Безымянные культы. Мифы Ктулху и другие истории ужаса

– Нет! – Тяжелые челюсти Гунгайса с лязгом сомкнулись (будь у него зубы помельче, они разлетелись бы вдребезги). В темных глазах вспыхнул огонь фанатизма – черты, выделявшей его народ из всех славян. – Никогда! Это они должны покориться, а не мы! Мы-то знаем суть арианства, и если эти ничтожества африканцы не поняли еще, какую совершили ошибку, мы откроем им глаза! С помощью огня, меча и дыбы, если понадобится!

Но пыл его тут же угас. Тяжело вздохнув, он снова потянулся за яшмовым кубком.

– Лет через сто от королевства вандалов останутся только легенды, – предрек Гунгайс. – Лишь одно пока держит нас вместе – воля Гейзериха. – Он произнес это имя немного иначе: Гензерик[7].

Человек, которого звали Гейзерихом, рассмеялся, откинулся на резную спинку кресла из черного дерева и вытянул мускулистые ноги наездника. Их хозяину не так уж давно пришлось сменить седло на палубу боевой галеры. За одно поколение его племя из кочевников превратилось в морских разбойников. Мудрейший из мудрых, Гейзерих царствовал над народом, само имя которого стало символом гибели. Он родился на берегу Дуная и вырос в долгом походе на запад. После того как могучий человеческий поток разбился о римские частоколы, Гейзерих попал в Испанию, и там опыт воина, накопленный в свирепых, безжалостных схватках, со временем помог ему стать королем вандалов. Его дикие всадники повергли в прах римских наместников. Когда римляне, объединившись с вестготами, стали поглядывать на юг, Гейзерих своими интригами навлек на западные рубежи империи орды Аттилы, и вдоль пылающего горизонта вырос громадный лес пик. Теперь Аттила мертв, и никто не ведает, где лежат его кости и награбленные сокровища, охраняемые призраками пятисот рабов. Имя этого гунна гремело по всему свету, но кто он был на самом деле, как не пешка в руках короля вандалов?

Когда победоносные полчища готов, покинув Каталаунские поля[8], двинулись через Пиренеи, Гейзерих не стал ждать неминуемого поражения. По сей день в Риме проклинают имя Бонифация – желая одолеть своего соперника Аэция, он сговорился с Гейзерихом и открыл вандалам путь в Африку. Слишком поздно он помирился с Римом – чтобы исправить ошибку, одной храбрости было уже недостаточно. Бонифаций погиб от копья вандала, а на юге выросло новое государство. Теперь и Аэций мертв, а боевые галеры вандалов идут на север, длинные весла плещут морским серебром в свете звезд.

В каюте флагманской галеры Гейзерих прислушивался к разговору своих приближенных и улыбался, поглаживая сильными пальцами рыжую жесткую бороду. В отличие от Гунгайса, в его жилах не текла кровь скифов, разбитых когда-то воинственными сарматами, оттесненных на запад и смешавшихся с племенами из верховий Эльбы. Гейзерих был чистокровным германцем: среднего роста, косая сажень в плечах, могучая грудь, толстая, перевитая жилами шея. Он был сильнейшим из богатырей своего времени. Его воины первыми среди тевтонов стали морскими разбойниками, или викингами, как их назвали впоследствии. Но ладьи Гейзериха не бороздили Балтийского и Северного морей, а рыскали вдоль солнечных берегов Средиземноморья.

– И только волею Гейзериха вы пьете вино и пируете, отдав себя в руки судьбы, – с усмешкой ответил он на последнюю фразу Гунгайса.

– Чепуха! – фыркнул Гунгайс (среди варваров еще не прижилось низкопоклонство). – Когда это мы отдавались в руки судьбы? Гейзерих, ты всегда думаешь на тысячу дней вперед. Не прикидывайся простачком, мы не так глупы, как Бонифаций и другие римляне.

– Аэций был неглуп, – пробормотал Тразамунд.

– Но он мертв, а мы идем на Рим, – возразил Гунгайс и впервые вздохнул легко. – Слава богу, Аларих[9] не дочиста его разграбил. И наше счастье, что Аттила дрогнул в последнюю минуту.

– Аттила не забыл Каталаунских полей, – произнес Атаульф. – А Рим… после всех потрясений он еще стоит. Почти вся империя в руинах, но то и дело пробиваются живые ростки. Стилихон, Аэций, Феодосий…[10] Рим похож на спящего великана – когда-нибудь он проснется и сметет нас всех.

Гунгайс фыркнул и стукнул кулаком по залитому вином столу.

– Рим мертв, как та белая кобыла, что убили подо мной при взятии Карфагена! Надо только протянуть руки и забрать добычу!

– Когда-то один великий полководец думал точно так же, – сонным голосом произнес Тразамунд. – Между прочим, родом он был из Карфагена, хоть я и не припоминаю его имени. Римлянам от него досталось на орехи.

– Видать, он в конце концов проиграл, иначе разрушил бы Рим, – заметил Гунгайс.

– Так оно и было, – подтвердил Тразамунд.

– Но мы-то не карфагеняне, – рассмеялся Гейзерих. – И кому тут не терпится погреть руки? Разве не за тем мы идем в Рим, чтобы помочь императрице справиться с ее заклятыми врагами? – насмешливо спросил он и, не дождавшись ответа, буркнул: – А сейчас уходите, все до одного. Я спать хочу.

Дверь хлопнула, отгородив короля от унылых пророчеств Гунгайса, острот Атаульфа и бормотания старых вождей. Гейзерих решил выпить вина перед сном, поднялся на ноги и, прихрамывая (давняя память о копье франка), двинулся к столу. Он поднес к губам украшенный драгоценными камнями кубок и вдруг вскрикнул от неожиданности. Перед ним стоял человек.

– Бог Один! – воскликнул Гейзерих, совсем недавно принявший арианство и не успевший к нему привыкнуть. – Что тебе нужно в моей каюте?

Голос уже был спокоен и тверд, король, привыкший сдерживать чувства, быстро оправился от испуга. Но пальцы будто сами по себе сомкнулись на рукояти меча. Внезапный выпад, и…

Гость не проявлял враждебности. Вандал видел его впервые, однако с первого взгляда понял, что перед ним не тевтон и не римлянин. Незнакомец был смугл, с гордо посаженной головой, кудрявые волосы прихвачены малиновой лентой. На груди рассыпались завитки роскошной бороды.

В мозгу Гейзериха мелькнула смутная догадка.

– Я не желаю тебе зла, – глубоким, сочным голосом произнес гость.

Как ни присматривался Гейзерих, ему не удалось оценить телосложение незнакомца. Носит ли он оружие под пурпурной мантией, тоже нельзя было понять.

– Кто ты и как сюда попал?

– Неважно, кто я. На этом корабле я плыву от самого Карфагена. Ты отчаливал ночью; мне не составило труда пробраться на борт.

– Никогда тебя не встречал, – пробормотал Гейзерих, – хотя такому, как ты, нелегко затеряться в толпе.

– Я много лет жил в Карфагене, – произнес гость. – Там родился, и там родились мои предки. Карфаген – моя жизнь! – Последние слова он произнес с таким пылом, что Гейзерих невольно отшатнулся.

– Конечно, горожанам не за что нас хвалить, – произнес вандал, прищурясь, – но я не приказывал убивать и грабить. Я хочу сделать Карфаген своей столицей. Если тебя разорили, скажи…

– Разорили, но не твоя волчья свора, – угрюмо ответил незнакомец. – По-твоему, это грабеж? Я видал грабежи, какие тебе и не снились, варвар. Тебя называют варваром, но ты не сделал и сотой доли того, что натворили «культурные» римляне.

– На моей памяти римляне не разоряли Карфагена, – пробормотал Гейзерих.

– Справедливость истории! – Гость с силой ударил кулаком по столу. (Гейзерих успел разглядеть руку, мускулистую, но белую – руку аристократа.) – Погубили город алчность и коварство римлян, торговля возродила его в другом обличье. А теперь ты, варвар, вышел из гавани Карфагена, чтобы покорить его завоевателей. Стоит ли удивляться, что старые сны блуждают в трюмах твоих галер, а призраки давно забытых людей, покидая безымянные могилы, уходят с тобою в плавание?

– Но с чего ты взял, что я решил покорить Рим? – обеспокоенно спросил Гейзерих. – Я согласился быть судьей в споре о престолонаследии…

Вновь по столу грохнул кулак незнакомца.

– Если бы ты пережил то, что выпало на мою долю, обязательно поклялся бы стереть с лица земли гнусный город. Римляне позвали тебя на помощь, но они жаждут твоей гибели. И на этом корабле плывет изменник.

Лицо варвара оставалось бесстрастным.

– Почему я должен тебе верить?

– Как ты поступишь, если я докажу, что тот, кого ты считаешь самым надежным помощником и верным вассалом, – предатель и ведет тебя в западню?

– Если докажешь, проси чего хочешь.

– Хорошо. Возьми это в знак нашего уговора. – На поверхности стола запрыгала монета. В руке гостя мелькнул шелковый шнурок, оброненный недавно Гейзерихом. – Ступай за мной в каюту твоего советника и писца, красивейшего из варваров…

– Атаульфа? – Гейзерих был поражен. – Я верю ему больше, чем остальным.

– Значит, ты не так умен, как я считал, – хмуро ответил человек в мантии. – Предатель опаснее любого врага. Римские легионы не победили бы нас, не найдись в моем городе подлеца, отворившего ворота. Не только мечи и корабли служат оружием этому врагу, но и черные людские души. Я пришел, чтобы спасти тебя и твою империю, и в награду прошу одного: утопи Рим в крови.

Незнакомец застыл на миг с горящими глазами, с занесенным над головой кулаком. И столь грозная, столь сильная аура его окружала, что даже дикого вандала пробрал благоговейный страх.

Затем, царственным жестом запахнув пурпурную мантию, гость вышел за дверь.

– Стой! – крикнул король, но тот, к кому он обращался, уже исчез.

Хромая, Гейзерих подошел к двери, распахнул ее и выглянул на палубу. На корме горел светильник. Из трюма, где усталые гребцы ворочали весла, воняло немытыми телами. В тишине раздавался мерный скрип уключин, те же звуки доносились с других галер, движущихся призрачной длинной вереницей. Луна серебрила волны, белила палубы. Возле двери в каюту Гейзериха стоял одинокий страж. На позолоченном гребнистом шлеме, на римском доспехе-лорике играли лунные отблески. Воин отсалютовал королю коротким копьем.

– Куда он подевался? – спросил Гейзерих.

– Кто, мой повелитель? – опешил воин.

– Тот, кто вышел из моей каюты, дурень! – рассердился король. – Высокий человек в пурпурной мантии.

– После того как удалились Гунгайс и остальные, никто не выходил, – ответил вандал, недоумевающе глядя на своего властелина.

– Лжец! – В руке Гейзериха полоской серебра сверкнул меч.

Побледневший воин попятился.

– Клянусь Одином, не было тут никого! – повторил он.

Гейзерих пристально посмотрел в бледное от страха лицо. Он хорошо разбирался в людях, поэтому понял: страж не лжет. У короля мороз прошел по коже. Ни слова больше не говоря, он заковылял к каюте Атаульфа и, постояв возле нее несколько секунд, распахнул дверь.

Атаульф лежал на столе. Достаточно было одного взгляда на багровое лицо, выпученные и остекленевшие глаза, черный прикушенный язык, чтобы понять, что с ним случилось. В шею свева врезался шелковый шнурок Гейзериха, завязанный на морской узел. Возле мертвеца лежали перо и пергамент. Схватив листок, Гейзерих расправил его и с трудом прочитал:

Ее величеству императрице Рима

Исполняя Вашу волю, я постарался уговорить варвара, которому служу, чтобы он повременил со штурмом столицы до подхода ожидаемой Вами помощи из Византии. После победы я отведу его в условленную бухту, где Вам легко удастся запереть и уничтожить его флот. Я…

Письмо заканчивалось бесформенной закорючкой. Гейзерих взглянул на труп, и вновь по шее побежали мурашки, а коротко подстриженные волосы встали дыбом. Незнакомец бесследно исчез, и вандал знал, что уже никогда его не увидит.

– Рим еще заплатит за это, – зловеще прошептал король.

Носимая им на людях маска спокойствия исчезла, ухмылка походила на оскал голодного волка. В гневном блеске глаз угадывалась страшная судьба, уготовленная Риму. Он вспомнил, что до сих пор сжимает в кулаке монету незнакомца. Долго разглядывал ее, тщась разобрать старинные письмена. Профиль, выбитый на монете, он сотни раз видел на древнем мраморе Карфагена, которого чудом не коснулась ненависть римлян.

– Ганнибал… – пробормотал Гейзерих.

Долина сгинувших

Словно волк, следящий за охотниками, Джон Рейнольдс наблюдал за своими преследователями. Он лежал неподалеку от них, в зарослях на склоне горы, с бушующим в сердце вулканом ненависти. За ним долго гнались. Позади него, выше по склону, там, где петляла малозаметная тропа из Долины Сгинувших, стоял опустив голову, дрожа после долгого бега, его мустанг с безумными глазами. А ниже по склону, не более чем в восьмидесяти ярдах от него, остановились враги, совсем недавно перебившие его родственников.

Преследователи, спешившись на поляне перед Пещерой Духов, спорили между собой. Джон Рейнольдс знал их всех и смотрел на них с лютой ненавистью. Между ними и Рейнольдсом давно пролегла черная тень кровной вражды.

Историки, воспевавшие вендетты в горах Кентукки, почему-то пренебрегали вендеттами в Техасе, хотя первые поселенцы юго-запада принадлежали к тому же племени, что и горцы Кентукки. Но между ними существовали различия. В горной местности вендетты тянулись не одно поколение, а на техасской границе они бывали недолгими, свирепыми и ужасающе кровавыми.

Вражда Рейнольдсов и Мак-Криллов длилась по техасским меркам долго. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как старый Исав Рейнольдс длинным охотничьим ножом заколол юного Бракстона Мак-Крилла в салуне городка Антилоп-Веллс – во время ссоры из-за прав на пастбище.

Все эти пятнадцать лет Рейнольдсы и их родичи – Бриллы, Аллисоны и Доннелли – открыто воевали с Мак-Криллами и их родичами – Киллихерами, Флетчерами и Ордами. За эти пятнадцать лет бывало всякое: засады в горах, убийства на открытых пастбищах, перестрелки на улицах городков. Оба клана угоняли друг у друга скот. И та и другая сторона нанимала стрелков и бандитов, сея страх и беззаконие по всей округе. Поселенцы держались подальше от этих истерзанных войной пастбищ. Кровная вражда стала непреодолимым барьером на пути прогресса и развития, деморализуя вею округу.

Джона Рейнольдса все это мало волновало. Он вырос в атмосфере вражды и стал одержим ею. Война взяла свою страшную дань с обоих кланов, но клан Рейнольдсов пострадал больше, и Джон был последним из Рейнольдсов, поскольку Исав, правивший кланом, – мрачный, старый патриарх – больше не мог ни ходить, ни сидеть в седле из-за парализованных ног. Так удачно подстрелили его Мак-Криллы. Джону довелось видеть своих братьев, застреленных из засады и убитых в рукопашных схватках.

А теперь последний удар врагов почти начисто стер с лица земли их тающий клан. Джон Рейнольдс выругался при мысли о ловушке, в которую они угодили, зайдя в салун городка Антилоп-Веллс. Спрятавшиеся враги без предупреждения открыли убийственный огонь. Пали: его кузен Билл Доннелли, сын его сестры юный Джонатон Брилл, его шурин Джоб Аллисон и Стив Керни – наемный стрелок. Джон Рейнольдс плохо понимал, как ему самому удалось расчистить путь выстрелами из револьвера и добраться до коновязи. Но враги гнались за ним, наступая на пятки и дыша в затылок, так что он не успел вскочить на своего гнедого, а схватил первого попавшегося коня – быстроногого, но задыхающегося при долгих пробегах мустанга с безумными глазами, который раньше принадлежал покойному Джонатону Бриллу.

На какое-то время Рейнольдс оторвался от своих преследователей и, описав круг, заехал в таинственную Долину Сгинувших, где полно было безмолвных зарослей и крошащихся каменных столпов. Рейнольдс собирался сделать петлю и вернуться по собственному следу через горы, чтобы добраться до владений своей семьи. Но мустанг его подвел. Джон Рейнольдс привязал его выше по склону так, чтобы со дна долины его видно не было, и пополз обратно – посмотреть, как его враги въезжают в долину. Их было пятеро: старый Джонас Мак-Крилл с его вечно оскаленным в рычании волчьим ртом; Сол Флетчер – чернобородый и приволакивающий ногу здоровяк. Он получил травму в юности, упав с дикого мустанга. С ними были братья Билл и Питер Орды и бандит-наемник Джек Соломон. Сейчас до безмолвного наблюдателя доносился голос Джонаса Мак-Крилла:

– Говорю вам, он прячется где-то в этой долине. Он же скакал на мустанге со слабой дыхалкой. Бьюсь об заклад, к тому времени, как он добрался сюда, его конь валился с ног.

– Ну так чего же мы стоим тут и болтаем? – раздался голос Сола Флетчера. – Почему бы нам не начать на него охоту?

– Не так быстро, – проворчал старый Джонас. – Не забывай, мы преследуем не кого-нибудь, а Джона Рейнольдса. Времени у нас хоть отбавляй.

Пальцы Джона Рейнольдса окаменели на рукояти кольта сорок пятого калибра с ручным взводом. В барабане осталось всего два патрона. Джон просунул дуло сквозь ветви росших перед ним кустов. Его большой палец взвел зловещий клыкастый боек, а серые глаза прищурились и стали матовыми, как лед.

Джон навел длинный вороненый ствол. Какое-то мгновение он сдерживал ненависть, рассматривая стоявшего ближе всего к нему Сола Флетчера. Вся злоба в душе Джона сосредоточилась в этот миг на зверском чернобородом лице. Именно его шаги слышал Джон в ту ночь, когда, раненный, лежал в осажденном карале рядом с изрешеченным пулями трупом брата и отбивался от Сола и его братьев.

Палец Джона Рейнольдса согнулся, и грохот выстрела многократно повторило эхо этих безмолвных гор. Сол Флетчер выгнулся, вскинув к небу черную бороду, а потом как подкошенный свалился лицом вперед. Остальные, с быстротой людей, привыкших к пограничной войне, рухнули на камни, и сразу загремели ответные выстрелы наугад. Пули пронзали заросли, свистя над головой невидимого убийцы. Находившийся выше по склону мустанг, скрытый от взоров людей в долине, но испуганный грохотом выстрелов, пронзительно заржал. Встав на дыбы, он порвал державшие его поводья и ускакал вверх по горной тропе. Цокот его копыт становился все тише, а потом и вовсе смолк.

На мгновение воцарилась тишина, а затем раздался разгневанный голос Джонаса Мак-Крилла:

– Говорил же я вам, что он где-то здесь! А теперь он смылся.

Поджарая фигура старого стрелка поднялась из-за камня, где он прятался. Рейнольдс, свирепо усмехнувшись, тщательно прицелился, а потом… инстинкт самосохранения удержал его от выстрела. Из укрытия вылезли и остальные.

– Так чего же мы ждем? – заорал юный Билл Орд со слезами ярости на глазах. – Этот койот застрелил Сола и ускакал отсюда во всю прыть, а мы стоим разинув рты. Я за ним… – Он направился к своей лошади.

– Ты сначала послушай меня, – прорычал старый Джонас. – Я ведь предупреждал вас не пороть горячку, так нет. Вам нужно было лететь вперед, словно стае слепых канюков, и вот теперь Сол валяется мертвым. Ежели мы не поостережемся, Джон Рейнольдс перестреляет всех нас. Разве я не говорил вам, что он где-то здесь? Вероятно, он останавливался дать роздых коню. Далеко ему не ускакать. Как я вам и говорил, предстоит долгая охота. Пусть себе пока скрывается. Покуда он впереди нас, нам придется остерегаться засад. Он попытается вернуться во владения Рейнольдсов. Вот мы не спеша и отправимся за ним. Погоним его назад. Будем ехать, разойдясь большим полукругом, и он не сможет проскочить мимо нас. Во всяком случае, не на этом дохлом мустанге. Попросту загоним его и возьмем Рейнольдса голыми руками, когда конь его падет. Я знаю, куда мы его, в конце концов, загоним – в каньон Слепой Лошади.

– Тогда нам придется дожидаться, пока он не сдохнет там с голоду, – проворчал Джек Соломон.

– Нет, не придется, – усмехнулся старый Джонас. – Билл, дуй обратно в Антилоп и достань пять-шесть шашек динамита, а потом бери свежего коня и гони по нашему следу. Если мы настигнем его прежде, чем он доберется до каньона, отлично. А если он опередит нас и успеет окопаться, то мы дождемся тебя и разнесем его в клочья.

– А как насчет Сола? – проворчал Питер Орд.

– Он мертв, – сказал Джонас. – Мы сейчас ничего не можем для него сделать. Нет времени везти его обратно в город. – Он глянул на небо, где на голубом фоне уже кружили темные точки. Его взгляд переместился на заложенный камнями вход в пещеру, что был расположен посреди отвесной скалы, поднимавшейся под прямым углом к склону, по которому петляла тропа.

– Вскроем пещеру и положим труп туда, – решил он. – И снова завалим вход камнями. Тогда волки с канюками до него не доберутся. Может, пройдет несколько дней, прежде чем мы за ним вернемся.

– В этой пещере водятся духи, – обеспокоенно пробормотал Билл Орд. – Индейцы всегда говорили, что ежели туда положить мертвеца, то в полночь он оживет и выйдет наружу.

– Заткнись и помоги поднять беднягу Сола, – оборвал его Джонас. – Вот родич твой лежит мертвым, его убийца с каждой секундой уносится все дальше и дальше, а ты тут болтаешь о каких-то духах.

Когда они подняли труп, Джонас вытащил из кобуры мертвеца длинноствольный шестизарядный револьвер и заткнул его себе за пояс.

– Бедняга Сол, – вздохнул он. – Точно, мертвец. Получив порцию свинца прямо в сердце, он умер раньше, чем упал наземь. Ну, мы заставим проклятого Рейнольдса за это поплатиться.

Они отнесли мертвеца к пещере и, положив его наземь, дружно накинулись на загораживающие вход камни. Вскоре вход был расчищен, и Рейнольдс увидел, как четверка стрелков внесла тело в пещеру. Почти сразу же они вышли, но уже без своей ноши, и вскочили на коней. Юный Билл Орд повернул к выходу из долины и исчез среди деревьев. Остальные легким галопом направились по ведущей в горы извилистой тропе. Они проехали в каких-нибудь ста футах от укрытия Джо, и тот прижался к земле, боясь, как бы его не заметили. Но стрелки даже не взглянули в его сторону. Топот копыт их коней постепенно замер в отдалении. После этого в древней долине воцарилась тишина.

Джон Рейнольдс осторожно поднялся, огляделся кругом, словно загнанный волк, а затем быстро спустился по склону. Цель у него была вполне определенная. Все его боеприпасы состояли из одного-единственного патрона, но на трупе Сола Флетчера остался пояс-патронташ, набитый патронами сорок пятого калибра.

Пока он разбрасывал камни, преграждавшие вход в пещеру, в голове у него вертелись странные и неясные догадки, которые всегда возбуждала в нем эта пещера и долина. Почему индейцы назвали ее Долиной Сгинувших? Почему краснокожие избегали ее? Один раз на памяти белых отряд киова, удирая от мести Большенога Уоллеса и его рейнджеров, остановился тут. Уцелевшие из этого племени рассказывали фантастические истории, в которых было полно и убийств, и братоубийств, и безумия, и вампиризма, и резни, и каннибализма. Потом в долине поселилось шестеро белых – братья Старки. Они вскрыли заложенную киовами пещеру. На них тоже обрушилось проклятие, и за одну ночь пятеро из них погибли от руки друг друга. Уцелевший замуровал пещеру и ускакал неведомо куда. Вскоре по поселениям прошел слух о некоем Старке, который наткнулся на тех, кто остался от племени киова, когда-то живших в долине. После долгого разговора с ними этот белый перерезал себе горло длинным охотничьим ножом.

В чем же заключалась тайна долины, если все это не переплетение лжи и легенд? Что означают крошащиеся камни, разбросанные по всей долине и полускрытые ползучими растениями? В лунном свете особенно заметна симметричность их расположения. Некоторые люди верили рассказам индейцев, утверждавших, что это – остатки колонн доисторического города, некогда существовавшего в Долине Сгинувших. Рейнольдс сам видел череп, выкопанный у подножия скал бродячим старателем. Останки, казалось, не принадлежали ни европейцу, ни индейцу – странный череп, заострявшийся к макушке. Если бы не форма челюстных костей, он мог бы принадлежать какому-нибудь доисторическому животному. Потом этот череп рассыпался в прах.

Такие мысли смутно и мимолетно проносились в голове у Джона Рейнольдса, пока он растаскивал валуны, которые Мак-Криллы уложили кое-как – ровно настолько, чтобы не дать протиснуться в пещеру волку или канюку. В основном же мысли Джона занимали патроны в поясе мертвого Сола Флетчера. Отличный шанс! Возможность выжить! Джон Рейнольдс еще вырвется из этих гор, приведет новых стрелков и головорезов для ответного удара. Он зальет кровью все пастбища, дотла разорит всю округу, если сумеет. Уже не один год он был движущей силой этой кровной вражды. Когда старый Исав ослабел и возжелал мира, Джон Рейнольдс не дал угаснуть пламени ненависти. Кровная вражда стала единственной целью его жизни – единственной вещью, которая по-настоящему интересовала его и давала стимул к существованию…

Последние валуны откатились в сторону.

Джон Рейнольдс шагнул в полумрак пещеры. Она оказалась невелика, но тени внутри сгустились, превратившись в почти осязаемую субстанцию. Постепенно глаза Рейнольдса приспособились к полутьме, и тогда с его губ сорвалось невольное восклицание – пещера была пуста! Он в замешательстве выругался. Ведь он же сам видел, как четверо стрелков внесли в пещеру труп Сола Флетчера и снова вышли с пустыми руками. И все же на пыльном полу пещеры не было никакого трупа. Джон прошел в дальний конец пещеры, глянул на прямую, ровную стену, нагнулся, изучая гладкий каменный пол. Напрягая свое острое зрение, он различил во мраке кровавый след, протянувшийся по камням. Этот след обрывался у противоположной от входа стены. На стене же никаких пятен не было.