очень трудно было пробить в ответ в лицо, он его полностью плотно закрывал руками. Противник обычно укладывал его на землю, лицом вниз. На этом бой обычно скоро и заканчивался. После такого боя у противника Дилона чаще всего что-то от удара на лице всё же оставалось, а у Дила – если и были повреждения, то только на теле и не бросались в глаза.

Нелли гуляла с Дилоном демонстративно под ручку по всем дворам, это было показателем вступления в серьёзную взрослую жизнь. По информации же от «пацанского радио» Нелли смотрела совсем в другую сторону на совсем другого пацана, более привлекательного внешне из довольно благополучной интеллигентной, как говорили на бульваре, «упакованной» семьи. Тоже «пацанское радио» сообщило Алексею, что она ещё не разу Дилону не дала. Он ходил от неё налево, но не оставлял надежду на получение от неё взаимности и на пацанских тусовках старался присутствовать всегда с Нелли в паре. Всех чужаков, появляющихся рядом с ней, Дил просто подлавливал в совершенно неожиданных местах и усиленно «отоваривал». Биться же из-за «тёлки» между своими пацанами было неприлично, «не по понятиям» – «западло». Поэтому Дилон никому из своих не мешал ухаживать за Нелли в своё отсутствие, рассуждая так: «Ну даст, так даст. Значит она такая как все. Значит он в ней ошибся, а для своих пацанов ничего не жалко – это закон улицы». Но скорее всего он всё же был в ней железно уверен, потому и смотрел на любой её флирт со своими сквозь пальцы…

…Однажды в морозный зимний вечер Алексей после очередной коллективной акции пятнадцатых – бульварной экспроприации излишков у имущей части населения, раскошелился на полтора литра водки – три пузыря «Столичной» и зашёл к Нелли на известную хату. Это была не просто квартира, а практически – «блатхата». Держала её Неллина мама – тётя Поля, в прошлом неоднократно судимая, знакомая со всеми бывшими сидельцами в округе, на вид пожилая женщина, хотя ей было не многим больше сорока. Таким образом в трёхкомнатной пятиэтажке-хрущёвке жили: Неллина мама – тётя Поля, сама Нелли и её младший брат лет двенадцати Сева. Мама Поля круглосуточно запускала на свою квартиру знакомых ей блатных и всю бескудниковскую шпану. На хате круглосуточно кипела жизнь: постоянно кто-то ночевал, уединялись пары в меньшей комнате-кабинете или бухали коллективом в большой комнате-гостиной. Естественно мамаша Нелли имела свой интерес с каждого посетителя.

Одна бутылка водки из арсенала Алексея сразу же перешла в распоряжение хозяйки. Кроме неллиной мамы на квартире в это время была сама Нелли, в кабинете – её брат с товарищем «оприходовали» двух девиц старше себя лет на пять, а в большой комнате-гостиной шёл очередной банкет ровесников хозяйки дома. Алексею с Нелли пришлось уединиться на кухню, так как третья комната была никому не доступна и как-бы официально считалась опечатанной. Но если вдруг происходил какой-нибудь «шухер» или «кипиш», что-то вроде тревоги, тогда в третьей комнате могли схорониться гости, которым совсем неинтересно было встречаться с правоохранительными органами ни по каким вопросам. В такие моменты в третью комнату, осторожно отведя от дверного косяка бумажку с печатью, забегали отчаянные лихие люди и там хоронились до отбоя тревоги. За ними хозяйка закрывала дверь и слюной приклеивалась на место бумажную печать. Местный участковый никогда туда не рыпался, так как издалека видел на двери судебную печать. Хозяевам хаты и своим, эту секретную комнату нельзя было раскрывать – «светить» при большом, как было в этот день, скоплении разного, в том числе и незнакомого народа. Алексею с Нелли оставалась только одно место – кухня. Ну что ж, хорошо ни ванная и ни туалет, подумал Алёша Животов.

Несмотря на свой нежный возраст, юная Нелли пила водочку довольно легко и почти без закуски, предпочитая вместо закуски французский поцелуй. Это показалось Алексею весьма оригинальным, такого он совсем не ожидал. После того, как пара заблокировала дверь на кухню шваброй, просунув её в ручку изнутри, обоюдные ласки и поцелуи приняли бурный характер. Девчонка сняла свитер и отбросила его куда-то в угол. Под свитером у неё больше ничего не было, только натуральная природная ещё не помятая и не обвисшая первозданная красота юного тела. Нелли после полного стакана водки уже совершенно не стеснялась. Это чувство: «стою на краю» было присуще всем модным, тусующимся в пацанских группировках девчонкам того времени. Сколько продолжались взаимные ласки и поцелуи трудно было уже определить, оба юных тела потерялись во времени и пространстве. Для Алексея бутылка водки была, что для некоторых чашка кофе по утрам, она только слегка пригладила, вернее сровняла острые углы его интеллигентности и совершенно отключила природную стеснительность. «Ну как уже целуется, зараза! Интересное кино, особенно его продолжение!» – думал Алексей руками пытаясь обнять сразу всю красоту и осторожно продвигаясь всё ниже, и ниже… Но ниже были джинсы и как только он начинал, осторожно словно сапёр, их расстёгивать и опускал замок молнии вниз, рука Нелли сразу же поднимала его обратно вверх. Сколько продолжалась такая игра Алексей не помнил, но обоих она забавляла и вызывала весёлый смех…