Здравствуй, Чукотка! Чукотка, прощай!

Здравствуй, Чукотка! Чукотка, прощай!

Андрей Толкачев

© Андрей Толкачев, 2023

ISBN 978-5-0059-5370-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Здравствуй, Чукотка! Чукотка, прощай!

Эссе

Приходят времена, когда тебе не нужно искать героев, когда за ними уже не поспевают твои письмена, а ты понимаешь – герои сами тебя уже нашли, вот так, пришли всем своим маленьким народом.

И прошлое возвращается, мелькает в окошке, снится по ночам, приходит в сравнениях и ассоциациях, давит на грудную клетку – не дает глубоко вздохнуть, заставляет стонать, и… смеяться. Но грустно все равно.

Стоял август 1991 года…

…Ну как стоял? Он уже резвился вовсю перед не в меру образовательным сентябрем.

Так вот, пришел заказ из Чукотки – факсом прямехонько в университет, из далекого порта Беринговский. Им исследование понадобилось в порту. Естественно никто лететь не захотел – послали меня. Весна – у всех дачи – не до этого.

Мы (группа социологов) сидели на 11 этаже Второго гуманитарного корпуса МГУ, и перед нами лежала бумажка, из которой следовало, что начальник порта Беринговский зазывает на социологическое исследование. Есть только один нюанс – этот порт находится на Чукотке.

Да уж, были времена…

Кого послать – вопрос не стоял. С 5 курса кого-нибудь в самый раз. Кем-нибудь оказался я, и еще двое моих товарищей. Только назови себя аспирантом, – напутствовали бывалые командировочные. Садимся в Домодедово и 8 с половиной часов до Анадыря, там пересадка на маленький самолет и час до Беринговского. А там…, мать моя. Снега и горы. Горы и снега. Поселили нас в общежии. На небольшой возвышенности.

Рейс «Москва-Анадырь»

Примерно 8—9 часов над облаками, – и 6189 километров как не бывало. А там юрким АН-24, над Анадырским заливом, за 1 час. Голова шумит, но ты уже в Беринговском, а дальше Берингово море.

Однако поселок…

…встретил нас сбивающим с ног ветром и моросящим дождем.

Поселок на языке Чукотском именуется просто: гачгатагын. Вот этот самый гачгатагын нас и встретил.

Поцарапанные ветрами дома, безлюдье, и пологие горы вокруг. А ты в обрызган хлябями небесными, куртка надута ветром в спину – ну, поворачивай, как флюгер. Скоро брошу сумку, набитую анкетами, и взберусь на гору (это просто даже не переходя на четыре конечности), с нее откроются «моря и океяны». А еще распластавшись на горе, я склоню нависшие ягоды над лицом и пойму, каким бывает сок этих дальних краев. Но об этом я пока не знаю. Знаю, что здесь место для достижения пресловутого work-life balance (этого золотого руна, за которым мы гоняемся в суетливой Москве).

Ну это завтра или послезавтра, а пока…, знакомство с Начальником порта Владимиром Саморуковым.

Начальник порта, однако…

На втором этаже двухэтажного дома, в просторном, как Анадырский залив кабинете, не выходя из-за стола посланцев Московии встречает Начальник порта Саморуков (как и должно человеку с такой фамилией и должностью, – он высок, вихраст, аккуратно бородат и в капитанской фуражке). За окном – бухта. На стене – деревянный штурвал морского судна, и металлические приборы навигации. На столе – бутылка водки и банка икры, и так будет каждый день.

Хозяин порта активен, находчив, и у него все с размаху.

– Людей собрать? Соберем.

– Всем объяснить? Объясним.

– Надюш, вот тут еще протри, – это он уборщице, которая не обращая никакого внимания на него, на нас, и на неподходящее время, моет пол в кабинете начальника.

– Всех опросить? Опросим.

– Настроить коллектив на помощь в исследовании? Настроим.

Он готов на все, и даже на большее. Казалось, выйди он сейчас из кабинета – в руках понесет свой штурвал.

Ну хорош умничать! Конфликты, недовольства зарплатой, пьянство, развал коллектива? Это как?! А это, товарищи, сверхзадача! Нужно сплотить коллектив тружеников вокруг лидера, т. е. Саморукова. Нужно поднять авторитет руководителя, т.е. того же Саморукова. А для этого…

Завтра с утра «отчаливаем от причала».

Куда?

Куда, куда…, по бухте.

В составе портового флота имеется один пассажирский и два буксирных катера. А пока покажу порт. Влезли в уазик, протряслись, и он повел. Главное, что запомнилось, глаза работниц порта. Они пожирали Саморукова глазами, и шептались. Сразу видно было, первый парень на деревне. И сразу стало понятно почему молодая уборщица моет кабинет, когда в нем сидит начальник.

Когда Макмарри составлял портрет успешного менеджера – он точно его срисовал с Саморукова: «…Обладатель дара замечательного продавца является прирожденным „ухажером“, человеком с настоятельной потребностью добиваться своего и привязывать к себе других».

По морям, во волнам…

Мы выбрались в море, на большой волне, и с суровыми лицами. Катер кидало, как скорлупу от семечек под кухонным краном. Но вот незадача – на этой скорлупе сидели мы, обдаваемые всеми ветрами и брызгами.

Но это был еще не шторм – так, обычная пасмурная погода. Дождь после вчерашнего не переставал.

Киты появились внезапно…

…и под водой что-то творилось.

Катер среагировал – он стал приподниматься из воды. Зрелище непередаваемое. Я так и не понял – они больше катера или нет. Тогда казалось, что больше и намного, и что кому-то из них надоест кружить вокруг – подплывет и шлепнет хвостом по нашей консервной банке.

Ничего не скажешь, Моби Дик возвращается! Вы поймете если увидите Кита в Анадырском заливе…

Они плавали вокруг как группа старательных ныряльщиков. Демонстрируя среди пластов воды то хвост, то спину, то выбрасываясь, напористо и элегантно…

Лукавый и радушный Саморуков о китах не предупреждал, сюрприз утаивал, и теперь ухмылялся.

Обалдевши, приступили к завтраку. Водка, колбаса, консерва, соленый огурец, и все это сдобрено брызгами то ли с неба, то ли с моря. Так он плавает по окрестностям Чукотки, и… обсуждает всякие насущные вопросы!

…Дела обсуждать в самый раз

Экзотика, экстремальность и экзальтация! Море любят все. Теперь остается полюбить китов. Киты безобидны, они не мешают. Атмосфера продиктована желанием показать гостю то, чего он никогда не видел и уже точно, не увидит.

Киты ближе не подплывали, и под нами не резвились, – Слава Богу, они не потомки Моби Дика. Впечатление, как от дрессированной команды пловцов. А дрессировщик кто? Правильно, Саморуков.

– Ну еще по одной! За море! – выдохнул гостеприимный хозяин перед третьей стопкой.

Как выяснилось, над своим авторитетом начальник порта любит частенько поработать именно таким образом. Оно и понятно, если у тебя имидж трубадура – путешествуй на телеге. А если ты – начальник морского порта – то выходи в море, с ветерком.

Холод, ветер, брызги и заснеженные сопки вдали – когда-то мы должны были причалить. На нашей стороне горы были позеленевшими.

В порт мы его внесли на себе, как вымпел. Оно и понятно. к самостоятельному передвижению он был полностью неспособен. Его последней фразой перед состоянием недвижимости была: «Море надо любить».

Если он у них вождь, то мы несли бюст вождя. Я был в состоянии «nonplus» (с англ. в замешательстве), хотя должен был быть в «selfmastery» (c англ. Умение владеть собой) – не сошлось.

Работники порта, начиная с крановщика Василия и завершая тетками со складов и бухгалтерии дружно наблюдали, но без сарказма. Завтра я их должен был опрашивать о том, что они думают о своем начальнике (как мы с ним и договорились).

Наедине с чукотским ужином

…Получалось, техзадание выдано. Теперь гостиница. Длинный барак, стоявший (хотя нет, слово не подходящее), – расположившийся на окраине поселка, и был гостиницей. Столовая порта и буфет гостиницы к тому времени синхронно закрылись. Купили кусок оленины – сварили в кастрюле на электроплите, любезно предоставленной руководством гостинице в лице одной женщины неопределенного возраста, которая совмещала эту должность с работой уборщицы и буфетчицы. Совместитель сразу заметила, что ей пора, и отчалила. Мясо оказалось непригодным к употреблению. Жесткость резины – не прокусить. Оказалось – нужно обдать кипятком и мясо будет мягким и податливым. Когда справился с этим упражнением – вышел из гостиницы – поселок мирно спал перед моим взором и лишь одна длинная труба подавала признаки жизни и дымила.

Кстати, лететь в командировку, хоть на Чукотку, хоть еще куда, – легко, но именно возвращаться с Чукотки морально очень трудно.

Тундра

На грузовике ГАЗ-66, кучкой могучего коллектива тружеников порта мы едем за грибами. Под тентом и с песнями. Всех попутчиков когда-то судьба забросила на этот спуск Корякского нагорья, а проще говоря на Чукотку – за длинным рублем и за воспоминанием старых песен. Поэтому, песни русские вперемешку с украинскими, а речь – с оттенками белорусского, казахского, молдавского, татарского и чувашского. Представители коренного народа в кузове замечены не были.

Дорога за газиком тем временем раскрывала просторы предгорий. Оленьи стада и яранги не встречались, но горы из оленьих рогов смущали. На Камчатке трудно прийти в гости и миновать на стене оленьи рога. На Чукотке олень – это сначала мифология, потом жизнь.

Тундра – это…

Тундра явно неземное явление. Она затягивает простором, она обдает неизведанным духом, она шепчет притчи древности, она тянет прилечь на вековые мхи, и никогда не встать, а только остаться еще одним ее лишайником.

Лишайники и мхи, а между ними тонкие, корявенькие деревца, а еще в этом царстве словно натыканы неведомой рукой грибы подберезовики. Деревца приветливые, страшненькие, но крепко стоящие на корнях. Грибы – красавцы, упитанные, бойкие, словно дети этих карликовых березок.

Когда там стоишь – чувствуешь себя во времени на миллионы лет назад. Там, за пределами тундры, еще бродят динозавры, а если есть люди, то они танцуют шаманские танцы. Планета только начинает свою органическую биографию.

…Мы нырнули в Тундру, и быстро вынырнули с переполненными ведрами и мешками грибов. Урожай осыпался с нас, как осенние листья с вязов.

Потом я сушил грибы. На всю длину коридора гостиницы, с запахом, распространявшимся даже за пределами нашего гнезда. Потом я побываю в сотнях отелей, но где еще мне доведется сушить грибы? Нигде!

Но тем не менее, грибы мои гнили с неистощимой силой.

А вокруг надо мной – жадным крохобором, смеялся этот край, где совсем далеко, на горных хребтах смеялся снежок, а в самом поселке смеялась труба с тонким дымком. Край, где не видно земли под ногами, так она бережливо прикрыта зарослями брусники, морошки, шикши, княженики, голубики и еще неведомых мне трав с жесткими гладкими листочками.

В кузове грузовика

Когда ты там – не думай вернуться домой без икры. Дома не поймут. Зато люди из Северных краев вовсе не озабочены везти из Москвы что-то, скажем так, столичное (водка «Столичная» не в счет).

В магазин Промтовары я зашел купить местные сувениры и разменять деньги. Но реформа Павлова до Беринговского еще не долетала. И темные оттенки вокруг гипса Ленина на купюрах номиналом 50 и Сто рублей продавщицу не убедили. То ли ее сердцу милее были однозначные оттенки Ленина на аверсе образца 1961 года, то ли есть другая причина – я не знал. Спасли захваченные в Москве пара бутылок водки и пара флаконов Шипра, они показали себя самой подходящей валютой.

За икрой нужно было отправляться в другой поселок. Грузовик уже старее, но такой же «боевучий» для бездорожья, ГАЗ-51 нас ждал с какими-то людьми в кузове. Разглядев попутчиков, я вдруг понял, что впервые вижу представителей народов Севера. Зачем они ехали – было не понятно, причем с нами же, так же налегке они вернутся обратно.

Дорога была неоднозначной – мы ехали по талой воде, стекшей с гор, которая утаивала чувствительные камни. Кое-где вода закрывала колеса и не поднималась выше, будто знала, что выше не надо – не проедет ветеран-грузовичек.

В поселке мы оказались в плохо меблированной кухне с разбитыми стенами двухэтажного дома. Тут и там валялась какая-то ветошь. Двери из квартиры в подъезд, судя по всему, никогда не закрывались. Туда-сюда шныряли дети разных возрастов. Они выбегали, юрко залазили на борт грузовика, потом обратно, и так многократно.

Сели. Хозяин выпил разок – другой, упал под стол и больше оттуда не показывался. Тогда хозяйка взяла быка за рога – молча вынесла банку икры, и показала на дверь – в недоумении мы кочегарили обратно. Я перешел из кабины в кузов, и впервые, аж на четвертые сутки, разговаривал с представителями коренного народа.

Исторические источники гласят…

«Чукчи – единственный народ Крайнего Севера, воевавший с Российской империей и одержавший победу. Первыми колонизаторами тех мест стали казаки атамана Семена Дежнева. В 1652 году они построили Анадырский острог. Воинственные северяне не захотели мирно соседствовать с русскими, а уж тем более – выплачивать налоги в имперскую казну. Война началась в 1727 году и длилась более 30 лет. Тяжелые бои в непростых условиях, партизанские диверсии, хитроумные засады, а также массовые самоубийства чукотских женщин и детей – все это заставило русские войска дрогнуть. В 1763 году армейские части империи были вынуждены покинуть Анадырский острог». Замечательный русский этнограф Владимир Германович Тан-Богораз ходил в экспедиции, жил в кочевьях и написал много исследований.

Пойми их…

Эти веселые представители коренного народа любят выражение: «Ты совершенно ни на что не похож!» («Чекальван вальэгыт!»). Действительно, во фразе много смысла – «они» другие. Они называют себя: «луораветланы», что означает «настоящие люди». Возможно, еще оно означает: «люди, живущие своей жизнью», даже после того, как им обрубили крылья, тогда, при Советской власти. Люди с Большой земли поставили им свои условия: колхоз, общага, интернат. Их назвали «чукчи», и сложили про них анекдоты, но жители Чукотки терпеть не могут ни прозвище, ни анекдоты.

Они другие – застенчивые, угрюмые, задумчивые, когда-то расселились по берегу, когда-то на байдарках проходили через Берингов пролив, когда-то нападали на эскимосов Аляски и захватывали в рабство их женщин и детей. Когда-то они занимались рыболовством, разведением оленей, жили в глухой тундре и собирали дань с проживающих по соседству народов.

К разговору поспрашивал я их: какие цвета они различают (читал, что только пять цветов) – оказалось это близко к истине, многие люди северного народа из-за дефицита разного цвета в их краю, различают лишь 5 цветов: белый, черный, красный и серый, и пятый, тот, что есть только на оленьих шкурах.

Еще я их спросил, а чего полдня тряслись с нами в кузове – они пожали плечами, мол, странный ты какой.

Уезжая с Чукотки, оставляешь свое сердце…

…Но это не страшно, значит на одного луораветлана на Чукотке станет больше.

Из первой командировки на Чукотку я привез домой рога и чувство грустинки, что не все дела закончил – надо бы вернуться. Вскоре нашел предлог, чтобы меня отправили туда еще раз. Была в душе тревога.

Теперь я уезжализ Чукотки второй раз – знал, что последний. И из окна уазика в последний раз смотрел на поселок (не знал, что жители поселка вскоре тоже посмотрят на него в последний раз – сегодня поселка нет), и видел только четыре цвета, мне не хватало пятого – цвета шкуры оленя. Я засматривался на склоны гор – представлял, как в белых полях стоят яранги – «темными пятнышки, повисшие между небом и землей», как напишет Рытхеу, и в одной из них сидят люди которые зачем-то тряслись со мной в кузове грузовика – Василий и Акулина. Я слышал звуки бубна, выкрики погонщиков оленьих и собачьих упряжек, и жаркое дыхание бегунов по сугробам. И фраза: «Чекальван вальэгыт!» возвращалась всякий раз из-за небытия.

Потом я узнаю, что Беринговского больше нет.

Жизнь луораветлана

А ведь луораветланы живут не так, как мы, у них другая жизнь, и смерть другая. Те, кто у моря – выходят в лодках, сделанных из древесины и моржовых шкур: весной и зимой – на тюленей и нерпу, осенью и летом – на китов и моржей. Кто дальше – живут как кочевники, и обходятся оленями. Если сегодня не так, то так было вчера.

Их пища – мясо оленя, кита или тюленя, особенно в сыро-замороженном виде, еще кровь и внутренние органы тех же тюленей и оленей. Фирменный суп Чукотского жителя состоит из полупереваренного в оленьем желудке мха под названием «моняло».

Если сегодня не так, то так было вчера.

Как настоящие гурманы они не откажутся от моллюсков.

Хотя рыболовство уходит в прошлое.

Любят кору и листья карликовой ивы, щавель и морскую капусту. Если б открыли в Москве ресторан – не было б отбою от клиентов. Особенно на моняло.

Яранги у них неправильной многоугольной формы, но теплые, из оленьих шкур, вывернутых мехом наружу. Издалека смотрятся здорово, а внутрь я не попал. Но те, кто попал раньше, в знак гостеприимства переселяли оленеводов в каменные дома.

Если самобытность в одежде и самобытность в питании – это прошлое, то этот маленький народ смог сохранить многовековую школу резьбы по кости, моржовому клыку и оленьему рогу, и школы шитья изделий из оленьих шкур – это настоящее. Таким образом еще бьется сердце этого удивительного народа. (До мастерских рукоделия – в Провидении, Эгвекиноте, Лорино, Певеке я не доехал, но еще раз сходил в магазин Промтовары и раздобыл маленькие пинетки из оленьей шкуры).

Кстати, когда в Москве (РГБИ на Большой Дмитровке) весной 2019 года была выставка деревянной игрушки, создаваемой русскими мастерами – то специалисты подтвердили мне, что осталось всего несколько семей в деревнях, которые можно посчитать по пальцам одной руки, где передается мастерство. Как мы бережем свои традиции мастеров видно по скрину, если набрать в поисковике Яндекса: «деревянная игрушка»

Ну это так, к слову…

Смерть луораветлана

Они действительно равнодушны к смерти, ибо исторически смерть луораветлана должна быть легкой и незатейливой. В былые времена чукотские мужчины и женщины носили при себе ножи (не исключалось самоубийство, ибо пленников завоевателей, скажем, коряков, ждала судьба рабов, а это считалось хуже смерти). Воины, раненые в бою, просили своих победителей о смерти. Старики, чтобы не мешать молодым нередко досрочно прекращали свой жизненный путь.

Возможно это связано с тем, что северный народ когда-то верил в легенду 5 жизней у каждого человека. В этом случае понятно, какое ритуальное значение они придают танцам, отображающим поведение людей, птиц и зверей. Полет журавля, бег оленя, взгляд ворона, парение чайки, плавание уток, высматривание охотника из засады – это их перевоплощения.

Праздник луораветлана

У них другое значение жизнь и смерти, чем у нас – если вникнуть в это, тогда и поймешь их праздники. Осенью – день убоя оленей. Весной – день рогов. Зимой – жертвоприношение звезде Альтаир. А еще есть такие, по велению души: кормление огня, поминки по умершим, обетные служения и жертвоприношения после охоты, праздник кита, праздник лодки.

Лирический герой чукотского писателя Юрия Рытхеу (он из семьи охотника-зверобоя), однажды скажет:

«Я жил в этом мире с детства, и беспредельность пространств как-то не волновала меня: я считал, что мир таким и должен быть. Между небом и землей не было четкого разграничения, как между сушей и океаном… Потом только я узнал и почувствовал ограниченность пространства, горизонт, закрытый деревьями, задымленное небо над городами, сквозь которое никогда не пробивается звездный свет, застланный множеством искусственных огней, затмевающих Млечный Путь».

Послесловие

Чукотка уходит. Нет, не в прошлое, и не в будущее. Уходит неизвестно куда. Может кому-то известно, – мне нет. Позади у народов Севера столетия промыслов и традиций, да кому они сегодня нужны. Поэтому впереди столетия забвения.

Только закрадывается мысль. Волей или не волей, но получилось так, что они пожертвовали собой – они бросили все и приняли наши правила игры. Но игра им не подошла, – мы этого, к сожалению, не поняли.

Сегодня достаточно набрать в поисковике список покинутых поселков – и многое прояснится. Куда делись люди с брошенных домов? Как складывается их судьба? Что будет написано об этом периоде в многовековой истории народа?

Аномальная деревня под Таганрогом

Очерк

Аномальные зоны

Попав как-то на заголовок в Интернете «Аномальные зоны России», я увидел перечень «зон» и про каждую узнавал все новые и новые сведения.

«Чертово кладбище» (Красноярский край), «Молебский Треугольник» (Пермский край), Долина Смерти (Якутия), Лавозёрские тундры (Мурманская область), Пещера Силикаты (Московская область), Плещеево озеро (Ярославская область), Никандровский монастырь (Псковская область), Пьяный лес (Рязанская область).

Да сколько их еще! Но чем больше я погружался в тему, тем яснее видел, что моя деревенька не потерялась бы среди сих «аномальщиков»…

Сразу оговорюсь, дорогой читатель, в данном случае тебя ждет такая разновидность аномалий, как «рукотворные». Уверяю тебя, они возникли не только в природе, но и от простых человеческих потребностей, как то: схватить, вырвать, свалить, спилить, срубить, разорвать, раскопать, выдрать, бросить и т. д. и т. п.

Одно имя на две деревни

Судите сами. Юг России. Деревня носит женское имя. Но вся штука в том, что два соседних села не поделили одно женское имя и называются Марфино и Марфинка. Не раз гости, направлявшиеся из других краев в Марфино, попадали в Марфинку, ну а те, что направлялись в Марфинку…, ну сами понимаете.

Все бы ничего, да выбраться потом дело не простое: автобус проходит по селам рано утром и возвращается лишь вечером.

– А чего мужики не таксуют?

– Да гаишники по кущерям прячутся – штрафы такие, что охоту отбили. Скоро за велик будут штрафовать.

Эх, дороги…

Ехал я по дороге М4, от Москвы до Ростова-на-Дону. Дорога, сколько себя помню, живет ремонтами – долгострой, стало быть. Но нынче у нас феодализм, иначе как еще назвать разделы в несколько десятков километров, за которые надо платить Автодору. Правда, гложет меня одно сомнение. Отчего дорога «до и после» платной та же по качеству? К тому же треть платных в ремонте и ехать не фонтан.

Да, второй фокус еще заприметил. На пути из Ростова в Таганрог: знаки ограничения скорости 70, 50, 30 и 20 тасуются между собой как игральные карты в колоде – только дорога во всех случаях та же. Ага. Еду 90, вдруг не пришей кобыле хвост – знак запрещающий езду более 50 км/ч

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.