Почтальон

Травин на секунду задумался, резон в словах мужика был.

– Отставить кабак, – распорядился он, – бани около лесосплава знаешь, в Алексеевской слободе? Где Макар Пантелеймоныч банщиком?

– А то ж, человек уважаемый.

– Заворачивай туда. Получишь свои два двугривенных, не беспокойся.

Бани делились перегородкой на мужскую и женскую части условно, были те, кто ходил мыться семьями или разнополой компанией, но, если доплатить через кассу ещё два целковых, можно было снять маленькую комнату с отдельной мыльней. А если просто кассиру сунуть, то и одним вполне обходились. Травин так и сделал, закутал Варю в простыню, сунул ей в руку кружку пива и ушёл искать Мухина.

– Через четверть часа подойду, вы пока распарьтесь чуток, – распорядился Фомич. Он легко проминал телеса толстяка, лежащего лицом вниз. – Только без глупостей, массаж, как его франкмассоны называют, это искусство телесного блаженства, а значит, другое блаженство нам не потребно. Приготовь барышню, веником чуток похлещи, чтобы кровь разогналась, но не переборщи, раз на грудь приняла, ей жар сейчас ни к чему. Внизу её держи, а то сердце не дай бог остановится или сосуд лопнет, и сам поосторожнее, в самый пар не лезь. Я сейчас товарища приготовлю, и сразу к вам.

В парную Лапину пришлось чуть ли не силой волочь.

– Нет, – она пыталась сорвать с себя простыню, – Серёжа, я не хочу туда, там жарко, а я и так вся горю. Это шампанское, оно такое горькое, оно как моя жизнь, пусти меня, а лучше держи крепче.

На нижней полке парной она на несколько минут успокоилась, даже замолчала, втягивая влажный подостывший воздух, но потом снова воспряла, начала читать стихи, отчего мужики с лесосплава, сидящие на верхней полке, дружно плюнули и посоветовали Сергею даму свою из приличного места увести, а то он, конечно, мужчина видный и крупный, но и их восемь человек уставших после работы. Лапина обложила их матом, сплавщики нахмурились, Травин на рожон лезть не стал.

– Когда же это закончится? – сказал, укладывая Варю на скамью в отдельной комнатушке.

– Никогда, – обнадежила она его.

– Ты, командир, погуляй чуток, – Фомич зашёл, остановился у скамьи, разминая пальцы. – Минут десять, думаю, хватит. Посиди за дверью, леща копчёного пивом запей, а мы тут разберёмся.

– Ты поаккуратней, – попросил Травин.

– Каждая баба свой подход требует, – Мухин надавил подушечками больших пальцев между лопаток, Лапина скрипнула зубами. – Иди, не учи учёного.

Сергей сходил вниз, нацедил кваса и вернулся обратно, в небольшом коридорчике стояла лавка, за закрытой дверью слышались стоны и ругательства. Не успел он вторую кружку начать, раздался звук пощёчины, дверь распахнулась, оттуда вышла Лапина. Трезвая, злая и голая.

– Скотина, – сказала она. – Где моя одежда?

Мухин тоже вышел, потирая покрасневшую щёку, сел рядом с Сергеем, отобрал у него квас, выпил не торопясь, обождал, пока Варя соберётся, проводил её взглядом.

– Да, ну и ситуация. С виду она барышня кисейная, не пойми в чём душа держится, – сказал он, – а внутри кремень, да такой, что о-го-го. Где ж ты такую откопал?

– В гимназии на Калинина.

– Учителка, значит? Если бы не ты, женился, вот те крест. Это ж такая женщина, ух. Лицо-то знакомое, виделись в городе, знал бы, не упустил.

– Варвара Алексеевна – женщина свободная, – Травин закинул вяленый снеток в рот, хрустнул, – и встречается с кем хочет, но, если вред нанесёшь – голову оторву.

– Как тому полковнику чухонскому? – Мухин на угрозу не обиделся. – Сколько лет на свете жил, где только ни бывал, но такое не видел, чтобы пацан сопливый голой рукой глотку живому человеку вырвал, не крутило тебя после этого, спать пошёл аки младенец, и ночью опять в разведку. А с тех пор ты жёстче стал, задубел, заматерел, словно постарел лет на двадцать. Но, командир, чужого мне не нужно.

– Угол Алексеевской и Вокзальной, дом Бабича, третий этаж, комната семнадцать, – Травин равнодушно кивнул. – Она своя собственная, так что беги, а то ещё переломает себе чего в темноте.

– Не шутишь, командир? – Фомич поднялся, недоверчиво посмотрел на Сергея. – Я ведь всурьёз, назад дороги нет. Ладно, побёг я, и эта, а… ладно, эх, чего там.

Травин усмехнулся, глядя на убегающего Мухина, и пошёл в парную. А то разговор там какой-то скомканный вышел, незаконченный.

– Ты где был, дядя Серёжа? – Лиза подметала пол. – Твоя Варвара Алексеевна сегодня, представляешь, что сделала?

– Влепила тебе «посредственно», – кивнул Травин, снял сапоги и куртку, стянул рубашку и полез в комод за свежей.

– А ты откуда знаешь? – девочка тут же прекратила убираться. – Вы опять встречаетесь, да? Ой, откуда у тебя синяк на плече? И ещё один?

– Ушибся случайно. Нет, не встречаемся, так что ходить тебе с этими оценками.

– Опять поругались? – Лиза прыснула. – Ты, дядя Серёжа, так никогда не женишься, и я так никогда «отлично» по математике не получу. У меня ещё по чистописанию «плохо», а Мария Игнатьевна тоже женщина хорошая, и по возрасту тебе подходит.

– У нас тут сводница растёт, – Сергей потрепал её по волосам. – Или мне на всей школе пережениться, чтобы ты отличницей стала? Кстати, Маша письмо прислала, держи, в Ленинград они к лету перебираются, может, в гости заедут.

Лиза схватила конверт и умчалась к себе в закуток, читать. А Травин лёг на кровать, прикрыл глаза, поразмышлял минут пять, куда могло деться девятое письмо, и уснул спокойным крепким сном.

Глава 5

– Вы, гражданин Лакоба, садитесь, – Матюшин и выглядел неважно, бледно-сероватая кожа на щеках переходила в тёмные круги под красными глазами, и чувствовал себя плохо. Боль в голове пульсировала, усиливалась от света и звуков, в груди что-то сдавливало, руки едва заметно дрожали. И ведь он не пил, наоборот, работал, засиделся допоздна с кражей ситца, а потом взял папки Травина и Екимовой и пытался понять, что их объединяет. – Много времени наш разговор не займёт.

– Меня спрашивал уже, – Лакоба уселся на стул, закинул ногу на ногу, достал папиросу. – Закурю?

– Да, конечно, – следователь попытался не дышать, от запаха табака его тошнило. Он не понимал, зачем нужно ещё раз допрашивать подозреваемого, а точнее, и это следствие уже доказало, виновного в преступлении. Но прокурор позвонил судье, судья – старшему следователю Лессеру, а тот уехал в Опочку, где на мукомольном комбинате одного из грузчиков задавило телегой. – В протоколе допроса от четырнадцатого апреля вы, гражданин, признались, что виновны в покушении на убийство Травина Сергея Олеговича. От своих слов не отказываетесь?

– Нет, – Лакоба затянулся, выпустил дым в сторону Матюшина. – Чистосердечное признание – это уже искупление вины, так наше пролетарское государство считает и коммунистическая партия большевиков. И разве я пытался убить, только припугнуть, не виноват, что этот Олегович большой такой.

– Для протокола. Вы – Лакоба Леонтий Зосимович, 1889 года рождения, родом из Гудауты, член ВКПб с 1922 года, сотрудник Наркомвнешторга, Псковское таможенное отделение, в Пскове проживаете в доме восемнадцать на Пролетарском бульваре, второй этаж, комната номер одиннадцать. Всё верно?

– Так всё.

– Давайте ещё раз пройдёмся по событиям пятницы, 13 апреля 1928 года. Расскажите подробно, что вы в этот день делали.

– Эй, послушай, я же согласился, что стрелял, что виноват, зачем какую-то пятницу вспоминать.

– Леонтий Зосимович.

– Просто Леонтий зови, что за барские какие обиходы. Хорошо, утром я на работу ушёл, рядом совсем, через дорогу. Работал, работал, работал, на товарную станцию ездил, груз оформил и проводил, вечером пришёл. Лёг спать. Сейчас снова работать пойду. Что тебе ещё рассказать?

Матюшин старательно водил пером по листу бумаги, думая, как бы хорошо пойти, взять наган и застрелиться. Или сначала этого Лакобу пристрелить, а потом самому, прямо в висок, прохладной свинцовой пулей, и тогда головная боль навсегда отступит.

– Про Глафиру Екимову расскажите.

– Эх, что говорить? – Лакоба плюнул на папиросу, затушил её пальцами. – Такая хорошая женщина, говорила, что любит, что хочет детей, а потом так плохо поступила. Зачем? Я ей подарки покупал, не бил, не кричал, она как царица была.

– Леонтий, – Матюшин решил, что обязательно вступит в партию – каждому коммунисту полагался наган, а то и винтовка, – своими словами, без моих вопросов, расскажите, как всё с Глафирой вышло.

– Я домой пришёл, темно уже, устал, есть хотел, а дома никого, холодно, форточка открыта, вот ведь глупая женщина, нельзя так оставлять. Подумал, что к подруге пошла, лёг спать. Утром проснулся – никого нет, я один, туда, сюда, возле стола письмо лежит, ветер его уронил, наверное. А там такое, я совсем плохой стал, голова кругами, туман в глазах. Бросила меня.

– К подруге, говорите? – следователь уцепился за слово, хоть он и записывал то, что говорил Лакоба, до сознания доходила только какая-то часть.

– Подруги у неё, следователь, – Лакоба вздёрнул руку вверх, – любимый мужчина дома голодный, страдает, а она где-то веселится. Я к её подруге ходил.

– Зоя Львовна Липкина.

– Да, она. Говорю, скажи мне, уважаемая Зоя Львовна, где Глаша, а она не знает. Я и вспомнил, что начальник у них, который работать поздно заставляет, а Зоя говорит, нет, не такой он, не заставляет. Тут у меня с глаз пелёнка упала.

– Пелена.

– И она тоже. Словно кто подсказал, что неспроста они там в выходной вместе, вот я и пошёл спросить вежливо. А он мне нехорошо сказал, грубо, что ударит. Я не хотел, но как тут ещё поступить, да.

– Так Глафира задерживалась?

– Эх, как есть.

– Часто?

Лакоба задумался, начал загибать пальцы.

– С нового года семнадцать раз, – наконец сказал он, акцент почти пропал. – Даты сказать?

– А вы помните?

– Я, гражданин следователь, на таможне работаю, я всё помню. Сколько вагонов прошло, какой вес, что за товар, кто сопровождал, кто ордер подписал, какой номер литеры, с детства память такая. Или вы думаете, что партия меня просто так на это место поставила?

– Ничего я не думаю, – буркнул Матюшин, вписывая в протокол даты. Там же он зачем-то отметил, что память у Лакобы отличная, хотел было зачеркнуть, но не стал. – Вы уверены, что письмо от Глафиры?

– Почерк её знаю, у буковки «р» она внизу чёрточку ставит наклонную, и много других примет имеется. Мне ведь надо подписи проверять, сличать с образцами, а если на такое внимания не обращать, граница как решето станет, любой сможет бланк взять и подписать. Вот ты сейчас пишешь, у тебя петелька у буквы «о» почти посерёдке, у каждого своё отличие есть.

– Криминалист тоже подтвердил, что её письмо, – зачем-то сказал Матюшин, автоматически занося и эти слова Лакобы в протокол, – хорошо, вот здесь распишитесь и дату поставьте.

– Что-то ты совсем плохой, – Лакоба наклонился, примериваясь ручкой к листу бумаги, – эй, гражданин следователь, ты что? Погоди умирать.

Матюшин прикрыл глаза, как ему показалось, буквально на секунду, а когда открыл, вокруг толпились люди, его вынесли на крыльцо и пихали под нос ватку с нашатырём.

Травин тоже чувствовал себя неважно. К Черницкой в пятницу он не пошёл, понадеявшись на Мухина и его чудодейственный массаж, но банщик только руками развёл.

– Нету Фомича, – сказал он, – может, случилось чего, только пацана уже и посылал к нему, а дома нету никого. Али уехал. Ты проходи, парок сегодня знатный, душу прочистишь, захочешь, веником тебя отхожу.

Душу Сергей прочистить попытался, залез на верхнюю полку, и там ему стало нехорошо, голова закружилась и сердце застучало сильно. Кое-как спустился вниз, остыл, сидя на скамье. На улице стемнело, фонари в Алексеевской слободе стояли редко, он шёл осторожно, обходя лужи. Возле забора остановился, привалившись к дереву, отдышался – всего-то четыре сотни шагов сделал, а казалось, что несколько километров бегом с полной выкладкой. В дом зашёл, когда дыхание полностью восстановилось, не хватало ещё детей пугать.

Насчёт Мухина были у него подозрения, и они окрепли, когда Лиза ему тетрадку показала.

– Вот, – сказала девочка, – смотри, поставила мне Варвара «хорошо». Она смешная такая сегодня была, начнёт что-то объяснять, а потом замолчит и в окно смотрит, и не ругала никого, даже Петьку Анохина, хотя надо было бы, он бумагой плевался. Школа завтра во вторую смену, можно мне с утра погулять? Ребята на торговую площадь идут, а потом вдоль стены по Запсковью, полкласса точно будет. Мы договорились у вас там встретиться, на площади, можно я у тебя на работе посижу до десяти? Я тихо-тихо буду сидеть, возьму учебник и портфель. Как мышка. И уроки я уже все сделала. Смотри, и прописи, и математику, и историю.

Так что утром в субботу они вышли из дома вместе. Лиза держала Травина за руку, в другой руке он нёс два портфеля – свой и воспитанницы, погода стояла пасмурная, тучи собирались тесными компаниями и решали, не намочить ли им этих людишек, снующих внизу. Окончательное расставание с Варей никак на его настроении не сказалось, наоборот, как только определённость появилась, мысли о ней словно отрезало. Не было желания узнать, что там у них с Мухиным, и неприятных эмоций от того, что она теперь с другим, он не испытывал.

Пока они шли к почтамту, Сергею показалось, что какой-то беспризорник уж слишком пристально на них смотрит, опасности он не почувствовал, но мальчишку запомнил и в голове отложил, просто по привычке. Вчерашняя одышка прошла не до конца, когда они дошли до дома 7 на Советской, Травин снова слегка запыхался.

На первом этаже Циммерман спорил с Зуровым из Островского райпочтамта. Ивану Мелентьевичу было за шестьдесят, в Пскове у него жила дочь.

– Вот, – Семён протянул Травину толстую папку, – наконец-то отчёт привезли.

– Задержался, потому что данных по выигрышному займу не было, кожевенные мастерские заказали, но только вчера оплатили, и щетиночная артель, а ещё монастырь купил, – объяснил Зуров. – Я Семёну Карловичу пытаюсь это втолковать.

– Хорошо, но в следующий раз, Иван Мелентьевич, заранее сообщите, а то я больше предупреждать не буду, – усмехнулся Сергей. – Заодно посмотрю, как у вас учёт наладился.

Зуров заверил, что с учётом теперь в Острове всё замечательно, и попытался сбежать, но Циммерман был начеку, подхватил старика под руку и повёл в отдельную комнату.

– Человек работает на почте, – говорил он Сергею, вертя в руках папиросу, – сегодня потратил два часа, чтобы добраться утренним поездом, который в багажном вагоне привёз письма из Острова, и теперь уедет только в три, вместо того чтобы прислать заказной бандеролью. Билеты счетоводам снесёт, компенсацию получит, жучила.

– Скорее завтра вечерним поедет, а сегодня с семьёй побудет, – Травин выпроводил Лизу на прогулку и занимался текучкой. – Ты скажи, что за история с этим займом?

– Их, собственно, для населения два, – Семён с сожалением поглядел на папиросу, засунул её в карман, – те, что у нас продаются. Остальные в банке, мы ими не занимаемся. Так вот, у нас один крестьянский, на три года, и второй индустриальный, на десять лет. Интересная ситуация, обычные люди берут индустриальный, артельщики и прочие нэпманы крестьянский, там процент такой же, а погашение раньше.

– Ты бы какой взял?

– Никакой, – Циммерман вздохнул, – до чего курить хочется, а Муся не разрешает. Ты, Сергей, когда женишься?

– Глядя на тебя – никогда.

– Это несправедливо, почему одни страдают, а другие… Эх… Так вот, индустриальный нам с тобой всё равно брать на червонец в месяц по разнарядке, и по три гривенника раз в полгода получать десять лет. Его по подписке распространяют, особо желающих-то нет свои кровные просто так выкладывать. А крестьянский для колхозников, они продукцию сдают, а им половину облигациями. Хочешь – не хочешь, а возьмёшь. Казалось бы, крестьянский только для выкупа сельхозизлишков должен пойти, но отчего-то берут его больше, чем обычно, и совсем не крестьяне.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.