Разряд!.. Ещё разряд!

Константин Леушин

Разряд!.. Ещё разряд!

Об авторе

Константин Юрьевич Леушин, врач анестезиолог-реаниматолог с 20-летним стажем, уроженец Красного Лимана Донецкой области. В 1991 году окончил медицинское училище, работал фельдшером скорой помощи в Славянске. Учился в Днепропетровской медицинской академии. В 2002–2012 годах был врачом анестезиологом-реаниматологом Новоуренгойской муниципальной больницы Ямало-Ненецкого автономного округа. С 2012-го живет в Москве. Работает в отделении кардиохирургической реанимации и интенсивной терапии для больных с инфарктом миокарда. В составе сводного отряда Медицины катастроф оказывал медицинскую помощь раненым и больным на Донбассе. В этом сборнике автор делится воспоминаниями о начале своей медицинской карьеры фельдшером скорой, непростой учёбе в медвузе и откровенно рассказывает своим друзьям-коллегам и читателям о случаях из жизни и практики врача анестезиолога-реаниматолога. Все описанные ситуации реальны, изменены только имена и незначительные обстоятельства.

Предисловие

Есть у русской литературы одна особенность: ее уже пару-тройку веков очень любят делить на течения. Славянофилы, почвенники и западники, символисты, футуристы и пролетарские писатели, деревенщики и авторы производственных романов… Но почему-то никогда не говорили о таком интересном явлении, как литература врачей.

Были у нас врачи, ставшие профессиональными писателями (например, Чехов, Булгаков, Вересаев, Аксенов, Арканов), существовали и те, кто оставался верен своей миссии, но от книг которых тем не менее невозможно оторваться (Амосов, Углов). Они – медики-литераторы – явно не случайность, а тенденция.

И это, в общем-то, понятно. Нет, наверное, в мире ни одной такой профессии, представители которой постоянно, чуть ли не ежедневно, в той или иной степени сталкиваются со смертью. Больше того – в большинстве своем ее побеждают. Как можно выдержать такое напряжение, если хранить его в себе, а не выплескивать в мир? Как можно не сломаться, не зачерстветь, не выгореть, особенно если ты врач скорой помощи, хирург или анестезиолог-реаниматолог (пусть не обижаются врачи других специальностей!)?

А вы прочтите книгу Константина Леушина «Разряд 360» – и узнаете. Да, это воспоминания врача, но, кроме того, это настоящая литература! У автора запоминающийся стиль; яркий, хлесткий, его очень легко читать. Великолепный юмор, иногда на грани стеба (но никогда – за гранью). А еще Константину как мало кому удается передать напряжение, запредельную динамику происходящего: читаешь – и, ей-богу, дух перевести некогда, потому как не оторваться. Как автору при этом ухитряется еще и о жизни порассуждать (а «Разряд 360» – книга мудрая) – загадка!

В общем, читайте – не пожалеете. И многое поймете – и о мире, и о врачах, на плечах которых он зачастую держится, да и о себе тоже.

Татьяна Ленская, член Союза писателей СССР,

Союза российских писателей

Прикладная психотерапия

Дорогие коллеги – «практические врачи»! Вспомните, пожалуйста, посещали ли вы во время учёбы в мединституте или академии «Этику и деонтологию[1]», «Логику» и другие парамедицинские предметы. Я честно могу сказать, что да, посещал, но по остаточному принципу – и то чтобы получить зачёт. А между тем врачебная этика – деонтология и элементарная логика зачастую палочки-выручалочки в, казалось бы, безвыходных ситуациях, и ваш собственный опыт наверняка только подтверждает это.

Когда человек вызывает скорую? Да, конечно: внезапно заболел, резко оборвался привычный ход мыслей и дел, и вот он уже – почти на краю, и старуха с косой тянется, чтобы костлявой рукой толкнуть его в пропасть. Наверное, так ощущается страх смерти.

И главное при первом врачебном контакте – прогнать из сознания больного эту пресловутую старуху и незаметно отвести от пропасти, то есть как-то отвлечь от мысли, что всё, конец. Как это сделать, в учебниках, которые нормальные студенты после зачёта уже не открывают, ничего не написано. Не знаю, я ведь тоже был таким студентом, но с хорошей практикой, и первый урок деонтологии мне преподал старший фельдшер Шурик на первом же нашем дежурстве.

Дело было в известные нашим старшим коллегам 90-е, когда в сумке неотложки было больше пустых ячеек под ампулы, нежели самих ампул с препаратами первой помощи.

Ну, так вот, приехали на вызов – приступ сердцебиения, на снятой ЭКГ – пароксизм наджелудочковой тахикардии[2], не смертельно, но сердце у мужичка колотится ударов под 150, и сам он несколько ажитирован после чашечки крепкого кофе.

– Верапамил! – говорит мне старший Шурик.

Я ищу и не нахожу его среди оставшихся ампул, протираю очки – и всё равно… «Нет его», – говорю.

Шурик, не моргнув глазом, повторяет уверенно: «Верапамил 5 мг в вену!» и показывает на ампулы с физраствором – «Ну, вот же он, вводи медленно!». Я, конечно, как и все мы в 90-е, знал, кто такой Кашпировский, но у моего старшего фельдшера была другая фамилия, тем не менее эффект был достигнут «на конце иглы» физа: пароксизм прекратился и на отснятой следом ЭКГ был нормальный сердечный ритм. Я опять протёр очки, но ритм был синусовый!

Когда мне предстояло самостоятельное дежурство, Шурик меня предупредил, что под утро постоянно звонит какая-то бабка, которая мучается бессонницей. И вдобавок её кусают комары, «так ты не слушай её, сразу бросай трубку, иначе зае*** от нечего делать».

Надо сказать, что в 19 лет я легко переносил день – ночь – сутки прочь и в 5 утра уже не спал в ожидании вызова. Прозвенел телефон, и я услышал старческий голос: «Алло, это скорая? А вы доктор? Что мне делать, не могу заснуть, всю ночь комары кусают…». – «Да, это скорая. Скажите, пожалуйста, вы их видите?» – «Кого, сынок?» – «Ну, комаров этих…» – «Ой да, они сидят на стенах и на потолке и зудят, заразы! По ночам не сплю, газеты читаю». – «А какие газеты?» (Наш разговор начинал казаться мне забавным.) – «“Правду”, “Труд”, ну, там “Сельскую жизнь” иногда…» – «Очень хорошо! Вас как зовут?.. Ну, так вот, Марья Ивановна, слушайте меня внимательно: берёте газету, лучше “Правду”, складываете её вчетверо, затаиваете дыхание, подходите к стене и хлопаете комаров!» – «Ой, сынок, большое вам спасибо! Но они ещё, наверное, и на потолке… Когда я вверх смотрю, у меня голова кружится. Может, вы приедете, поможете?». Да, поехать можно, делать всё равно нечего, но как записать причину вызова: «деинсектизация»[3], что ли? Меня же самого после этого вызовут к врачу! И я переадресовал вызов: «Вы сперва прихлопните тех, которые на стенах, а после 8 часов позвоните насчёт тех, которые на потолке», короче – подготовил «подарок» приходящей смене. Но бабка больше не звонила. А чего ей, старой одинокой женщине, надо было? Правильно, поговорить с кем-нибудь.

Практикум по ЧМТ[4]

После окончания медучилища, сразу не поступив в мединститут, я работал фельдшером на скорой в Славяногорске. Так как рядом со Святыми горами была лишь одноэтажная больница с терапией и неврологией, то хирургию и травму мы госпитализировали в ЦРБ Славянска. Если состояние пациента было стабильным, то расстояние в 40 км по трассе Харьков – Ростов мы проезжали примерно за час двадцать. Если же больному требовалась срочная операция и его как можно скорее нужно было доставить в больницу, то летел наш уазик с мигалками по короткой дороге: через село Мая́ки, по горкам и оврагам, и через каких-то сорок минут мы уже сдавали больного в приёмном отделении.

Дело было поздней теплой осенью с мелким дождичком. Глубокой ночью поступил вызов: мужчина 40 лет, черепно-мозговая травма + алкогольное опьянение. К тому времени, покатавшись полгода по вызовам и периодически заглядывая в «Руководство врача Скорой помощи», я, несмотря на свои 19 лет, чувствовал себя достаточно уверенно и даже был рад, что дежурил сегодня без врачей-«пенсионэров». Приехав (или лучше – прибыв?) на место, я увидел следы застолья с битой посудой и здоровенного мужика лет сорока, в тельняшке, пьяного вусмерть и пытавшегося то ли поздороваться со мной, то ли меня прогнать.

Он что-то неразборчиво мычал, так как с самого утра душевно сидел с друзьями и угощал их разносолами. По мере выпитого, слово за слово, они, видимо, все больше не сходились во мнениях насчет результатов прошедших выборов и прогнозов экономического развития, и, исчерпав аргументы за и против, друзья надавали хозяину квартиры в бубен и поспешили откланяться до приезда ментов.

Бубен этот, надо сказать, распух, глаза заплыли, зрачков не было видно, и продуктивному контакту пациент был уже недоступен. Пострадавшего надо было срочно везти в Славянск к нейрохирургу – и как можно скорее, пока гематома не сдавила разбухший в политических дебатах мозг. Чтобы полёт над Мая́ками прошёл успешно, перед погрузкой бесчувственного тела в скорую я, в соответствии с «Руководством по ЧМТ» и рекомендациями самого Лихтермана, вколол ему удвоенную дозу реланиума[5]. Затем с помощью водителя Алексея Иваныча уложил пострадавшего на носилки и загрузил в салон скорой. Сам сел рядом, руку на пульс больного – и: «Гони, Иваныч, через Мая́ки!»

Мы буквально взлетали на горки и падали в овраги. Я был уверен, что долетим-доедем, и постепенно меня начал одолевать сон. Устав держать руку на пульсе больного, я перешел к нейромониторингу[6], т. е. с интервалом минут в пять своей пяткой слегка придавливал ему кисть руки. Пострадавший на этот стимул отвечал что-то вроде «нн… на… ххх!», дергал конечностями и опять засыпал. Засыпал и я – на следующие пять минут, а потом стимул повторялся.

Пока действовал реланиум, все были довольны: больной спал, устав от политических баталий, фельдшер дремал, сидя рядом на жердочке, водитель мчал на всех парах, на ходу щёлкая семечки. В какой-то момент биологические часы прервали цепочку нейромониторинга: мозг фельдшера – его пятка – рука больного – пораженный мозг, и все, кроме водителя, отключились на некоторое время.

Первым проснулся мозг фельдшера, и его пятка начала суммировать пропущенные стимулы: в режиме точка-тире-точка давить на ладонь пострадавшего – проснись, проснись! Однако рефлекторная дуга была резистентна к стимулам, и вместо отдавленной левой ладони правая, здоровая рука очухавшегося от реланиума вмиг протрезвевшего мужика широким замахом чуть было не достала эскулапа: «Ты чё, ох***л! Ё***, я тебя, бл***!»

Уазик начало кидать из стороны в сторону в соответствии с замахами потерпевшего от нейромониторинга. В замкнутом пространстве салона скорой деваться было некуда. Понятно, что в такой ситуации мгновенно проснулся не только мозг начинающего светила медицины, но и рефлекс выживания. Спасло меня то, что в молодые годы я был тонким и звонким – мне удалось спрятаться в нишу от кислородного баллона. Мужик ещё постучал в окно к водителю, подёргал ручку двери, но выходить на ходу под тёплый осенний дождичек, видимо, не решился. Наверное, подумал: «Никого ж рядом нет, может, приснилось? Кстати, а куда меня везут? Домой, наверное. Щас бы пивка…»

Он опять заснул на носилках. Нейромониторинг я решил не возобновлять. Хорошо, что всё обошлось. Но водителю тоже пришлось попереживать: он же не знал, почему вдруг затих его фельдшер… Забирал одного больного, а мог бы привезти двух – и кто знает, кому первому потребовалась бы нейрохирургия!

Кашi – яблуки, мальчик – девочка

Я не открою ничего нового, если скажу, что рождение ребёнка – это всеобъемлющее счастье для родителей, братиков-сестричек, бабушек-дедушек и всей родни. Особенно, когда всё по плану: через 9 месяцев – и уже всё, и все подготовлены к появлению на свет маленького, всеми любимого человека. Вспомните, как это было у вас, мои дорогие читатели, и мне незачем будет расписывать всю эту радость.

Но, как известно некоторым родителям (и мне в их числе), не все дети с самого своего зачатия одинаково послушны, а некоторые непоседы вообще не высиживают все положенные 9 месяцев у мамы в животике – всё сучат ножками и норовят побыстрее выбраться на свет божий.

На этот случай есть врачи-акушеры, неонатологи («микропедиатры») и моя братия – анестезиологи, если самой маме нужно будет помочь родить безболезненно. Так и происходит день и ночь в роддомах и перинатальных центрах нашей необъятной родины.

Случаи же несвоевременных родов «в поле», воспетые классиками и запечатлённые на полотнах художников, оставим для школьного курса русской литературы. Это я к чему? Это я к тому, что те из моих коллег, которым в реальной жизни приходилось принимать роды «в полевых условиях», рассказывали мне про это отнюдь не высоким литературным слогом, потому что как, например, обеспечить стерильность в поезде, в котором вы с друзьями едете на рыбалку и, понятное дело, за рюмкой чая уже спорите, где будет лучше клёв, а рядом, в следующем купе, по паровозному свистку женщина начинает рожать? К тому же у неё оказывается поперечное положение плода, и необходим акушерский поворот за ножку.

Конечно, на первом полустанке уже ожидает скорая, но до него ещё стучать и стучать по рельсам, не превышая скорости следования пассажирского поезда. Я, разумеется, допускаю, некоторый перебор в рассказах моих коллег, но понять их могу, потому что сам тоже, сразу после медучилища работая фельдшером скорой, «родил» ребёнка – то ли мальчика, то ли девочку. Короче, слушайте.

Акушерство и гинекологию у нас в медухе вела Никитична – пожилой врач акушер-гинеколог, которая всем беременным советовала придерживаться «дiэти» – кушать «кашi та яблуки», потому что «у них вiтамiни, не буде проблем зi стiльцем, а через девъять мicяцiв ваша дитина як з гармати (то есть как из пушки) вилетить». На случай же экстренных родов или кесарева у Никитичны тоже был алгоритм: «насамперед (первым делом, значит) – викликаю Любов Михайлiвну» (опытную акушерку), и если у роженицы кровопотеря, то – «вiдразу (сразу) кальцiю хлорiд внутрiшньовенно!».

Конечно же, с лёгкой руки моего друга Вовы Петровича, нашего преподавателя по акушерству, мы прозвали ее Кашей! Забавно и весело было дежурить с Вовой в приёмном отделении роддома и ждать поступления рожениц по скорой. Смех смехом, а к родовспоможению мы подготовились основательно: два раза побывали на плановых родах и один раз, по дежурству, листая «Неонатологию», дождались экстренных: ребёнок как из пушки не вылетел, но родился розовеньким и сразу закричал на 9 баллов по шкале Апгар[7].

Мне этого было явно недостаточно, хотелось экстрима, и, возможно, поэтому я начал читать «Реанимацию новорожденных».

Про чеховское ружьё, наверное, все в курсе? Хотя сам Антон Палыч, выстрела, похоже, так и не дождался…

Дорогие коллеги, те, кому сейчас от пятидесяти, вспомните, как вы поступали в мединституты-академии! Ведь правда – быть врачом тогда было престижно и, может быть, поэтому большинству из нас так трудно было поступить в мед? К тому же (что сейчас скрывать?) во многие вузы можно было попасть только по льготам или по знакомству с солидной доплатой.

Убедившись в этом на своём горьком опыте, я устроился фельдшером на скорую, не теряя надежды на следующий год поступить во что бы то ни стало. Но для этого надо было найти медвуз, где за поступление не надо было бы давать взятку. В 90-х ещё не было интернета и социальных сетей с отзывами абитуриентов – и для того чтобы поехать посмотреть, как выглядит та или иная потенциальная alma mater, и почувствовать, какая там обстановка, я попросил своего старшего фельдшера Шурика отдежурить за меня неделю: по двое суток подряд с перерывом на сутки. Мол, потом я отдежурю за него.

Шурик был умным, и сам тоже вполне мог бы попросить за него подежурить, чтобы решить с поступлением, но в свои 25 он для себя уже всё решил: женился и успокоился. Но моё стремление ему было понятно, и здоровья работать по двое суток «за себя и за того парня» тогда хватало – он всегда шёл мне навстречу. Спасибо, Саша!

Ну, так вот, пока коллега работал по 48 часов подряд, я съездил в славный город Полтаву и, обедая там в столовке, стилизованной под украинскую хату, понял, что, кроме галушек, мне здесь, увы, ничего не светит. Денег было в обрез, поэтому вояжи по Незалежной в поисках «лiкарськой академii» пришлось пока отложить и вернуться к гонкам на уазике.

Когда я приехал на родную скорую, осунувшийся Шурик только и спросил: «Ну, как там?» и сдал полупустую сумку неотложки – похоже, укатали сивку крутые горки. Теперь настала моя очередь дежурить, да ещё в паре с терапевтом Май Ванной, которая после моей поездки «у Полтаву», стала называть меня не иначе как Кóнстантином Юровичем. Ну да ладно, разбиралась бы лучше в «аритмiях серця та лiкувала високий артерiальний тиск» не одним только дибазолом— цены б ей не было.

Откатались мы в первые сутки по полной, и утром впересменку с самим собой я принимал контрастный душ, когда в дверь постучала испуганная Май Ванна и сообщила: «Кóнстантин Юрович, вам термiново на вызов – пологи! А я пiшла до дому!» (Да валите! И как можно термiновей, очень вы мне там нужны со своим стетоскопом!)

Быстро обтеревшись полотенцем, вновь свежий и бодрый, несмотря на бессонную ночь, я сказал водителю: «Погнали, Иваныч, там, похоже, роды начинаются!». – «Куда погнали, Кóнстантин Юр…» – «Вот только без этого, ладно, Алексей Иваныч? Давай, пока я на вызове, заправляй полный бак: в Славянск в роддом поедем!» (Если успеем, конечно.)

Поднявшись в квартиру, я понял, что надо не успевать, а уже поспевать за стремительными схватками молодой роженицы. Пока мой водитель гонял на заправку, я успел собрать анамнез: 18 лет, первая беременность, вела здоровый образ жизни: прогулки на свежем воздухе, режим и здоровый сон, соблюдала диету – ела каши и фрукты. (Яблоки? Да, конечно, врач Нина Никитична в поликлинике посоветовала.) Срок? 8 месяцев, сегодня с утра начались схватки. (Ой, опять!)

Набираю магнезию[8]. «Болючий укол, но потерпи, сейчас схватка пройдёт, поедем в роддом».

Её супруг и отец будущего ребёнка, судя по всему – лет на пять-семь старше, спрашивает меня: «Не рано ей рожать? Всего 8 месяцев…» – «Да, рановато… (Но некритично: сурфактант – фосфолипидный слой, покрывающий и защищающий альвеолы лёгких изнутри – у ребёночка уже почти сформирован, значит, сам дышать сможет.) Сейчас о супруге вашей надо думать!»

Между тем схватки у моей первой роженицы достаточно болезненные и после укола магнезии стихают минут на 20, затем снова возобновляются. Она немного истерит, а будущий отец от стремительно надвигающегося счастья входит в ступор. Однозначно – надо побыстрей в роддом! На всякий случай – у меня в скорой акушерский чемодан, там есть всё для принятия родов в дороге… не дай бог!

Как вдруг:

– Ой, мне в туалет надо! Не успела…

Я знаю: это у неё лопнул плодный пузырь. Так и есть! Ну, всё, сейчас рожать начнёт! Сам между тем выглядываю в окно и вижу, что Алексей Иваныч подъехал с заправки. Молодец, успел вовремя! Поэтому кричу ошарашенному счастливцу:

– Давай бери её на руки и за мной в скорую! Ты что, жену до сих пор ни разу на руках не носил?! Давай быстро, иначе здесь родит!

В скорой: «Иваныч, гони быстрей, мы уже рожаем!»

Начало ноября, на трассе Харьков – Ростов гололёд, машину заносит на обгонах и из-за воя сирены и визга протекторов непонятно, кто кричит «Ма-а-а-ма!»: роженица или новоявленный фельдшер-акушер. Отец будущего ребёнка сидит рядом и, похоже, пребывает в ступоре. При очередных схватках показывается головка ребёночка, и я понимаю, что придётся принять роды прямо здесь и сейчас. (Никитична! Чтоб вы были здоровы со своими кашами та яблуками! Помочь мне некому, и ваша акушерка Любов Михайлiвна даже на ковре-самолёте нас не догонит!).

Несмотря на то что я от страха всё же придерживал головку ребёночка, препятствуя его появлению на свет, на очередном вираже он таки «вылетел как из пушки», но почему-то сразу не закричал и безжизненно повис у меня на руках. Вам бы, Нина Никитична, своим студентам больше про принятия родов надо было рассказывать, а не про то, как готовить каши! После акушерской обработки я начал понимать, что с новорожденным что-то не так, к тому же сама мамочка начала спрашивать: «Кто у меня родился?»

– Мальчик! – Кожа восьмимесячного новорожденного была в родовой смазке, и, как мне показалось, в паху, между ножек, была складочка с двумя привесками по бокам.

– А почему он не кричит? Он жив? Жив?.. Не молчите…

Я ещё раз потормошил ребенка и похлопал его по попке – он не подавал признаков жизни. Я открыл окно к водителю и крикнул: «Тормози, Иваныч!»

Наша скорая стала на обочине, сирена оборвалась. Я набрал в 2 мл шприц преднизолон[9], кокарбоксилазу и глюкозу с аскорбинкой (как прописано в «Реанимации новорожденных»). Но чтобы живительная смесь полностью попала в организм ребёночка, надо перекрыть обратный ток крови к матери, то есть наложить зажим на пуповину. Я вспомнил, что это необходимо было сделать в первую очередь! Ведь для того, чтобы плод стал ребёнком, надо прервать его кровоснабжение от матери через пуповину, тогда к нему прекратит поступать кислород и накопится углекислота, которая возбудит дыхательный центр в продолговатом мозге – и произойдёт первый вдох. Далее, по версии эскулапов XVII века Уильяма Харви и Натаниэля Гаймора, одновременно с закрытием артериального протока и овального окна[10] ребёнок начнёт дышать собственными лёгкими.

Тем не менее в прошлом, ХХ веке, прописанная живительная смесь в таких случаях тоже была не лишней.

Закончив инъекцию, я обработал пуповину между двух зажимов и стерильными ножницами отсёк её, то есть прервал кровоснабжение плода от матери, затем запеленал ребёночка и, передав его ничего не понимающему отцу, сказал водителю: «Не гони так, Иваныч, спешить уже некуда, все разобьёмся…» – и отвернулся, глядя в окно. Всё, приехали…

Никаких чувств я уже не испытывал – наверное, после бессонной ночи и всего пережитого тоже впал в ступор. На некоторое время в салоне скорой наступила тишина. Но Алексей Иваныч, видимо, единственный из нас не потерял надежду: он выжимал из уазика последние лошадиные силы, гнал на предельной скорости по гололёду, с воем сирены обгонял машины и вылетал на встречку, не думая о последствиях.

В таких случаях пишут: я не помню, сколько это продолжалось, но на очередном вираже пронзительный крик маленького человека заглушил сирену и вывел всех нас из ступора.

Он закричал, засучил ножками и через пару минут был уже розовенький! Я опомнился и с некоторым опозданием всё же сказал мамочке: «Поздравляю! У вас родился сын!». Но ребёнка снова пришлось вручить счастливому отцу, потому что с самой молодой мамочкой что-то происходило. «Ой, я опять рожаю!» (Хватит одного, милая!) – «Это детское место отходит. Всё нормально, уже подъезжаем». (Не кровани только напоследок!)

И вот так, дорогие коллеги, даже не успев поставить роженице вену на случай кровопотери, я благополучно передал в приёмном отделении роддома Славянска здоровую мать и живое дитя. Я наконец начал осознавать что самостоятельно принял роды. Стал заполнять сопроводок – и всё не мог закончить: мешали слёзы – то ли радости, то ли усталости. Акушерка роддома помогла мне собраться: «Какой пол ребёнка?» – «Мальчик». – «Какой же мальчик, когда это девочка? Ты куда смотрел? Лет-то тебе сколько, а, доктор?» – «Лет?.. Девятнадцать… и я ещё не доктор. Были стремительные роды. Ребёнок родился недоношенным, кожа была вся в складках и родовой смазке, может, это и девочка… хотя родился мальчик». – «Езжай домой отдыхать, акушер юный!»

Позже я звонил в славянский роддом, спрашивал: как там ребёнок, которого восьмимесячным привезли по скорой из Славяногорска? Мне отвечали, что девочка по своему гестационному[11] возрасту две недели была в кувезе, а потом её с мамой выписали. Вроде бы всё у них в порядке.

С тех пор прошло уже 30 лет. Каждый раз, приезжая домой в отпуск, я хочу узнать, как сложилась судьба этой девочки: всё ли у неё в порядке, здорова ли, счастлива? Наверное, уже у самой есть дети. Но, честное слово, боюсь: вдруг что-то у неё не так? Ведь мы живы надеждой, и я очень хочу верить, что помог родиться счастливому человеку.

Крутой чел

В жизни каждого из нас, независимо от его статуса и социальной ответственности, несомненно, встречались яркие личности, которые появлялись неожиданно и были буквально глотком свежего воздуха. Так же неожиданно и по разным причинам они исчезали, успев нас мотивировать и предопределить наши дальнейшие поступки.

О чём может мечтать на дежурстве вечером поздней осени 19-летний фельдшер скорой – прошлым летом неудачливый абитуриент донецкого меда? Все друзья которого сразу после медучилища уже поступили: кто в питерскую военмедакадемию, кто в харьковский фармацевтический, да в тот же ДонМИ на педфак… Он пока только фельдшер и не может себе позволить отвлекаться на мечтания, потому что в ожидании вызова решает задачи по физике из учебника Гольдфарба, которые задала ему репетитор Галина Трофимовна Забрудская. 100-процентное поступление в вуз было гарантировано всем её абитуриентам. Она была талантливым учителем! К тому же в Советском Союзе педагоги, как правило, были достаточно строги и требовательны – и, надо сказать, это чаще всего приводило к хорошему результату. Два поколения учеников Галины Трофимовны могут это подтвердить!