Где-то на краю света. Сразу после сотворения мира

Таня засмеялась счастливым смехом.

– Вот у нас был праздник, никогда не забуду. Вы котлеты кушайте, пока горяченькие. Холодные они тоже ничего, но с пылу с жару в самый раз.

Лиля взялась за вилку, вздохнула и откусила.

– А вы давно здесь живете? – спросила она с набитым ртом.

Таня махнула рукой. Она не садилась, стояла возле плиты, готовая немедленно кинуться и чем-то услужить.

– Я-то с восьмидесятого, по комсомольской путевке поехала. Двадцати лет от роду! Кулинарный техникум закончила, и меня сюда ресторанный трест направил. Не попасть было, вызов нужен, просто так не пускали! А мне романтики хотелось, я отличницей была. Помню, на комсомольском собрании решали, кого посылать, вот меня и выбрали как самую лучшую студентку. А Лева…

Выходит, ей за пятьдесят, подумала Лиля, принимаясь за следующую котлету из медвежатины. А на вид – ну, тридцать. Странное дело.

– А Лева с семидесятых. Он сначала по снабжению работал, в Чукотторге, а потом на метеорологической станции, и… Да вот он, приехал, слава богу!.. Сейчас кофейку ему тоже…

Лиля быстро прожевала котлету, чтоб не здороваться с набитым ртом, утерлась салфеточкой, выпрямила спину и приняла вид «московского гостя». В глубине квартиры кто-то ходил, что-то двигал и трогал. Лиля все сидела, смотрела на дверь, сделав специальное лицо и правильно поставив ноги.

– Еще котлеточку, может?

– Таня! – закричали издалека, и что-то грохнуло. – Где куртка, знаешь, красная?.. Метет что-то!

– Лева, зайди, поздоровайся, а куртка та в гардеробе, в зале! Я сейчас достану. Ты мне там все перепутаешь!

– А?!. А, ну ладно.

И опять никого. Таня сорвалась с места и пропала в коридоре, а Лиля, уставшая сидеть правильно, длинно вздохнула, свернула блинчик, щедро выложила на него икру и отправила в рот. Кофе еще много осталось – хорошо!

– Так вы и есть та самая гостья, за которую мне Татьяна вчера все уши прожужжала?..

Лиля в ответ смогла только помычать согласно и приветственно.

– Да вы кушайте, кушайте! Вчера не кушавши, так хоть сегодня!.. Татьяна весь вечер убивалась, что такой кошмарный кошмар с вами приключился, да еще и не кушали!.. Когда поешь, всегда легче делается!

Лиля кивала всякий раз, когда он говорил «кушать», и щеки у нее покраснели от неловкости.

– Лева Кремер, – весело представился дядька, когда она наконец проглотила. – Танин муж! Нет, вы могли когда-нибудь представить себе, что я стану называться Танин муж?! Или да?.. А вот вообразите! Теперь я на пенсии, и я всего лишь Танин муж! А раньше был сам по себе Лева Кремер, и меня тут каждая собака знала и могла столько историй рассказать не только на своем собачьем языке, но и на вполне человеческом! Как вас звать, я запамятовал?

– Лиля, – пролепетала московская гостья, – Молчанова.

– Левушка, кофейку?..

– И кофейку! А что?

– А покушать?

– Сейчас нет. Потом да. Мне еще до одного места надо съездить.

– До Сереги?

– До Николая Юрьевича! Так что только кофейку и больше ничего предосудительного!

Тут Лева Кремер уселся напротив Лили, навострился, уперся растопыренной ладонью в колено и посмотрел на нее сначала одним, а потом другим глазом довольно весело. У него был потрясающий нос и совершенно дивная улыбка.

– Гости из Москвы всегда большое дело! – ни с того ни с сего заявил он. – Какие новости на материке?

– Все… в порядке, – не сразу нашлась Лиля. – Цены на нефть растут. – Тут припомнился ей дядя Коля Вуквукай. – Наша страну приняли в ВТО.

– Всероссийское театральное общество?

Она моргнула:

– Нет, нет, во Всемирную торговую организацию.

– А жаль! – вдруг энергично сказал Лева. – В театральном обществе гораздо больше проку, скажу я вам как театрал! Я сто лет не был в театре!

– Как не был, Лева? Прошлой весной МХТ приезжал, так мы с тобой сходили!

– Разве то театр?! То не театр, а жалкие потуги комедиантов, которые желают убедить меня в том, что они артисты! Впрочем, не очень-то они и желали! Таня, голубчик, ты держишь своего мужа за старого и больного человека, а он еще-таки не стар и не болен! Я отказываюсь пить эту коричневую бурду! Налей мне нормального человеческого кофе!

– Лева, тебе нельзя!

Лева подмигнул Лиле:

– В восемьдесят восьмом фельдшер Щупакин уверял меня, что я проживу намного дольше, если брошу курить! Я бросил. Фельдшер Щупакин бросил за десять лет до меня и гордился этим, что совершенно справедливо с его стороны. А еще лет через пять он помер от белой горячки. Потому что оказалось, что надо было не только бросить курить, но еще и пить, а об этом он и не подумал!..

И Лева Кремер гордо отхлебнул свежего кофе из кружки. Лиля помалкивала, стараясь не очень пялиться на него.

– Значит, на материке все в порядке, и столица богатеет и процветает, дай бог каждому из нас такого богатства и процветания. Каким же макаром теперь придут ваши вещи, когда все борта сидят в Якутске и ждут погоды, как будто кто-нибудь, кроме Бога, знает, когда она будет, эта погода?

– Вещи? Какие? Все мои вещи здесь… со мной.

Тут Лева с Таней переглянулись, и Таня положила руку на широкое Левино плечо.

– Таки это чудесно, – задумчиво сказал он и посмотрел вверх на супругу. – Таки просто великолепно, если в ваши планы на ближайшие полгода не входит покидать эту самую жилплощадь хотя бы на пятнадцать минут. Или входит?

Лиля выпрямилась и улыбнулась официальной улыбкой:

– Что, простите?..

– Найдем что-нибудь, – успокаивающе сказала Таня и погладила мужнино плечо. – Не переживай, Левушка.

– Как мне не переживать, когда наша гостья не имеет что надеть, а вчера был такой ужасный кошмар в виде собственноручно ею найденного трупа!

– Ох, и не говори, Левушка.

– У нас здесь не бывает никаких трупов, – доверительно сообщил Лева Кремер. – У нас не развивается преступный элемент, потому что элемент этот, будучи общественным паразитом, как любой паразит, ищет где потеплее! Таки даже бичей, или бомжей, как их называют у вас на материке, здесь нет, потому что они вымерзают в первые же холода! И надо такому случиться, что вы своими глазами обнаружили кошмарное происшествие!..

– Почему он застрелился? – грустно спросила Таня и, кажется, даже утерла глаза. – Такой хороший дядька! Пьющий, конечно, но хороший…

– Что дядя Коля застрелился, если кому-нибудь здесь интересно мое мнение, я ни на двадцать копеек не верю. И пусть рядом с ним нашли сто винтовок, и из всех ста он выстрелил себе в сердце, все равно не верю!

Лиля не стала спрашивать, откуда ему это известно. Ей уже стало ясно, что в Анадыре все знают всё обо всех. Причем узнают каким-то образом в ту самую минуту, как только происшествие случается.

Такая своего рода телепатия, что ли. Впрочем, инопланетный разум никаким человеческим объяснениям не поддается.

– А почему вы спросили меня про одежду, Лев… извините, как вас по отчеству?

– Моего батюшку звали Михаилом Семеновичем, царство ему небесное, а меня вы смело можете называть Левой! Но если вам таки это неудобно, так же смело вы можете называть меня Львом Михайловичем, что есть чистая и абсолютная правда жизни! Таня вчера рассказывала за вас, бедняжку, и сообщила, что у вас с собой всего одна сумочка, а при всем уважении в одну сумочку нельзя уложить теплых вещей столько, чтоб не вымерзнуть, как тот преступный элемент! Таки я подумал, что придется ждать ваших вещей, а все это время вам надо что-то носить, и это что-то мы сейчас для вас поищем.

– Да я обойдусь, спасибо, Лев Михайлович…

Лева Кремер с шумом втянул остатки кофе, прижмурился от удовольствия и вооружился ложкой, чтоб доесть со дна сахар.

– Я на Чукотке с семьдесят второго, – объявил он, взмахнул ложкой и посмотрел на Таню. Та кивнула, подтверждая. – И еще ни разу не слыхал, чтоб тут у нас в пургу кто-то обошелся в декольте и лакированных штиблетах!

Лиля быстро подобрала под себя ноги и поправила на шее шелковый шарфик.

– В те времена, – продолжал Лева, – когда деревья были большими, люди благородными, все поступки до одного героическими, а мы молодыми, существовал здесь даже особый фонд. Таки здесь, в Анадыре! И когда зеленый романтический юнец приезжал покорять северные просторы – заметьте, этот умозрительный юнец приезжал всегда зимой, всегда в демисезонном пальтишке, штиблетах навроде ваших и ворсистой кепочке, купленной в магазине «Шляпы» на улице Горького, – в первый или во второй вечер в дверь его комнаты стучал совершенно посторонний человек. Посиневший от холода юнец открывал ту самую дверь, и незнакомец выдавал ему двести пятьдесят рублей. Дикие деньги! Две материковые зарплаты! Больше, чем две материковые зарплаты! На эти деньги юнец покупал в магазине «Север» доху, малахай и собачьи унты, потому что не понимал, что нужно покупать оленьи торбаса, а не собачьи унты! Но в таком виде он мог хотя бы дожить до весны. На следующий год приезжал следующий юнец, и уже этот, перезимовавший, стучал в его промерзшую дверь и выдавал ему двести пятьдесят рублей подъемных! И никто никогда не считался, ни боже мой!

– Север, – пояснила Таня и улыбнулась. – Что вы хотите? Взаимовыручка, без нее пропадешь. Кофейку?..

– Но ведь погода может измениться, – проскулила Лиля. – Да? Завтра или послезавтра! И самолет придет. И можно будет улететь.

– Да, – подтвердил Лева. – Таки вполне. У нас погода себя ведет как хочет и меняется как хочет. Так что и завтра, и послезавтра она вполне может измениться. Но вам, Лилечка, я советую в будущую пятницу сходить в кино. В «Полярный» привезли новый фильм, но придерживают до пятницы. Раньше, когда в ресторан завозили водку, ее тоже придерживали до…

– Подождите! – перебила Лиля. – А связь?! Телефон не работает! Или тоже ждать до пятницы?! Я не могу без связи, мне нужно позвонить!

– Можно отбить телеграмму, если уж окончательно невмоготу, – предложил Лева и поднялся. – Жди меня зпт как я тебя тчк люблю вскл. Таня, та Наташкина кухлянка, которую мы хотели отправить на материк…

– Да, да, Левушка, я тоже про нее подумала! Сейчас, сейчас. Наташка – это наша младшая, в Питере живет, – объяснила она Лиле, хотя та ни о чем не спрашивала. – А кухлянка хоть не новая, но такая красивая! Да им сносу нет, этим вещам, что местные шьют! А мы с Левой ее почистили, в порядок привели, собирались послать, да все как-то, знаете, руки не доходят.

И супруги из кухни пропали.

Лиля вздохнула, посмотрела на часы, которые показывали московское время, ничего не поняла, как посчитать, не сообразила и взглянула в окно, за которым мело. Снег – самый настоящий, инопланетный! – не падал, и не колыхался, и не летел. Он просто жил за окном, и, кроме него, ничего больше не было.

Не стало дальних сопок, магазина за поворотом, скверика с лавочками. Город тоже исчез, и другая планета исчезла. Только снег.

Через этот снег не летают самолеты и не доходят телефонные сигналы. Надо ждать неизвестно сколько, может быть, вечность, а может, до пятницы, чтобы просто позвонить. Под этот снег нельзя выйти в Лилиной куртке, которую Лева Кремер назвал «декольте». Под этим снегом запросто можно пропасть, уйти в него и больше никогда не вернуться.

Да и возвращаться, в общем, некуда.

В комнате громко разговаривали, открывали какие-то двери, а Лиля сидела – совсем одна.

…Почему Лева не верит, что дядя Коля Вуквукай выстрелил в себя? Что именно и откуда он может знать?..

И вдруг во всех подробностях привиделась ей квартира номер семнадцать по улице Ленина и как там все было. Запах свежей крови ударил в ноздри, заглушив уютные запахи Таниной кухни. И винтовка, и мертвая рука, которая словно пыталась уцепиться за батарею, но сил не хватило.

Лиля тяжело и часто задышала, сглатывая слюну, и, нашарив, сама ухватилась за холодную батарею.

Об этом нельзя думать. Нельзя вспоминать. Нельзя, нельзя!..

Только одно спасение – не разрешать себе и уехать, улететь отсюда как можно дальше и как можно быстрее.

Но лететь не на чем и ехать некуда. Даже на Аляску не попасть, навигация закрыта со вчерашнего дня!

– Ну вот! – В кухню вбежала Таня, очень довольная. В руках она держала нечто чудовищное, коричневое, огромное. Оглушительный нафталинный дух моментально прогнал все остальные запахи, и тот, самый страшный – крови, – тоже исчез. – Нашли!.. – И она потрясла коричневым и огромным у Лили перед глазами. – Носите на здоровье.

– Это юкагирская кухлянка, – объяснил Лева с удовольствием. – Самая лучшая одежда, конечно, у чукчей, а не у юкагиров, но в чукчанской в городе таки невозможно жарко!.. А я с юкагирскими охотниками дружил еще, помнишь, Тань, когда в Усть-Белой работал! Я им порох возил, чай, антибиотики, вот и подарили.

– А чукотские женщины кухлянок не носят, – вступила Таня. – У них такие меховые комбинезоны, кэркэры называются. Очень красивые и самые удобные! У меня такой есть! Но в нем, правда, жарко, спасу нет. Ну, померяйте, померяйте.

Лиля поднялась, косясь на меховое чудище, и просунула руки в рукава.

Мех был тяжелый, без всякой подкладки, плохо гнулся, от него сильно несло нафталином и еще чем-то звериным, и никакой нафталин не мог заглушить звериного духа. По подолу невиданная одежда была расшита то ли бисером, то ли кручеными нитками, то ли какими-то странными камушками.

– Как она тут и была! – констатировал Лева Кремер прочувствованно, оглядывая Лилю с головы до ног. – Хотя Наташка наша таки пониже будет.

– Ну и что пониже, Лева? Лиле в тундру не идти! А в городе и так нормально! Торбаса есть, ничего, как-нибудь!

– Спасибо, – пробормотала Лиля, которой больше всего хотелось поскорее скинуть с себя чудище. – Вы меня очень выручили.

На лестнице она некоторое время топталась, соображая, куда бы ей пристроить знатную юкагирскую кухлянку, и, воровато оглядываясь, взбежала к себе на третий этаж, отперла дверь и приладила ее на вешалку. Обойдется как-нибудь без кухлянок!

Нет, нет, она очень благодарна этим простым и милым людям за их заботу – безусловно, милую и простую, – но она не нуждается в «подъемных», а сентиментальные истории о северном братстве и взаимовыручке пусть останутся таким же сентиментальным журналистам!

Как добраться до радио «Пурга», Лиля не знала и решила, что спросит на улице. Вдруг там, на этой самой «Пурге», есть какая-нибудь спецсвязь, и ей удастся позвонить! Вряд ли, конечно, но все же!..

На улице – пришлось сильно налегать на подъездную дверь, чтобы она открылась, – не было никаких прохожих и вообще ничего, кроме метели.

Метель сразу ударила Лилю в лицо всерьез, без шуток. Впрочем, никто здесь и не собирался с ней, Лилей, шутить!.. Ветер походя, моментально сорвал капюшон, набил в волосы снега, пролез под одежду, охватил со всех сторон. Ему было наплевать, замерзнет она или не замерзнет, у него имелись другие заботы. Со стороны лимана ревело так, как будто там внезапно открылся проход в ад, и оттуда, из ада, взывали страшные голоса. Лиля кое-как поймала капюшон, пристроила на голову, его моментально сорвало снова, и перчатку унесло, когда она трясущимися руками выудила их из кармана и попробовала надеть! Перед глазами был только снег, черно-белые графитовые полосы, и она удивилась, что снег может быть черным.

Спиной вперед, придерживая на голове капюшон, а на боку сумку, которая норовила улететь, Лиля обошла дом и очутилась на тротуаре. Здесь стало еще хуже – дуло сильнее и вообще ничего не видно, кроме возникающих из мрака и пропадающих мутных огней, по всей видимости, автомобильных.

…Черт побери, хорошо бы сейчас юкагирскую кухлянку!

Черная тень попалась навстречу, на миг обрисовалась четче, выступила и опять пропала в снежной круговерти. Ничего Лиля не успела спросить!

Куда идти?!. И как идти?!.

Шелковый шарфик на шее промок и заледенел, капюшон то и дело срывало, короткую куртешку задирало и крутило во все стороны.

– Стойте! – закричала Лиля, когда из бурана шагнула еще одна тень. Человек, закутанный и застегнутый по самые глаза, остановился. Лиля не видела его лица. – Где здесь у вас радио?..

– Что?! – Человек наклонился к ней, из-за ветра он ничего не слышал.

– Радио! Радио «Пурга»! Где оно?..

Человек махнул толстой из-за куртки ручищей:

– Улица Ленина! Восемнадцать! А вход у них со стороны Дежнева!

– Далеко?

– Близко! – И он пропал в метели.

Улица Ленина! Как ее найти, эту самую улицу?! Нужно вернуться, надеть меховое чудище, неудобные торбаса, шапку и разыскать другие перчатки. Выяснить у Тани и Левы, где именно это самое радио – вход со стороны Дежнева! – и начать все сначала.

Но от отчаяния и упрямства – пусть уж я замерзну насмерть, будете знать! – Лиля ничего этого не сделала. Трясясь от холода и ветра так, что зуб не попадал на зуб, то спиной, то боком, прижимая обеими руками к голове капюшон, она пошла в том направлении, куда махнул рукой прохожий.

Путь был долгим и трудным. Один раз она даже упала, ударилась коленкой и заплакала злыми, колючими от ветра слезами. Поднялась и стала отряхивать джинсы, совершенно бессмысленно, потому что их тут же вновь залепляло снегом!

Все-таки она дошла. И когда потянула на себя тяжелую дверь и оказалась в теплом тамбуре, где не было ветра и снега, а были свет и тепло, привалилась к стене, прерывисто дыша, уверенная, что на самом деле спаслась от смерти!

Она стояла долго, вытирала лицо платочками из пакетика, и волосы были мокрыми, и куртка, и в сумке все тоже стало мокрым, как будто она поливала ее из душа!

– Вы к кому? – грозно спросил усатый вахтер, когда из тамбура Лиля вошла во внутреннее помещение, и даже приподнялся, готовый схватить ее и задержать, если она нарушит пропускной режим. Воспоследовали долгие объяснения и выяснения, созвоны по внутреннему телефону, установление личности – Лиля совала мокрый паспорт в окошко, и вахтер старательно переписывал «данные» в шнурованную тетрадочку, а потом с лестницы по ту сторону баррикады скатился какой-то парень.

– Слушайте! – начал он издалека и очень громко. – Это какое-то недоразумение! Вы нас извините! Мы не знали, что вы придете, и пропуск не заказали! Вы бы позвонили, мы бы вас встретили!

И стал делать знаки вахтеру, чтобы тот быстрее переписывал данные из паспорта.

– Мы вам потом постоянный сделаем! Что ж не позвонили, я бы заехал, погода испортилась, а вы пешком!

Лиле казалось, что она откуда-то его знает. Совершенно точно знает. Может, в Москве встречались?..

Он оглядел ее мокрую куртку, очень изящную, дорогую и очень московскую, мокрую стрижку, тоже очень изящную, дорогую и московскую, мокрые ботинки, очень изящные, очень…

Отвел глаза, почесал нос и сказал:

– И одеты вы… не по погоде… Вы бы позвонили, я бы заехал!

Вахтер справился, просунул в окошечко Лилин паспорт со вложенным листочком пропуска.

– Нам на третий этаж!

Лиля достала из пакетика последнюю салфеточку и промокнула шею под шелковым платочком. Салфеточка моментально намокла и сбилась в ком. Они медленно поднимались по широкой, как на речном вокзале, старинной неухоженной лестнице.

– Алена еще вчера хотела вас вытащить к нам, а потом решила, что нужно дать человеку в себя прийти. И метель!.. У нас в Анадыре девять месяцев погода суровая и прохладная, два с половиной месяца просто прохладная, а все остальное время комфортная. Это шутка такая. Проходите.

Двустворчатые крашеные двери под самый потолок казались замурованными навсегда. Больше на площадке не было ничего, кроме пепельницы, из которой, как из всех общественных пепельниц на свете, в разные стороны лезли окурки.

Парень приложил куда-то карточку, пиликнул магнитный замок – надо же, какие достижения цивилизации! – дернул и придержал створку.

Коридор оказался широченным и таким светлым, что Лиля на секунду зажмурилась. Белые стены из пористого пластика – мать честная, звукоизоляция, как на самых первоклассных радиостанциях! – глухой серый пол, шагов почти не слышно. Все двери распахнуты, закрыта только одна, в конце коридора, над ней красным горит надпись «Эфир». Стеклянные перегородки, столы, заваленные дисками и бумагами, крутящиеся стулья, черно-белые фотографии на стенах, самодовольный, чистенький кофейный аппарат в углу. У Лили непроизвольно открылся рот.

… Где я? Куда я попала? Или на этой планете уже давно изобрели и вовсю пользуются аннигилятором пространства и сейчас я на радио «Рок» в Кельне?! Так бывает. Я читала. Открываешь дверь и оказываешься в другом измерении – в пятом.

– Ромка, наш директор, сейчас подъедет, он же не знал, что вы будете! Хотите кофе?.. Или лучше чаю? Ну конечно, кофе!

Они все шли, и коридор все никак не кончался, недаром измерение-то пятое, и все головы от компьютеров поворачивались им вслед.

– Мы вам стол выделили, Ромка сразу распорядился, когда узнал, что представитель нового собственника летит. – Лиля быстро на него взглянула, и он как будто спохватился: – Меня зовут Олег Преображенцев, я дневной ведущий и по совместительству редактор. Вас-то мы все знаем…

Точно! Он говорил в эфире про погоду и про концерт по заявкам и делал это превосходно! Она даже представляла, как узнает его по голосу, и не узнала.

– Я вас слышала, – сказала Лиля, – как только прилетела. Вы очень… профессионально вели.

Олег Преображенцев слегка удивился, даже плечами пожал:

– У нас все ведущие хорошие. Вон вешалка, а вот ваш стол. Сейчас кофе принесу, и в студию, новости уже заканчиваются! Димка какую-нибудь песнюшку воткнет, конечно, но все равно надо. Насть, поухаживаешь?

– Конечно!

Лиля стянула куртку, холодную и влажную не только снаружи, но и изнутри, и пристроила ее на вешалку. Длинноволосая румяная девушка в толстом свитере и ворсистых брюках, сделав строгое лицо, подходила к ним. За ее спиной показались какие-то любопытствующие физиономии, но моментально скрылись. И вообще, на радиостанции заметно было некое нервное оживление, и Лиля понимала его причину.

– Настя наш музыкальный редактор. Она вам все покажет. – И Олег широко повел рукой, а Лиля посмотрела на выделенный ей стол с матовой изогнутой крышкой. Стол был абсолютно пуст и чист, только посередине черный прямоугольник монитора в серебряной рамке с тающим белым яблочком внизу.

Вся радиостанция города Анадыря работала исключительно на «Макинтошах».

– Вот кофе, и я побегу.

– Можно мне с вами?

Он приостановился. Лиля взяла кофе и сумку и улыбнулась очень мило.

– Куда? В студию? – спросил ведущий.

Она кивнула.

Олег Преображенцев переглянулся с музыкальным редактором Настей.

– Ну… конечно. Если хотите.

– Хочу.

Лиля знала, что начало так себе, не очень, что нужно дождаться директора и Алену, поговорить, уточнить позиции, обрисовать цели и задачи на ближайшие несколько дней, которые она пробудет здесь, в Анадыре, попросить подготовить необходимые бумаги, объяснить, что обстоятельства и планы изменились и она никак не сможет остаться на полгода, но ей вдруг так захотелось посмотреть, как работает радиостанция «Пурга» – не в бумажно-договорном, а в самом главном, человеческом смысле! Как садится к микрофону Олег Преображенцев, как надевает наушники, как звукорежиссер выставляет уровни – или, может, ведущий сам выставляет? На разных радиостанциях по-разному бывает!

Лиля знала, что сейчас ставит его в дурацкое положение – любой ведущий в своем эфире царь и бог, он никому не подвластен и не подконтролен. Он один, и у него всего лишь микрофон, но он знает, что его слышит множество людей, тысячи людей, и он говорит сразу со всеми. Никто в это время не стоит у него за плечом, не оценивает и не проверяет! Только до или после эфира может быть что угодно, любой «разбор полетов», и никогда – во время! Навязываться в студию без приглашения, торчать у ведущего на глазах, разрушать его контакт с микрофоном, а значит, со слушателями, негласно запрещено профессиональной этикой, и тот, кто так поступает, или в грош не ставит ведущего, или никогда не работал в эфире.

Лиля понимала, что отказать ей не могут – она, как выразился Олег, «представитель нового собственника», и с этим придется считаться. Они не смеют отказать, а она этим пользуется – не слишком красиво, но уж как есть.

Зато в Москве она расскажет всем, что была в эфирной студии радио «Пурга» на Чукотке! Почти что на лежбище моржей, вот как.

Следом за Олегом – он не обернулся, но тем не менее придержал перед ней тяжеленную глухую дверь – Лиля зашла в студию и замерла с кружкой кофе в одной руке и сумкой, упавшей с плеча, в другой.

…Аннигилятор пространства продолжал работать, и сотрудники радиостанции продолжали им вовсю пользоваться, по всей видимости не находя в этом ничего необычного.

Огромный звуковой пульт царил посреди просторного помещения с окнами. Большая редкость, когда в студии есть окна, с шумоизоляцией хлопот не оберешься! И этот пульт сделал бы честь своим присутствием даже радио «Рок» в Кельне, настолько он был современен, сложен, технологичен и красив особой, профессиональной «радийной» красотой, а в такой красоте Лиля все понимала. Биение красно-зеленых индикаторов на экранах, мониторы с тающими белыми яблочками в ряд, несколько микрофонов на длинных изломанных ногах, часы у ведущего, часы у гостя, часы над дверью. Крутящиеся стулья, белые стены, черные фотографии в нишах, Господи, помилуй!.. Одна стена занята полками, в которых плотно стоят диски.