«Время, назад!» и другие невероятные рассказы

Он снял свой шлем, аккуратно надел его на Поросенка и повернул переключатель. Не успел я сообразить, что происходит, как док пулей метнулся ко мне, протянул руку и… и…

– Агугуга, – сказал я.

С глазами было что-то не то. Все вокруг плыло и туманилось. Надо мной нависла огромная круглая клякса…

А еще кто-то оглушительно басил, словно свихнувшийся церковный орга́н. Приложив чудовищное усилие, я свел глаза в кучу и понял, что смотрю на физиономию дока Маккинли. Почувствовал, как его пальцы ощупывают мне голову. Что-то щелкнуло.

Где-то на фоне продолжали басить. Горло и нёбо стали непривычные: мягкие и пупырчатые. Язык норовил уползти в глотку. Я потянулся к доку, и в поле зрения возник пухлый розовый объект, похожий на морскую звезду.

Моя рука!

Боже мой!

– Гуга агугу, док, угага гу кхе! – сказал я самым что ни на есть младенческим голосом.

– Джерри, все нормально, – успокоил меня док, – ты просто в теле младенца. Оно в твоем полном распоряжении. Говори, как самочувствие, а потом я поменяю вас обратно.

– Выпусисе, сисяз зе выпусисе! – На сей раз я говорил более осмысленно, хотя заметно присюсюкивал.

– Как ты себя чувствуешь? Ведь сам хотел узнать, что беспокоит малыша.

Я кое-как привстал, то есть переместился в сидячее положение. Ноги подвернулись, и у них был совершенно бесполезный вид.

– Чувствую себя прекрасно, – сумел выговорить я, – но очень хочу обратно в мое тело.

– Ничего не болит?

– Нет. Нет!

– Значит, он просто капризничал, – заключил док. – Эмоции передаются вместе с сознанием, но сенсорный аппарат остается в организме. У малыша приступ раздражительности. Смотри, он до сих пор не унялся.

Я посмотрел. Мое тело – тело сержанта Джерри Кэссиди – лежало на спине, подвернув руки и ноги, крепко зажмурившись и разинув рот в беспрестанном вопле. По его – вернее, моим – щекам градом катились слезы, и каждая была размером с горошину.

Мой же младенческий рот был как будто набит манной кашей, но я сумел объяснить доку, что меня все это совсем не устраивает. Негодование обострилось от того факта, что Поросенок, разлегшись на спине, сосал мой большой палец и сонно пялился в потолок. Ну что ж, хотя бы выть перестал. Пока я его рассматривал, он сомкнул веки и захрапел.

– Ну, вот он и уснул, – сказал док. – Наверное, транспортировка мыслительной матрицы оказала на него умиротворяющее действие.

– На него, но не на меня, – еле слышно вякнул я дрожащим сопрано, – и мне это не нравится. Вытащите меня отсюда!

2. Младенцу надо выпить

Док собрался переместить меня назад в мое законное тело, но тут в приемной началась какая-то возня, медсестра коротко вскрикнула, и я услышал глухой стук. Затем дверь распахнулась и в кабинет вошли трое крепких ребят с пушками в лапах: у одного был револьвер «уэбли», а у остальных – пистолеты, маленькие и плоские. Оказалось, что типчик с револьвером – тот самый увалень, которого док совсем недавно прогнал из своей лечебницы. Усы над его пастью, похожей на крысоловку, совсем растопорщились, а взгляд стал еще более сонным. Что касается остальных, это были обычные головорезы.

– Смит! Ах ты, нацист поганый! – воскликнул док и хотел было схватиться за скальпель, но Смит его опередил.

Дуло револьвера гулко стукнуло в висок, и старикан свалился на пол, откуда извергал потоки проклятий, пока Смит не припечатал его снова.

– Gut! – сказал один из головорезов.

Все это время я сидел на кушетке, но теперь вскочил и бросился к Смиту, намереваясь выдать ему первоклассный апперкот. К несчастью, ноги меня не послушались и я брякнулся ничком, носом в клеенку, и это было крайне неприятно.

– А это еще кто? – спросил чей-то голос.

Я перекатился на спину. Второй головорез (он, как и Поросенок, маялся косоглазием) тыкал пистолетом в мое прежнее тело, а оно знай себе похрапывало, мирно свернувшись на коврике. Смит предупреждающе поднял руку:

– Наверное, пациент. Судя по храпу, под эфиром.

– На нем тот самый шлем!

– Йа, Йа, – бросил Смит, – тот самый, в котором так нуждается херренфольк[22]. А вот, – он снял шлем с моей младенческой головы, – еще один. Номер Третий будет доволен. Выходит, оборудование достанется нам бесплатно.

– Разве мы собирались за него платить, герр Шмидт?

– Найн, – ответил герр Шмидт, – и помни, что глупость не красит человека. Не зря же я замаскировался под государственного чиновника. Ха! Но мы теряем время, Раус. Встретимся сегодня вечером – сам знаешь где.

– Йа, в цирке, – подтвердил косой.

– Тихо!

– А кто нас слышит? Младенец? Унзинн!

– Нет, не вздор. Осторожность никогда не помешает, – возразил Смит, запихивая оба шлема в маленький черный ранец, лежавший у дока на стеклянном столике с инструментами. – А теперь уходим!

И они ушли, а я в некотором ошалении остался сидеть на кушетке. Потом крикнул:

– Док!

Нет ответа.

Пол был черт-те где, но я понимал, что надо как-то спуститься. Поползал по клеенке, выквакивая всякие нехорошие слова, и вдруг обнаружил, что для таких мизерных размеров у меня на удивление крепкая хватка: ножки слабенькие, но с ручками дела обстоят не так уж плохо.

Я спустил ноги с края кушетки, повис, поболтался на руках и шмякнулся на пол, а поскольку я был упитанный младенец, то отскочил и шмякнулся еще раз. Потом собрался с силами, осмотрел кабинет, и мне померещилось, что он увеличился в размерах. Стол, стулья и все остальное маячило где-то над головой, а бесчувственный док лежал в углу. Туда-то я и пополз.

Док дышал, а это уже было неплохо. Но привести его в чувство я не сумел. Наверное, у него было сотрясение мозга.

Хм.

Мое тело по-прежнему похрапывало, и я тряс его за голову, пока не разбудил, после чего кое-как выговорил:

– Малой, постарайся меня понять. Нам нужна помощь. Слышишь?

Но у меня совсем вылетело из головы, насколько юн этот младенец. Он схватил меня сзади за подгузник и стал возить мною по полу, словно я был щенок, и при этом басовито гулил, и мне сделалось дурно, и я обзывал его обидными словами. Наконец он отпустил меня и снова принялся жрать ногу, но теперь уже не свою, а мою!

Я вспомнил про медсестру. Переполз в приемную и обнаружил, что девица распласталась на столе и сознания в ней не больше, чем во вчерашней треске из холодильника. Я глянул на телефон, и у меня появилась мысль. Достать его я смог, лишь подергав за провод. Наконец телефон свалился на пол, да так близко, что едва меня не пришиб.

Набирать номер было непросто: пальцы все время прогибались и складывались. Я догадался схватить карандаш – тот удачно упал со стола вместе с телефоном. Телефонистка спросила, с кем меня соединить.

– Агуг… гу… с полицией! С полицейским управлением!

Как я ни силился привести мягкие ткани горла и языка в говорильное положение, все равно то и дело срывался на кашеобразное бульканье.

– Дежурный сержант у аппарата. Я вас слушаю.

Я стал рассказывать ему, что хотел – с чего все началось и еще про налет на лечебницу дока, – но он меня перебил:

– Кто это говорит?

– Сержант Кэссиди, морская пехота США.

– Что ж вы, черт возьми, так непонятно лепечете? – Он передразнил меня, имитируя писклявый от природы голос: – Фервант Кеффиди, мовская пефота Фэ-Фэ-А. У вас что, кляп во рту?

– Нет! – пропищал я. – Проклятье! Высылайте наряд.

– Наяд?

Я начал было рассказывать, как нацистские громилы сперли изобретение дока, но мне хватило ума заткнуться, пока не наплел лишнего. Чувствовалось, как полицейский на другом конце линии переполняется скепсисом, но в конце концов он сказал, что пришлет человека. Что ж, и на том спасибо.

Повесив трубку, я уставился на свои младенческие ноги и крепко призадумался. Убедить кого-то в существовании транспортерного шлема? Пожалуй, даже доку это было бы не под силу. Его бы мигом записали в психи и сдали в клинику для опытов. Тем более что док – ученый, а я, строго говоря, даже не морпех, ведь младенцев в морскую пехоту не берут.

Но эти шлемы – ценные штуковины. Я не понимал, для чего они понадобились Смиту, но чуял, что в Германии им найдут какое-нибудь применение.

И тут до меня дошло: елки-моталки, шпионаж!

Немецкие мозги, да в союзнической каске – это же разведка высшей пробы! Даже по отпечаткам пальцев ничего не узнаешь! Теперь нацисты могут посадить своих шпионов на ключевые посты и… и… выиграть войну!

Вот так так!

Но, пропади оно пропадом, мне никто не поверит! Быть может, док сумеет объяснить все в подробностях и полицейские прислушаются к его словам, вот только я не знаю, когда он очнется. А Смит тем временем отнесет шлемы Номеру Третьему, кем бы тот ни был, и встреча состоится… вот именно, в цирке.

Хватало у меня и собственных забот. Вот он я, в Поросенковом теле. Что будет, если я не заполучу эти шлемы? Придется провести остаток жизни младенцем – по крайней мере, пока не вырасту. Я представил, как буду рассказывать капитану Доусону обо всем, что случилось, и меня не очень порадовала эта картина.

Тем временем поселившийся в моем теле Поросенок гулил и агукал в соседнем кабинете, и я решил, что пора уже что-то делать, и чем быстрее, тем лучше. Попробовал встать на ноги. У них была склонность подламываться, но в целом я неплохо справился. Наверно, все дело в том, что я – в отличие от Поросенка – знал, как ходить. Не скажу, что мышцы у него были слабые. Нетренированные, только и всего.

Дверь была закрыта, открыть ее я не мог, но в скором времени придвинул куда надо самый легкий стул, по-мартышечьи взобрался на него и повернул ручку. Этого оказалось достаточно. За дверью была лестница, и ступеньки добавили мне проблем: пришлось сползать с них задом наперед, чувствуя при этом, что с тыла меня никто не прикрывает. Крайне неприятное ощущение, доложу я вам. Наконец я очутился в вестибюле, окинул взглядом здоровенную входную дверь и понял, что с ней мне не совладать, так как стульев здесь не имеется.

Но тут за стеклом мелькнула тень. Дверь распахнулась, и в вестибюль ворвался коп. Глядя вверх, а не вниз (и посему не заметив моего присутствия), он стал подниматься по лестнице, а я тем временем рванул наружу, пока дверь не закрылась. Она была с пневматическим доводчиком, так что мне повезло, хотя я, протискиваясь на улицу, едва не лишился подгузника.

В общем, я выбрался на Парк-авеню, и мне там совершенно не понравилось. Все люди превратились в великанов, и некоторые поглядывали на меня, проходя мимо, и я понял, что надо двигать отсюда.

Пару раз упал, но не расшибся, хотя остролицая дама с уксусным голосом взялась меня поднимать, приговаривая что-то насчет бедняжки-потеряшки. Я, не особенно стесняясь, громко высказал мнение, после чего дама выронила меня, словно я был не младенец, а раскаленный кирпич, и взвизгнула:

– Боже правый, ну и выраженьица!

Однако последовала за мной, и я понял, что надо бы от нее отвязаться. Прежде мою особу никогда не преследовали дамочки, пусть и не первой свежести. Впереди я увидел бар и понял, что меня замучила жажда, да и по-любому мне надо было выпить – как и всякому, с кем приключилась бы подобная напасть.

Если взять пиво или чего покрепче, посидеть и все обмозговать, наверняка что-нибудь придумается.

Так что я завернул в бар, без проблем совладав с пендельтюром, а дамочка осталась снаружи и раскудахталась как умалишенная. Бар был из тех, где потемнее и поспокойнее, народу в нем оказалось немного, так что я, не привлекая лишнего внимания, взгромоздился на высокий табурет у стойки, и мои глаза оказались на уровне столешницы цвета махагони.

– Ржаного виски, – сказал я.

Бармен – старый, толстый и в белом переднике – завертел головой, не понимая, от кого поступил заказ.

– Ржаного! – повторил я. – И пива вдогонку.

На сей раз он меня приметил. Подошел, облокотился на стойку, выпучил глаза и наконец расплылся в ухмылке:

– Вы только посмотрите на этого бутуза! Это ты сейчас просил ржаного? Я не ослышался?

– Что, приятель, – проворчал я, – по башке давно не получал?

– Чем именно? – осведомился он. – Погремушкой? Хо-хо!

Ему, видите ли, смешно стало.

– Заткнись и наливай! – пискляво рыкнул я, после чего он отыскал бутылку и стакан; я уже облизывался, но, вместо того чтоб выдать мне порцию ржаного, толстяк выпрямился и торжествующе посмотрел на меня:

– Мне, старина, необходимо взглянуть на твое приписное свидетельство. Хо-хо-хо!

На языке у меня завертелись разные слова, и, если бы я сумел их произнести, бармен тотчас убедился бы, что перед ним далеко не самый безвинный ребенок, но мой рот, по обыкновению, наполнился манной кашей, и я сказал: «Бе-бу-ба-гы-гу» – или что-то в этом роде.

Величественный старикан с блестящей часовой цепочкой подошел к стойке, взял меня на руки и прогудел:

– Надо же! Что же это за мать, которая детей по барам таскает, да еще таких маленьких!

Он стал пытливо озираться, но никто не предъявлял своих прав на меня. На диване расположилась милая девица в голубом платье; потягивая куба либре, она сказала, что я не с ней, что я просто чудо, и спросила, можно ли меня подержать.

До меня наконец дошло: Билли!

Но где она, а где я?

Вот-вот. К тому же мне не хотелось, чтобы она увидела меня в младенческом облике. Совсем не хотелось. Но других вариантов, похоже, не было.

Беда в том, что я понятия не имел, как с ней связаться.

Старикан уже готовился передать меня милашке. Меня это не устраивало, поэтому я стал пронзительно вопить и дергать его за часовую цепочку, чтобы получше донести до всех свою мысль. Наконец милашка сказала:

– Вижу, вы ему нравитесь, так что оставьте его себе. Наверняка мамаша объявится с минуты на минуту.

– Да-да. Тони, мне еще один скотч. Вот так. – Старик плюхнулся на диван и усадил меня к себе на колени. Я и сам не заметил, как заигрался с часовой цепочкой, а старикан пощекотал мне шейку, и захотелось обругать его страшным ругательством, но я сдержался.

– Бедненький малыш… ты же у нас бедненький, да?

В самую точку. Я был на мели – ни гроша, банкрот и так далее. Проще говоря, мучился от острой денежной недостаточности.

Наигравшись с цепочкой, я стал шарить у старика по карманам. Надежды оправдались – я наскреб кое-какую мелочь, но этот тип вознамерился ее отобрать. Завязалась потасовка, деньжата высыпались из моей ладошки и зазвенели по полу.

– Ай-ай, какой негодник! – воскликнул жадный старик и аккуратно усадил меня на диван, после чего дождался бармена и стал вместе с ним подбирать монетки.

Я сполз с дивана, своровал пятицентовик и нетвердо поплелся вглубь зала, где чуть раньше приметил телефонную будку. Толстосум бросился вдогонку, но я этого ожидал. Поэтому свернул к милашке в голубом платье и потянулся к ней ручонками.

Она усадила меня к себе на колени. С этим я смирился, но продолжал тыкать пальцем в сторону телефона.

– Что такое, малыш? Ой, какой же ты красивенький! Чмоки?

Спорить я не стал – чмоки так чмоки – и поцеловал ее, а целоваться я умею, так что милашка едва не свалилась с дивана. Кажется, она слегка оторопела. Ну да ладно. Я все показывал на телефон; прошло некоторое время, и она поняла, чего я добиваюсь. Подошел жадина и навис над нами с похабной ухмылкой, но в тот момент мы с милашкой не питали интереса к подтухшей козлятине.

– Как вижу, мисс, вы ему понравились, – сказал старик.

– Да, – уклончиво ответила моя спасительница. – По-моему, он чего-то хочет.

– Телефон, – сказал я, не рискнув вдаваться в детали.

– Ой, он разговаривает! Выходит, ты знаешь некоторые слова? – улыбнулась она мне. – Какой хороший! Но тебе нельзя давать телефонную трубку, ты еще слишком мал.

– Угу, – сказал я, – тогда чмоки.

Милашка застеснялась, поспешила встать, отнесла меня к телефону и даже придержала трубку. Извернувшись, я сумел поставить ноги на сиденье, после чего замахал руками и завопил:

– Кыш!

Ничего не понимая, милашка выскочила из будки. Я попробовал задвинуть дверь и не смог, но за дверью приплясывал старик: он горел желанием помочь, и дверь наконец задвинулась без моего участия.

– Ох, как бы он там не поранился, – запереживала милашка, но было уже поздно: вооружившись трубкой, я сунул в автомат пятицентовик и стал лихорадочно набирать номер, в то время как пальцы изгибались под самыми произвольными углами. Старик с милашкой пялились на меня во все глаза, поэтому я, дозвонившись до Билли, постарался говорить как можно тише:

– Алё, Билли, это Джерри…

– Какой еще Джерри?

– Кэссиди! – сказал я. – Мы с тобой знакомы. У нас сегодня свидание.

– Ну да, свидание. Но я знаю голос Джерри, и он не похож на твой. Поэтому извини, но сейчас я занята.

– Погоди! У меня… горло разболелось! Это я, честно! И у меня тут ситуация!

– А когда у тебя не ситуация? Стой… Тебя же не поколотили, нет?

– Нет, не поколотили, но мне страшно нужна помощь! Билли, милая, это вопрос жизни и смерти!

– Ох, Джерри! Ну конечно я помогу! Ты где?

Я продиктовал ей адрес бара.

– Приезжай, как только сможешь. Найдешь здесь меня… то есть не меня, а младенца. Забери его и вызови такси. И не удивляйся, если младенец скажет что-то необычное.

– Ну а ты-то где? И что там за младенец?

– Позже объясню. А сейчас ноги в руки и дуй, куда сказано.

Старик открыл дверь. Я повесил трубку и выдал правый хук ему в челюсть, но этот субчик решил, что я играюсь.

– Нет, вы гляньте, какой умненький! Прикидывается, что умеет звонить по телефону! Думаю, мисс, нам с вами надо выпить за его здоровье.

– Ну что ж, я не против. – Она взяла меня на руки, и я не возражал, хотя понятия не имел, как быть дальше. Поэтому сидел у нее на коленках, пока старик поил ее всякими напитками, и каждый раз, когда старикан спрашивал милашку, не договориться ли им о свидании, я поднимал крик, и вскоре он стал испытывать ко мне некоторую неприязнь. Интересно, с чего бы?

3. Шаловливые ручонки

Когда явилась Билли – нахальная модница с блестящими кудряшками до плеч, да и все остальное тоже при ней, – я уже боялся, что старик затискает меня до смерти. Поэтому, едва она вошла в бар, я стал орать как резаный, пинаться и размахивать руками.

Билли сделала удивленное лицо, но вопросов задавать не стала. Старик смотрел, как она подплывает к нашему столику, а потом спросил:

– Не ваше ли это дитя, мадам?

– Ма-а-а-ма-а-а! – взвыл я, заметив, что Билли растерялась. Ясное дело, она не могла сообразить, в чем подвох. От вытья в горле у меня совсем пересохло, но Билли наконец кивнула и взяла меня на руки, после чего стала озираться в поисках сержанта Кэссиди (то есть меня), но сержант Кэссиди (то есть я) на тот момент был в штатском – если, конечно, трикотажные ползунки считаются за штатское.

Я не рискнул подать голос, но надеялся, что Билли помнит наш телефонный разговор. Оказалось, она не забыла: вынесла меня на улицу и поймала такси.

– Куда вам, мисс?

– В Гарден! – пропищал я.

Водитель не заметил, от кого исходили эти слова, но Билли заметила. Она вылупилась на меня, до предела распахнув глаза.

– Спокойно, милая, – сказал я, – держи себя в руках. Случилось кое-что страшное.

– О-хо-хо, – прошептала она, – страшное. Это точно. Я сошла с ума. У-у-у!

Билли изменилась в лице и зажмурилась. На мгновение мне показалось, что она в обмороке, да и сам я едва не лишился чувств, потому что знать не знал, каким образом младенцы оказывают первую помощь, да еще и в такси.

– Билли! – квакнул я. – Гу-га-гу! Очнись! Это я, Джерри! Не вздумай отключиться!

– Н-но… – Она истерически захихикала, и я понял, что с ней все нормально. – О господи! Ты, несомненно, карлик. Но притворяешься, что ты Джерри.

Я до упора запрокинул голову, чтобы видеть ее лицо. Мои глаза, как и прежде, фокусировались с огромным трудом; я был зол; я оставил любые надежды; и еще меня подташнивало. Да что я рассказываю, вы сами тоже были младенцами и помните, каково это. Вот только мне было в два раза хуже.

– Билли, послушай и постарайся понять, – заговорил я. – Расскажу как есть, и это полное безумие, но ты обязана мне поверить.

Билли вздохнула и побледнела до самых ушей, но сказала:

– Давай. Я попробую.

И я выложил все как на духу, а пока говорил, пытался сообразить, как выпутаться из ситуации. Если Билли не согласится, то помощи ждать неоткуда, разве что от дока Маккинли, а он сейчас небоеспособен. С копами я уже созванивался, а потому мог себе представить, как случившееся выглядит в глазах дежурного сержанта. Если пару дней назад какой-то придурковатый младенец взялся бы играть со мной в подобные игры, я бы посмеялся и прогнал его взашей. Но теперь я сам очутился в младенческой шкуре, то есть в незавидном положении, и это еще мягко сказано.

А если говорить как есть, положение было швах. Я всегда мог постоять за себя – да и, чего греха таить, склонен был задираться, ведь раньше я, раздевшись до трусов, весил две сотни фунтов, причем в этих фунтах не было ни капли жира. Кроме того, я знал кое-какие приемчики: умел бороться по-японски и размахивать ногами в манере апашей. Чрезвычайно полезные навыки – но не теперь, когда я даже из легкого пистолета не смог бы стрельнуть.

Другими словами, младенцы ни на что не годятся.

Но потом я стал думать про капитана и миссис Доусон и пришел к выводу, что они очень дорожат своим Поросенком. Миссис Доусон, наверное, уже вернулась из магазина и обнаружила, что я пропал. О-хо-хо!

К тому же по некой причине я ужасно устал: мышцы как будто превратились в водянистый яичный желток, а спать мне хотелось как никогда в жизни.

Я с грехом пополам дорассказал Билли обо всем, что случилось, а потом закемарил прямо у нее на руках. Когда проснулся, мы уже были в телефонной будке. Билли трясла меня и приговаривала:

– Просыпайся, Джерри! Ну проснись же!

– Ба-ба-ба, – пробубнил я, – ва-ва… Ох. Что…

– Ты задремал, – объяснила Билли. – Младенцам надо много спать.

– Хватит уже про младенцев! Я… Стоп! Как ты меня назвала? Джерри? То есть ты мне поверила, да?

– Поверила, – хмуро кивнула Билли. – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Только жажда одолела. Выпить хочется.

– Чего?

– Пива, – сказал я.

– Никакого пива. Только молоко.

– Молоко? – Я сдавленно охнул. – Билли, бога ради! Я все тот же Джерри Кэссиди, хоть и в карапузьем теле.

– Молоко, – твердо повторила она. – Куплю тебе бутылочку с соской.

Но этой черты я переступить не мог, а потому уломал Билли на компромисс: она заказала молоко, но не в бутылочке, а в стакане, но справиться с этим чертовым пойлом оказалось непросто, и я сильно облился. В итоге мы пришли к выводу, что лучше мне пить через соломинку.

Молоко, конечно, не пиво, но оно пошло мне на пользу, и я перестал умирать от жажды. В общем, я посасывал белую жидкость, а Билли рассказывала обо всем, что было, пока я спал.

– Я позвонила в штаб, Джерри. Сказала, что не могу тебя найти.

– Да? Хм. Сьто… Ой! Что случилось?

– Доктор Маккинли все еще без сознания, как и его медсестра. Ничего серьезного, но обоих увезла «скорая». К тому же… – Она умолкла.

– Давай договаривай, – велел я, и Билли, набрав полную грудь воздуха, выпалила:

– Мне сказали, что в смотровой действительно нашли сержанта Кэссиди: то ли пьяного, то ли сдуревшего. Он только и делал, что ползал по кабинету, грыз ногти на ногах и горько плакал. Сказали… что дело можно закрывать. Он… то есть ты… то есть Джерри, по всей видимости, тронулся умом и оглушил обоих – и врача, и медсестру.

– Тронулся умом… – слабо повторил я. – Это уж точно. Переехал из одной башки в другую. Прямиком в эту чертову тыкву! – И я стукнул пухлым кулачком по младенческой черепушке.

– Ну и дела… – протянула Билли. – Интересно, как ты выглядел в младенчестве. Наверное, был страшно милый.

– Хватит уже про младенчество! – вскричал я. – У нас полно дел!

– Даже не знаю, Джерри, что тут можно сделать. Наверное, доктор что-нибудь придумает, когда очнется.

– А как же нацисты? – спросил я. – Смит, Номер Третий и все остальные?

– Ну и как мы им помешаем?

– У них рандеву в Гардене, – объяснил я. – В цирке. Отличное место для встречи, потому что там всегда толпа. У Смита в ранце транспортерные шлемы. Готов спорить, что он попробует тайком передать их Номеру Третьему.

Билли кивнула, и я продолжил:

– Отведешь меня в цирк, понятно? Походим туда-сюда, осмотримся. Как только увижу Смита и его подручных, ты крикнешь копа. Наплетешь ему какую-нибудь белиберду, какую угодно. Сделаешь так, чтобы коп задержал Смита или… Короче, нам надо забрать ранец. Если заберем, дело в шляпе.

– Может, я сумею его стащить?