Очевидное-Невероятное

Поскольку Коридор был главной улицей, жилых палат тут не было. Насчёт «палат», кстати, Гагарин сказал, что это весьма показательное название. «Тогда, как жители прочих стран, – сказал он не без гордости, – живут в многоквартирных строениях, напоминающих муравейники, каждый второй житель нашей страны обеспечен, как какой-нибудь боярин или вельможа, собственной палатой каменной! Почему каждый второй? Потому, что палаты, в основном, предусмотрены на двоих!»

Из распахнутых дверей одного из кафе с ярким названием «Процедурное» доносились звуки песни «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан», из чего

можно было заключить, что кафе арендовано работниками весьма лёгкой промышленности.

В целом же, повторяю, город произвёл на меня хорошее впечатление. Вчера, стоя за оградой, или, правильнее сказать, за границей и изучая внешние контуры Очевидного-Невероятного, я и представить себе не мог, что в его чреве скрываются такие огромные человеческие и инфраструктурные ресурсы!

Гагарина узнавали, многие пытались поздороваться с ним за руку и, если бы он её вовремя не одёргивал, это бы у них наверняка получилось. На него не обижались и каждый обязательно спрашивал:

– Когда летите?

– Скоро, – устало обещал Гагарин и брал «под козырёк».

На мой вопрос, почему он не даёт им руку, космонавт не раздумывая отвечал:

– Оторвут!

Мы были уже у лифта, когда навстречу нам попались два дюжих молодца, размерами своими сильно напоминающих мне Добрыню Никитича. Они сопровождали лысого человека с клинообразной бородкой. На лысого надели рубаху 78-ого размера, рукава которой были стянуты в узел на спине. Пленник «метал молнии» и ругался матом. Увидев меня, он вообще взбеленился:

– Революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, – прокричал он мне в самое ухо, – сорвалась! Вот эти суки помешали!

– Кто этот рубаха-парень? – спросил я Гагарина, когда матершинника увели.

– Ленин, – просто сказал космонавт. – Не обращайте внимания – это он на вид страшный, а так – больной человек. Страшно больной. От одного названия мутит – нейросифилис!

– Его хоть вылечат? – с надеждой спросил я.

– Говорят, что жил, жив и что, мол, будет жить. Чего и всем желаю. Наверх поднимитесь один, таково распоряжение Консилиума. – Гагарин запустил меня в кабинку. – Желаю вам всего самого хорошего, Зигмунд Фрейдович. Приятно было познакомиться. И мой вам совет – почаще щёлкайте каблуками! – Он нажал на кнопку и крикнул:

– Мы ещё увидим небо в алмазах!

На этот раз лифт домчал меня до места за три секунды. Выйдя на втором этаже, я без труда нашёл спортивный зал, о котором мне давеча говорил Комиссар-богатырь. На двери висела свежая табличка, указывающая на то, что это «Офис Председателя ЧК Дзержинского З.Ф.» Не знаю почему, но табличка расстрогала

29.

меня до слёз, пришлось лезть в карман за носовым платком. И вообще такая странность: оказавшись здесь, я всё время испытывал одно неловкое колючее чувство – мне казалось, что это и есть моя настоящая, подлинная Родина!

Зал пока что больше напоминал сам себя, чем, чей бы то ни было офис. Просто на самой его середине, прямо в центральном круге, где судья совершает первый вброс мяча, разместили буквой «Т» два стола: длинный и короткий. Судя по нервным смешкам, исторгаемым членами Консилиума, я слегка припаздывал. Сами они расположились за длинным столом, меня же пригласили за короткий.

Было немного страшно. Я ведь, признаться, очень надеялся на поддержку Комиссара, но он почему-то не пришёл. Почему он не пришёл? И почему нету Алконост? Они мне что, приснились оба? Сидят люди в белых одеждах, почти ангелы, их лица светлы и мудры! Их позы выдают благородство и сдержанность, в их глазах вселенская мудрость и сострадание! А вот где твоя недавняя бесшабашная богатырская удаль, Добрыня, мать вашу, Никитич, непонятно? Всё-таки, что ни говори, куда приятнее жрать оливье и получать по морде, чем сидеть на райском облаке перед Всевидящим Оком Его!

Эх, Родина, Родина, почему сразу, как только начинаешь испытывать к тебе нежность, ты тут же тащщишь в кабинет!

В ожидании опоздавшего один играл в мяч, я его не сразу заметил. Такой ловкий и юркий. Всё время кидал мяч мимо корзины! Как только я занял своё место, его окликнули и мазила нехотя вернулся за стол.

– Ну что ж, коллеги, начнём, пожалуй, – обратился к соратникам человек с головою льва. Его звали Василий Васильевич и был он тут, судя по всему, главный. – Проговорим ситуацию ещё раз – от начала и до конца! Я думаю, не повредит?

– Не повредит! – согласились члены Консилиума вразнобой.

– Тогда, погнали, – сказал Василий Васильевич, покрутив головой вправо-влево. Вправо-влево. За ним и я. Разминка такая – всем советую. – Как почивали-с, Зигмунд Фрейдович?

– Для человека в моём положении, – сказал я, стараясь держаться, как можно свободнее, – лучше не бывает!

Голову вверх-вниз, вверх-вниз!

– Отлично, – сказал Василий Васильевич, – а что это за положение такое, позвольте полюбопытствовать?

Члены Консилиума одобрительно загудели.

– Я ведь говорил уже Важному Специалисту: у меня «Я» убежало!

– И что? – встрял в беседу юркий. – Подумаешь, потеря! У моей жены вон молоко вчера убежало и что?

Ему сделали знак – мол, ты чё, вообще спятил: говоришь такое! Но юркого это не смутило, он тут же показал жестом: мол, сам знаю, отвяньте!

И снова за своё:

– Вот вы сидите теперь против нас, отвечаете на наши вопросы, отвечаете внятно, не пыжась! И ведёте себя адекватно. А это что значит? Значит, ничего страшного с вами не произошло. Ну, так ведь?

– Логично, – вынужден был согласиться я.

Тут мы вместе: я и Василий Васильевич сделали несколько круговых движений головой – до хруста в позвонках. Юркому пришлось терпеливо ожидать завершения процедуры

– Значится, всё зашибись, верно? И мы всецело и трезво можем на вас рассчитывать?

– Можете, – сухо пообещал я.

30.

– Мне показалось, вы кого-то искали взглядом? – обратилась ко мне женщина с присобаченным к маленькой голове огромным шиньоном. – Я права?

– Логично, – снова сказал я.

– Собутыльника потеряли?

Я кивнул.

– Воблина Викентьевна, ну зачем вы так, в самом деле?

Человек-лев поменял дислокацию, встал со своего и места и картинно оседлал уголок стола.

– Заболел ваш Добрыня Никитич, голубчик! Это я ещё мягко выражаюсь. Выпил вчера литр ментолового спирта и как говорится: не жди меня, мама! Да-да. Именно! Еле откачали его. Хорошо, физические параметры – ё моё, не то бы вынесли вперёд ногами!

– Вынесли, ща-ас… – не сдержался любитель мяча. – Такого ещё поди подними!

– Ну да… – Василий Васильевич на секунду-другую сбился. – Да… Именно… А ведь мы делали на него ставку! Открытый, общительный – такой, знаете ли, чувашский богатырь. Слегка – недотёпа, чуть-чуть – герой, но всегда готов

протянуть руку помощи! Одним словом, свой среди чужих, чужой среди своих! Да-с…

В разговор, наконец, вступил четвёртый ангел – самый молодой из них. Молодой, да, видно, ранний. Говорил, будто милостыню протягивал.

– Позвольте, Василий Васильевич?

– Да-да, Густав Карлович, пожалуйста…

«Ну, если Густав Карлович, – подумал я, – то это уж точно добра не жди!»

И почему я так подумал?

Юркий, меж тем, вытащил откуда-то мяч и давай катать его по столу.

Коллеги сначала завороженно наблюдали за манипуляциями коллеги и только после оклика главного сделали вид, что это им вообще неинтересно!

– Семён Семёныч! – Василий Васильевич вернулся на место и отобрал у проказника мяч. – Ну, зачем же на столе, голубчик? Если уж совсем невтерпёж, шли бы вон под щит! Мы вас слушаем, Густав Карлович!

Мы, главное! Нет, вы слыхали? А я тут что, для мебели?

– Значит, смотрите, что у нас получается…

Как он выглядел, этот Густав Малер? Малер – это композитор такой, великий! А этот Густав – его полная противоположность! Наверное, если нигде не сгодился, самое лучшее – подать заявку на членство в каком-нибудь Почётном Комитете. Или Ассоциации. Или, что там у нас ещё? Бюро, Синклит, Президиум, Совет Старейшин! И не то, чтобы он был плох собой – нет, наоборот: позировки, костюм, красноречие! И главное, голос! Голос, который я уже где-то слышал. Слышал вот-вот, совсем недавно! Всё силился вспомнить и никак!

Короче, персонаж был тот ещё, с виду не подкопаешься, а слушать – уши отсохнут! Сейчас сами увидите.

– Любая наука это не то, что там… – оратор указал наверх, – а то, что тут. Тут вот, рядом с нами! Если от науки нет никакой практической пользы, то это, простите, пустая болтовня, а не наука! И что ужаснее всего – все всё понимают и всем всё – до лампочки! Но как же психосоциальная терапия, спросите вы?

– Вот именно! – возмущённо воскликнул я, но никто этого не заметил. Что-то, кажется, хотела добавить Воблина Викентьевна, но Густав Карлович резко прервал эту попытку красноречивым жестом.

31.

– Да, она позволяет уменьшить дозировки препаратов и сократить сроки пребывания на стационаре! Но это и плохо! Поймите, мы не должны давать человеку самой возможности мыслить категориями «Стационар» и «Дом». Наша задача в том и состоит, чтобы Стационар сделать Домом. И не просто домом, где тебя покормят и оберут… в смысле, обогреют, а Отчим домом! Местом постоянного пребывания человека, его единственно возможным жизненным пространством!

– Но только не совместимым с алкоголем, – бодро встряла женщина-шиньон. – Долой спиртосодержащие жидкости и препараты!

Её, конечно, поддержали, но как-то вяло.

– Посмотрите на уважаемых граждан нашей страны! – При этом Густав Карлович ткнул в меня пальцем с таким посылом, будто я до сих пор не записался в добровольцы. Ну, вы помните этого красноармейца со штыком! – Про таких написаны тысячи километров околонаучного бреда и просто всякой туалетной беллетристики, начиная с «Библии» и заканчивая «Манифестом Коммунистической партии»! И что?

– Вот именно, – возмущенно поддержал оратора Семён Семёныч. – Что?

– Что-то изменилось со времён первого сумасшедшего, которого вместо того, чтобы социализировать, отправили на крест? Две тысячи лет прошло, а они всё ерундой занимаются: пишут книги, рисуют каких-то глупых мадонн с младенцами, штурмуют Северный полюс, рвутся на Луну! Симфонии пишут! Вот скажите мне по-честному, понимает кто-то из них на самом деле, что это такое –

симфония? Вот вы понимаете?

Это он у Семёна Семёновича спросил! Нашёл у кого! И прежде, чем юркий успел что-то сообразить, продолжал:

– Вместо того, чтобы остановиться, сделать глубокий вздох и подумать, а на фига тебе всё это надо, они несутся, сломя голову и просто мечтают свалиться в какую-нибудь очередную пропасть! А ведь есть же в глубинах народного сознания какое-то верное понимание смысла жизни, мы просто его не видим! Не желаем видеть! Понимание это выражается в довольно простых, заезженных и заболтанных, сентенциях, таких, например, как «На фига попу баян»? Вот вы, – обратился он ко мне, – скажите мне, только честно, какое желание вызывает у вас «Троица» Андрея Рублёва?

– У меня? – пробубнил я.

– У вас, у вас! Какие?

– Желание сообразить на троих, – соврал я зачем то.

– Ну вот! – воскликнул Густав Карлович. – Вот же! Я именно об этом и говорю!

– Слушайте, – взвилась Воблина Викентьевна, – а без бухалова нельзя?

– Лично с вами, – прямо ответил на поставленный вопрос юркий Семён Семёныч, – нет!

Я б, конечно, поржал, но сами понимаете – не та ситуация!

– В общем, я вам так скажу, коллеги, – Тут Густав Карлович зачем-то перешёл на фальцет, – нету прогресса, потому что не та традиция, не с того краю подходим! Стационар так и не стал для них родным и где-то глубоко в душе они, как Штирлиц, продолжают тосковать по далёкой родине, где всё время надо кого-то изображать, что-то придумывать и бесконечно спасать человечество! Наша задача сделать так, чтобы родиной стали для них собственный горшок и грелка и, чтобы родина перестала требовать от них бесконечного самопожертвования во имя несбыточных идеалов, а стала обычной и привычной повседневностью! Иными словами, чем меньше вокруг будет Наполеонов, Петров Первых и Гоголей, тем лучше! Теперь – внимание! Для выработки наиболее эффективного метода воздействия с целью

32.

понижения гражданской активности населения Очевидного-Невероятного нам необходим резидент! Хотите, назовите его новый Мессия. Но с одним условием: подобные эпитеты с нынешнего дня – исключительно для служебного пользования!

Пока Густав говорил, я внимательно наблюдал за его коллегами. Меня поразила их болезненная бледность и мешки под глазами. «Ну, точно, ребятам не хватает свежего воздуха, – подумал я. – Они же все в предынсультном состоянии!» Но мыслями своими я делиться не стал, не дурак! Понятно, что объяви я им об этом вслух, все тут же решат, что парень окончательно свихнулся!

– Идея использовать в качестве живца русофила Добрыню потерпела фиаско. Слишком близок оказался он к народу, к его нуждам и чаяниям. Народ с аппетитом клюнул и сожрал наживку с крючком.

– Не сожрал, а выжрал! – поправила женщина с шиньоном. Голова маленькая, а шиньон большой – я уже говорил? Извините, но это так уморительно, что не грех и повторить!

– Воблина Викентьевна, – привычно осадил её Василий Васильевич. – Ну, право же – перед пациентом неудобно!

Юркий снова вытащил мяч и принялся его подкидывать, успевая, пока снаряд не вернулся, пару раз хлопнуть в ладоши.

– Три сможет кто-нибудь? – не отрываясь от забавы, спросил юркий.

Я поднял руку.

– Мяч! – грозно потребовал человек-лев.

– Ну, Василий Васильевич! – захныкал юркий.

– Я сказал – мяч!

Пришлось отдать, такой был суровый тон у главврача!

– Кстати, Добрыня этот – это ведь ваша креатура, – обратилась к Густаву Воблина Викентьевна, – Даже, когда паренёк явился на оперативку на четырёх конечностях, вы и тогда продолжали настаивать на его исключительной славянской парадигме!

– Каюсь, – признался докладчик. – Пошёл на поводу у стереотипов.

– Полно, Густав Карлович, – вступился за молодого коллегу Василий Васильевич, – не судите себя так уж строго! Нашли же вы возможность скорректировать программу и отправить в Центр новый запрос. Как говориться, от Густава – Юстасу!

Завершив реплику, Василий Васильевич, не целясь, точным броском уложил, отобранный у юркого, мяч прямо в корзину, чем заслужил долгие несмолкающие аплодисменты.

– Теперь о вас и о вашей миссии, Зигмунд Фрейдович! По мнению Вия Гоголевича в ситуации полного морального падения, вы единственный из известных нам идиотов, кто вместе со способностью мыслить, сохранил также и критический метод познания действительности! Вы и ваш Чёрный Квадрат призваны лишить всё это общественное безумие цвета, света и запаха и дать нашим людям возможность окончательно восстановить духовный и душевный баланс! Надеемся, форма цвета хаки вам в этом поможет, ибо до сегодняшнего дня наука так и не изобрела более мощных транквилизаторов, чем кожаная тужурка, галифе и сапоги! Пока человек не перестанет искать чёрную кошку в тёмной комнате, он никогда не обретёт ни душевного покоя, ни физического здоровья! Коллеги?

Все согласно кивнули.

– Плоды просвещения созрели, Зигмунд Фрейдович, пора их снимать с ветки! – подытожил свою песнь четвёртый ангел и вернул меч в ножны!

Один – мяч, другой – меч!

33.

– Вопросы?

– У меня только один вопрос, – обратился я не столько даже к диссертанту-инициатору, сколько ко всему почтенному собранию. – Кем они будут потом?

– В смысле?

Густав Карлович сильно напрягся. Я заметил, что с самых первых секунд нашего знакомства, он постоянно испытывал некий дискомфорт, словно в глаз его угодила соринка и теперь придётся долго и мучительно моргать, прежде чем ему удастся отделаться от неё.

В это время из Коридора донеслась песня, похожая на стон:

– Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, зеленая сама пойдёт!

Подёрнем, подернем!

Да у-у-ухнем!

– Степан Чугунов, – пояснила Воблина Викентьевна. – Слесарь-водопроводчик из Кудымкара. Диссоциатвное расстройство. Как на укол – демарш! Перед каминг-аутом, то есть, перед тем, как объявить себя Шаляпиным, некоторое время представлялся Арнольдом Шварценеггером. Своим любимым занятием считал охоту на скворцов и, когда те вступались за санитаров, каждый раз орал одну и ту же фразу: «I,ll be back, Bennet!» А всё потому, что до переезда к нам товарищ неоднократно посещал нарколога.

Тут меня словно озарило:

– Я, кажется, понял, в чём тут подоплёка! Вы хотите, чтобы этот великан снова превратился в Степана Чугунова!

– Ну что вы, – успокоил меня Густав Карлович, даже руку мне на плечо опустил. – Что вы! Теперь для этого бедолаги даже Степан Чугунов – неподъёмная ноша. Впрочем, всему своё время.

И он выразительно осмотрел членов Консилиума.

– А кто это – Беннет? – спросил Семён Семёныч.

Но его вопрос решили оставить без комментариев.

– Ну что, коллеги, обратился к честной кампании Василий Васильевич, – за сим, я полагаю, тема исчерпана. Будем наблюдать за развитием ситуации, каждый на своём месте. По всем оперативным вопросам обращаемся к Густаву Карловичу, у него ко всей этой истории личный интерес. Сам Важный Специалист готов поручиться за нашего коллегу в таком важном деле, как написание Диссертации Тысячелетия! Так сойдёт?

– Ну не знаю, – тут диссертант дал такого «петуха», что услышав его, настоящий захрюкал бы свиньёй. – Не слишком пафосно, нет?

– Воблина Викентьевна, так и запишем в Протоколе совещания. Вы меня поняли?

– Василий Васильевич, обижаете! – Женщина схватилась за шиньон, как за спасательный круг. – Я пока что ещё в трезвом уме!

И вот тут я впервые в этом усомнился.

– Прекрасно! – Василий Васильевич мысленно примерился к щиту и мысленно же повторил свой успешный бросок. – Теперь же прошу всех покинуть Офис ЧК, я же дам его первому председателю последние наставления.

Ангелы стремительно разлетелись по облакам, а я всё сидел и думал: а чего это они, сволочи такие, даже не попрощались? Может, их приговорить к расстрелу на первом же заседании ЧК? А ещё мне, знаете, что было интересно? Заметил ли кто-нибудь, как на выходе из зала юркий дёрнул Воблину (Прости, Господи!) Викентьевну за её спасательный круг и не схватись она за него вовремя, женщина

34.

вполне могла лишиться не только шиньона, но и той части тела, к которой он был присобачен?

После того, как мы остались вдвоём, Василий Васильевич рассказал мне о кой-каких деталях в устройстве офиса, пообещав при этом, что свой рабочий график я могу определять сам.

– Вообще, даём вам полный карт-бланш, Зигмунд… – Он замялся. – Зигмунд…

– Фрейдович, – подсказал я.

– Точно! – Главный постучал себя по львиной голове. – Ничего не попишешь – возраст! Годы своё берут!

И запел:

– А годы летят, наши годы как птицы летят,

И некогда к ним повернуться лицом!

Мда-а… Так что действуйте смело и решительно. Связь будем держать через нашу страшную сестру. В смысле, старшую. У вас есть старшая сестра?

– Старшей нету, – сказал я.

– Ну, вот видите, – почему-то обрадовался главный, – значит будет! Её зовут Алла Константиновна.

– Алконост! – теперь уже обрадовался я.

– Точно!

И мы оба счастливо расхохотались!

– Если что, ну там перегорание, потеря жизненного интереса – рекомендую: дыхательная гимнастика и бег на жопе!

Потом Василий Васильевич попрощался, ещё раз заверив меня в том, что с моим чутьём и фамилией я смогу найти к делу максимально верный подход.

А через минуту после его ухода, в зале появилась Алконост. Только теперь я понял, как же я скучал по ней всё это время!

Она кратко ознакомила меня с тем, что нам предстояло сделать в самое ближайшее время. Но для начала девушка предложила мне слегка перекусить.

– Сразу предупреждаю, это против правил, – сказала она, по очереди вынимая из пакета контейнеры с едой и термос с кофе, его запах я почувствовал ещё до того, как она вошла сюда. – Трапезу мы принимаем в Пищеблоке, каждому жителю страны предписан свой стол и, не поверите, стул.

– Насчёт стола не знаю, – пошутил я, – но стул у меня хороший!

– Так все говорят, – мудро заметила девушка, – пока не припрёт!

Она аккуратно сложила опустевший пакет вчетверо.

– Завтрак на столе. Милости просим.

Мы сели, Алконост разлила кофе в пластиковые стаканчики и предложила чокнуться.

– Ну, вот, – сказала она вполне серьёзно, – теперь мы с вами оба – чокнутые!