В шаге

– Поговорить о проблемах этики, – согласился я, – всё равно, что для джентльменов о погоде. Светский разговор, подчёркивающий принадлежность к особому кругу высокоодухотворённых, куда не входят всякие там научники, будь даже трижды лауреаты нобелевок. Но я не думал, что всё так серьёзно.

– Что всё так запущено, – согласилась она. – Хватит, уже поздно. Ложись. Не бойся, секса не будет, у меня тоже голова болит.

Пока я принимал душ, убрала посуду, чем-то погремела на кухне, а потом скользнула ко мне под одеяло, тёплая и притихшая.

Я уловил на себе её внимательный взгляд, подумал отстранённо, что лежать вот так с обнажённой женщиной и всерьёз говорить не о ней, моветон, но, если честно, сам по себе секс был интересен разве что Дон Жуану, да и ему, по правде сказать, был на заднем плане. Дон Жуану важнее именно ощущение победы, так это тогда называлось, покорить, овладеть, это сладкое чувство доминирования над чужой женой, а косвенно и над её мужем, кем бы тот ни был!

Но когда запреты рухнули и секс стал обыденной рутиной, то, естественно, обесценился. Особенно из-за того, что исчезло чувство победы, доминирования. Какая тут победа, если девчонка пришла в бар, чтобы отыскать того, с кем потрахаться? Не ты её покорил, не она тебя, просто секс с противоположным полом всё ещё как бы интереснее, чем в одиночку, хотя таких всё меньше и меньше.

Во времена Дон Жуана женщина просто стыдливо закрывала глаза и отдавалась, так это называлось, а что он с нею делал и как делал, непристойно было даже пикнуть о своих желаниях.

Сейчас же каждая знает и умеет в сексе не меньше самца. У неё свои предпочтения и условия, соответствуй и выполняй, а такое в программе питекантропа, кто мы всё ещё есть, не записано. Да и какая там радость от секса, если столько условий, правил, ограничений? Проще красиво назваться асексуалом, мол, идейная позиция такая, мастурбация ещё проще, а воображение создаст ту женщину, какую желаешь, и всегда будет лучше реальной.

– Спи, – сказала она, – у тебя глаза, как у жопы после сладкого.

– От монитора, – пробормотал я.

– Яркость убавь.

– Монитор сам пытается, – сказал я, – но я с ним борюсь.

– Я на его стороне, – заявила она. – Здоровье нужно беречь.

– Скоро этот вопрос отпадёт, – сказал я и сам вздрогнул от недоброго предчувствия. – Как и все мы, нынешние.

Глава 7

Завтра выходной день, однако будильник всё равно заорал после милой убаюкивающей мелодии, я вздрогнул, открыл глаза и повернул голову.

Рядом смятая постель, я вяло старался вспомнить, что случилось, однако со стороны кухни донёсся треск размалываемых кофейных зёрен, прошлёпали босые ступни, и в дверном проёме появилась улыбающаяся Ежевика в моей распахнутой рубашке на голое тело.

– Гренки через двадцать секунд, – сообщила она. – Кофе через полминуты!

– Я готов, – ответил я ещё сонным голосом, – нужно раньше ложиться…

– Ты и прошлый раз это говорил, – напомнила она.

– Так я и в прошлый раз существовал, – сообщил я, – и сейчас когито эрго сум.

Она кивнула в сторону туалета.

– Иди похудей, уже накрываю на стол.

Я хотел ответить, что сейчас столы вообще не накрывают, это раньше накрывали скатертями, а на домашних кухнях ещё и клеёнками, а сверху клали газеты, но напомнил себе, что мой перфекционизм иногда попахивает педантизмом, так что следи за базаром, придурок, а то из стартаперов быстро запишут в старпёры.

На кухонном столе уже чашки на противоположных концах, в двух вазочках печенье и большие ломти тахинной халвы, в тостере поджариваются тонкие ломтики булочек.

Ежевика сидит и наблюдает за мной исподлобья, как Торквемада за Кампанеллой, словно я занимался не только опорожнением мочевого пузыря, но и в самом деле чистил зубы, будто дикарь какой-то.

Ещё пару лет тому эта чистка зубов была обязательной, но после того, как стали покрывать зубы дорогущим гелем из сверхпрочной керамики, зубы у всех всегда чистые и сверкающие белоснежной улыбкой.

У Ежевики тоже чистые и блестящие, ну это и понятно, для женщин внешность всё ещё очень важна, зубы отбеливают и выравнивают именно для красоты, это мужчинам лишь бы потом возиться меньше.

Кофе сделала чуть крепче, но чашечки взяла поменьше, тостики прожарены в меру, уже начинает хозяйничать, ну да ладно, пока всё в пределах нормы, женщин можно чуточку баловать свободой и равноправием.

Ложечки для сахара положила строго параллельно, ни одна ни на миллиметр не выдвигается, блюдца тоже синхронны в разные стороны цветочками на ободке. Либо перфекционистка, либо с детства помнит правила хорошего тона за столом, а они начинаются с того, как расставлены тарелки и разложены вилки.

– Чем больше у человека запретов, – проговорил я вслух, – тем дальше он от животного.

Она как будто прочла, о чём я думал всю ночь, договорила:

– И тем больше у него правил.

Я молча хрустел прожаренным ломтиком булочки, помалкивал, а она спросила негромким голоском:

– Что-то тревожит, шеф?..

– Да, – ответил я нехотя.

– Этики?

Я отмахнулся.

– Этики всего лишь мухи, что надоедают, но наш паровоз им не остановить.

– Тогда что?

– Наша работа, – ответил я с сомнением. – Только мы знаем, какой будет взрыв! Одна надежда, что снимать ограничения на использование нейролинка будем постепенно. По частям. Если позволят.

Она даже чашку отставила, взгляд стал очень серьёзным.

– Могут не позволить?

– Мы разработчики, – напомнил я. – Я нагло уверен, что лучшие, без такой уверенности звёзд не достать… но, увы, не единственные, что пашут на этой ниве. Нива – это такое поле для разработчиков софта. Соперники дышат в затылок. Будем осторожничать и притормаживать – обгонят с гиком и свистом. Так что опасайся не опасайся, а спешить надо!

Она сделала осторожный глоток, поморщилась, горячо, ухватила, не глядя, вкусно пахнущий прожаренный ломтик булочки.

– Изо всех сил, шеф. Я оптимистка, но какая-то испуганная.

– Не по жизни?

– Нет, когда начинаю думать, что творим и вытворяем.

Я пил медленно, почти не чувствуя вкуса, что-то во мне тяжело вздохнуло помимо моей воли.

– Спинным мозгом чувствую, что у нас мощнее, чем открытие там электричества, атомной энергии, интернета! Именно мы перевернём мир кверху лапами. И назад возврата ни-ни. Кто понимает, тому уже страшно… А народ смотрит только бои в ММА и слушает песни Ани Стрекозинской.

Она сказала язвительно:

– Спинным мозгом… Артём Артёмович, не говори красиво! Скажи честно, жопой чуешь.

– Чую, – согласился я. – Но если не мы, то другие тряхнут планету так, что всё с неё ссыплется, как при Копернике.

Она быстро поглядывала, как я с хрустом жую тостик, горячий и вкусно пахнущий, но плечами повела, словно осыпало морозом.

– Надеюсь, успеем первыми.

– Иначе нам кранты, – подтвердил я.

– И станем снимать запреты постепенно?

– Даже не запреты снимать, – уточнил я, – а приоткрывать вход в ад. Чтобы дать взад, если чё. Тогда и другие притормозят. Ну, может быть.

Она допила кофе, задумалась, медленно поворачивая чашку в пальцах.

– Притормозят?.. Думаю, не раньше, чем начнутся разбои, грабежи, поджоги… Не так?

Я ответил с надеждой:

– Но баррикад на этот раз не будет. Каждый станет зверем-одиночкой. И будет бросаться на соседа. А как иначе, если везде одни звери в людской личине? Общество, основанное на строгих правилах и запретах, рухнет с таким грохотом, что и черепков для инопланетян не останется.

Она сказала с иронией, но мне почудилась в её словах надежда:

– Тогда, может, притормозить?

– А другие? Их не притормозишь.

Она попыталась допить кофе из пустой чашки, вздохнула, взяла из моей руки тоже пустую и поднялась, строгая и деловая.

– Вызывай машину, я помою посуду.

Раньше посуду в самом деле мыли, а сейчас достаточно поставить в раковину, автомат сделает всё, ещё и высушит, а потом расставит на полочке, так что выскочили из дому одновременно.

Никто никого не ждал и не бил в нетерпении копытом, и даже авто подкатило к подъезду, рассчитав расстояние и скорость с точностью до микросекунды.

Науку не остановить, подумал я мрачно на сиденье, что раньше считалось водительским. Всё ещё не по себе, что нет рулевой колонки, обшитая кожей баранка словно бы защищает от стремительно летящего навстречу мира, но мир меняется резко и быстро – принимай или уходи.

Ежевика вертит головой по сторонам, замечая, как стремительно меняется город. Даже высотные дома вырастают то здесь, то там, словно по волшебству, а старые преображаются так, что и не скажешь насчёт фундамента боярских времён.

Аккуратная линия высоких деревьев, что днём даёт тень, а ночью освещает яркой листвой улицу, символическая линия бордюра, где раньше нелепо смотрелись в ряд глыбы тяжёлого камня, а сейчас незримую линию контролирует компьютер, за которую ни один автомобиль не проедет, за исключением санитарной или пожарной команды.

– Что ты задумал?

– У меня важная встреча, – сообщил я кратко.

– В выходной?

– В жизни выходных не бывает.

– Молчу, – ответила она послушно.

– Да ладно, щебечи. Всё равно не слушаю.

Она спросила обиженно:

– Тогда зачем?

– Твой голос успокаивает, – пояснил я. – Женщин вообще никто не слушает, когда они женщины. А когда говоришь о программировании, ты не женщина и не самец, а третий вид, к которому принадлежим мы. Более совершенный, чем люди.

– А этики?

Я отмахнулся.

– То вообще питеки. Даже денисовцы.

Через два квартала автомобиль резко затормозил и прижался к красной линии, разделяющей тротуар в его прежнем значении и проезжую часть.

– Шеф? – пискнула Ежевика.

– Встреча, – сообщил я.

Она только открыла ротик, но послушно захлопнула, в нашу сторону уже идёт по тротуару нечто подобное статуе командора в его металлическо-хромовом исполнении.

Марат от шеи и подошв нагло сверкает металлом, как будто совсем киборг, хотя полностью заменил только руки и ноги, а всё остальное пока своё, пусть внутренности и отпечатанные на принтере, но все из собственных стволовых клеток, только грудь для пижонства укрыл, как римский легионер, стальным панцирем с затейливым гербом собственной выдумки.

Прохожие откровенно таращатся, одни с осуждением, другие с одобрением и даже завистью, это не пирсинг вколоть или тату бросить по всему телу, это уже высший класс и вызов старому миру!

Я распахнул дверцу заднего сиденья.

– Садись, расскажу по дороге. Ты чего такой довольный? Печёнку сменил?

Он ловко забрался на заднее сиденье, ответил густым красивым голосом оперного певца:

– Это у вас печёнки, а у меня печень. А сменил дважды, знаете…

– Нет, – пояснил я, – на железку.

Он развёл руками.

– Прототип ещё не запустили в серию. А как только, то сразу. Хайтек не женщина, меня ещё ни разу не подвёл.

Ежевика обиженно нявкнула:

– Харасменист!

– Факты, – потребовал Марат.

– Этика выше законов, – сказала она гордо. – Потому факты не играют роли. Я тебя по судам затаскаю!..

– Куплю мороженое, – предложил Марат.

– Два, – выпалила она победно. – Шоколадное с крошками!

– По рукам, – сказал он с тяжёлым вздохом. – Вот так и проигрываем в титанической битве полов.

Автомобиль терпеливо выждал, пока такое медлительное по нормам электронного мира существо вдвинется в салон и очень неспешно, будто играет замороженного, опустится на заднее сиденье.

Нас вжало в спинки кресла, по обе стороны стремительно понеслись навстречу, тут же пропадая за спиной, деревья и здания, автомобиль педантично старается уложиться в указанное для встречи время.

Я поглядывал в зеркало на уютно устроившегося сзади Марата. Совсем недавно, я уже оканчивал школу, такие, как он, были обречены умереть во младенчестве или в лучшем случае подростками.

Но медицина идёт даже не широкими шагами, а скачками. Какие-то болезни излечили, какие-то пока остановили, а там, где пока медики разводят руками, неожиданно помогла робототехника.

Источенные остеопорозом кости ног и рук заменили настолько совершенными протезами, что Марат всерьёз ощутил превосходство над остальными людишками, которым такое счастье только предстоит. Приземлённой науке, работающей на сегодняшний день, проще выращивать из стволовых, чем разработать механическую.

Он перехватил мой оценивающий взгляд, понял ход мыслей, сказал весело:

– Шеф, прогресс не остановить, сами знаете. Присматриваюсь к желудку, уже тестируют синтетические!

– Да зачем тебе? – сказал я с неудовольствием. – Свой пока справляется?

Он широко и победно заулыбался. Мало ли что совсем недавно был обречён с букетом болячек, зато сейчас поглядывает на дураков с тем же превосходством и жалостью, с каким те смотрят на него.

– Шеф, скажи лучше, куда едем?

Ежевика помалкивает, мордочку сделала таинственной и загадочной, я проговорил с небрежностью:

– Договорился о встрече с Джином.

Он охнул, сказал жарко мне в затылок:

– Самим Фраерманом?

– Ого!.. Я всегда мечтал с ним познакомиться. Его работы просто взрыв мозга!

– Есть шанс, – сказал я. – Пообщаемся в кафешке, это рядом с их небоскрёбом. Давно подбиваю клинья, надо бы сманить к нам.

Он присвистнул.

– Хорошо бы. Понятно, зачем здесь я.

Я улыбнулся.

– Ты ему точно больше понравишься.

Он сказал деловито:

– Мы вдвоём, да?.. Но это не сугубо деловая встреча, всё-таки в грёбаный выходной обязаны отдыхать после трудовой недели, иначе штраф и понижение репутации. Потому для отмазки эта самочка? А это весьма кстати.

Ежевика обиженно взвизгнула, я воззрился на него в изумлении.

– Ты чего?

Он бесстыдно ухмыльнулся.

– Фраерман не весь железный. Я про него кое-что знаю, да он и не скрывает. Напротив, хвастает.

– Хвастает? – переспросила Ежевика. – Тогда он ещё человек.

Вспыхнул экран на лобовом стекле, там полупрозрачный Фауст вгляделся в нас троих с изумлением на лице.

– Шеф, я думал застать вас в каком-то кабаке… Или вы втроём туда как раз и прёте?

– Только четвёртого подхватим, – сообщил я. – Фраермана. Слыхал о таком?

Он охнул.

– Намечается групповуха?.. А я хотел спросить насчёт искусственных аксонов… Ладно, Фраерман так Фраерман. А что он фамилию на ник не сменит?.. Мы с детства называли выпендрёжников фраерами, а тут не просто не скрывает, а выпячивает вместо имени!.. Фраерман, надо же!

Я кивнул, всё верно, сам он для всех нас давно Фауст, каким однажды появился на форуме трансгуманистов, а не какой-то… как его фамилия?.. в прошлой детской жизни. Фраерман мог бы выбрать что-то более… хотя «Фраерман», надо признать, звучит лихо и вызывающе, даже соответствует его драчливой репутации нападателя на основы современной науки.

– Спрошу, – пообещал я. – Скажу, что ты интересовался.

Он сказал испуганно:

– Что? Ни в коем случае!..

Экран погас, Марат довольно заржал.

– А репутация у Фраермана ещё та.

Автомобиль плавно сбросил скорость и замер у бровки. В сотне шагов Центр нейроинформатики, слева по ту сторону тротуара маленькое уютное кафе, Фраерман выбрал удобное для себя место встречи.

Марат покинул авто первым, бравируя лёгкостью движений, следом выбралась Ежевика, шумно вздохнула, наполняя лёгкие свежестью от листвы модифицированных деревьев. Те выстроились вдоль дороги на точно отмеренных расстояниях, не пропуская запахи горячего асфальта и резины через край тротуара.

Марат поглядывал на мир с полнейшим равнодушием на лице к этой уходящей ерунде. Совсем недавно здесь важно катили кареты с извозчиками, вдоль дороги высились газовые фонари, а бородатые мужики с тачками ждали у тротуара, готовые сразу же убрать конский навоз, а то лошади, как все травоядные, опорожняют кишечник прямо в пути.

Исчезнет и этот нынешний мир с замысловатыми небоскрёбами, зеркальными витринами и автомобилями без водителя. Придёт нечто намного совершеннее, а мы как раз те существа, кто в бешеном темпе, который пугает даже нас, приближаем этот страшноватый и прекрасный завтрашний день и почему-то не можем ни остановиться, ни даже замедлиться.

Ежевика, не оглядываясь в нашу сторону, направилась к распахнутым дверям летнего кафе, там половина столиков вынесена наружу, выглядят по-домашнему мило и незатейливо.

– Я бы тоже в таком питался, – определил Марат. – Фраерман хорошо устроился, ему носят в квартиру ещё горячее. Вон те три окна и есть его квартира!

– Уютное место, – согласился я. – И почти пустое. Ну да, народ рванул за город…

Ежевика всё же вошла в помещение, выбрала самый дальний столик в углу, но села спиной ко входу, это мужчины садятся, как собаки в конуре, всегда лицом к возможной опасности.

Я огляделся в поисках официантки, но, похоже, здесь автоматика полная, а Ежевика сказала торопливо:

– Фраерман!

Глава 8

Марат повертел головой, но Ежевика всего лишь зацепилась взглядом за светящуюся точку на своём уже раскрытом планшете и не смотрит по сторонам.

– Выходит?

– Уже… к нашему кафе…

На фоне ярко освещённого солнцем широкого дверного проёма возникла тёмная рослая фигура, так изображают демонов Ада, выходящих в наш мир из преисподней.

Правда, когда Фраерман пошёл через зал, то и рост не выше среднего, и в лице, как и фигуре, ничего предвещающего беду, хотя этикам он кажется зловещим терминатором из недоброго будущего.

В перестройке организма зашёл ещё дальше Марата, из-за чего и стал для него кумиром, даже блестящие догадки и реальные достижения в нейропрограммировании отодвинулись на второе место.

За пару шагов до нашего стола вскинул обе руки в приветствии, совсем не похожие на синтетические, хотя, конечно, керамика и пластик от плеч и до кончиков пальцев, но в рубашке с длинными рукавами, в модных джинсах, а кроссовки от Анны Тои полностью закрывают титановые ступни с гибким керамическим покрытием.

Ему пришлось начать раньше, чем Марату, потому уже успел миновать стадию хвастовства синтетическим телом. Тем более только руки-ноги, да ещё глаза, а так внутренности людские, хотя половина изготовлена на принтере из его же стволовых.

И, конечно, на аккумуляторах почти весь, только мозг и ряд внутренних органов в этот переходный период пока ещё требуют обычной еды, но старается заменить искусственной, соками, пастами, гелями, Рахметов двадцать первого века.

– Что хотел? – спросил он сварливо. – Ты же знаешь, я только по видеосвязи… Исключение сделал не для тебя, морда. Марат настаивал, да твоя Ежевика из-за его плеча очень уж жалобно что-то пищала… Что случилось?

Ежевика сказала торопливо:

– Ты сядь, а то ноги у тебя железные, кто знает, когда рассыплются. Хочешь апельсинового сока? Или у тебя желудок заржавеет?

– Желудок ещё свой, – сказал Фраерман с жалостью, – но над этим работаем. Так что случилось?

Он сел достаточно ловко, хотя всего два дня тому сменил ножные протезы на новую модель, мотивируя тем, что данные от природы уже не апгрейдишь, а эти можно менять сколько угодно раз и каждый раз ставить всё совершеннее.

Ежевика держится лучше меня, я то и дело ловил себя на том, что смотрю с жалостью. Медицина не такая уж и беспомощная, он был обречён ещё во младенчестве, но выходили, тогда же стало понятно, что не дотянет до старшей группы детского сада, нейродегенерация уже начала набирать ход. Но медицина тоже не стоит на месте, отказывающие работать органы успешно заменялись сперва донорскими, а потом искусственными.

И вот теперь ему тридцать восемь лет, и всё ещё жив, хотя ресурсы организма исчерпаны, а медицина в этот раз едва-едва успевает, нейрогенерация тканей поднялась уже до мозга и вот-вот начнёт отключать отдел за отделом.

– Апгрейд, – ответил я многозначительно. – И поле для новых апгрейдов!

Он улыбнулся, протянул через стол руку.

– Привет, Артём. Давно не виделись.

Ладонь и пальцы, пусть из металла, покрытого искусственной кожей, тёплые и почти мягкие, пожатие деликатное, никакого хвастовства нечеловеческой мощью.

На Марата взглянул очень внимательно и сочувствующе, как на собрата, что только вступил на сложный и пока ещё рискованный путь перестройки собственного организма.

– Так что хотел, – повторил он, – ясно и конкретно?

Голос его звучит ровно и приветливо, без каких-либо ожидаемых металлических ноток. Утраченный собственный сумел восстановить в цифровом виде, атрофия голосовых связок лишила его возможности говорить к концу первого курса, где мы сидели за одним столом, но теперь вещает получше любого диктора с Центрального телевидения.

– Есть разговор, – сообщил я. – Важный.

Он бросил взгляд по сторонам.

– Хороший выбор. Здесь скоростная подзарядка. Шесть-джи внедрили раньше, чем в нашем институте. Что значит, коммерсанты.

Ежевика спросила тоненьким голоском:

– Зарядка платная?

Он ответил с покровительственной улыбкой, словно большой и сильный терминатор берёт под защиту молодую пугливую самочку:

– Им щедро доплачивают из фонда поддержки новых технологий.

Она торопливо выскочила из-за стола.

– Тогда я займусь, а вы пообщайтесь!

Я молча кивнул, кафешка примыкает к стене научно-исследовательского центра, где работает Джин, автоматизирована до предела, что значит без персонала вовсе, на самообслуживании, так что Ежевика с великим удовольствием взяла на себя роль хозяйки, что принимает троих голодных мужчин.

Весело запорхала от одного принтера к другому, создавая горки сахарного печенья, хрустящего и рассыпчатого, загрузила все три кофейных агрегата, нужно три разных напитка, мужчинам по двойному эспрессо, а себе латте с пышно взбитыми сливками.

Я поглядывал на разочарованного Марата, его кумир не выпячивает свой киборгизм, но и не прячет. Кому надо, доказал, а остальные по фигу, сейчас просто живёт и вовсю использует мощь апгрейденного организма.

Кофе Ежевика подала нам на стол не сразу, как я ожидал, сперва бифштексы, хорошо и так умело прожаренные, словно в самом деле натуральные.

Я с трудом разжёвывал прожилки, Фраерман для прикола вполне мог мысленно подменить в заказе синтетическое мясо на говядину или баранину.

В некоторых хозяйствах всё ещё выращивают для этого коров, коз и овец, есть даже специализированные для любителей конины, курятины. Многие всё ещё предпочитают натуральное, хотя медики уверяют, что в искусственном мясе больше питательных веществ, витаминов и минералов, в чём нуждается организм.

Насчёт натуральности кофе я не сомневался, слишком терпкий и горьковатый. Искусственный намного приятнее на вкус, а взбадривает ровно настолько, насколько позволяет медбраслет на запястье, а тот вообще иногда корчит из себя Большого Брата и не советует употреблять то или другое таким тоном, словно запрещает под страхом сожжения на городской площади.

Пока жевали бифштекс, я присматривался к Фраерману заново. Он уже на втором курсе был прикован к инвалидному креслу, сейчас же просто орёл железноклювый. Не просто живёт, как говорят в народе, полноценной жизнью, а даже в чём-то опережает. Его мозгу не приходится тратить ресурсы на обслуживание сложнейшего животного организма, теперь это полязгивающий металлом киборг, как он называет себя гордо.

Конечно, ещё не киборг, да и непонятно, с какого момента называть киборгом, то ли когда и мозг заменим на позитронный, то ли с момента, когда запломбировали зуб заплаткой из металла.

Природа как будто извиняется перед неизлечимо больными детьми, давая им взамен общего здоровья прекрасно работающий мозг, авось, тот выровняет ситуацию, поможет, спасёт, вытянет. Как вон Стивен Хокинг, изуродованный болезнями и прикованный к инвалидному креслу, сумел сделать ряд ошеломляющих открытий в мире науки.

Фраерман, точно так же лишённый возможности играть и прыгать на детской площадке, сумел развить те отделы мозга, что поставили его в ряд сильнейших специалистов по нейроморфным сетям.

Сейчас, когда его звезда наконец-то взошла, уже крутит носом, выбирая где и с кем работать, вон как смотрит уверенно, спина прямая, какие-то имплантаты и в неё всобачил, при разговоре двигается почти по-человечески, вертит головой и двигает руками. Хотя, конечно, если хорошо присмотреться, что-то механическое заметить можно, слишком всё математически точно, но без этой механики сидел бы с перекошенными лицом в инвалидном, даже говорить бы не мог по-людски.

Ежевика сняла с поддона кофейного аппарата три большие чашки с чёрным кофе, кивнула на сахарницу.

– Кому сколько?.. Джин, вам с молоком?

– Обижаешь, деточка, – ответил Фраерман с достоинством. – Моего желудка хватит ещё лет на семь!.. А за это время я и до него доберусь.

– Сумасшедший, – сказала она, но поинтересовалась, – а на мозги железность как-то действует?