Черные сказки

Глазами для подслеповатой старушки служили загипнотизированные мухи, летавшие по дому и вокруг него. Визуальную информацию, получаемую мухами, бабушка считывала на лету.

Колдовские способности ее после падения метеорита усилились, ибо космос, откуда метеорит прилетел, был полон черного колдовства и адских созданий, средь звезд кишащих кошмарными тенями.

Но вернемся к нашей Лене. Бабушку она периодически навещала. И хотя лес, где бабушка жила, был опасен, однако с девочкой ничего дурного до сих пор не случалось. То ли кожа индейца и впрямь защищала ее, то ли это бабушка мистически протежировала любимую внучку.

Лена остановилась и присела пописать. Сидя под кустом, услышала треск веток (как раз в ее наушниках один трек уже стих, а другой еще не громыхнул) и краем глаза заметила силуэт, мелькнувший за деревьями. Она тут же отключила плеер и едва успела привести себя в пристойный вид, как увидела человека, выходящего из-за дерева. Высокий худой мужчина, голый, неестественно бледный. Казалось, тонкая белесая кожа его натянута на плесневелый каркас, и эта внутренняя плесень безобразно сквозь кожу просвечивает.

Лена, в свои тринадцать лет, была невинна и целомудренна, поэтому сильно смутилась, завидев голого мужчину.

Смущение тут же сменилось страхом, как только рассмотрела то, что висело у незнакомца между ног: там извивался пучок щупалец. Вид вполне осьминожий, цвет телесный, выглядели щупальца тошнотворно.

– Привет-привет! – сказал незнакомец бодро, но в то же время несколько отстраненно, словно Лена ему только мерещилась и он, по какой-то иррациональной прихоти, заговорил со своей галлюцинацией.

– Здравствуйте, – настороженно ответила девочка.

Незнакомец молча обошел ее по кругу, со всех сторон рассмотрел, особое внимание обратил на шапочку.

– Позвольте, а вы кто такой? – спросила Лена.

Незнакомец застыл на месте.

– Я-то? – произнес задумчиво. – Ну… Владимир… Волков. По роду занятий контрабармаглот. Знаешь, да? «О, бойся Бармаглота, сын! Он так свирлеп и дик!» Я тоже свиреп и тоже дик, как и положено всякому контрабармаглоту. Борьба со злом – ремесло суровое.

– Вы что, убийца Бармаглотов? – уточнила Лена.

– Да, и это в том числе, – рассеянно подтвердил Волков, озираясь, словно проверяя, не подкрался ли к ним какой-нибудь Бармаглот, пока они беспечно беседуют; похоже, не подкрался.

– Вы чокнутый? – спросила девочка прямо; она могла быть прямолинейной до полной бестактности.

– Не могу отрицать, – ответил Волков неожиданно серьезным тоном. – Я, конечно, тешу себя надеждой, что распад личности зашел не слишком далеко, но знаешь, как оно бывает! И потом, меня учили всегда предполагать самое худшее.

– А вы убиваете Бармаглотов чем – голыми руками?

Волков усмехнулся:

– Бармаглота нельзя убить руками, только разумом.

И показал пальцем на пучок щупальцев у себя между ног.

– Это у вас там разум? – поинтересовалась Лена с некоторой брезгливостью. – А что в голове?

– А в голове мозг. Мозгу и без разума хорошо. Мозг – хитрая тварь, которая без всякого разума вполне может имитировать разумную деятельность. Разум же базируется здесь. – И он пошевелил своими щупальцами, которые раскрылись, будто зловещий цветок. – Поэтому и говорится про целомудрие – что оно есть либо нет его. Поняла?

Лена ничего не поняла, но кивнула.

– Интересно было бы посмотреть, как вы убиваете Бармаглота.

Волков странно взглянул на девочку, словно только сейчас заметил ее по-настоящему.

– Чтобы убить Бармаглота, нужно стать объектом его внимания. А чтобы стать таковым, нужно вызвать его. Хочешь вызвать – выполни условие.

– Какое условие?

– Бармаглот является в наш мир из портала. – Волков указал пальцем на дупло ближайшего дерева. – И чтобы вызвать эту тварь, надо сделать кое-что. Испытать страх. Страх вблизи портала. Страх привлечет и выманит Бармаглота. Поскольку я бояться не способен – могу только внушать страх, но никак не испытывать, – то бояться придется тебе. Давай начинай.

– Начинай – что?

– Начинай испытывать страх.

– Я не могу, – сказала Лена.

– Девочка, ты меня разочаровываешь! Я ведь знаю, что женщины – хитрые бестии, которые для защиты от страшных бестий, мужчин, отточили искусство притворства до потусторонней остроты, так что и сами начинают верить себе, когда лгут. Пустят фальшивую слезу – и сами убеждаются в ее искренности. Так и со страхом: подделывают ловко и покупаются на свой обман.

– Да не могу я! – воскликнула Лена с некоторой даже злостью. – Я вам кто, робот, что ли?!

– Конечно, милая! А кто же ты еще? Мы все тут роботы, андроиды, квазилюди, псевдочеловеки. Такова уж наша сущность, она искривлена, как фальшивая улыбка. Прикинься, что боишься, прикинься тщательно – и тут же сама себе поверишь.

– Нет, я так не могу.

Волков пристально посмотрел на нее, въедаясь взглядом и что-то вычисляя для себя.

– Я понял, – сказал он наконец, – что с тобой не так. Ты… Но да ладно! Не будем. Хорошо! Я сам посею страх в твоей душе. Иди ко мне.

Лена послушно приблизилась, встала перед Волковым, лицом к лицу.

– Смотри мне в глаза! – велел он. – Не отрываясь.

Девочка заглянула в его глаза. Зрачки Волкова расширились. Лена погружалась в их магнетическую черноту, холодную и пустую, которая словно присасывалась к ней. Высосанная из реальности, она не видела и не чувствовала, как щупальца Волкова удлиняются, поднимаются к ее лицу, ползают по нему, охватывают голову, истончаются, заползают в ноздри, в уши, в рот, как обвивают ее мозг, находят в нем центры различных чувств. Руки Волкова непроизвольно поднялись над головой, раскачиваясь, будто стебли на ветру. Пальцы когтями хищной птицы свисали с надломленных запястий.

Липкий ужас снизошел на Лену. Дрожь побежала по коже. Ноги подкосились, и она упала бы, когда б не щупальца, державшие голову. Волков осторожно уложил девочку на засохшую грязь, извлек щупальца из всех отверстий. Приказал:

– Смотри!

Зрение вернулось, и она увидела лицо Волкова, нависшее над ней. Теперь девочка постигла, что это чудовище под маской человека, антропоморфный зверь из бездны. Страх парализовал Лену. Здесь некому было ее спасти. Она оказалась наедине с кошмарной тварью. Безумное желание охватило ее: пусть явится сюда другая тварь, еще кошмарней, чудовищней, смертельней!.. Пена выступила у девочки на губах.

– Сейчас сниму сливки твоего страха и закину в портал, – сказал Волков.

Склонившись, он слизал пену с ее губ. Выпрямился, подошел к дереву, заглянул в дупло и плюнул в его черноту.

– И белый кролик полетел слезой мороженой во тьму… – прошептал, вглядываясь в дупло. Повернувшись к Лене, прибавил: – Мы с тобой разбудили силы мрака. Теперь терпеливо ждем. Бармаглот скоро прибудет. Ты, конечно, понимаешь, что никакой это не Бармаглот, так его зовут условно. Да никто, кроме меня, и не зовет. Кто он на самом деле, знать не знаю.

Волков помог девочке встать, велел отойти подальше и оттуда смотреть, сам же уселся на землю близ дерева. Лена наблюдала за ним и за деревом из отдаления. В какой-то момент она задремала, веки сомкнулись, а когда разомкнулись, увидела, что из дупла вылезает бледная фигура. Волков поднялся и поджидал гостя. Вздыбленные щупальца хищно шевелились на весу.

Когда фигура выбралась наружу, Лена увидела, что пришелец – точная копия Волкова. Тот же рост, то же сложение, те же черты лица, и кожа, и щупальца в паху!

Два близнеца начали кружить друг вокруг друга в подобии ритуального танца, и Лена вскоре уже не понимала, кто из них кто – где Волков, а где пришелец. Щупальца соперников удлинялись, оплетали тела друг друга, и вскоре оба оказались заключены в их переплетения. Упав, эта пара каталась по земле. Ни звука при этом не издавая. Молчание обрамляло жутковатую картину.

Наконец поднялся один, высвобождаясь из уже бессильных щупалец соперника, а тот остался лежать. Победитель взглянул на Лену и поманил ее пальцем. Лена ощутила тошнотворный холодок внутри. Кто он, этот выживший? Волков? Или Волков – тот, поверженный? Надо бежать, решила она.

И побежала. Но страх обессилил ее. Шатаясь, едва не падая, Лена судорожно брела по лесу. Бледная фигура шла за ней следом, соблюдая дистанцию.

Именно это – дистанция – и убедило ее, что за ней идет Волков. Будь то другой, он бы давно уже нагнал и напал. Лена прекратила заторможенное бегство.

– Имя! Имя назови! – потребовала от фигуры.

Та ответила:

– Да Волков я, дуреха! Владимир Ильич. Ну! Беда с вами, бабами, беда! Как страх нужен, так вы испугаться не можете, а где не надо – там у вас паника. Вот все у вас через задницу!

Он приблизился, обнял дрожащую девочку за плечи, и та разрыдалась, уткнувшись ему в грудь.

– Я думала, это не ты, – сказала Лена сквозь слезы.

– Я, не я! Глупая, вот же глупая! Все у моего «я» будет хорошо, даже если оно – не я, – бормотал Волков, неловко поглаживая девочку по волосам. – Слушай, а вот скажи мне, что ты в рюкзаке несешь? Пирожки? Может, мы с тобой слопаем парочку?

– Не, – Лена помотала головой. – С пирожками в лес ходить – такое бывает только в сказках для дебилов. Если б у тебя дочь была, отпустил бы ты ее одну в лес, чтобы пирожки куда-то отнести?

– У меня сын, – ответил Волков. – Чуть младше тебя. Ремня бы я ему дал, попробуй он только в этот лес сунуться.

– Вот видишь, а ты говоришь «пирожки»!

– Что ж ты несешь такое?

– Сейчас покажу, – произнесла Лена, отстраняясь и снимая рюкзак со спины. – Вот.

Она достала и показала Волкову отрубленную женскую голову.

Короткие волосы с проплешинами. Неестественно длинная тонкая шея, словно какой-то хвост, висела под головой. Выпученные остекленевшие глаза. Из распахнутого рта высунулся длиннющий язык. Волков аж присвистнул от изумления.

– Чья? – тихо выдавил из себя.

– Мамина, – просто и буднично ответила девочка.

– Ты что, маму грохнула?

Лена рассмеялась. Волков смотрел на нее, растерянный.

– Дурацкий же вопрос! – произнесла сквозь смех. – Я тебе отрезанную голову показываю, а ты такой: маму, что ли, грохнула? Глупее ничего не мог спросить? Убийца Бармаглотов! Голову включай иногда. Хрен знает чем думаешь, а думать надо головой.

Отсмеявшись, она засунула мертвую голову в рюкзак, затянула горловину и, не обращая внимания на Волкова, двинулась в своем направлении. Бросила на ходу:

– Короче, я пошла. Мне до темноты нужно туда-сюда обернуться. Хочешь со мной, тогда не тормози.

Волков постоял немного и двинулся вслед за Леной. Вскоре нагнал ее. Шел чуть позади и сбоку.

– Когда метеорит упал, – рассказывала она по дороге, – мама чем-то заразилась. Мы ж не знали ничего. Да и сейчас – что мы знаем? Удрать-то сумели, но заразу с собой унесли. Пока в палаточном городке жили, все нормально было. А как получили домик в поселке, теремок этот, тогда и началось. Словно зараза ждала, пока мы уединимся. Короче, у мамы шея и плечо опухли с левой стороны. Опухоль за один день образовалась. Мама – в панику. К врачам боялась идти: а ну-ка, изолируют! Беженцы из зоны все ведь на особом счету. Ну и проходила с опухолью целый день. Что делать – не знала. А ночью проснулась – кошмар приснился – и видит над собой лицо. Женское. Думала, забралась в дом какая-то мерзавка, но потом поняла: лицо-то ее собственное! И шею увидела. Из опухоли выросла вторая голова, размером почти как первая, чуть поменьше, а шея тонкая, гибкая, длинная. Эта шея изогнулась как змея, а голова на ней смотрит, смотрит. Глаза безумные. Мама в крик, меня разбудила. Я вбежала, включила свет – и тоже давай орать. Как две дуры мы тогда вопили. Вдруг вторая голова – раз! – и плюнула маме в лицо. А потом языком слюну слизала. Ей, похоже, понравилось, и давай она маме в лицо плевать, потом облизывать. Мерзость такая! Я догадалась треснуть вторую голову по затылку пепельницей, она сознание потеряла. У мамы дурная привычка курить в постели. Ненавижу такое! Но в тот раз пепельница пригодилась. Мама говорит: «Надо эту голову быстрей отрезать». Мама у меня вообще решительная. Приняла она обезболивающее, а я лишнюю голову отчикала садовым секатором. Выбрала место, где шея потоньше. Рану прижгла. У мамы отросток второй шеи, сантиметров двадцать, остался. Она потом спрятала его под платок и к ветеринару – папиному старому знакомому – пошла, тот ей грамотно все отрезал, рану обработал. Тогда мама и решила отправиться в лес, к бабушке. Меня с собой не взяла, боялась. Голову отрезанную понесла. Думала, бабушка объяснит ей, что это за фигня. Но бабушка сказала только, чтоб голову ей оставила – разбираться будет. Месяца через три все повторилось. На этот раз мы четко действовали. Раз, два – и «Гитлер капут». Мама с новой головой опять к бабушке пошла. Та сказала, что ее колдовство против этих голов бессильно, поэтому терпи, головы отрезай, раны залечивай. Это все проклятие какое-то инопланетное, которое нашими средствами не снять. Дала мази для заживления ран и для обезболивания. Сказала, чтоб мама не только сама к ней приходила, но и меня брала, что ничего с нами в лесу не случится, поэтому спокойно ходите и приносите все отрезанные головы. Вот и ходим: то я, то мама.

– Однако! – вымолвил Волков.

– А ты: «Пирожки, пирожки»! – рассмеялась Лена. – Вроде взрослый человек, а какая чушь в голову лезет! Раньше мне казалось, взрослые – это как боги, запредельные какие-то существа. Думала: ой, я ведь и сама когда-нибудь взрослой стану, ёлы-палы, как здорово и страшно! А теперь вот расту и к вам, взрослым, все больше приближаюсь, так у меня измена какая-то, стремно че-то: куда я движусь, в какую пропасть?!

– Это нормально, – отозвался Волков. – Подростки в твоем возрасте – сплошь злобные гаденыши, старших уважать перестают, зубами только клацают на всех и вся. Конечно, тебе покажется, что проваливаешься в пропасть. Так оно и есть. Это собственное естество начинает разверзаться под тобой. Еще пару-тройку лет – и тебя так накроет, что мама не горюй!

– Слушай, ты можешь мне объяснить, почему вот это вот, которое из дупла вылезло, так на тебя похоже? Ты что, тоже оттуда вылез?

– Я-то? – задумался Волков. – Да вроде нет. Я ж помню, у меня жизнь была, семья, служба. Теперь я здесь…

– А, я поняла! – воскликнула девочка. – Когда Бармаглоты к нам лезут, они принимают вид того человека, который вблизи дупла оказался. Они, типа, наши стремные двойники, да? Злые доппельгангеры.

– Может быть, – пожал плечами Волков.

– А щупальца у тебя откуда?

Опять плечами пожал:

– Да они всегда у меня. Или… Не знаю.

Остаток пути молчали.

Наконец и бабушкин дом за деревьями показался. Когда подошли к забору, Лена наказала Волкову во двор не входить, снаружи подождать, а то мало ли что.

Сама вошла во двор, и тут же мухи окружили ее целым роем. Лена не отгоняла их, то ж бабушкины мушки. Она улыбнулась им, через них передавая улыбку бабушке.

– Ягодка моя! – раздался бабушкин голос, пещерно-глубокий, когда Лена ступила на порог.

– Привет, бабуль! – отозвалась она.

– Новую принесла? – осведомилась бабушка.

– Ага.

Лена сняла рюкзак и достала голову. Одна из нижних бабушкиных рук (а нижними она называла те руки, которыми орудовала на первом этаже), похожая на анаконду, с огромной птичьей лапой на конце, подползла к Лене, приняла голову в свои когтистые пальцы и утянула ее во мрак. Просторный холл на первом этаже был наполнен легким сумраком, который сгущался в глубине, превращаясь в чернильную тьму, где бабушка скрывала свою плоть. Из этой колдовской тьмы раздавался голос, оттуда выползали страшные змеистые руки.

После бабушкиной трансформации Лена никогда не заходила в глубину холла, никогда не видела бабушку – только эти руки, выползавшие из тьмы. Ей хватало того небольшого пространства на границе тьмы, которое бабушка отвела для них с мамой в начале холла, перед входной дверью.

Какой стала бабушка после всех метаморфоз – Лена не знала и не могла удостовериться: действительно ли это все еще бабушка, не чуждая ли тварь какая-нибудь, занявшая место старушки?

Мама – та видела бабушку в новом облике, она все рассказала дочери, а девочка поверила без малейших сомнений, ибо привыкла маме доверять. Лена верила в то, что с ней говорит бабушка, что именно к бабушке она приходит в гости, что этот дом для нее не ловушка. Чистую веру девочки не могло поколебать даже то, что она явственно чувствовала дыхание ужаса, исходившее из неестественно густой тьмы, в которой скрывалась бабушка. Лена понимала, что бабушке, дабы выжить в лесу, как раз и надо быть такой – внушающей ужас, жуткой и смертоносной, иначе ведь и нельзя. Лена даже чувствовала особый уют, сладостную жуть, когда ее омывал ужас, излучаемый бабушкой. Сидеть в кресле на гостевой стороне холла, пить травяной чай и слушать родной голос – это приносило девочке необычайное удовольствие.

Вот и сейчас она удобно устроилась в кресле с чашкой ароматного чая, закусывала ягодами в желе и внимала одной из бабушкиных историй.

Та часто вспоминала молодость, дедушку, рассказывала, как он ухаживал за ней, какие безумные номера откалывал при этом, вспоминала всякие смешные случаи из жизни мамы, когда она была маленькой. Но вот о чем бабушка никогда не говорила – так это о своих занятиях колдовством. На этой теме лежало табу. Лена однажды спросила об этом, и бабушка сказала лишь, что все началось с ее работы фармацевтом, когда она сидела в аптеке и составляла лекарства по рецептам – это, в конечном счете, и привело ее к черной магии. Больше на эту тему говорить не желала. Зато о мелочах обыденной жизни болтала с удовольствием.

И сейчас бабушка что-то рассказывала внучке, интересное и смешное, но вдруг прервалась.

– Скажи-ка мне, ягодка моя, – строго спросила, – кого ты там привела с собой? Что за чучело у забора ошивается?

Лена поперхнулась чаем и робко вымолвила:

– Бабусь, это… Ну, это Волков. Он в лесу встретился.

– Волков, говоришь?

– Ага, Волков Владимир Ильич. Контрабармаглот.

– О-хо-хох… – вздохнула бабушка. – Сейчас позову его и посмотрим, что за Волков.

В ушах у Лены слегка зазвенело, и кожу начало покалывать: так ментальный бабушкин зов проявлял себя на физическом плане.

Дверь скрипнула, отворяясь, и в доме появился Волков. Миновал Лену, даже не взглянув на нее, почти вошел в глубокую тьму и замер на границе видимости.

– Кто таков? – сурово осведомилась бабушка. – Только правду говори. Ничего, кроме правды.

– Владимир Волков, контрабармаглот, – механически отвечал тот, погруженный в транс.

– Что за мерзкий вид у тебя? – продолжала бабушка допрос.

– Так надо, – произнес Волков тем же ровным безжизненным тоном.

– Должность, звание, из какого подразделения?

– Не могу знать. Информация засекречена от меня самого. Память стерта.

– Черт! – ругнулась бабушка. – Такого я еще не встречала. Ладно. Иди ко мне, я тебя раскушу.

Волков послушно двинулся в глубь холла. Лена смотрела, как его бледный силуэт растворяется во тьме, словно тонет в черной воде. Вот он и пропал окончательно.

Во тьме у Волкова включилось ночное зрение. Он шел среди уродливых груд бабушкиной плоти, похожих на тесто, разбухшее от дрожжей, или на клубы воска, подогретого в глицерине. Местами из этой массы высовывались огромные змеистые руки с различными захватами на конце – то птичьи лапы, то пучки щупалец с присосками, то почти человеческие длинные пальцы. Кое-где из телесных масс поднимались похожие на грибы головы на длинных шеях. Волков опознал двойников той самой головы, которую показала ему девочка. Почему они торчат из бабушкиной плоти, он не задумывался: в состоянии гипнотического транса еще можно кое-как фиксировать окружающее, но анализировать уже нельзя.

На самом деле бабушка прививала себе эти головы для изучения. Имелась у нее научно-исследовательская жилка, побуждавшая к рискованным экспериментам. Феномен голов был ей непонятен, и она решила разобраться в нем эмпирически. Но головы так и оставались загадкой. Привитые к телу, они оживали, впрочем, это была какая-то лжежизнь, подобная загробному сну. Бабушка получала доступ к их разуму, но тот был настолько не человеческим, даже не животным, что ни понять его, ни вступить с ним в осмысленный контакт никак не удавалось.

Одна из голов потянулась к Волкову и, выбросив длинный язык, захватила его шею в петлю. Волков остановился. Голова меж тем отпустила шею и начала облизывать языком его лицо, потом грудь, потом живот, наконец спустилась еще ниже, к паху, и тут щупальца Волкова резко дернулись и обхватили голову. Крепко держа, они полезли в ее рот и ноздри, пробрались к самому мозгу, вонзились в него утончившимися кончиками.

Волков проник в разум головы, в тот чудовищный абсурд, что клубился в нем взамен рационального мышления, вошел в его лабиринт, и там с его сознанием соприкоснулось сознание бабушки, чьи ментальные ответвления тоже блуждали по лабиринту в исследовательских целях. Тогда-то и поняла бабушка, насколько Волков опасен.

Не успев разобраться в характере опасности, она тут же расправилась с ним, дабы пресечь угрозу на корню. Три ее руки вцепились в Волкова, поволокли к распахнутой пасти с двойными рядами огромных острых зубов. При этом голова, которую Волков обвил своими щупальцами, оторвалась от шеи; болталась у него меж ног, словно кошмарный плод. Обезглавленная шея извивалась в конвульсиях, брызжа чернильной кровью.

Бабушка кромсала Волкова своими зубами. По туннелю ее глотки ползли к нему симбионты, обитавшие в бабушкином организме. Эти огромные слизни с иглами острейших зубов помогали бабушке разжевывать пищу. Она специально вывела у себя внутри колонию этих тварей. Часто бывало, что она проглатывала какое-нибудь существо, не успев разжевать, и оно, попав в ее глотку, бросалось в бегство и путешествовало по обширному нутру, скрываясь в его закоулках. С такими внутренними беглецами и расправлялись слизни-симбионты. Они настигали беглеца, начинали пожирать его и отрыгивать, тем самым и себя насыщая, и бабушке доставляя удобный материал для переваривания.

Слизни, подчиняясь ментальному бабушкиному приказу, набросились на Волкова и терзали его. Обычно они держались подальше от бабушкиных зубов, чтоб самим не пострадать в их мясорубке, но тут следовало поскорее устранить источник угрозы – этого непонятного Волкова, так что слизнями можно было пренебречь. Пусть несколько особей погибнут от бабушкиных зубов, не беда, главное – Волков будет оперативно ликвидирован.

Один слизень впился ему в глаз, выгрыз его и начал ввинчиваться в голову через глазницу, пожирая мозг. А череп Волкова в это время трескался в орехоколке бабушкиных челюстей.

Лена сидела в кресле, держала в руке недопитую чашку чая и тревожно вслушивалась в чавканье, хлюпанье и скрежет, долетавшие из тьмы, где растворился убийца Бармаглотов.

Ей показалось, что шапочка из кожи индейца липнет к ее голове, как живое существо, словно хочет срастись с нею, стать ее неотъемлемой частью. И еще показалось, что шапочка начала мыслить. Словно на ней оттиснулся разум того индейца, с которого Ленин папа снял скальп для шапочки, а теперь скальп отдавал эти отпечатки разума своей новой хозяйке. Она почувствовала, как вместе с мертвым индейским разумом на нее нисходит ужас. Казалось, призрак погибшего индейца навис над ней, склонился и пьет ее сознание.

Лена вскочила из кресла, чашка полетела на пол, брызнули осколки. Девочка пыталась сорвать шапочку с головы, но та прилипла к волосам. Призрак индейца виделся краем глаза: он сидел у нее на плечах, сгорбившись и опустив губы, вытянутые в трубочку, неестественно длинную, будто нос муравьеда, сквозь шапочку – прямо ей в голову. Погрузил их туда, как соломинку в стакан с коктейлем. Лена металась и корчилась, пытаясь сорвать шапочку. Не получалось.

Бабушка в тот момент дожирала Волкова.

А где-то в небе нарастал вой. Что-то страшное падало сверху.

И когда Лена почувствовала, что призрачные индейские губы уже присосались к ее сердцу, раздался оглушительный грохот взрыва и полыхнуло пламя.

Оторванная от тела голова девочки была жива и продолжала мыслить, когда летела в потоке взрывной волны. Индейская шапочка прочно сидела на ней. Шапочка действительно защищала то, на что была надета, и сейчас защитила голову Лены от разрушения и смерти. Поэтому, когда голова упала на землю примерно в полукилометре от эпицентра взрыва, она была жива и в сознании. Правда, ее сознание совсем почернело от ужаса.

Упав на землю, голова подкатилась к корням дерева, выступавшим из земли, и лежала меж них, направив ввысь оцепенелый взгляд.

Недолго она пролежала там. Из дупла дерева выбралось странное существо с обрубком шеи, вокруг которого, как поганки у пенька, росли на длинных тонких ножках маленькие уродливые головы – человеческие, птичьи, кошачьи, собачьи, рыбьи. Руками-корягами существо захватило голову девочки, осмотрело и обнюхало ее всеми своими головами. Затем скрылось в дупле вместе с добычей.