Красавиц мертвых локоны златые

– И как вас зовут?

– Диего, – ответил рабочий. – Диего Монтальво.

– Чрезвычайно рад знакомству, мистер Монтальво. Восхищаюсь этим превосходным образчиком мастерства.

Взволнованный Монтальво представил своего помощника по имени Роберто (без фамилии), и вскоре мы пожимали друг другу руки, идиотски улыбались и рассуждали об альмерском мраморе.

Разговор неизбежно свернул на надгробие мадам Кастельнуово, с которым эти двое мужчин возились, когда мы пришли. Это был плоский вытянутый кусок ослепительно белого мрамора.

На нем были выгравированы имя и даты: «Мадам Адриана Кастельнуово, 1917–1952» и изящное изображение гитары с порванной струной.

– Ей было не так много лет, – заметила я.

– Да, – сказал Доггер. – Как сказал Вордсворт, лучшие всегда сгорают первыми, а…

Он умолк на полуслове.

– А? – тихо подсказала я.

– …А те же, чье сердце и без того выжжено дотла, могут тлеть долго.

У меня подступили слезы к глазам, хотя я сама не поняла почему.

Диего и Роберто перекрестились, и я последовала их примеру.

Доггер прокашлялся.

– Что ж, – сказал он, возвращая разговор в более приземленное русло, – должно быть, это непростая задача – поставить камень идеально ровно в мягкую землю.

– Здесь не мягкая земля, – возразил Роберто. – Твердая, как камень.

– А-а-а, – глубокомысленно кивнул Доггер. – Бетон. Семья поступила очень разумно. Да, очень разумно.

Общеизвестный факт, по крайней мере для меня, что могилы знаменитых людей часто сразу после погребения заливают толстым слоем бетона, чтобы предотвратить попытки разжиться трофеем.

Вот мы и узнали то, что нам было нужно.

Палец у мадам Кастельнуово отрезали до похорон.

Мы обменялись едва заметными улыбками.

– Одна галочка поставлена, – заметил Доггер, после того как мы попрощались с Диего и Роберто и отправились обратно по Кладбищенской границе. – Теперь следующий пункт. Если не ошибаюсь, аббатство Голлингфорд находится в этом направлении.

– Мне интересно, Доггер, – сказала я, – как ты узнал, что могильный камень мадам Кастельнуово был добыт в деревне Макаэль в Альмерии, расположенной на Андалузском полуострове в Испании?

– А! – отозвался Доггер. – У людей есть свои секреты.

– Ты водишь меня за нос, – возразила я.

– Так и есть, мисс. На самом деле, если вам так интересно, адрес был напечатан на деревянной коробке.

5

Мы совершили приятную прогулку по главной аллее кладбища к деревушке Пербрайт.

Доброжелательные солдаты в армейском грузовике оказались так добры, что остановились на перекрестке и показали нам дорогу.

– Аббатство Голлингфорд? Вы его не пропустите, – сказали они. – Огромный старый дом. На холме. Перед ним дубовая аллея.

Доггер поблагодарил их, с профессиональным изяществом отдав салют, а они с любопытством ответили.

– Так держать, майор! – прокричал один из них, высунувшись в окно, когда грузовик тронулся с места в клубах пыли и сухих листьев.

Я протерла глаза от налетевшей пыли и, стараясь отовсюду извлекать пользу, констатировала:

– Песчаная почва.

Доггер промокнул уголок моего глаза носовым платком.

– Военные очень любят ее для маневров и стрельбищ, – сказал он. – В былые годы эти края славились своими пустошами и вересковыми полями.

– Странное место для больницы, – заметила я.

– Наоборот. Пербрайт когда-то считалась настолько уединенным местом, что местные жители водили хороводы от радости вокруг любого незнакомца, которого сюда заносило. «Танцы с боровом» – так они это называли.

– Интересно, вокруг нас они тоже будут танцевать?

– Не думаю, – сказал Доггер. – Мир очень изменился.

Я вскинула руки над головой на манер шотландского флинга и закружила вокруг него, словно танцуя между скрещенными мечами.

– Уи! Уи! – верещала я, аккуратно ставя носки.

Доггер изобразил снисходительную улыбку.

– Думаю, что аббатство Голлингфорд впереди.

Его предположение подтвердила скромная табличка. Мы находились у подножья холма, откуда аллея из высоких дубов вела прямо к больнице.

Даже с дороги это здание производило впечатление: деревенский дом в стиле возрожденной готики – сплошь зубчатые стены и острые арки; шпили, стрельчатые окна и турели, фиалы, клинья и пирамиды, ажурные переплетения и ниши, лес высоких строгих каминов; там и сям внимательная горгулья.

В аббатстве Голлингфорд было все это и намного больше. Оно очень напоминало лондонскую железнодорожную станцию, которая однажды ночью при свете луны подхватила свои юбки и сбежала куда-то в пасторальный рай, а теперь ее обнаружили среди полей, где она расположилась с невинным видом, словно говоря: «Кто я?»

– Как ты думаешь, они позволят нам повидать доктора Брокена? – спросила я у Доггера.

– Это будет зависеть от разных факторов.

– От каких? – упорствовала я.

– От нас, – ответил он, открывая передо мной дверь.

Мы вошли в просторный пустой холл. Пол был выложен блестящей квадратной черно-белой плиткой. Здесь пахло воском и еще кое-чем намного менее приятным. Вдалеке виднелся стол, за которым восседала внушительная дама в белом, листающая бумаги или притворяющаяся.

Пока мы шли по огромному вестибюлю, Доггер улучил момент, чтобы провести указательным пальцем по рифленой колонне и внимательно проверить наличие пыли.

Я сразу же поняла, к чему он клонит. По всей видимости, мы санитарные инспекторы и с нами не стоит шутить.

Когда мы приблизились к столу, он извлек из кармана карту, которую для нас нарисовал человечек в Бруквуде. Внимательно рассматривая ее, он сделал вид, будто читает:

– Доктор Огастес Брокен, – коротко сказал он. – Здесь есть человек с таким именем?

– Вы родственники? – спросила женщина.

Второй раз за один час нам задавали один и тот же вопрос.

– Нет, – ответил Доггер.

– В таком случае, боюсь, ничем не могу помочь. Всего хорошего.

– Мы – представители дочери доктора Брокена миссис Анастейши Прилл. – Его голос похолодел. – Вы не получили письмо от нее с уведомлением о нашем визите?

– Ну… нет, – заикнулась женщина.

Я видела, что она пожалела о своей резкости.

– Думаю, возможно…

– Меня не интересуют возможности, мадам, – произнес Доггер, и я возликовала. Никогда не видела его таким властным и таким величественным.

Я видела, как она сдается. Это читалось по ее лицу: смягчались жесткие линии у рта, едва заметно расслаблялись мышцы вокруг глаз, медленно, но неуклонно, словно убывающий отлив, опускался подбородок.

– Я наведу справки, – сказала она, и, когда она подняла трубу телефона, мне показалось, что Доггер фыркнул.

После продолжительного разговора с кем-то на другом конце линии, состоявшего преимущественно из «да… да… да… нет… нет…» и так далее, плотно прижимая трубку к уху, чтобы мы ничего не услышали, она отключилась.

– Нельсон, – сказала она, указывая пальцем в небо.

Я непонимающе уставилась на нее. Доггер не пошевелился.

– Нельсон, – повторила она. – Это название крыла. Наверх. Второй этаж. Воспользуйтесь лифтом.

С этими словами она кивнула в сторону древнего устройства, сооруженного на первый взгляд главным образом из проводов и проволоки. Оно напомнило мне какой-нибудь из первых аэропланов, на которых бесстрашные летчики ежедневно рисковали жизнями, не моргнув и глазом.

Мы вошли в кабину, и Доггер передвинул медный рычаг в черном железном механизме. С тревожным скрежетом лифт тронулся с места, и мы с завыванием вознеслись в небеса, словно эскадрон истребителей «Сопвит кэмел»[8].

Когда адское устройство со скрипом и содроганием остановилось, мы торопливо вышли в широкий коридор, оказавшийся неожиданно светлым.

Доггер склонил голову перед портретом морского офицера в форме с рукавом, пришитым к синему мундиру, увешанному кричащими орденами.

– Адмирал Нельсон, – промолвил он.

– У него такой вид, как будто он думает об Эмме Гамильтон, а не о военной тактике, – прошептала я. Даффи рассказала мне об этой знаменитой истории любви, после того как они тайком сходили с Фели в кино на «Леди Гамильтон».

– Или о ростбифе, – предположил Доггер.

Короткая прогулка по отражающему эхо коридору привела нас на перепутье: нарисованные на стенах стрелы указывали путь к коридорам А, Б и В.

Куда нам идти?

Проблема разрешилась сама собой, когда к нам торопливо подошла медсестра в накрахмаленной синей с белым форме.

– Да? – произнесла она, вопросительно выгибая бровь.

– Доктор Брокен, – сказал Доггер.

Медсестра по очереди посмотрела нам в глаза.

– Боюсь, вы опоздали. – Она покачала головой, и у меня сердце упало в пятки.

Но Доггер был сделан из более прочного материала.

– Опоздали? – переспросил он, как будто не расслышал.

Медсестра устроила целое представление, подтягивая за шнурок часы, висевшие у нее на груди, и внимательно их изучая.

Это был великолепный спектакль, подчеркнутый бесчисленными проявлениями легкого сомнения, наморщиванием лба и глубокими размышлениями, – спектакль, который на сцене Вест-Энда собрал бы море наград.

– Слишком поздно, – повторила она, отпуская часы. – Время посещений – с одиннадцати до двух часов без исключений. Сейчас половина третьего. Вам придется организовать свой визит в другой день.

– Боюсь, это невозможно, – ответил Доггер и, понизив голос, добавил: – Конфиденциально, это серьезное дело, связанное с законом. Боюсь, все очень спешно. Я представляю дочь доктора Брокена миссис Прилл. Она будет весьма огорчена, если узнает, что нам отказали, после того как мы проделали такой путь.

– А эта юная леди? – вопросила она, снова перемещая бровь с места на место.

– Ах, – Доггер покровительственно положил мне руку на плечо, – как я сказал, все очень спешно.

Заворочались шарики и ролики. Кем я могу быть? Очевидно, что я не барристер и не солиситор. Кто же тогда? Внучка? Наследница? Ребенок, которого можно использовать для переливания крови?

Я видела, как медсестра мысленно перебирает варианты.

– Палата тридцать семь, – сказала она. – По этому коридору налево. Десять минут. И ни секундой больше.

В тридцать седьмой палате были липкий линолеум и тошнотворно зеленые стены. Воздух можно было резать ножом; я чувствовала, как он забивается в поры. Судя по удушливой атмосфере, двери и окна здесь не открывались отродясь.

Перед окном в «крылатом» кресле сидел древний старик, хотя нельзя было сказать, что он смотрит вдаль.

Его нижняя челюсть отвисла под действием силы тяжести, и я бы поклялась, что он мертв, если бы в его стеклянных глазах не бился пульс. Кожа выглядела так, как будто ее сняли, смяли в шар, как пожелтевшую папиросную бумагу, а потом грубо расправили и натянули обратно.

– Доктор Брокен? – сказал Доггер.

Ответа не было.

– Я сказал вашей дочери, что загляну к вам.

Старик не пошевелил ни единой мышцей. Может быть, миссис Прилл права: ее отец не в своем уме.

Я поймала взгляд Доггера и покачала головой.

Доггер бережно взял старика за ладонь.

Как мило, подумала я. Утешительная сила человеческого прикосновения.

Старик дернулся и продолжил смотреть в никуда.

– Время для лекарства, доктор Брокен, – продолжил Доггер, доставая из кармана зеленую стеклянную пирамидку, в которой, судя по этикетке, был какой-то медицинский препарат.

Из другого кармана он извлек ложку.

Открывая бутылочку странной формы и наливая в ложку темную жидкость, он пробормотал, словно обращаясь ко мне: «Бальзамический электуарий Брокена. Здесь много опиума».

А потом добавил громче:

– Откройте рот, доктор Брокен.

Если бы я не ждала этого, могла бы не увидеть. Рот доктора Брокена плотно закрылся: едва заметное движение, буквально на волосок, но тем не менее внимательный глаз смог его уловить.

– Примите ваше лекарство, доктор Брокен, – спокойно сказал Доггер, – или мне придется послать за миссис Прилл.

Древние глаза едва заметно двинулись, перемещая взгляд на один-два градуса, как будто с непривычки, пока наконец он не посмотрел мне в глаза.

Древний язык высунулся и облизал древние губы.

Доггер не шевелился, держа ложку.

– Ваша дочь рассказала нам о письмах, – сказал он доктору. – Необходимости в секретах больше нет. Кто их написал?

Дрожь зародилась в старческих пальцах и постепенно поднялась по локтям и плечам. Через несколько секунд в уголке глаза выступила слеза.

Доктор Брокен плакал.

– Только имя, доктор. Скажите имя, и мы уйдем.

С этими словами Доггер наклонился так, что его ухо оказалось напротив губ старика.

Ответом была только струйка слюны.

Доггер бережно протер рот доктора белым носовым платком.

– Только имя, – повторил он таким нежным голосом, что я не поверила своим ушам, таким голосом можно убаюкивать ребенка после ночного кошмара. – Только имя. Будьте хорошим мальчиком.

Рот доктора Брокена задергался, губы втянулись и задрожали.

– Протей, – прошептал он.

– Протей, – повторил Доггер, поворачиваясь ко мне. – Мисс Черчилль, запишите, будьте добры.

Мисс Черчилль? Как умно, я подыграю.

Я сделала вид, что ищу блокнот, и сделала запись на ладони воображаемым карандашом.

– Оригинальный подход, доктор, – сказал Доггер старому джентльмену. – Поздравляю.

И он снова обратился ко мне: «Протей – древнегреческий бог, который, как считалось, знает все – прошлое, настоящее и будущее, но не хочет ничем делиться. Мог принимать любую форму, какую пожелает. Единственный способ получить от него информацию – испугать его во время сна. Как умно с вашей стороны подумать об этом, доктор Брокен. Очень умно. А теперь…»

Ложка снова шевельнулась, неумолимо двигаясь по направлению ко рту доктора. В воздухе остро запахло бальзамом и чем-то еще.

Отворачивая голову и вяло трепыхаясь, старик выдавил из себя имя вместе с пузырями слюны:

– Гавриил!

– Благодарю, – сказал Доггер. – Всего хорошего.

Вылив содержимое ложки на растущий поблизости азиатский ландыш, он завернул ее вместе с бутылочкой в тот же испачканный носовой платок, которым он утирал рот старика, а потом прошествовал к выходу.

Я, естественно, последовала за ним.

– Как ты его заставил, Доггер? – спросила я, пытаясь собраться с мыслями.

Мы медленно шли на вокзал в Бруквуде.

– Его выдали глаза, – сказал Доггер. – С учетом его предполагаемого состояния можно было бы ожидать расширенные значки, но нет, ничего подобного.

– Симуляция? – полюбопытствовала я. Припоминаю, что Шерлок Холмс собирался написать монографию на эту тему.

– Именно, – подтвердил Доггер. – Имитация несуществующей болезни. И должен признать, он играет в эту игру весьма успешно. Вопрос был в том, чтобы вывести его на чистую воду.

– Ты выкурил его! – Я захлопала в ладошки. – Интересно, почему никому другому это не пришло в голову?

– Может, потому, что это не в их интересах. Большие деньги могут купить очень плохое зрение.

– Но не в нашем случае!

Доггер улыбнулся.

– Ноготь большого пальца, если сильно надавить им под указательный ноготь якобы бессознательного человека, может оказаться весьма полезным орудием расследования.

– Мы открываем новые просторы в криминалистике! – гордо сказала я, прикасаясь к его рукаву.

– Не совсем, – возразил Доггер. – Тем не менее, как говорил Фрэнсис Бэкон, превзойти Аристотеля светом самого Аристотеля – значит, думать, что чужой свет может усилить собственный. Он имел в виду, что мы должны сами зажечь спичку и погрузиться в собственную тьму.

– Мы должны быть готовы к импровизации! – сказала я. Эта мысль неоднократно посещала меня в химической лаборатории.

– Если мы хотим быть наравне с доктором Брокеном, да, должны, – согласился Доггер. – Его слова о том, что письма написал Гавриил, чрезвычайно важны.

– Боюсь, я не понимаю, – призналась я.

– Сначала он сказал, что их написал Протей, морской бог. Потом Гавриил, ангел, известный тем, что он провозвестил рождение Христа. Две вещи абсолютно ясны: он говорит неправду и за его фасадом беспомощности таится активный и изощренный ум. Наш доктор Брокен – необыкновенно хитрый тип.

Некоторое время мы шли в молчании. Слова Доггера врезались мне в память.

– Доггер, – заговорила я, – могу я кое о чем тебя спросить? Надеюсь, что это не дерзость.

Этот вопрос я хотела задать ему уже много лет, но до сих пор не подворачивался подходящий момент.

– Разумеется, мисс Флавия.

Я собралась с духом. Это будет нелегко.

– Ты веришь в ангелов? – выпалила я и сразу же пожалела об этом. Слишком личный вопрос. Не мое это дело.

Время жутко замедлилось.

Я прикусила язык, и тут Доггер ответил:

– Да, верю, абсолютно серьезно. Конечно, они невидимы, но мы, люди, знаем их как мысли.

Где-то кусочек вселенной встал на место, и день прояснился. Жизнь никогда не будет прежней.

– Благодарю тебя, Доггер, – сказала я. – Я всегда это подозревала.

И мы рассмеялись.

6

Как обещала своим пассажирам, во всяком случае живым, сто лет назад лондонская железная дорога «Некрополь», мы вернулись домой к чаю.

Кларенс Мунди встретил нас на вокзале и отвез в Букшоу. Миссис Мюллет ждала нас в дверях.

– Вы разминулись буквально на секунду, – сказала она. – Эта женщина снова явилась. Я сказала, что вас нет, но она ворвалась в дом. Сказала, мол, прошлый раз забыла кошелек.

– Она нашла его? – поинтересовался Доггер.

– Нет. Но я все время за ней присматривала.

– Она оставила записку? – спросила я.

– Нет. Твердила, что ей нужно повидать вас и мистера Доггера. Не верила, что вас нет. Должно быть, думала, я прячу вас за плитой или что-то вроде. Хочет, чтобы вы явились к ней немедля. Немедля, только подумайте! Я не сводила глаз с ее пальцев, но она ничего не касалась. Жизнью клянусь.

– Отлично, миссис Мюллет, – сказал Доггер. – Прекрасная работа. Вы составите нам компанию на чашку чаю, перед тем как мы уедем?

Судя по выражению лица, миссис Мюллет только что сделали царицей небесной.

С блаженной улыбкой она наливала чай, придерживая указательным пальцем крышечку заварочного чайника, чтобы она не опрокинулась никому на колени, и протягивала сахар с таким видом, будто это боевые патроны. С тихой гордостью нарезала викторианский бисквит[9] и передавала куски.

– Я позвала мисс Дафну, но она сказала, что не хочет. Уткнулась в книгу. Странное название «У лис». Автор – какая-то Джойс[10]. Ну что поделать? Не дадим пропасть ее порции. Угощайся, милочка.

Наевшись до отвала и напившись горячего чаю, мы сели в «роллс-ройс» моей покойной матери Харриет и поехали в Бальзам-коттедж в Минсинг. После того как автомобиль много лет простоял неиспользуемым в каретном сарае, Доггер постепенно привел его в идеальное состояние.

– Мы изучим пустой ящик, – сказал мне Доггер, – и запишем все, что нам покажется интересным в доме.

– О’кей, – сказала я. – Это американское выражение, которому я научилась у Карла Пендраки, показалось мне очень уместным в данных обстоятельствах. – Ты подозреваешь, она знает, что мы знаем? Имею в виду, о письмах, которые на самом деле не украдены?

– Мы должны предполагать, что да. Рыбак рыбака видит издалека.

– Лжецы узнают лжецов, – сказала я.

– Именно, – подтвердил Доггер.

– Тогда зачем, – удивилась я, – она снова приехала в Букшоу?

– На ум приходят две причины: укрепить свою выдумку и узнать, что мы смогли выяснить. Склоняюсь ко второй.

Я тоже. Я и сама изрядная притворщица. Ладно-ладно, когда требуют обстоятельства, я могу быть ужасной врунишкой, поэтому отлично знаю стремление лжеца латать и приукрашивать правду, пока она будет выглядеть как победитель соревнования на лучшее кухонное полотенце на церковном празднике.

Ложь и работа с иголкой имеют много общего.

Погрузившись в свои мысли, я не заметила, что мы уже в Минсинге и подъезжаем к Бальзам-коттеджу.

Я поняла, что это он, потому что на одной из каменных колонн у начала подъездной дорожки висела скромная табличка.

Дом не был виден, он прятался за плотной изгородью из хвойных деревьев.

– Пихты бальзамические, – сказал Доггер, заметив направление моего взгляда. – Abies balsamea. Наверняка привезены из Северной Америки за огромные деньги. Источник состояния доктора Брокена.

– Бальзамический электуарий Брокена! – сказала я. – Та бутылочка у тебя с собой?

Доггер засунул руку глубоко в карман пальто, извлек носовой платок и аккуратно его развернул.

– Липкая штука, – сказал он. – Должен сознаться, что он не настоящий. Я приготовил его на плите, взял росный ладан и алое из аптечки. Если бы добрый доктор по глупости проглотил бы его, то обнаружил, что зелье ужасно на вкус.

– Алое? – переспросила я. – Разве это не препарат, который доктор Дарби дает миссис Галл, чтобы отучить от сосания пальца?

Нет нужды добавлять, что он не помогал, поскольку Грегори, старший сын миссис Галл, которому уже почти двадцать лет, до сих пор имеет привычку бродить по окрестностям Бишоп-Лейси, засунув большой палец в рот. «Деревенская трагедия чистейшей воды», называет это Даффи.

– Он самый, – подтвердил Доггер. – Противогрибковый, антибактериальный, противовоспалительный и еще помогает лошадям от поноса. Алое – лекарство от всех болезней в чемоданчике любого доктора.

Разумеется, я знала, что химически алое можно определить с помощью буры, раствора брома или азотной кислоты, которые в сочетании дают соответственно зеленое свечение, бледно-желтый осадок или желтовато-коричневую жидкость, быстро становящуюся ярко-зеленой. Он может содержать алоин – вещество, название которого я всегда могу вспомнить, подумав о Гавайских, или, как их раньше называли, Сэндвичских, островах.

Мы вышли из «роллс-ройса», припаркованного на траве рядом с воротами, и пошли по засыпанной гравием дорожке.

Прячущийся в тени больших деревьев дом был виден не сразу. Он показывался нам частями, по мере того как мы приближались: то выглянет окно, то фронтон, то кусок дерева.

И в довершение всего Бальзам-коттедж оказался вовсе не коттеджем, а скорее двухэтажным зданием в стиле «Искусств и ремесел» – местом, построенным плотниками, которые освоили ремесло, изучая приземистые шале в Швейцарских Альпах. Повсюду дерево, гипс и известка – этот дом просто излучал респектабельность.

– То, чего и следовало ожидать, – сказал Доггер, читая мои мысли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Здесь и далее стихи в переводе М. Савченко, если не указано иное.

2

Церковный гимн.

3

Воистину подпорчена. Синг-Синг – это американская тюрьма особо строгого режима. Нетрудно догадаться, на что намекает отвергнутый поклонник Фели.

4

Gute Nacht – «Доброй ночи», Winterreise – «Зимний путь» (пер. с нем.).

5

Игра слов. По латыни luce – это свет.

6

Речь идет о преступлениях Уильяма Берка и Уильяма Хейра. В 1827–1828-х годах они совершили шестнадцать убийств, продавая трупы своих жертв хирургу для опытов.

7

Диссентеры – протестанты.

8

Sopwith Camel Scout – британский одноместный истребитель времен Первой мировой войны.

9

Викторианский бисквит, или Торт королевы Виктории, – торт из бисквитного теста, слои которого смазаны вареньем.

10

Миссис Мюллет имеет в виду роман Джеймса Джойса «Улисс».