Я закрыл КПСС

Ученый с мировым именем, «отец» советской водородной бомбы академик Сахаров, с 60-х годов один из основателей правозащитного движения в СССР, лауреат Нобелевской премии мира 1975 года, был очевидным лидером западнического по своей сути движения, с упором на либеральные ценности, примат индивидуума, общества над государством.

Борис Ельцин – символ «прогрессивных» сил внутри КПСС. Он казался примитивным популистом, который поначалу будет «прессовать начальников», а скудные, имеющиеся в наличии блага (еду, одежду, мебель, доступ к медицинским услугам и пр.) станет делить и распределять «по справедливости». Потом успокоится и вернет старые порядки. Жизнь, кстати, показала, что опасения были небеспочвенны: если не он сам, то уж его наследник двинулся в эту сторону решительно и энергично, насаждая советские подходы в государственном устройстве, в СМИ, потом – в международных отношениях.

В общем, лидером антикоммунистического движения становится либо Сахаров, либо Ельцин – и индикатором будет, кто из них выдвинется по первому национально-территориальному округу. Это, конечно, определяло бы и все дальнейшее развитие событий. Мы, радикалы-антикоммунисты, скорее всего, ввергли бы СССР в пучину настоящей бескомпромиссной революции. Ельцин же был просто идеален для аппаратного перехвата власти. Бескровного и непоследовательного, чреватого откатом к номенклатурному правлению и новыми долгими годами метаний страны в поисках собственного пути. В общем, нам с Андреем Зубовым ситуация виделась простой и ясной: черт с ними, с этими академическими переплясами, даешь Сахарова в 1-й национально-территориальный! Потом, кстати, узнали, что Ельцин был готов уступить Сахарову эту позицию. Но тот посчитал революционный подъем и раскрепощение интеллигенции более важной в долгосрочном плане задачей. Возможно, и ошибся.

Чем пророк отличается от политика? Пророк говорит и делает то, в правоте чего глубинно убежден. Политик говорит и делает то, что считает своевременным и выгодным. Вот политиком-то Сахаров никогда и не был.

В таких рассуждениях на общую тему и по конкретному поводу прошел вечер. Я уже одевался, когда зазвонил телефон. Судя по отдельным репликам, Андрей был ошеломлен. Положив трубку, сказал: «Только что, перед вылетом в США, Сахаров сделал заявление, что в депутаты он пойдет только от Академии».

Новость шарахнула по голове, сразу стало ясно – прощай теперь прошлая размеренная жизнь. Перед уходом попросил Андрея подготовить список его знакомых, работающих в академических институтах, в основном общественного профиля, предупредить их о моем возможном звонке. Придя домой, взял справочник и выписал все академические институты Москвы с адресами и телефонами, начал обзванивать знакомых, оповещать их о выборах делегатов на общее собрание Академии, объяснять, что и как нужно делать. Просил дать телефоны их знакомых, предупредить, что буду им звонить. Потихоньку таблица (институт – знакомый – выборщик) стала заполняться. На второй или третий день понял, что действую параллельно с какой-то группой, сформировавшейся раньше и достаточно организованной. Прозвучала и фамилия одного из лидеров этой группы – Собянин Александр Александрович. Созвонились. Мягкий приятный голос, слегка заикающаяся речь. При обоюдной настороженности договорились о первой встрече в районе Воронцовского парка, где он жил.

Юля поехала со мной.

Не встречал более чистого и бескорыстного человека в политической среде последних лет СССР. Саша мог быть до упрямства настойчив в своих убеждениях и ни разу за годы нашего знакомства не позволил себе компромиссов с ними (читай – совестью). Его авторитет в нашем кругу был чрезвычайно велик, и не случайно его избрали одним из сопредседателей сформировавшегося позднее Клуба избирателей Академии наук СССР – КИАН. В постсоветское время он отдал много сил разработке математических методов контроля работы избирательных комиссий и, конечно же, в эпоху частой фальсификации выборов был не понят и не признан. Тяжело заболев, он – человек совершенно рационального мировосприятия – увлекся почему-то методами так называемой «альтернативной медицины», запустил болезнь до необратимой стадии и скончался от рака летом 1999 года. Последними его словами, говорят, были: «За все ошибки надо платить».

Тогда же мы сначала обменялись информацией, затем, уже придя к Саше домой и познакомившись с его красавицей женой Ирой, похожей на популярную в те годы актрису Вию Артмане, перешли к обсуждению будущих действий.

Во время следующей встречи Саша ввел меня в круг активистов протестного движения ученых Академии наук и смежных с ней организаций[26]. Среди них выделялись «пламенные революционеры» – Людмила Вахнина, Анатолий Шабад, Давид Бериташвили, Леонид Гордон, Андрей Пионтковский, Алексей Захаров, Константин Куранов, Михаил Мазо, Валерий Нишанов, Марина Салье, Леонид Баткин, Николай Санько, Борис Волков и ряд других. Позднее подключились Аркадий Мурашев и Алексей Головков. Всего примерно 40–50 человек, которые приходили, давали идеи, выполняли работу и снова убегали по своим делам. Но для большей части из нас это стало по-настоящему делом жизни.

«Нестором», летописцем происходившего, был Виктор Шейнис, привычка которого заносить в клеенчатую общую тетрадь стенограмму наших совещаний вызывала частые шутки: мол, надо подкладывать копирку, чтобы легче было информировать КГБ о принятых решениях[27]. Вот и шути – при подготовке этой книги я нередко обращался к фундаментальному двухтомнику Виктора Шейниса «Взлет и падение парламента».

Инициативная группа «За демократические выборы в АН СССР»: Вахнина, Волков, Мазо, Собянин, Шабад, Санько начала протестное движение в Академии еще до моего лихого обещания Галкину. Уже 2 февраля они провели митинг общественности у здания Президиума АН СССР на Ленинском проспекте, потребовали перевыборов Президиума Академии, призвали выдвинутых кандидатов поступить по совести и взять самоотвод. Совесть, похоже, оказалась в дефиците: самоотвод не взял никто.

Совместив образовавшиеся к тому моменту базы данных, мы наладили и «методическое» руководство, и мониторинг выборов представителей институтов на Общее собрание. Тут мой опыт оказался весьма полезен, поскольку выборы в ИПКОНе были одними из первых в АН СССР и у меня первого был мандат.

Обычно через академическое «сарафанное радио» мы выявляли сторонников демократических преобразований, объясняли им, как можно бороться за заветные мандаты, оказывали посильную персональную помощь. Сейчас рождественской сказкой выглядит бескорыстие и эффективность того порыва. Ни денег, ни почета мы не искали.

Очарование революции, когда она назрела, – главная сила и главный ресурс этой революции.

Уже через пару недель мы могли претендовать на значительное большинство мандатов в Москве и Ленинграде. Внутренняя эрозия созданной коммунистами системы и степень ее непопулярности были таковы, что любой открытый протест или просто публично выраженное несогласие с решениями партийной номенклатуры гарантировали человеку или группе лиц немедленную известность и широкую поддержку.

Проще было в институтах естественно-научного профиля. В них даже руководящий состав и значительная часть академиков и членов-корреспондентов разделяли наши взгляды. Возможно, менее идеологизированными, зато более реалистично настроенными в отношении будущего «экономики социализма» были представители институтов экономического и социологического профиля. В институтах сферы международных отношений «и хотелось, и кололось». Все видели, все понимали, но, за редким исключением, побаивались за свои преференции – возможность ездить за рубеж и потому ощущать себя избранной кастой. Страх они стряхнули позднее.

Реформаторская линия, заданная Горбачёвым, привела к тому, что даже в институтах общественно-научных, цитадели «проверенных и отобранных» партийных кадров, основная масса сотрудников повернулась задом к твердолобой, попахивавшей сталинизмом «лигачевской линии», как ее называли по имени Егора Лигачева, члена Политбюро ЦК КПСС, одновременно соратника и злейшего оппонента Горбачёва. Вот «перед» у них подозрительно раздваивался. Одни, вслед за Горбачёвым, делали ставку на обновление социализма, другие уже поняли, что «Бобик сдох».

В общем, Москва за нас. Ленинград – тоже. Там было меньше митинговщины и борьбоискательства, зато шла исподволь налаженная аналитическая работа на тему «Что потом?», в центре которой стояли Анатолий Чубайс, Альфред Кох, Михаил Маневич и другие. Мы их практически не знали. Зато тогда же меня попросили съездить в Ленинград и посмотреть, что это за Анатолий Собчак, профессор-правовед Ленинградского университета, слухи о блистательной убедительности которого дошли до нас.

Поехал, посмотрел из задних рядов собрания в каком-то институте. Вернувшись, с чистой совестью доложил: «Силен и может стать одним из главных. Правда, павлин очевидный». Активнее всего мы взаимодействовали с Мариной Салье. Доктор геолого-минералогических наук, общественный деятель, она была признанным лидером демократического движения в Ленинграде. В ее маленькой прокуренной квартирке на берегу Финского залива отшумело немало совещаний и споров. За Ленинград можно было не волноваться.

Сложнее было за пределами столиц. В союзных республиках ситуация была поляризована гораздо сильнее: национальные и националистические идеи становились все популярнее, и это подрывало позиции номенклатуры. С другой стороны, номенклатура контролировала положение в республиках Средней Азии и в Казахстане гораздо уверенней.

Учитывая это, мы пришли к выводу о необходимости усилить работу с отделениями и центрами академии в Сибири, на Урале и Дальнем Востоке.

Тут очень кстати мне подвернулась очередная командировка в Таштагол. На обратном пути заехал в Новосибирск – третью столицу советской академической науки. Успел вовремя: собрания по выбору делегатов от Сибирского отделения должны были вот-вот начаться.

Мы провели несколько совещаний, обсуждая тактику действий на ближайшие дни и вплоть до общего собрания Академии. Душой дела были математики Илья Гинзбург и Григорий Сурдутович. Итог выборов в Сибирском отделении, где я присутствовал как наблюдатель, ошеломлял: практически все мандаты от Сибирского отделения оказались в руках наших единомышленников.

Вернулся с добрыми вестями и не вполне заслуженно стяжал лавры «организатора и вдохновителя побед». И когда наш штаб начал формировать круг кандидатов в депутаты, наряду с выдающимися учеными и людьми с ярко выраженной гражданской позицией Леонид Гордон предложил и мою кандидатуру. Было приятно, однако, заметив ошарашенно-недовольные взгляды товарищей по фронде, срочно взял самоотвод: малейшая попытка политического стяжательства могла расколоть не только нас, но и намечавшийся альянс с академиками. Ближе к общему собранию АН стало ясно, что при поддержке академиков (некоторые по привычной осторожности предпочитали поддерживать нас пока шепотом, другие всегда были рады «подложить свинью товарищам по террариуму», а третьи готовы «были взойти на баррикады» за выстраданную позицию) мы могли бы сломать запланированное течение событий. Объективный фактор успеха (количество сторонников, явных и скрытых) был налицо, а вот субъективный (организованность сторонников) – слабоват. К тому же подготовленный в нашем энергичном, но весьма узком кругу список кандидатов должен был пройти открытое обсуждение, чтобы получить поддержку. В общем, требовался какой-то сильный публичный ход, который позволил бы двигаться дальше с минимумом распрей и потерь.

И тут, как иногда со мной бывает, поздно ночью, на грани сна пришла «плодотворная дебютная идея». На следующий день во время очередного рабочего совещания предложил: давайте пригласим коллег-выборщиков в Москву заранее и проведем что-то вроде генеральной репетиции общего собрания. Коллеги приняли мысль на ура, наши товарищи из ФИАНа (Физического института Академии наук) договорились с руководством о предоставлении зала, по отлаженной уже информационной сети разослали приглашения и получили ответы.

18 марта на совещании[28] в гостинице «Академическая», где размещались приезжающие выборщики, вести собрание-репетицию поручили мне. В назначенный день (19 марта 1989 года) зал – битком, телевизионщиков – уйма (у одного из них в гардеробе сперли дорогую, дефицитную по тем временам дубленку). Быстро утвердили тактику: голосовать против всех официальных кандидатов, заставить запустить всю процедуру заново, чтобы со второй попытки добиться выдвижения своих кандидатов. Правда, возникло расхождение по тем или иным кандидатурам, но в целом позиции удалось согласовать: сработало выступление Анатолия Шабада, который призвал не добиваться единомыслия в худших традициях коммунистической партии.

Ближе к концу встречи – какой-то ажиотаж, шум.

В зал вошел Андрей Дмитриевич Сахаров.

Тоталитарные режимы раньше или позже создают людей, которые воспринимаются всеми несогласными как некий абсолют нравственного противостояния силам Зла и уже поэтому – как абсолют Добра.

Человек, давший коммунистической империи водородное оружие и предлагавший взорвать сверхбомбы у берегов США, чтобы уничтожить основное препятствие на пути распространения коммунизма, совершил драматическое путешествие к прозрению и стал непреклонным и самоотверженным борцом за дело совершенно безнадежное – гуманизацию коммунистического строя, соблюдение этим строем элементарных политических прав человека и минимальных норм демократии. Его лишили орденов и медалей, подвергли показательному остракизму, его осудили многие коллеги и «широкие народные массы», его отправили в ссылку, мучили во время голодовки болезненным, унизительным насильственным питанием. И никогда, ни по одному вопросу он не шел на сделку с совестью.

Для нас это был если не кумир (люди мы все-таки были взрослые), то безусловный моральный авторитет и лидер.

И, тем не менее, мелькнула мысль: «А вот это он – зря. Нас сразу могут упрекнуть, что данная инициатива – не народное по существу дело, не инициатива «снизу», а, как в ту пору выражались пропагандисты режима, “кое-кем спланированная и организованная акция”».

Жизнь показала, что я был неправ и опасаться нечего. Появление Сахарова воодушевило участников. Даже тех, кто еще несколько минут назад колебался.

Эта репетиция удалась на сто процентов. Под конец кто-то предложил позаботиться о безопасности членов президиума (Шабада, Вахниной и моей), что позволило поблагодарить собравшихся от имени членов новой группы риска[29] – шутку оценили.

В тот же день в нашей штаб-квартире в Доме ученых на Кропоткинской мы провели генеральную репетицию предстоящей схватки, определили очередность выхода к микрофону по вопросам повестки дня. И, кажется, были вполне готовы…

Но 20 марта, когда на Комсомольском проспекте во Дворце молодежи открылась конференция Академии Наук, все чуть не пошло прахом. Первый же из наших, кто должен был выйти к микрофону, растерялся. Растерялись и другие заводилы, я в том числе. Положение спас Виталий Музыкантов из Сибирского отделения: он поднялся на сцену с высоко поднятым мандатом и добился слова. А ведь все висело на волоске.

В остальном результаты подготовки сказались. Мы выиграли войну позиций и даже войну плакатов. На следующий день при голосовании, проходившим в главном корпусе МГУ, нам удалось забаллотировать 12 кандидатов из 20 (ранее Академия отдала 5 мест из своей квоты Союзу научно-технических обществ). Итак, 12 мандатов остались вакантными.

Так была одержана первая за многие десятилетия победа общества в лобовом столкновении с коммунистическим партаппаратом. Локальная, маленькая, но – победа. Уже через три дня впечатление от нее померкло на фоне громадных успехов многих кандидатов-нонконформистов на выборах в Москве и Ленинграде, на Украине и в Закавказье, в Прибалтике и Сибири. Но мы были первыми!

В горячке тех дней мы перехватили революционную инициативу у Горбачёва. Его «революция сверху» стремительно пошла на спад. Зато продолжила стремительный подъем наша «революция снизу», начавшаяся 1 декабря 1988 года после принятия законов о Съезде народных депутатов СССР и о выборах на съезд, открывших дверцу для политической деятельности простых людей. Повторюсь: принятие этих законов стало точкой отсчета «революции снизу», великой демократической революции.

Немедленно началась работа по реализации второй части плана – выдвижению своих кандидатов. «Боданье» с академическим руководством на сей раз проходило по двум направлениям:

а) считать ли предстоящую конференцию продолжением предыдущей и, соответственно, сохранить ранее выбранных в институтах выборщиков или считать ее новой самостоятельной конференцией с новыми выборщиками и, соответственно, шансом для партаппарата отсечь неугодных;

б) проводить ли новое выдвижение кандидатов, в том числе не академиков и не членов-корреспондентов.

По первому вопросу нам не удалось настоять на своем – юристы АН во главе с многоопытным корифеем советского права (читай – советского бесправья) академиком Владимиром Кудрявцевым разделали нас под орех, виртуозно доказав несостоятельность претензий на сохранение наших (имею в виду себя и других выборщиков) «мест под солнцем».

Однако отсюда вытекала необходимость принять уже нашу точку зрения по второму вопросу: начать выдвижение заново, причем на этот раз открыть дорогу не только академикам, но всем сотрудникам АН.

Теперь уже при определении выборщиков от нашего Института я был явным фаворитом и без проблем получил мандат. Интересно, что в течение всего этого периода никто не пытался на меня давить, никто не угрожал и не соблазнял.

18 апреля, за день до второй конференции, координационное совещание выборщиков (я снова председательствовал) состоялось в Институте химической физики, чтобы определить 12 кандидатур, которые мы будем поддерживать. На 12 мест было выдвинуто 142 претендента, а «фильтр» президиума прошли 25. Отказать Сахарову снова президиум не посмел.

Тут впервые в политической работе пришлось столкнуться с универсальным принципом, который позднее сформулировал как «Губит не грабеж – губит дележ». Гораздо легче было сплотиться против «аппаратных» кандидатов, чем объединиться в подборе своих. И главным препятствием, как и во многих других случаях, стало доминирование столичных кандидатур и трудности, с которыми сталкиваются регионы при попытке обойти «столичных». Все-таки удалось договориться о базовом списке, куда вместе с Сахаровым вошли физики Виталий Гинзбург (впоследствии лауреат Нобелевской премии) и Роальд Сагдеев (впоследствии муж внучки Рузвельта и американский гражданин), экономисты Павел Бунич, Геннадий Лисичкин, Николай Петраков, Станислав Шаталин, Николай Шмелев, филологи и философы Сергей Аверинцев, Вячеслав Иванов, Юрий Карякин. После долгих пикировок включили мы в этот список и юриста Александра Максимовича Яковлева (не путать с членом Политбюро ЦК КПСС и главным соратником Горбачёва – Александром Николаевичем Яковлевым). Под конец, к нашему изумлению, нам предложили кандидатуру Георгия Арбатова – также соратника Горбачёва, но имевшего в целом репутацию человека скользкого. Собравшихся удалось убедить лишь частично, и Арбатова включили в список запасным, о чем он и просил. Стало ясно, что кто-то возьмет самоотвод. Компромиссы и договоренности – конек академических игр. Кто-то уступит позицию, взамен получив новые должности или финансовые возможности. К нашему сожалению, снял кандидатуру Станислав Шаталин. Здоровье его и правда было не блестящим, и вскоре его не стало.

Конечно, поддержали и предложение об императивном голосовании отдельных выборщиков за другие кандидатуры, если конкретный институт дал им соответствующее указание.

Это пусть и поверхностное обсуждение подтвердило априори известный факт: в советской экономической науке людей, знающих и понимающих суть рыночной экономики, почти нет. Из указанного списка к таким можно было отнести с натяжкой только Шаталина и Петракова. Ну а уж говорить о зрелом понимании маршрута от точки А (плановая, безденежная, распределительная и милитаризованная экономика) к точке Б (рыночная экономика со сбалансированными бюджетами) вообще тогда не приходилось. Светилами считали тех, кто позволял себе хоть немного усомниться в совершенстве политэкономии социализма и соответствующих разделов программ КПСС – Павла Бунича, Геннадия Лисичкина, Николая Шмелева.

Повторная конференция проходила 19–21 апреля в МГУ. Перед голосованием мы делали ставки, сколько наших кандидатов удастся избрать на съезд. Были среди нас и оптимисты, и пессимисты. Я поставил на 8. Только Сахаров поставил на 12 из 12 и… выиграл. Выигрыш передал пострадавшему в ФИАНе телеоператору «на рукав от дубленки», украденной при подготовке первой конференции.

Усталые, но счастливые, мы распили в фойе бутылку водки, на этикетке которой на память расписались. Бесценная эта реликвия осталась у Миши Мазо.

Так закончилось это веселое и доблестное состязание. Его итоги:

а) формирование многочисленной, разветвленной, с представительствами по всей стране, высокоинтеллектуальной (без ложной скромности) демократической организации – движения ученых АН СССР;

б) формулирование первой полноценной демократической программы в виде наказа депутатам от АН СССР. С удовольствием отмечу, что упомянутые мои наработки пошли в ход и пригодились в дальнейшем при создании более общих программных документов;

в) делегирование на Съезд народных депутатов СССР идеологически сплоченной группы людей с высоким личным авторитетом, осознававших, что своим новым положением они обязаны не аппарату КПСС, а обществу.

Победа в борьбе за депутатов от Академии наук принесла КИАН если не славу, то известность. Нас признали, с нами стремились сотрудничать, с нами побаивались открыто конфликтовать.

Кажется, Александру Собянину пришла в голову мысль, что не худо бы ситуацией попользоваться и выбить для КИАН помещение и минимальный набор материальных благ: оргтехники, мебели и проч. Нам помогли академики Евгений Велихов и Алексей Яблоков.

По их ходатайству, а лучше сказать – под их нажимом администрация Дома ученых на Кропоткинской (ныне Пречистенке) выделила нам небольшую комнату. Роль ее в жизни страны оказалась столь велика, что эта комнатенка в коридоре, слева от главного входа, заслуживает полноценной мемориальной доски. Впрочем, впору такую доску устанавливать у главного входа в Дом ученых.

Там, комнате, стоял – о чудо! – персональный компьютер, еще с черно-белым экраном и с принтером при нем. Ни ксероксов, ни факсов, ни мобильных телефонов. Умели работать на нем только К. Куранов и А. Головков, что, естественно, возвышало их над сонмом отставших от IT-эпохи. Этот по нынешним временам тугодум сыграл немалую роль в том, что КИАН стал одним из штабов нараставшей великой демократической революции.

Движущие силы демократической революции

И все-таки не мы были застрельщиками и движущей силой вулканических изменений, итогом которых стало падение режима КПСС. Не наш «академический заговор» был главным противостоянием того периода.

Здесь следовало бы остановиться на общей характеристике той бурлящей смеси, составляющие которой сочетались друг с другом настолько удачно, что в короткий срок было покончено с оккупацией России коммунистическим режимом.

Отвлекаясь от второстепенных деталей, можно говорить о четырех основных составляющих революционного движения тех лет.

Первое – широкое популистское народное антибюрократическое движение за справедливый дележ скудных благ.

Второе – либералы-западники.

Третье – часть партийного апарата среднего и низового уровня.

И четвертое – национальные движения в республиках.

Постараюсь подробнее описать каждое из этих звеньев революционного движения 80-х.

Кумиром и знаменем народного антибюрократического движения был Борис Ельцин. Основной формой его организации были объединения избирателей, группы поддержки конкретных кандидатов в депутаты, ориентировавшихся на Ельцина, и публично поддержавшие его, стихийно возникавшие альтернативные профсоюзы и профессиональные объединения, главными из которых были шахтерские. В Москве (а столица – всегда сердце революции) существовало два таких течения:

● стихийно возникшее Московское объединение избирателей (МОИ), основные фигуры – Владимир Боксер, Ирина Боганцева, Лев Пономарев, Михаил Шнейдер, Вера Кригер, Глеб Якунин.

● «Комитет 18», объединявший представителей первых 18 трудовых коллективов московских предприятий, выдвинувших Бориса Ельцина в депутаты Съезда. Тут были свои лидеры – Владимир Комчатов, Александр Музыкантский, Лев Шемаев.

Некоторое время на той же поляне пыталось играть Российское объединение избирателей во главе с Владимиром Ивановым, в котором мы видели искусственно созданную раскольническую структуру.