Последнее лето перед революцией

Анна Пейчева

Последнее лето перед революцией

«Все-таки я еще не могу постигнуть, что это все? Ведь все вышло, как нарочно. Кончил я университет и остановился на распутье, беспомощным. И вдруг – чудовищные рельсы войны, по которым я безвольно покатился, и качусь уже 2 года… Война старается из меня высосать все «механически»-полезное. Но «механический» коэффициент моего полезного действия, думаю, ничтожен. А то, что я делать могу и хочу, – войне не нужно. Остается sauver les apparences 1 и ждать прихода поезда» 2 .

От автора

Горизонтальная история – любопытная штука. Как будто перед тобой медленно проплывают освещенные вагоны поезда, и ты смотришь, кто чем занимается прямо сейчас.

Вот Николай II озабоченно трогает горячий лоб сына, пока генералы толпятся у его дверей; а здесь молодой физик Сергей Вавилов с увлечением крутит ручку полевой радиостанции, не обращая внимания на грохот снарядов. Мандельштам отправляет прощальное стихотворение Цветаевой, подводя черту под их сумасшедшим романом; а бедная таджичка бесстрашно выхватывает шашку из рук полицейского, защищая своего сына от мобилизации. Императрица Александра Федоровна срезает кроваво-красные розы, чтобы послать их мужу в Ставку – вместе со своими советами по ведению войны; в то время как корпусный врач Кравков борется со средневековой цингой, бушующей на Рижском фронте. Сергей Есенин примеряет новые алые сапожки для выступления перед царской дочерью; но о нем ли думает великая княжна Мария, вышивая мужскую рубашку?

В Вердене – пламя дьявольских огнеметов, в Туле – сахарные «хвосты» по полтора километра, российские газеты кричат на читателей, и только на Марсе все спокойно.

А на Земле грозы, сплошные грозы – все лето. Воздух над империей страшно наэлектризован.

«Гроза нас разбудила», – запишет Николай II в дневнике 6 июля3.

«Пишу у себя в комнате при свете лампы, так как сейчас разыгралась страшная гроза и льет дождь, – ужасные удары грома, как будто молния ударила где-нибудь вблизи!..» – вторит мужу императрица и подводит итог: «Такое странное лето»4.

Это 1916 год. Последнее лето перед революцией.

Мерно стучат колеса истории. Поезд с освещенными вагонами неуклонно стремится навстречу ужасной катастрофе. Но никто из пассажиров об этом не подозревает.

Кому удастся выбраться из-под обломков?

Николай II (1868 – 1918) – последний император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский из императорского дома Романовых. Полковник гвардии; кроме того, от британских монархов имел звания адмирала флота Королевского ВМФ Великобритании и фельдмаршала британской армии.

Предисловие. «На плечах гигантов»5

Какой отпечаток семейственности носила Первая мировая!

Первое и самое очевидное – правители воюющих стран были связаны между собой тесными узами.

Король Великобритании Георг V был как две капли воды похож на своего кузена, российского монарха Николая II – их матери приходились друг другу родными сестрами. По отцовской же линии в кузенах у Георга числились: германский император Вильгельм II, российская императрица Александра Фёдоровна, греческая королева София, румынская королева Мария, норвежская королева Мод, испанская королева Виктория… Все они были внуками английской королевы Виктории и в юности очень весело проводили время в гостях у бабушки – в ее любимом Балморале6.

По сути, всей Европой и разбросанными по всему миру колониями правила одна большая Семья. Поневоле вспомнишь Дона Корлеоне и его знаменитое: «Я всегда все делал во благо Семьи»7.

Даже свободно избранным президентам Третьей Французской Республики пришлось условно присоединиться к этой всемогущей Семье, опутавшей своими сетями все континенты. Франция заключила не рядовой «союз» с Англией и Россией – а l’Entente cordiale, «сердечное согласие»!

Чтобы подчеркнуть теплую родственность этих отношений, в 1914 году в России был выпущен красочный плакат «Согласие» (см. Рис. 1).

Рис. 1

На плакате изображены три грациозные сестры, похожие на греческих богинь: Вера (Россия), Надежда (Англия) и Любовь (Франция). Фигуры сопровождаются стихами:

Франция

ЛЮБОВЬ в ней чистая горит

К земле родимой и народу, -

Объята ею, – отразит

Она тяжелую невзгоду…

Россия

В ней ВЕРА глубока; тревогой

Не поколеблема ничуть,

Святая Русь во имя Бога

Свершает свой победный путь…

Англия

НАДЕЖДА в ней всегда живет

На мощь, величие России.

С ЛЮБОВЬЮ, ВЕРОЮ идет

Она на бой и их зовет

Сломить надменные стихии…

И вдохновляющий итог:

Перед грозой враждебных сил

В дни тяжкой скорби, испытаний –

Святой союз их в поле брани

Сам Бог с небес благословил. 8

Но позвольте, кого-то на этом плакате не хватает… Где же мать этих очаровательных и смелых девушек, несчастная вдова София9?

Она присутствует здесь незримо. Обратите внимание на шестиконечный крест в руке Веры-России – он предназначен для константинопольского собора Святой Софии. Этот роскошный, величественный православный храм был превращен в мусульманскую мечеть в 1453 году – после завоевания города турками10. Христианский мир даже за четыре с половиной века так и не смог смириться с потерей символа «золотого века» Византии.

Да, обладание Константинополем всегда было сладкой, притягательной, но, увы, несбыточной мечтой многих российских правителей. Об этом грезила прапрапрабабушка Николая – Екатерина II, задумавшая амбициознейший Греческий проект и писавшая своему другу, императору Священной Римской империи Иосифу II в 1782 году:

«Неограниченное доверие, которое я питаю к в. и. в-ву, дает мне твердую уверенность, что в случае, если бы успехи наши в предстоящей войне дали нам возможность освободить Европу от врага Христова имени, выгнав его из Константинополя, в. и. в. не откажете мне в вашем содействии для восстановления древней Греческой империи на развалинах ныне господствующего на прежнем месте оного варварского владычества, конечно, при непременном с моей стороны условии поставить это новое Греческое государство в полную независимость от моей собственной державы, возведя на его престол младшего из моих внуков, великого князя Константина…»11

Весь девятнадцатый век деды Николая II так или иначе пытались заявить свои права на столицу Османской империи. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 года, затеянной Александром II, журнал «Русский мир» провозглашал: «По нашему решению задачи – назовем его пока идеальным – Константинополь должен быть городом общим всему православному и всему славянскому миру, центром Восточно-христианского союза. В этом качестве он будет, следовательно, принадлежать и России, первенствующему члену этого союза, но не будет включен в непосредственный состав ее государственного тела <…> Все, что Константинополь заключает в себе великого, – его православно-христианский и исторический ореол, его несравненное географическое и стратегическое положение – будет принадлежать России наравне со всеми прочими народами, имеющими на него право по своей религии, этнографическому составу, историческим судьбам и географическому положению»12.

Однако до сих пор к Османской империи было не подступиться – слишком сильным союзником она обзавелась! Интересы турков защищала Германия. В 1898 году, прибыв с визитом в Дамаск, кайзер Вильгельм II поклялся в вечной дружбе Османской империи и мусульманском миру в целом: «Пусть султан и триста миллионов магометан, разбросанных по земле и почитающих его как халифа, будут уверены в том, что германский император во все времена останется их другом»13.

Николай II, унаследовавший от своих предков не только шапку Мономаха, но вместе с ней и всю тяжесть вековых государственных амбиций, понимал, что только ослабление Германии позволит ему воплотить давнюю семейную мечту насчет Константинополя. Нужно было отвлечь Вильгельма от защиты далекой Османской империи.

«В феврале 1914 года российский совет министров провел заседание, чтобы обсудить перспективы завоевания Константинополя и проливов14, и пришел к выводу, что наиболее благоприятная возможность для этого возникнет в контексте общеевропейской войны. В апреле 1914 года царь Николай II утвердил рекомендации своего кабинета и поручил правительству предпринять все необходимые подготовительные меры для того, чтобы при первой же возможности захватить Стамбул и проливы»15.

Французский посол Морис Палеолог рассказывает об откровенной беседе с Николаем II в феврале 1915 года: «Как только встают из-за стола, император увлекает меня в глубину гостиной, предлагает папиросу, и, принимая серьезный вид, говорит мне:

– Вы помните разговор, который был у меня с вами в ноябре прошлого года? С тех пор мои мысли не изменились. Однако, есть один пункт, который события заставляют меня точно определить: я хочу говорить о Константинополе. Вопрос о проливах в высшей степени волнует русское общественное мнение. Это течение с каждым днем все усиливается. Я не признаю за собой права налагать на мой народ ужасные жертвы нынешней войны, не давая ему в награду осуществления его вековой мечты. Поэтому мое решение принято, господин посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и проливов. Решение, на которое я вам указывал в ноябре, – единственно возможное, единственно исполнимое. Город Константинополь и Южная Фракия должны быть присоединены к моей империи»16.

План Николая был очень прост. Шаг первый: победить Германию на европейском фронте. Шаг второй: победить Османскую империю, оставшуюся без союзника. Шаг третий: водрузить на собор Святой Софии православный крест и, закурив сигару с достоинством Майкла Корлеоне, небрежно бросить поверженному султану: «Никогда не вставай на сторону того, кто идет против Семьи»17.

Николай был страшно обременен родственными обязательствами со всех сторон: он не мог подвести великих предков с их грандиозными планами; он сочувствовал матери, с юности ненавидевшей немцев; он обещал умирающему отцу сохранить в стране абсолютное самодержавие. Через два с половиной месяца после восшествия на престол юный царь заявил провинциальным дворянам: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что Я, посвящая все Свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его Мой незабвенный, покойный Родитель»18.

Итак, Николай, ведомый тенями предков, решается на грандиозную войну. Разумеется, и основание для войны он находит семейное, родственное, по-другому никак не получается оправдать вступление России в чужой и далекий конфликт: «С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования… Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную, родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди Великих Держав»19.

Формальный призыв «защитить братьев-славян» обернулся долгой кровавой бойней между настоящими братьями-монархами, превратившими в пепел четыре империи: Российскую, Германскую, Австро-Венгерскую и Османскую. Каждый кузен искренне думал, что быстро и эффективно перекроит Европу; никто из них не ожидал, что элегантная дуэль между сверхразвитыми державами приведет к жутким потерям со всех сторон.

Вильгельм улыбался: «Обед у нас будет в Париже, а ужин в Санкт-Петербурге»20, Николай собирался завтракать в Константинополе… В итоге германский император отрекся от престола и сбежал в Нидерланды, а российский принял самое страшное наказание из всех возможных.

Вместе со своей горячо любимой семьей.

Николай II в немецкой форме и Вильгельм II в русской форме на палубе немецкого военного корабля (1907).

Затишье перед бурей: кайзер Вильгельм II и король Георг V вместе в Берлине, май 1913 года.

Российский император Николай II и король Великобритании Георг V (1890-е).

Николай II в немецкой форме и Вильгельм II в русской форме. Фотография предоставлена Государственным архивом Германии (1905).

Это британская карта 1914 года, на которой начало войны изображено как схватка между собаками: французским пуделем, британским бульдогом, немецкой таксой и австро-венгерской дворнягой. Британский моряк возвышается над картой, мощь Королевского флота натянута на поводке.

Некоторые из художников, создававших мультяшные карты, прославились. Это относительно ранняя работа Уолтера Трира – чешско-немецкого иллюстратора. Эту карту, на которой Британия изображена в виде шотландца, прячущего флот под своим килтом, можно рассматривать в контексте антинацистских материалов, созданных в Британии во время войны изгнанным из Германии Триром.

Эта голландская карта была опубликована в 1915 году, после вступления Италии в войну. Фигура, изображающая нейтральную Голландию, смотрит через плечо на своего воинственного соседа. Под давлением Германии художник был отдан под суд за нарушение нейтралитета Нидерландов, а за его голову немцы позже назначили цену в 12 000 гульденов.

Очень скудная пропагандистская карта, на которой осьминоги-близнецы – Пруссия и Австро-Венгерская империя – протягивают свои щупальца по Центральной Европе.

Великолепная карта, показывающая уверенность, которую многие испытывали в начале Первой мировой войны: иллюстратор был убежден, что объединенная мощь России, Франции и Британской империи быстро разгромит Германию и ее «шутовского» союзника, Австро-Венгерскую империю.

Карта Фрица Эльснера 1914 года, изданная в Кёльне Ф. Клотцем и Г. Кремером.

Первая из двух карт Карла Лемана-Дюмона, опубликованных в Дрездене в 1914 году под названием «Юмористическая карта Европы 1914 года».

Вторая из двух карт Карла Лемана-Дюмона, опубликованных в Дрездене в 1914 году под названием «Юмористическая карта Европы 1914 года».

Анонимная карта, напечатанная в 1914 году в Шарлоттенбурге, пригороде Берлина.

Пролог

1883 год.

Франция. Верден.

– Леон! Леон, ты только посмотри! Это же настоящая бомба!

Франсуа влетел в уютный магазинчик на набережной Комедии, размахивая какими-то бумагами. Вид взбудораженный и даже дикий: пальто нараспашку, – и это в декабре-то, когда ветер с реки Мёз становится сырым и недружелюбным! – лабораторный халат весь перепачкан шоколадом и апельсиновыми брызгами, волосы взлохмачены.

Порой двадцатидевятилетнему Леону казалось, что тридцатисемилетний Франсуа – его младший брат, а не наоборот; рассеянный, беспечный, вечно парящий в других сферах Франсуа Бракье был прирожденным ученым, изобретателем, едва замечающим, что происходит вокруг. Пока степенный, основательный, надежный Леон управлял семейной кондитерской фабрикой, подписывал договоры, заказывал оборудование, отправлял рекламные объявления в газеты, улаживал конфликты с работниками, подменял заболевших продавцов в магазине, как сегодня, – Франсуа творил: придумывал новые вкусы знаменитых миндальных драже, испытывал самые безумные рецепты, сочинял оригинальные конфетные упаковки, рисовал чертежи станков, на которых можно было все это изготовить в промышленных масштабах. Физика, химия, высокая кулинария – таланту Франсуа было подвластно всё; Леон же был блестящим администратором, виртуозно дирижирующим сложной системой управления растущим предприятием. Братья идеально дополняли друг друга – и ни дня не могли друг без друга обойтись, хотя и ссорились частенько, уж очень они были разными.

Вот и сейчас Леон тяжело вздохнул, глядя, как Франсуа сметает полой пальто все на своем пути: рождественских оленей, аккуратно расставленных среди ваз с драже, стеклянные шары, украшающие стойку с конфетными подарочными наборами, блестящие гирлянды возле кассы.

– Боже, Франсуа, где твоя шляпа? – воскликнула Анна, едва не выронив бумажный пакетик с драже «Принцесса» (миндаль 35/36 калибра в белой сахарной глазури).

Какое счастье, подумал Леон, бросая взгляд на карманные золотые часы с цепочкой, какая редкая удача, что еще слишком рано и в лавке почти никого нет – взъерошенный братишка перепугал бы всех туристов! Единственная посетительница – Анна Леруа, она каждую пятницу заглядывает к Бракье по дороге на рынок и неизменно берет двести граммов «Принцессы». Леону нравилось ее постоянство. Девушки такие ветреные, но Анна – другое дело: светлые волосы всегда волосок к волоску, не шелохнутся, плотная темно-синяя юбка тщательно отглажена, голубой передник ложится ровными складками. О, ладно, видимо, пора признаться – Леон давно и страстно влюбился в Анну, но предложение делать не спешил. Любовь мешает бизнесу. Сначала нужно полностью отладить работу фабрики, а потом уже думать о семье. Может, сделает Анне предложение лет через пять, но не раньше. Дело всегда должно быть на первом месте.

А не дождется его Анна – ну что ж, значит, такова судьба. Нельзя подвести отца, бросившись в любовные переживания с головой.

Все вокруг удивлялись, когда старый Бракье решил передать кондитерскую фабрику младшему сыну. А как же традиции, шептались знакомые, как же вековые устои, согласно которым семейное предприятие передается наследнику? Но старик-кондитер прекрасно понимал, что Франсуа не создан для управления людьми и бизнесом. С таким руководителем фабрику ждет катастрофа. «Ради процветания любимой фабрики придется нарушить вековые традиции», – сказал Бракье и попросил Леона возглавить бизнес. И, похоже, не ошибся в своем смелом решении.

– Что? Какая шляпа? А, шляпа… Не знаю, уронил по дороге, – Франсуа растерянно посмотрел на Анну и повернулся к брату: – Да к черту шляпу, Леон, ты лучше взгляни вот сюда! – И Франсуа сунул брату под нос пачку листов нежного устричного цвета. – Письмо от Пуйе! Из Парижа! Я же говорю – это просто бомба!

– От нашего адвоката? Ну-ну, и что же там? – Леон заинтересовался не на шутку. Кажется, на этот раз у Франсуа были все основания для волнения.

Леон забрал у брата документы, поправил очки в золотой оправе и принялся читать вслух, не стесняясь присутствием Анны:

– «Господин Бракье, кондитер из Вердена, придумал новый продукт в своей отрасли, который он обозначил как «Фугасный снаряд». Продукт состоит из продолговатой оболочки, изготовленной из шоколада, полой, предназначенной для хранения конфет и сувениров. Оболочка снабжена фитилем. При поджоге фитиля шоколадная оболочка взрывается, конфеты и сувениры разлетаются во все стороны»21…

– Во имя всего святого! – взорвался Франсуа. – Зачем ты читаешь полную расшифровку заседания суда? Ты что, сам не знаешь, как выглядит твоя лучшая конфета, которую спрашивает каждый турист? Которую заказывают для всех праздников в округе? О, дева Мария, иногда ты такой тугодум! – Франсуа нетерпеливо вырвал бумаги из рук брата, зашелестел ими, потом протянул всего одну, с личной подписью адвоката Пуйе. – Вот, прошу!

– «Уважаемые господа Бракье… Поздравляю с победой в апелляционном суде… Отныне ваши конкуренты Мунье и Кабрильяк не смогут копировать ваши знаменитые шоколадные «снаряды»… Ответчики также обязаны выплатить вам пятьсот франков за причиненный ущерб… К сему прилагаю счет за мои юридические услуги на две тысячи франков». – Леон поднял голову. – Ну что ж… Похоже, ты был прав: парижские адвокаты не просто так заламывают астрономические цены. Пожалуй, эти две тысячи франков мы потратили не зря.

– Полторы тысячи, – поправила Анна, внимательно слушавшая разговор братьев Бракье, – ведь пятьсот франков к вам еще вернутся.

Франсуа отмахнулся, денежные вопросы никогда его не занимали, а Леон сдержанно, но ласково улыбнулся Анне. Она всегда умела поймать детали. Эта девушка будет прекрасной спутницей преуспевающего владельца фабрики.

– Неплохо, – сказал Леон, поправляя очки.

– И это всё?! – вскричал Франсуа на весь магазин, да так, что стеклянные шары зазвенели от воздушного удара. – «Неплохо»?! Мы отвоевали наше изобретение, нашу визитную карточку, наше будущее! Главное достояние нашей семьи! Мы едва ли не год стояли насмерть, не сдались даже после ошеломительного поражения в суде первой инстанции – а ты говоришь «неплохо»?! Это победа, Леон, победа! Долгожданная, тяжелая, восхитительная победа! Теперь мы забросаем нашими «снарядами» все страны! Весь мир услышит про верденские «бомбы»! Верден будет у всех на устах!

Энтузиазм Франсуа был заразителен.

– Наверное, теперь, когда у нас такие серьезные юридические тылы, мы и правда можем попробовать выйти на международный уровень, – согласился Леон. – Надо бы принять участие во Всемирных выставках – разузнаю всё об этом. Может, отправить коробку драже президенту Франции? Это стало бы неплохой рекламой.

– Я где-то читала, что русский император Александр любит сладкое, – присоединилась к обсуждению Анна. – В газетах писали, что он обожает шоколад22.

– Великолепно! – возликовал Франсуа. – Я видел его фотографии в журналах – он мой ровесник23, но, в отличие от меня, – изобретатель шутливо пожал худыми плечами, – Александр такой крупный, упитанный, он наверняка жить не может без десерта! Пошлем русскому мишке наш медовый миндаль. Уверен, русский царь всем сердцем оценит умение французов производить «снаряды». А там, глядишь, и новый рынок нам откроется… Вы видели карту Российской империи? Представляете, сколько там сладкоежек? Нет, нам непременно нужно заключить с ними какой-нибудь союз! О, это будет нечто потрясающее!

– Успокойся, Франсуа, – Леон попытался вклиниться в восторженный поток. – Для начала отработаем свою территорию, а потом уже будет завоевывать чужие. Порой расширение бизнеса может привести к непредсказуемым последствиям.

– Какой же пессимист, братишка, – Франсуа взмахнул рукой и устричные листы разлетелись по всему магазину. – Будущее – за верденскими «бомбами»! Вот увидишь, двадцатый век будет переполнен счастьем и шоколадом, усыпан лепестками роз! Кстати о цветах – у меня родилась превосходная мысль – почему бы нам не сделать конфетный букет?

– Прелестный подарок любому монарху, – поддержала идею Анна. Леон кивнул.

– Ну, побежал в лабораторию – разрабатывать! – крикнул Франсуа на прощание. Хлопнула дверь, жалобно звякнул колокольчик. Уже с улицы донеслось, вместе с порывом холодного речного ветра: – Как же скучно вы все живете! Наука – вот настоящая жизнь!

***

Заметка из газеты «Эхо Парижа» от 21 июня 1897 года: «Король Бельгии Леопольд II был очень тронут, проходя через французскую секцию Всемирной выставки в Брюсселе, где мсье Буше, наш посредник в торговле, передал королю подарок от мсье Леона Бракье, промышленника из Вердена (на реке Мёз). Чудесный букет, сделанный из драже высшего качества, самой искусной сборки, снискал наитеплейшие поздравления от короля, который сказал: «Я никогда не забуду этот подарок». Великий город Верден может гордиться успехом, которого он добился благодаря своей кондитерской продукции, завоевавшей лучшую репутацию и пользующейся спросом во всем мире»24.

Драже Бракье потом еще не раз получали всевозможные призы, так, например, в 1900 году засахаренный миндаль Леона был награжден золотой медалью на Всемирной выставке в Париже25. К сожалению, не сохранилось документальных свидетельств, доказывающих, что российские императоры угощались знаменитыми верденскими конфетами. Однако драже Бракье были невероятно популярны в конце девятнадцатого века, и можно с большой доли уверенности предположить, что их предлагали высокопоставленным гостям на торжественных приемах – в том числе в 1896 году, когда Николай II с молодой супругой Александрой Фёдоровной посетили Париж в рамках своего большого европейского турне.