Правитель страны Даурия

Сейчас, вернувшись в свое кресло, он вообще казался сам себе унизительно слабым и ничтожным рядом с этим человеком-горой.

– Не знаю, тот ли, батька, – с достоинством пробасил ротмистр. – Но что Курбатов – это точно.

Семёнов вновь испытующе осмотрел его. Пышные, слегка вьющиеся волосы цвета ржи. «Римско-русское», как определил его главнокомандующий, нежное лицо с выдающимся массивным подбородком и четким контуром полных губ. Омут голубых с зеленью глаз… Сквозило нечто презрительное и жестокое сквозь редкую и изнеженную красоту этого человека. Вырваться из-под власти его привлекательности и магии гипнотизирующего взгляда было бы трудно даже в том случае, если бы он явился в этот дом с миссией палача.

– А вы храбры, ротмистр. До дерзости храбры, – с каким-то легким укором произнес генерал.

– Как и положено быть даурскому казаку, – с усталостью и ноткой грусти в голосе пояснил князь.

Длинная драгунская сабля у ноги гиганта была похожа на неудачно прикрепленный кинжал. А двадцатизарядный маузер в грубо сшитой кожаной кобуре он носил на германский манер – на животе, только не слева, а справа. Да и шитая на заказ фуражка с высокой тульей также напоминала головной убор немецкого офицера. Атаман уже собирался съязвить по этому поводу, потребовать, чтобы ротмистр его армии придерживался установленной формы одежды, но, вспомнив, что Курбатов – один из активнейших штурмовиков Российского фашистского союза, запнулся на полуслове.

Подражание эсэсовцам в этом «Союзе» было делом заурядным. В свое время главком пытался пресечь этот «разгильдяйский манер», потребовать раз и навсегда… Но, поднаторевший на политике и геббельсовской пропаганде Родзаевский сумел умерить его командный пыл одной-единственной фразой: «Зато какое раздражение это вызывает сейчас у японских чинов! Диктовать нам, какую форму носить, они не могут, однако же и мириться с нашим пангерманизмом тоже не желают несмотря на то, что с германцам пребывают в союзниках».

И Нижегородский Фюрер был прав. Поначалу япошки зверели: возмущались, что содержащиеся на их средства белогвардейские офицеры – будущееий костяк военной администрации Страны Даурии, находящейся под протекцией «императора Великой Азии» – слишком демонстративно тянулись ко всему германскому или, в крайнем случае, предпочитали следовать традициям императорской армии России. Русские казаки с презрением, а то и насмешкой отвергали все японское: от военно-полевой формы одежды – нелепой и срамной, до японских винтовок – «непристреляных» и капризных, и потому слишком ненадежных. А также японские обычаи и традиции…

Но именно то, что в этих вопросах – хотя бы в этих – его казаки умудрились выстоять перед натиском квантунцев, как раз любо было их генерал-атаману. Причем Семёнов отлично понимал: наиболее стойкими по отношению и к просамурайской, и к прокоммунистической пропаганде являлись штурмовики Российского фашистского союза. Поэтому, при всем своем легкомысленном отношении лично к Фюреру Родзаевскому, эсэс-казакам его главком выказывал должное почтение.

– Я знал вашего отца, ротмистр.

– Он тоже вспоминал знакомство с вами, – сдержанно молвил Курбатов. – И с большим уважением относился.

– Хорошо, что ты произнес эти слова, энерал-казак. Именно такие порой и нужно произносить в наше гнусное предательское время, чтобы научиться верить и доверять… Нам нужно серьезно поговорить. О том, как жить, а значит, как воевать дальше.

– Да, надо бы поговорить, господин генерал-атаман, – с угрюмой твердостью согласился Курбатов, оценивающе осматривая собеседника, столь неожиданно переведшего беседу на сугубо гражданский тон.

– Только продолжим встречу в другой комнате, – поднялся Семёнов, кивком головы приглашая всех следовать за собой. – Здесь не совсем удобно и постоянно сквозит, – подозрительным взглядом обвел он свой кабинет. – К тому же воспоминания не терпят официальной обстановки.

«Неужели боится подслушивания? – удивился ротмистр. – Даже в своем доме?!»

В разведывательно-диверсионной школе ему приходилось слышать о неких хитроумных устройствах, появившихся у немцев и японцев, которые можно подсовывать в виде микрофонов, маскируя под какие-нибудь безделушки. Однако относился он к этим шпионским страстям с ироническим недоверием.

Все трое поднялись на второй этаж и вошли в уютную полукруглую комнатку. У одной из её стен стоял овальный столик, а перед ним, амфитеатром – широкий диван из темно-коричневой кожи. Здесь уже все было готово для беседы за стопкой рисовой водки. Призывно пахли бутерброды с балыком и окороком. Хозяин наполнил рюмки.

– За возрожденную Россию, господа! Где, в конечном итоге, не будут хозяйничать ни жидо-коммунисты, ни японский император, ни уж, конечно, фюрер Германии! При всем моем уважении к некоторым из них. Ура!

– Ура! – коротко, но зычно, поддержали генерала гости. Они выпили, молча закусили. Снова выпили. Дозы были небольшими: атаман понимал, что разговор должен быть серьезным, а значит, «натрезвую».

– Я не стану расспрашивать вас о подробностях рейда, ротмистр, – заговорил он вновь, когда рюмки коснулись стола. – Самые важные из них полковник уже изложил, а всей правды мы все равно так никогда и не узнаем. – Семёнов выжидающе уставился на Легионера: станет ли тот убеждать, что «ничего такого» во время этого рейда не происходило, или же заносчиво промолчит?

В ответ Курбатов лишь снисходительно улыбнулся своей грустновато-циничной улыбкой. «Глазом не моргнул, душа его эшафотная! – удивился атаман. – Хотя понимает: от ответа на мой вопрос зависит, станем мы ему впредь доверять или нет, позволим жить или сегодня же вздернем?».

– Меня интересует одно, – не стал устраивать ему допрос генерал, – готовы ли вы снова пойти в Россию? Не по приказу пойти, хотя приказ, ясное дело, тоже последует (без него в армии, да еще и в военное время, попросту нельзя), а как бы по собственной воле.

Атаман не сомневался, что Курбатов согласится. И был слегка удивлен тем, что ротмистр не спешит с ответом. Тот, не торопясь, с независимым видом, дожевал бутерброд, налил себе немного напитка из таежных трав, которым Семёнов всегда потчевал своих гостей, и секрет приготовления хранил как зеницу ока, и лишь тогда ответил:

– Пойти, конечно, можно. Хотя вы сами видите, как дорого обходятся нам подобные рейды. Какими потерями они оборачиваются…

– Но ведь и коммунистам тоже, надеюсь, обходятся не дешевле…

– Не дешевле, можете не сомневаться, на то она и война… Но я к тому, что людей в группу хотел бы подбирать сам, лично. Чтобы, если ошибусь, пенять мог только на себя.

– Не возражаю, в соболях-алмазах, сабельно…

– Еще одно условие: со мной пойдет не более восьми-десяти диверсантов. Да, группы в десяток штыков, полагаю, вполне достаточно. При этом я не должен буду взрывать какой-то там вшивый заводишко или убивать председателя облисполкома, которого коммуняки и сами со дня на день расстреляют. Подобных акций попросту не терплю, для их исполнения существуют другие.

– А для чего существуешь ты?

– Перед вами, господин атаман – вольный стрелок. Иду совершенно свободным в своем выборе, куда и как позволяют обстоятельства, но с боями.

– Требования у вас, однако… – недовольно поморщился Родзаевский. – Что значит «вольный стрелок»? Вы – офицер Добровольческой армии. И будет приказ.

– Я и веду речь о том, каким именно образом должен быть составлен этот приказ, – невозмутимо объяснил Курбатов.

– Непозволительное вольномыслие, – пробубнил полковник, вопросительно глядя на атамана.

– Считайте, что данные условия, ротмистр, приняты, – мрачно и в то же время заинтригованно согласился Семёнов. – Мало того, они мне нравятся. Отправляясь в подобный поход, отряд вы действительно должны подбирать сами, чтобы лучше знать людей, полагаться на них. Так что тут все сабельно. Но должен предупредить: рейд, в который я намереваюсь отправить вас на сей раз, будет необычным. Во время него можно делать все, что заблагорассудится. Вы и ваши воины в самом деле сможете чувствовать себя некими вольными стрелками.

– О, вот и название оперции: «Вольный стрелок», – оживился Родзаевский, забыв, как еще несколько минут назад само это выражение вызывало в нем негатив. – А еще лучше назвать её «Маньчжурские стрелки», и бойцов назвать группой маньчжурских стрелков. Так будет точнее, да и японцы воспримут всё с бо́льшим пониманием.

– А что, так, кодово, и назовем этот рейд: «Операция «Маньчжурские стрелки», – определил Семёнов[11]. Он давно поддался манере японцев: любому наскоку, пустяковой вылазке давать шифрованное название, позволявшее, во-первых, выделять эту акцию из прочих, а во-вторых, говорить о ней, в том числе в письмах и радиоэфире, не раскрывая её сути и назначения.

– Будем считать, что данная часть задания меня устраивает, – насторожился Курбатов, понимая, что должно существовать еще и «подводное течение», где и кроется разгадка такой диверсионной щедрости. – Непонятно, правда, какова же истинная цель данного рейда.

– Цель проста: вместе с группой маньчжурских стрелков вы должны дойти до Урала. Сможете?

Легионер удивленно взглянул на Родзаевского, но тот демонстративно пожал плечами, давая понять: для него это – такая же новость, как и для самого ротмистра.

– То есть, я так понимаю, границу мы перейдем в районе Казахстана, и оттуда нам надлежит пройти до Урала?

– Нет, границу вам надлежит перейти здесь, на Дальнем Востоке, – твердо произнёс генерал-атаман. – И прямо отсюда, через Даурию, пойдете к Уралу. Понятно, что сам Урал мне и напрочь не нужен. Ведь не собираюсь же я удерживать весь этот край небольшими силами. Тут для нас теперь другое принципиально важно.

Курбатов вновь посмотрел на полковника, как бы упрекая его в отсутствии даже намёка заранее о подготовке подобного рейда. Но опять нутром почувствовал: условия, выдвигаемые атаманом, в новинку и для того тоже.

– Эксперимент, господин генерал-лейтенант – так следует понимать? – неуклюже спросил он, убедившись, что от Нижегородского Фюрера разъяснений ждать бессмысленно.

– Скорее необходимость.

– Я так понимаю, речь идет о диверсионно-пропагандистском рейде, – Родзаевский решил: пора и ему подключаться к развитию атаманской идеи, поскольку в глазах ротмистра дальнейшее отмалчивание становилось неприличным. – Об акции, которая напомнила бы Совдепии, что армия атамана Семёнова все еще существует, а бойцы её ждут своего часа.

– Правильно толкуешь, полковник, – признал генерал. – Будем считать его еще и пропагандистским. Так что, ротмистр Курбатов, сможешь повести за собой группу? Совершая при этом диверсии, проводя беседы с людьми, которые нам еще верны, и в то же время истребляя на своем пути все враждебное? Совдепия нас давно похоронила, а мы – вот они, бойцы Добровольческой освободительной армии… Семёнова. Кстати, лучше все-таки говорить: «генерала, главнокомандующего», потому что атаманы в Совдепии теперь не очень-то в чести. Раз атаман, значит, что-то такое, вроде как банда… А мы с вами – армия. Освободительная! Так, сможешь ли, ротмистр? Или следует подыскать другого казака, более опытного и храброго?

С ответом Курбатов по-прежнему не спешил. Он понимал: Семёнов уже твердо остановил выбор на его кандидатуре и теперь откровенно пытается «брать его нахрапом», как говорят в станицах, то есть всячески провоцировать, задевая самолюбие. Но речь идет о слишком уж сложном рейде – из разряда тех, откуда не только не возвращаются, из которых и возвращение-то, в принципе, не предусматривается.

Впрочем, из похода, который Легионер недавно уже совершил, возвращение тоже не ожидалось. И факт, что он, единственный из группы, все же вернулся, – скорее, счастливая случайность. Зато еще во время подготовки ротмистр установил для себя незыблемое правило: все условия подобных рейдов следует оговаривать до того, как дашь согласие на них, поскольку потом окажется, что всем уже не до тебя и надо выполнять тот приказ и те условия, которые тебе продиктованы.

– То есть группе «маньчжурских стрелков» предоставляется полная свобода действий в пространстве и во времени? Без каких-либо особых покушений и диверсий? – задумчиво уточнял ротмистр, явно затягивая с решением, ожидая – может, в попытках уговорить его отцы-командиры всё же проговорятся и выдадут некий потайной замысел, который до сих пор от него попросту скрывали?

– Без особых, – заверил его Семёнов.

Курбатов исподлобья взвесил взглядом Родзаевского, будто чувствовал, что разгадка, а точнее, подвох, последует именно с его стороны. Но тот с деланным видом осматривал окурок своей заморской сигары.

– В общем-то, мне такой вариант подходит, – произнес наконец Легионер. – В условиях вольной охоты я принесу больше пользы Белому движению, чем если бы сунулся со взрывчаткой под какую-нибудь вшивую фабрику, у которой меня застрелил бы первый попавшийся охранник.

– Откровенно, – кивнул генерал и в этот раз наполнил рюмки всего лишь «по четвертинке». – Как вы уже поняли, никого другого, более достойного, во главе группы я пока не вижу. Поэтому выпьем за то, чтобы вы успешно провели своих «стрелков» от великого Амура, до величавого Днестра. Уверен, вы станете первым, кто совершит подобный диверсионный рейд.

– Простите, господин генерал-атаман, но мне казалось, раньше речь шла об Урале, от которого до Днестра…

– Мне прекрасно известно, сколько от Урала до Днестра, – мягко осадил его Семёнов, загадочно ухмыляясь. – Причем речь даже не о Днепре, а именно о Днестре. Просто не хотелось так сразу пугать вас.

– Ну, допустим. Произошло невозможное, и мы сделали привал на берегу Днестра. Что дальше?

– Вы правильно заметили, ротмистр. На берегу Днестра вам надлежит сделать всего лишь небольшой привал, в соболях-алмазах. Так сказать, маленько передохнуть. Поскольку основная задача ваша – пройти от Амура, а точнее, отсюда, от Сунгари, до германской реки Эльбы.

Полковник Родзаевский, услышав это, поперхнулся при очередной затяжке и нервно поерзал в кресле:

– Ну, знаете ли… – проворчал он, воспринимая это задание уже как откровенную издевку.

А Легионер поинтересовался:

– И с какой же такой целью?

Семёнов же опустошил свой бокал, по-крестьянски крякнул и, широко раскинув руки, произнес:

– Вот теперь мы и подошли к самому интересному. У вас, ротмистр, будет свое, особое задание: пробиться к небезызвестному «Венскому Фюреру», обер-диверсанту рейха Отто Скорцени.

– К Скорцени?! – ушам своим не поверил Курбатов.

Прежде чем ответить, атаман теперь уже сам вопросительно глянул на Родзаевского, и тот поспешно кивнул: мол, ничего не имею против общения Курбатова с указанным лицом. Тем более что в засекреченной диверсионной школе «Российского фашистского союза», готовившей руководителей будущих подпольных и разведгрупп (лучшим выпускником которой стал Курбатов), о нём как образце для подражания всегда говорили уважительно.

– А что вас так удивляет, ротмистр? Представляете себе снимки в берлинских газетах с подписью: «Встреча обер-диверсанта рейха Скорцени с лучшим диверсантом белоказачьей армии генерала Семёнова. Беспрецедентный рейд от Маньчжурии до Германии» или что-то в этом роде?! Что приумолкли, князь? Или, может, вам не хочется побеседовать с Отто?

– Просто я думаю, что моя беседа с человеком, спасшим Муссолини, конечной целью этого рейда быть не может.

– И правильно мозгуешь, энерал-казак, – вновь расплылся в улыбке атаман. – Потолковать со штурмбанфюрером Скорцени как коллега с коллегой – это уже приятно. Да, только ты используешь знакомство с этим человеком…

– Кстати, личным агентом фюрера по особым поручениям, как именуется сейчас одна из его должностей, – пришел на помощь командиру Родзаевский.

– Даже так теперь?! – возрадовался атаман. – Тем лучше, в соболях-алмазах! Через него ты и передашь мое личное послание Гитлеру.

6

Не сводя с командира широко раскрытых глаз, Родзаевский наполнил свою рюмку, только свою; не спросив разрешения, осушил её до дна и самодовольно крякнул, совершенно забыв, что это не застолье, а прием у командующего армией. Подобным поворотом беседы он был удивлен не менее Курбатова. Удивлен и слегка обижен: в конце концов, его могли бы поставить в известность заранее. Почему он, руководитель Российского фашистского союза и шеф разведывательно-диверсионной школы, должен узнавать о подготовке такого суперрейда одновременно с ротмистром?

– Я не вправе диктовать свою волю, господин генерал, – не скрывая этой обиды, сухо проговорил он. – Однако согласитесь: передавать письмо фюреру Великогерманского рейха через человека, которому предстоит пройти всю Россию по тылам противника?! Это, знаете ли, при всем моем уважении к ротмистру… Где гарантия, что уже через несколько дней после выхода группы это письмо не окажется на Лубянке?

– Уж не хочешь ли ты признать, что всё-таки твой маньчжурский стрелок?..

– Боже упаси! Своему офицеру я верю. Но, будучи ранен, он может оказаться в плену… Его могут, наконец, убить… Это война, а в диверсионном деле нашем следует предусматривать все возможные варианты. И потом, к чему такой риск? Существуют десятки иных, более безопасных способов доставки подобных посланий.

– Может, и существуют… – снисходительно хмыкнул в оттопыренные усы Семёнов.

– Например, можно передать через одно из консульств иностранных государств или через буддистов, которые в последнее время зачастили в рейх. А почему бы, например, не потревожить просьбой посольство Маньчжоу-Го в Германии? Зачем же исключать дипломатов, миссионеров или ученых нейтральных стран?

– Неужели не понятно, что легальные каналы исключаются? – вдруг резко среагировал Семёнов. – Японская разведка слишком хорошо контролирует их. Не говоря уже о «колпаке» над нами. Мне же не хотелось бы, чтобы в императорском генеральном штабе узнали о том, сколь упорно мы с вами ищем контакты с фюрером. Японцы, хотя и союзны германцам, но очень уж не доверяют им да и воспринимают излишне ревниво.

– К тому же в Токио еще помнят о вашем письме фюреру, направленном, если мне не изменяет память, то ли в марте, то ли в апреле 1933 года[12], – согласился полковник. – Уже тогда японцы отнеслись к появлению такого послания – тем более в тайне от них – с явным неудовольствием.

– Еще с каким «явным», – воинственно повел плечами генерал. В душе он гордился любым «неудовольствием», которое удавалось вызвать у «азиат-япошек», ибо не только не любил их, но и откровенно презирал. – Их командование буквально взбесилось!

– Хотя вы всего лишь приветствовали фюрера в связи с его приходом к власти, выражая готовность совместно выступить против общего врага – всемирного большевизма.

– Да вы, оказывается, прекрасно осведомлены об этом? – удивленно вскинул брови атаман.

– Профессиональный контрразведчик. По должности положено. Впрочем, вы не очень-то и скрывали свои симпатии. В конце концов, германцы и японцы – союзники. Правда, пока что Токио все еще выжидает у границ Совдепии, но это уже не нам решать.

– Преступно и подло выжидает, – поддержал его Семёнов. – Там, видите ли, сладострастно дожидаются, когда два тигра, Германия и Россия, упадут замертво или, по крайней мере, предельно обессилевшими. Но обязательно упадут. Чтобы они, японцы, могли затем величественно спуститься со своей святоглавой Фудзиямы и преспокойно овладеть всем тем, за что эти тигры столь долго и кровопролитно сражались. Однако же нам сие хорошо известно, разве не так, полковник?

– Понятное дело, – кротко согласился Родзаевский, поглядывая на Курбатова, который по-прежнему молча вертел между пальцами ножку хрустальной стопки.

– Наша армия – гнул своё тем временем атаман, – нужна японцам всего лишь для создания их Великоазийской империи, а не сражения вкупе с германцами за единую и неделимую Россию.

– Но в таком случае получается, что мы свое время упустили, господин командующий, – откинулся на спинку кресла Родзаевский. – Большевики и их сподвижники вот-вот окажутся у границ Германии, границ рейха. Каков бы ни был исход, наша помощь уже не понадобится никому – ни германцам, ни японцам, ни, извините, самим русским, там, в России. Кто же станет восставать против победителей: Германии и её союзников?! Или какая такая сила пойдет потом против сталинистов и антигитлеровской коалиции?

Генерал выслушал его спокойно, так как ожидал подобное возражение. У него было собственное видение того, что происходило сейчас в далекой Европе, к которой он хотя и стремился (подобно тому, как всякий провинциал мечтает хоть день-другой побывать в столице), но в то же время недолюбливал.

Здесь, в Сибири, все казалось немного иным. Совсем недавно в газете «Голос эмигранта» были опубликованы его слова: «Нам, русским националистам, нужно проникнуться сознанием ответственности момента и не закрывать глаза на тот факт, что у нас нет другого правильного пути, как только честно и открыто идти с передовыми державами «оси»[13] – Японией и Германией».

По части того, что идти надо «честно и открыто», Семёнов, конечно, слукавил. У него были свои виды и планы. Точнее всех сумел их предвосхитить Колчак, назначив атамана «правителем Восточной Российской Окраины». А еще раньше такую же «полноту власти» ему обещал Керенский – как плату за войска, которые он приведет из Забайкалья в помощь временному правительству. Однако тогда не сложилось. Ни войско, ни «полнота власти».

Со временем, уже в двадцать шестом году, кандидат в премьер-министры Японии Танаки тоже врал ему. Мол, когда возглавит правительство и с помощью армии сумеет добиться отторжения Восточной Сибири от России, то во главе буферного государства окажется он, генерал Семёнов-сан. Почти такие же обещания атаман слышит и сейчас. Правда, от совсем других людей, но суть-то, суть остается.

Конечно, давно уже стало понятным: ожидания эти пустые. Настоящим правителем Забайкалья, императором «Страны Даурии» он станет, только собрав здесь целиком имеющиеся войска и подняв на восстание против большевиков всё население монголо-бурятских аймаков[14]. Когда сам восстановит свою власть над этим огромным краем, сам провозгласит и сам утвердит себя на сибирском престоле силой собственного же оружия.

– Все не так просто, полковник… – заметил генерал вслух. – Думаю, именно сейчас, в момент подступа коммунистов к стенам рейха и утверждения в некоторых странах Европы большевизма, готового вот-вот разползтись по всему Старому Свету, англичане и американцы начинают понимать: пора попридержать коней! Потому что, как только они в аллюре ворвутся в Берлин – окажутся один на один с объединенной, некогда союзнической, ордой красных. И им противостоят дивизии, закаленные в боях и партизанских дымах не только России, но и Югославии, Болгарии, Румынии, Чехии, Польши. Дивизии, которые к тому времени будут обращены в иудейско-марксистскую веру, то есть полностью обольшевичены.

– Резонно, – кивнул Родзаевский. Даже Курбатов, до сих пор старающийся не вмешиваться в их диалог, выслушав атамана, что-то там одобрительно пробубнил.

– Конечно же, западные правители потребуют от своего, возможно, новоявленного союзника, Гитлера, освободить все территории, которые он занял в Западной Европе. Естественно, попросят и всяческих других уступок. Однако армию германскую сохранят. Да-да, сохранят! И всю, до последнего солдата, развернут против рус… Против Советов, – поправился главнокомандующий. Говоря о победах германцев, он из чувства патриотизма всячески избегал слова «русский».

Произнеся эту речь, Семёнов умолк, в ожидании более пространной реакции полковника на свои умозаключения.

– М-да-а, – осчастливил его ответом Родзаевский. – Если исходить из того, что немцы действительно проигрывают эту войну, и даже наверняка проиграют, то с вами, господин генерал-атаман, трудно не согласиться.

– Со мной трудно не согласиться уже хотя бы потому, что я, возможно, как никто иной из восточных военных и политиков, страстно не желаю их поражения. Пока германцы истощают силы красных, у нашей армии остаются шансы на возвращение. Если уж не в Питер, то, по крайней мере, в Страну Даурию. А, что скажете по этому поводу вы, наш сиятельный князь? – хищновато осклабился Семёнов, обращаясь к Курбатову.

– По поводу того, о чем вы сейчас спорите с полковником, вообще ничего не скажу.

– Как так?! – изумился его беспардонности атаман. – Да, не может такого быть!

– Просто голова моя занята другими мыслями. Обдумываю, как бы побыстрее дойти до Ла-Манша, поскольку чувствую, что, в конечном итоге, именно туда вы и направите меня, – не терял чувства юмора Курбатов, ухмыляясь себе в рюмку, которую очень умеренно, с наслаждением, выцеживал.

– А что? Исходя из того, как быстро изменяется ситуация, такой приказ тоже исключать не следует, – рассмеялся Семёнов, поняв его намек. – Однако вернемся к рейду маньчжурских стрелков. В письме, которое, верю, будет доставлено вами фюреру, мы заявим о готовности выступить против большевиков, предложив Гитлеру как следует нажать на своих союзников-японцев, решивших до конца мировой войны отсидеться на сопках Маньчжурии.