Точка невозврата

Галина Логинова

Точка невозврата

Если сияние тысячи Солнц одновременно зажжется в небе, это будет великолепие моего могущества. Я приду смертью, разрушителем миров.

(Индийский эпос)

Все события, имена, фамилии, названия мест, фирм и товаров выдуманы автором. Любое совпадение с реальными событиями является случайностью.

Прозрачным облачком, круг за кругом, увеличивая амплитуду пугающе огромной, просто гигантской спирали, она двигалась над планетой Земля, легко, словно пушинка – да она и была всего лишь дымкой, маленьким сгустком пульсирующей энергии – преодолевая наслоенные один на другой тонюсенькие невидимые глазу параллельные слои атмосферы, похожие на тонкие плёночки, словно сотканные из прозрачной паутины трудолюбивыми крохотными паучками, представляющие собой одно сплошное целое, называемое временем, отсчитывая назад мгновения, секунды, минуты… Они пролетали мимо непрерывным потоком все быстрее и быстрее, складываясь в часы, потом дни, годы. Калейдоскопом мелькали эпохи и события, а она, не останавливаясь, спешила все дальше, назад, туда, где все когда-то началось, или наоборот закончилось… Где ждали ее ответы на так мучившие вопросы. Эфемерное ее тело, состоящее из неземной, неосязаемой материи парило над землей на расстоянии, достаточном, чтобы разглядеть происходящее внизу.

Она старалась не думать о том, что видела под собой. Потом у нее еще будет на это время. Сейчас же всего одно желание двигало ею – своими глазами увидеть все, о чем рассказывал ей Тео, понять, прочувствовать…

Вот где-то под ней, далеко внизу, в голубой дымке предутреннего тумана мелькнули знакомые улицы любимого города, такие родные и привычные. Когда-то, когда и она жила там, они выглядели именно так. И совсем так же занималось раннее летнее утро. По залитым солнцем тротуарам спешили на работу люди, шумели проносящиеся мимо машины, гомонила детвора, спешащая в школу… Все то время, что прошло с момента ее… – слово никак не подбиралось, потому что она так и не смогла смириться с тем, что с ней произошло – но память не смогла забыть, как когда-то она была счастлива там, внизу. Когда-то…

Когда-то она была частью этого города, этой суеты, той земной жизни, в которой все было так привычно и понятно. Жизнь казалась такой длинной, бесконечно длинной, и впереди было так много времени…

Отогнав воспоминания, она двинулась дальше, мимо разгула перестроечных времен с августовским путчем девяносто первого года, когда улицы были забиты толпами разношерстного народа, наполнены запахом гари и звуками выстрелов, криками сотен голосов. Мимо времен застоя, с их неспешным, неторопливым укладом жизни, с веселыми праздниками и многолюдными демонстрациями на первое мая и седьмое ноября.

А внизу уже пролетали в обратном отсчете годы Великой Отечественной. Земля под ней скрылась от глаз за пеленой огня и едкого дыма. Ее обдало тошнотворным запахом крови и страданий, почти оглушило от звуков рвущихся снарядов.

Наконец это ужасное время осталось позади. А внизу уже был тридцать седьмой с голодом, ночными арестами, животным страхом миллионов людей и массовыми расстрелами. И снова война, на этот раз гражданская. Красноармейцы на баррикадах, конные отряды.

События сменяли друг друга, как маленькие стеклышки калейдоскопа, которые при каждом повороте складываются в новый узор. Как будто она в обратном порядке листала школьный учебник истории, состоящий из множества красочных цветных картинок.

Вот уже пошли годы правления Екатерины Великой, такие противоречивые и беспокойные. Открытие первого университета и принародные казни неугодных. Промелькнули петровские верфи с похожими на скелеты гигантских животных остовами кораблей, тяжелое, изнурительное строительство города на Неве, которому выпала честь сделаться пусть и лишь на время столицей Великого Государства и парады потешных войск. Времена Ивана Грозного, монголо-татарское иго, образование Руси из разрозненных, опустошенных, ослабленных войнами отдельных княжеств.

Красочный учебник все перелистывал страницы, словно шпаргалка для нерадивого ученика.

Картинки внизу все ускорялись, превращаясь в вихрь цветов, звуков. Вот мелькнули огни первобытных костров, на которых древние люди жарили мясо убитых мамонтов.

А потом она и вовсе перестала различать что-либо. Она просто летела все дальше, назад, туда, где зародилась человеческая цивилизация, чтобы увидеть своими глазами тот момент, когда началось все это. Или даже еще раньше? Что же она там увидит? Прав Тео, или все-таки все его рассказы просто красивые сказки?

Картины, проносящиеся внизу, напоминали дивную сказку, но она не замедляла свой полет. Не сейчас. У нее еще будет целая вечность, чтобы посмотреть все это. А сейчас нужно торопиться. Она должна все увидеть сама. Зачем? Она пока не понимала. Просто хотела увидеть, чтобы убедиться, что все это правда, что Тео не соврал…

Она чувствовала, что то, к чему она так стремилась, уже близко. От быстрого движения она не сразу поняла, что вокруг все изменилось. Она словно влетела в густое, плотное облако, и сразу стало тяжелее дышать. Атмосфера до краев была заполнена тяжелой пульсирующей энергетикой, словно внизу сконцентрировались миллионы людей, источающих весь спектр эмоций. Только люди эти не были счастливы, и поэтому сгусток энергии не был светлым, от него веяло ледяным холодом, пустотой и какой-то щемящей тоской одиночества и страха. И по мере продвижения его плотность лишь увеличивалась.

Но она старалась не обращать на это внимания. Скорее, вперед, вернее назад, к истокам цивилизации. Вот и момент, к которому она так стремилась. Она замедлила свой ход, всматриваясь вниз, стараясь все подробно разглядеть… Невероятно! Из рассказов Тео она знала, что там увидит и все-таки была поражена всей мощью трагедии, которая разворачивалась сейчас перед ее глазами.

Глава I. Путь к бессмертию

2008 год, Москва

Далеко-далеко, насколько хватало глаз, простиралось бескрайнее золотистое поле, засеянное колосьями пшеницы. Тут и там мелькали голубые пятнышки васильков. Татка, как в детстве, когда они с мамой ходили на речку, протекающую в километре от их небольшого городка, бежала по этому полю, раскинув руки, чувствуя на лице теплый летний ветерок, ощущая себя птицей, свободной от земного притяжения. Вот еще немного, и она взлетит, поднимется высоко-высоко, и увидит за прибрежными деревцами блестящую на солнце воду.

Но вместо этого впереди вдруг появляется пропасть, дна которой Татке даже не видно. А она так быстро бежит, что вряд ли успеет остановиться. А край глубокой расщелины уже близко, и она напрягает все мускулы, чтобы удержаться, не совершить роковой шаг, за которым возврата уже не будет. Она слышит, как мама что-то кричит сзади, но слов не разобрать из-за шума ветра, который внезапно стал таким сильным и словно подталкивает Татку к краю. И вот уже пропасть совсем близко, и даже стало видно мутный стремительный поток на дне глубокого ущелья, своим ревом перекрывающий шум ветра в ушах, все сметающий на своем пути. И она уже на самом краю. Еще немного и она полетит вниз, потому что схватиться не за что…

Татка открыла глаза. Это был всего лишь сон. Но такой яркий. Как колотиться сердце, просто готово выскочить из груди. Девушка глубоко вдохнула, стараясь успокоиться, и посмотрела на будильник. И, словно ожидая ее взгляда, тут же раздалась звонкая веселая трель.

Татка любила раннее утро. С самого детства она привыкла просыпаться еще до того момента, как мама входила в детскую, чтобы разбудить ее в школу. Не открывая глаз, она лежала в постели, чувствуя на лице лучи ласкового солнышка, попадающие в комнату сквозь незанавешенное окно. Шторы она почему-то тоже никогда не задергивала.

Потом Татка выросла и стала жить отдельно от мамы. Теперь по утрам ее должен был будить маленький звонкий, уютно разместившийся на тумбочке возле кровати будильник, как раз тот, который сейчас так радостно звонил, оповещая ее о наступлении утра. Но по старой привычке Татка все равно просыпалась за несколько минут до его бодрой трели.

Встав с постели, она прошла в ванную и, включив воду, стала под душ. Под теплыми струями воды кожа быстро порозовела, а остатки сна слетели окончательно, унося с собой ночной кошмар. Присниться же такое!

Завернувшись в махровое полотенце, Татка причесала длинные рыжие волосы и улыбнулась своему отражению в зеркале. Отражение улыбнулось в ответ и в его огромных, зеленых глазах заплясали веселые золотые искорки.

Она снова вспомнила вчерашний вечер:

– Я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Ты станешь моей женой?

Разве могла Татка сказать: «нет»? Конечно, она согласилась. Ведь она любила Павла всем сердцем. Это была любовь с первого взгляда. Раз, и навсегда.

Они познакомились случайно. Для подготовки дипломной работы Татке понадобился кое-какой материал, которого не нашлось в институтской библиотеке, и она отправилась в ЦУНБ им. Н.А.Некрасова. Там она и увидела Павла. Молодые люди понравились друг другу. Павел красиво ухаживал за Таткой, и через месяц девушка поняла, что не может без него жить. На следующий день она привезла Павла к своей маме, в маленькую двухкомнатную квартирку, где прошло Таткино детство.

Мама одобрила выбор дочери, а иначе просто и быть не могло. Ведь Павел – он такой замечательный, а мама всегда понимала Татку с полуслова.

Они всегда были очень близки с мамой. Светлана Николаевна Шумова воспитывала дочь одна и постаралась сделать все, чтобы девочка не почувствовала отсутствие отца. Конечно, на зарплату школьного учителя не больно пошикуешь, но Светлана Николаевна подрабатывала репетиторством, готовила школьников к поступлению в ВУЗы. Так что в школе девочка ничем не отличалась от остальных ребят ее возраста.

Татка с детства была довольно бойкой и самостоятельной девчушкой. Если ее обижали ребята во дворе, она не ревела и никогда не бежала к маме, а старалась сама решать конфликты, при случае не боясь пустить в ход кулаки. Когда Татке исполнилось пять лет, она, подралась в детском саду с одной из воспитанниц. Мама этой девочки, забирая вечером дочь из сада, увидев на ее руке большой синяк и узнав об инциденте, назвала Татку безотцовщиной.

Татка еще не понимала значение этого мудреного для ее детского ума слова, но то, как оно было произнесено, задело и обидело девочку, и по дороге домой, она спросила маму:

– Мама, а безотцовщина – это как?

Услыхав подобный вопрос из уст дочери, Светлана Николаевна удивилась:

– Где ты слышала это слово?

Татка не привыкла жаловаться матери, поэтому, отвернув лицо, соврала, что слышала от ребят в группе. Светлана Николаевна попыталась поймать взгляд детских глаз, но Татка упорно смотрела в землю. Она, развитая не по годам, всегда поступала так, когда не желала показывать свой интерес к чему-либо. Значит то, что она услышала, сильно задело девочку. Светлана Николаевна, стараясь подбирать слова, осторожно ответила:

–Это ребенок, который воспитывается в неполной семье, потому что его папа умер.

– Значит, я – безотцовщина?

– Вовсе нет. Ты моя любимая дочка.

– А где же мой папа?

Татка затаила дыхание, ожидая ответа.

– Его нет. И сейчас мы больше не будем говорить об этом. Ты еще слишком мала. Когда ты подрастешь, я обязательно все тебе расскажу.

Мама больше не возвращалась к этой теме, но Татка тот разговор запомнила надолго. Она хотела быстрее вырасти, чтобы наконец узнать, где ее отец. Ведь мама сказала, что она вовсе не безотцовщина, значит Таткин отец жив. Она привыкла верить маме. Девочка представляла себе, что ее папа необычный человек. Наверное, у него такая важная и ответственная работа, что он не может сейчас быть с ними. Но он их очень любит и когда-нибудь обязательно вернется. Вот тогда они заживут счастливо все вместе.

Долгие годы она верила в придуманную сказку, и только когда выросла, узнала, что ее отец самый обычный инженер, который бросил их ради другой женщины и у Татки даже есть сводный брат. Но отец с новой семьей жил в Липецке, поэтому они с братом никогда не виделись. На память от отца у Татки осталось только отчество – Аркадьевна.

Через минуту Татка уже сидела на кухне за столом, накрытым цветной скатертью. На плите в маленькой турке закипал кофе, наполняя квартиру терпким, вкусным ароматом. И как только люди могут пить растворимый кофе? Это же непонятно что – не вкуса, ни аромата. Татка пила только настоящий напиток, сваренный по особому рецепту, которому она научилась еще в институте от одного араба, не слишком хорошо говорящего по-русски и непонятно как оказавшегося на одном потоке с девушкой.

Быстро побросав в сумку необходимые мелочи и заперев дверь, она спустилась по лестнице вниз и вышла на улицу. Лето было в самом разгаре. Сейчас, ранним утром, еще сохранялась легкая ночная прохлада, в середине же дня от жары плавился асфальт и плотное марево, от которого было трудно дышать, висело над перегретой землей.

Но Татку не раздражала жара. Она любила лето. Любила зной, яркое, слепящее глаза солнышко, любила шум многочисленных фонтанов, и то, что на улицах города было относительно мало людей, так как уже начался сезон отпусков.

Даже в метро было почти пусто. Татка не стала садиться, здесь всего-то несколько станций. Выйдя на Авиамоторной, она пешком дошла до офиса.

Работала она помощником нотариуса. В свое время Тата закончила юридический факультет, и год назад пришла в эту контору, да так тут и осталась. Ей нравилась ее работа, нравилось, что она постоянно была окружена людьми. Татка вообще была общительным человеком. Вот сейчас она наберется опыта, сдаст квалификационный экзамен, и сама станет нотариусом. Пока же она оформляла бесконечные доверенности, договоры, соглашения и несла их на подпись начальнице, которая размещалась в соседнем кабинете.

– Привет! – коллега и по совместительству подруга с красивым, соответствующим ее модельной (девяносто-шестьдесят-девяносто) внешности именем Виолетта, плюхнулась за соседний стол, схватила папку, лежащую поверх стопки бумаг, и принялась обмахиваться. – Ну и жара, просто дышать нечем. Татуль, ты чего такая задумчивая? Что-то случилось?

– Нет, с чего ты взяла! – Татка вдруг вспомнила свой сон, и у нее на душе отчего-то стало неспокойно. Она постаралась взять себя в руки. Подумаешь, какой-то сон! Ну, чего она так расстраивается. Татка улыбнулась, – Все хорошо!

– Тогда я знаю в чем причина.

Виолетта серьезно смотрела на Татку. Пожалуй, даже слишком серьезно. Сейчас скажет что-нибудь смешное. За год работы бок обок, девушки хорошо изучили друг друга.

– Ты поссорилась с Пашкой.

Татка фыркнула. Ну вот, она так и думала. Большей глупости и придумать трудно. Разве с ним можно поссориться. Пашка – это Пашка. Он уникум. Абсолютно неконфликтный, неприхотливый, обожающий Татку увалень. Будущий великий ученый – химик. С ним совершенно невозможно поссориться.

– Перестань говорить глупости. – В голосе Татки явно слышался смех.

– Мы сегодня начнем работать?

Из своего кабинета выглянула Наталья Алексеевна.

– А ну хватит прихорашиваться! Сейчас же открывайте контору!

Наталья Алексеевна скрылась за дверью. Маленькая, полная, она так комично выглядела в своем строгом с юбкой до колен и узковатым пиджаком костюме и старомодных с узкими, длинными носами туфлях. Девчонки прыснули в кулак. Они совершенно не боялись свою «грозную» начальницу, которая только казалась строгой, на самом же деле была добрейшим человеком, частенько отпускала их домой пораньше, на праздники дарила подарки и всегда была готова помочь дружеским советом.

День потек своим чередом. Звонки, бумаги, клиенты.

В пять, как всегда. позвонил Пашка. Татка схватила трубку.

– Привет.

– Здравствуй, Тат! Я заеду за тобой в шесть?

Он каждый день забирал ее с работы, и они ехали куда-нибудь ужинать, так что мог бы и не спрашивать. Но он все равно звонил ровно в пять, и задавал один и тот же вопрос. Можно подумать, что она откажется. Ну уж нет! Татка была рада каждой минуте, проведенной с ним рядом. Но Павел вообще педант, поэтому ритуал повторяется каждый день на протяжении полутора лет. Единственное отличие в том, что по выходным он забирает ее из дома. Но такое постоянство импонирует Татке. Это залог стабильности их будущей жизни. А Павел с его серьезностью и рассудительностью просто создан для брака. Татка видела его этаким обстоятельным, солидным главой семейства.

Ох, скорей бы уж свадьба! Тогда они, наконец-то, смогут начать совместную жизнь. Татке не терпелось попробовать себя в роли молодой жены, а может быть даже и мамы. От последней мысли сладко заныло где-то в животе. Она представила себе, как берет на руки своего ребенка, прижимает к груди, вдыхая его нежный аромат, а Пашка смотрит на них и улыбается. А что, ему явно пойдет роль отца. Ну, ничего, осталось совсем немного. Предложение уже сделано, с родителями друг друга она давно знакомы, день свадьбы тоже назначен и даже кольца куплены. Еще совсем немного и…

Усилием воли Татка отбросила приятные мысли в сторону, и, убрав телефон в сумочку, висевшую на спинке стула, занялась текущими бумагами.

***

От яркого солнца, заливавшего светом улицы, слепившего прохожих, было трудно смотреть на небо. Да спешащим по своим делам людям было и некогда разглядывать голубую бездонную высь. Может быть, именно поэтому никто не обратил внимание на два темных пятна-облачка, неспешно паривших на высоте нескольких сот метров над землей. Они медленно кружили над городом, словно высматривая что-то внизу. От их эфемерных тел, переливающихся всеми оттенками мрачно-темного, от почти серого до иссиня черного насыщенного цвета, веяло леденящим мертвенным холодом. Потоки студеного воздуха, хоть и несколько ослабевшие, достигали даже поверхности земли. Никому из тех, кто попадал в зону волны, исходящей от туманных пятен-облаков, почему-то не приходило в голову посмотреть наверх. Наоборот, они опускали глаза и старались как можно быстрее проскочить эту зону холода, гонимые каким-то неведомым страхом, сами себе не отдавая отчет, откуда внутри них разливается по всему телу этот леденящий душу ужас, заставляющий бежать без оглядки, подальше от этого места.

Мрачные пятна-облака еще долго парили над оживленными улочками, то поднимаясь выше – и тогда поток излучаемой ими негативной энергии почти не достигал земли – то опускаясь вниз, словно хотели прикоснуться к поверхности, оставить на тротуарах города свой темный след.

Большая толпа возле проходной одного из московских НИИ возбужденно наблюдала, как санитары в белых халатах закатывают в машину «скорой помощи» носилки с лежащим на них грузным телом старого профессора.

Одна из наблюдавших, полная лет пятидесяти женщина, в старомодном шерстяном, несмотря на одуряющую жару, костюме повернулась к соседке:

– Сердечный приступ! Говорят, жив еще! Может и выкарабкается! Жалко – если помрет, хороший человек, интеллигентный, уважительный, всегда здоровался. Молодые-то некоторые мимо пробегут и не остановятся. Поломойка для них не человек, что ее замечать! А он всегда остановиться, про здоровье спросит. Упал, говорят, прямо на работе. Родня-то, небось, теперь шикарные похороны закатит.

Ее соседка, интеллигентного вида дама, с убранными в аккуратный пучок слегка тронутыми сединой волосами, с неодобрением посмотрела на словоохотливую уборщицу.

– Ну что вы такое говорите! Почему – умрет? Сейчас отвезут в больницу, полечат, и через месяц-другой будет снова заниматься наукой. Медицина не стоит на месте, сейчас и не такое лечат.

– Может, и лечат, только больно уж он плох был, пока врача ждали, все пытался что-то сказать, да не мог. Да и «скорая» не быстро приехала. – Очевидно, жизнь у пожилой женщины была не богата событиями, а «сердечный приступ» старого профессора внес в нее хоть какое-то разнообразие, поэтому она спешила поделиться своими мыслями с окружающими. Интеллигентная дама в ответ только негодующе покачала головой.

Люди тихонько переговаривались, обсуждая случившееся, переживая за старого профессора, оказавшегося – судя по отзывам тех, кто лично его знал – на редкость хорошим человеком. Санитары уже погрузили носилки и, закрыв двери, заняли свои места в машине. И тут на собравшихся людей словно пролился ледяной дождь, подуло холодом и липкий ужас начал расползаться по жилам. Ощущение, правда, длилось всего несколько мгновений, но оставило после себя какое-то непонятное горькое «послевкусие». «Скорая» скрылась в потоке машин и люди торопливо начали расходиться по своим делам.

Темные пятна-облака, до этого плавно кружившие над толпой, словно только и ждали этого момента. Они заметно снизились и устремились вслед за «скорой», уже успевшей включить сирену и ловко маневрирующей в плотном дорожном потоке.

Вскоре на тротуаре перед дверью в НИИ осталась только словоохотливая уборщица. Она все вглядывалась вдаль, туда, куда скорая увезла старенького профессора и беззвучно причитала одними губами.

– Может, конечно, и вылечат. Хороший человек, уважительный. Не то, что нынешняя молодежь.

***

Павел приехал, как и всегда, без двух минут шесть. И как ему удается, живя в Москве, где пробки на дорогах возникают стихийно, и никогда не угадаешь, в каком месте можно надолго застрять, быть таким пунктуальным?

Через окно Татка видела, как он припарковал машину у крыльца и, щелкнув брелоком сигнализации, поднялся по ступеням. Через секунду он уже стоял в дверях, наклоняя голову, чтобы не удариться о косяк. Паша высокий, Татка достает ему едва до плеча.

– Добрый вечер.

Он поздоровался с Виолеттой, и девушка кивнула ему в ответ. Татка схватила сумочку.

– До завтра.

– Пока.

Как обычно Павел выбрал ресторан, поближе к ее дому. В рабочие дни Татка должна пораньше ложиться в постель, чтобы успеть высыпаться. За полтора года общения, она уже привыкла к его иногда несколько чрезмерной заботе и не противилась. Павел, конечно, порой бывает слишком серьезен для своего возраста, но ведь для семейной жизни это совсем не плохо. А они скоро поженятся, и тогда вообще не будут расставаться. Так зачем же как-то переделывать его, ломать под себя? Татка вовсе не собирается этого делать. Она хочет, чтобы Павел был счастлив с ней, поэтому готова принимать его таким, какой он есть.

Татка с удовольствием принялась за рыбу. Повар в этом ресторане ее готовит как-то по-особенному, она получается нежной и совсем не сухой. Уже так скоро ужин для них с Павлом Татка будет готовить дома сама, а потом они будут долго сидеть за столом, ведя неспешные разговоры. А для ресторанов останутся выходные. Скорей бы началась семейная жизнь. Конфетно-букетный период затянулся, и Татка хочет продолжения.

Уже начало темнеть, когда они вышли на улицу. Сев в машину, Татка сразу же включила радио. До дома было совсем недалеко, вот только Павел снова выбрал дорогу через этот чертов лефортовский тоннель. Ну понятно, так же намного короче, а она помнит, что должна хорошенько выспаться. Да только не любит Татка здесь ездить. Разумного объяснения этому нет, разве что у нее скрытая клаустрофобия и ограниченность пространства вызывает в ней беспокойство. Скорей бы уже закончилось это беспрерывное мелькание маленьких красных огоньков и массивных железных дверей с ручками во всю ширину и нанесенными масляной краской яркими номерами.

Внедорожник, подаренный Павлу родителями, не торопясь двигался в правом ряду, держа приличную дистанцию до впереди идущей машины. Пашка вообще очень аккуратно водит машину, никогда не превышает скорость, не пересекает сплошную разметку, в пробках не выезжает на обочины.

Сидя рядом с ним на переднем пассажирском сидении, убаюканная ровным гулом двигателя, Татка строила планы их будущей совместной жизни, и не заметила, как вдруг тяжелый, груженый какими-то объемными железными деталями, прицеп идущего чуть впереди по крайней левой полосе тягача несколько раз вильнул, и неожиданно отделившись от машины, по инерции продолжая движение, начал заваливаться на бок, подминая под себя находящиеся в соседних рядах машины. Со всех сторон послышался визг тормозов. В относительно плотном потоке машин началась неразбериха. Прицеп пролетел через все три полосы и остановился, уперевшись в стену, своей массой просто размазав по ней машину, в которой находились Павел и Татка.

Все случилось так быстро, что они даже не успели понять, что произошло. Татка лишь услышала визг тормозов и, повернув голову на звук, увидела, как на их машину надвигается что-то огромное, закрывая от них желтоватый свет ламп. В следующую секунду она почувствовала удар, и страшная боль пронзила ее тело, а потом все эти лампы вдруг разом погасли, и она потеряла сознание.

Прицеп лежал, одним боком уткнувшись в стену тоннеля, перегородив две полосы из трех, подмяв под себя три легковушки. Четвертый, темный внедорожник был зажат между стеной и упавшим прицепом. Внедорожник был сильно поврежден, так что даже невозможно было угадать марку машины.