Скитники

Камиль Зиганшин

Скитники

Моей ТАНЮШЕ,

бесценному,

прелестному дару

судьбы, посвящаю.

Твоя ВЕРА в меня и твоя

ЛЮБОВЬ дали мне силы

одолеть немало вершин.

История Валаама

Потомок знатного княжеского рода Василий Шмурьев родился в 1800 году. Молодые родители, измученные бесконечными хворями первенца, отвезли его к престарелой тетушке в имение под Тверью, когда малышу не было и двух лет.

Спокойная размеренная жизнь в деревне способствовала не только укреплению здоровья мальчика, но и развитию в нём самых добродетельных свойств и устремлений. Да и сама тетушка, глубоко верующая, просвещенная женщина, всячески поддерживала в мальчонке первородную чистоту и любовь ко всему живому.

Ограждённый от пороков высшего света, Василий вырос одним из тех редких и чудных людей, у которых напрочь отсутствуют не только самолюбие, но и проявления обиды и ненависти: его душа любила всех и каждому желала добра.

Вернувшись в 1816 году в столицу, повзрослевший обладатель русой шевелюры и бархатного пушка над пунцовыми губами по настоянию отца поступил в Императорское училище правоведения.

Батюшка с матушкой, стремясь помочь отпрыску освоиться в столице и приобрести светские манеры, регулярно вывозили его на званые вечера, приёмы и балы. Роскошь и блеск, царившие там, поначалу ошеломили и восхитили юношу. Но мало-помалу у Василия открывались глаза. За внешним лоском и довольством аристократического общества, всё ещё смаковавшего триумфальную победу над Наполеоном, он стал примечать хитрословие, чванливость, притворство, блуд и мотовство.

Это поколебало, а вскоре и вовсе разрушило его наивную веру в особое предназначение своего сословия. Будучи неприхотливым и в высшей степени набожным человеком, он легко отказался от дарованных знатным происхождением благ и в 1819 году тайно ушёл в отдалённый монастырь на севере Тверской губернии, где после трудного послушания, пройдя искус и приняв монашеский постриг, с новым именем Варлаам остался служить во славу Божью.

Читая старинные рукописные книги, коих в библиотеке обители было великое множество, молодой инок был умиротворён нестяжательной и благочинной жизнью в монастыре. Ладил с игуменом1 и братией, но вскоре он стал замечать, что и здесь, средь божьих служителей, уживались всё те же, только умело утаиваемые пороки и завуалированная борьба за власть. У Варлаама подспудно начало вызревать решение уйти подальше от тщетной суеты и жить в лесах в уединении. Спустя три года, испросив благословения настоятеля, он отправился странствовать, выбирая дороги дикие, малолюдные. Настоятель при прощании дал ему две книги: Евангелие от Матфея и довольно увесистый фолиант «Травознаи Руси» со словами «Будешь жить в лесу пригодится».

В первые дни скитальческой жизни инока особенно восхищало и радовало то, что в лесу даже ломоть чёрствого хлеба стал несравненно вкуснее и аппетитнее: горьковатый дым костра, благоухание цветов, щебет птиц, – эти незатейливые приправы необычайно скрашивали скудные трапезы. Под вольным небом, среди лесистых холмов и чистых речушек, Варлаам стал ощущать себя частиякой окружающего мира. Это с каждым днём крепнущее чувство слитности доставляло душе странника особую усладу.

Отдыхая как-то под громадной, пронизанной солнечным дождем сосной, Варлаам рассеянно поднял шишку, лежавшую на рыжей попоне из старой плотно спрессованной хвои. Из неё на ладонь выпало невесомое семя. Разглядывая его, юноша невольно подумал: «Экая крохотулька, а такой исполин из неё вырастает! Сколь же велика сила Господня, таящаяся в семени!»

В дальнейшем, размышляя о гармонии и благодати, царящих в лесах и полях, Варлаам пришел к убеждению, что именно в чудном творении Царя Небесного – Природе-матушке и заключён вечный источник жизни для всего сущего. Именно через Природу, Создатель пробуждает в человеке чувство единения с окружающим Миром и очищает душу от всего суетного, делая её добрее и мягче.

Варлаамова обитель

В поисках пристанища по сердцу скиталец через четыре седмицы2 достиг кондовых лесов Ветлужского края, издавна населяемых поборниками старой, неправленой веры. Первые из них пришли сюда, спасаясь от антихристовых3 Никоновых новин, еще в семнадцатом веке, вскоре после Раскола.

Варлааму сразу приглянулись суровые старообрядцы, выделявшиеся усердием к труду и почитанием древлерусского православия. Каждый день, кроме двунадесятых праздников4, в их поселениях с утра до ночи кипела работа. Женщины пряли шерсть, ткали холсты и даже сукно; филигранно вышили золотом. Мужчины делали конскую упряжь, мастерили красивые розвальни, искусно писали иконы, переписывали книги старозаветного содержания. У них все поступало в общину: на себя работать никто и не мыслил. Перед началом любого дела и по завершении его усердно молились, благодарили Создателя за милость к их общине.

От неправленого православия не отступали ни на шаг. Не признавали здесь ни государевых ревизий, ни податей и иных повинностей. Про себя они говорили: «Мы хранители истинного православия, мы не в воле царя-антихриста». Сойдясь на почве общей страсти к рыбалке с одним из местных старцев поближе, Варлаам как-то полюбопытствовал:

– Вот вы, батюшка, себя староверами именуете, а почему вы считаете что старая вера отлична от нынешней?

– Известное дело, перво-наперво молимся по неправленным, первоисточным текстам и не кукишем, а двумя перстами, как и Сам Исус5 Христос. И крещение совершаем яко Он – полным погружением, а не брызганием на голову. Табаку не курим и не нюхаем оного, инострану одёжу не носим, бороды не скоблим. Да много ещё чего…

– Тем не менее тьма людей новую веру приняла. Отчего вы так упорно старой держитесь?

– Вера, сынок, не штаны, чтобы менять. Вере износу нет, на то она и Вера, на том она и стоит. По какой вере наши родители жили, по той и нам надобно с их благословения. А за других мы не в ответе. Одно знаю – диавол тока слабых духом в своё войско прельщает…

Глядя на строгое соблюдение общинно-жительного устава, писанного еще Сергием Радонежским, лад в семьях и хозяйстве, почитание старших, Варлаам уверовал, что там, где следуют первородному православию, где царит дух добросердечия и братской взаимовыручки, живёт и дышит земля русская.

Решив обосноваться неподалёку от одного из потаённых поселений, юноша приглядел хотя и тесное, но надёжное пристанище в дупле громадной сосны, росшей в версте6 от староверческого скита. Землю вокруг нее густо перевили мускулистые плети корней, а сам ствол был столь мощным и объёмным, что дупло у комля выглядело пещерой.

Обустроив временный приют, Варлаам начал валить лес для своего первого настоящего жилища. Купив у ставеров топор и пилу добела шкурил стволы, рубил венцы. Умения и сноровки ему, конечно, поначалу не хватало, он возмещал их упорством и старанием. Кровяные мозоли на руках постепенно сошли, кожа загрубела. К Рождеству Богородицы7 новопоселенец соорудил полуземлянку: нижняя часть на метр в земле, верхняя, из пяти венцов, над землёй. В этот же день Варлаам перебрался из временного жилища в избушку, напитанную густым смоляным духом.

Пышнобородые старообрядцы на первых порах настороженно относились к пришельцу, ибо ко всякому новому человеку были недоверчивы, А иначе и нельзя – попробуй-ка столетиями хранить устои попранной веры. Но с течением времени молодой пустынник своим благочестием и прилежанием к труду смягчил их настороженность, а иных даже расположил к себе…

Удаление от мира и его греховной суеты, физический труд, молитвы, земные метания, строгий пост, беседы с праведниками общины мало-помалу открывали перед Варлаамом всю глубину и гуманность почитаемой старолюбцами веры. Через год он прошёл переправу и с того момента, как ему повязали пояс, отделяющий греховное от возвышенного, Варлаам ни дня не ходил без него.

Изучая травы по подаренной ему игуменом книге, он познавал божественные силы, скрытые разных в былинках, овладевал искусством варить из них зелья от разнывх хворей. Живой, пытливый ум и острая наблюдательность Варлаама исподволь развивали в нём дар целительства.

Читал Варлаам вечерами при свете лучины, после любимого чая из листьев и ягод сушеной земляники. Поскольку лучины сильно коптили, а от дыма горчило в горле, да и сгорали они быстро, отшельник соорудил себе масляный светильник: вставил в плошку с конопляным маслом, которое научился давить, губчатую сердцевину рогоза, очищенную от «пуха». Она горела долго ровным, чистым, без чада, пламенем.

Способность Варлаама к целительству, внимание и обходительность к убогим влекли к нему страждущих. Плату за труды свои он не брал, а ежели кто настаивал на вознаграждении, тому говорил: «Христос наставлял: Даром получили, даром давайте».

Первые лета избушка Варлаама стояла одиноко, но по мере того как множилось число излеченных и через них ширилась в округе молва о необычайном даре новопоселенца, рядом начали расти сначала землянки, а затем и основательные постройки.

Пустынника, предпочитавшего уединение, стало тяготить шумное окружение, и он перебрался вглубь тайги версты за четыре от выросшего вокруг его первой обители селения, уже получившего в народе к тому времени имя Варлаамовка.

Новое пристанище располагалось в подковообразном ложке под защитой громады серой, с зеленоватыми разводьями лишайника, скалы. Из под её основания, вскипая песчаными султанчиками, бил родничок. Сбегая по ложку, он крепчал, шумел, сердился на крохотных водопадиках и замирал на карликовых плесах. Вода в ключе была всегда в меру студеная и настолько приятная на вкус, что каждый глоток доставлял ни с чем несравнимое удовольствие.

На следующий год возле своей пустыни Варлаам соорудил крохотную часовенку во имя особо почитаемой им иконы Семистрельной Божьей Матери.

***

Шли годы. С неослабной теплотой и душевным рвением отшельник помогал всем страждущим и немощным словом и делом. Никто не имел отказа, для каждого, по мере сил он старался творить добро. Дополняя зелья тихими и кроткими словами, а главное – исходящими от него любовью и участливостью, он ставил на ноги безнадёжных и врачевал даже запущенные недуги.

Хотя послушать его, не по летам разумные, благочестивые проповеди или излечиться от хвори по-прежнему приходило уйма люда, теперь ни один из них, из почтения к отшельничеству ревнителя древлеотеческой веры, поблизости селиться не смел.

Осенью 1863 года, когда Варлааму перевалило за шестьдесят, воздал Творец преданному человеку – привел прямо к порогу его обители мальчонку лет десяти-одиннадцати, одетого в сермяжные лохмотья, и даже креста нательного не имевшего. Стоял он сизый от холода, переступая босыми ногами на прихваченной инеем листве, и смотрел на Варлаама взглядом человека, познавшего всю горечь сиротства. Что удивительно, тяжесть пережитых невзгод не придавила его, не сделала униженно-заискивающим или недоверчиво-злобным. Напротив, малец отличался дружелюбием и самостоятельностью: кормился не подаяниями, как большинство бродяжек, а промыслом: копал съедобные коренья, собирал орехи и ягоды, умело ставил на дичь силки, плетенкой ловил рыбу.

Варлаам понимал, что житие его на земле клонится к закату, и в этом немытом создании он узрел того, кто способен будет перенять и понести накопленные им знания и опыт далее. Старец принял отрока, как чадо родное. Да они и схожи были. Оба сухопарые, высокие, с серыми глазами на узких, благородных лицах, окаймленных волнистыми прядями волос.

Любознательному подростку, нареченному при крещении Никодимом, учиться нравилось. Он с легкостью осваивал не только грамоту, но и краткое изложение основных истин христианства – Катехизис8, а затем и Библию, состоящую из Ветхого Завета и Нового Завета. С неослабным интересом постигая строго соблюдаемое в этих краях первоисточное православие, наизусть учил отрывки из почитаемого старолюбцами «Стоглава», псалмы из Псалтыря, до никоновой поры писанные. Но особенно возлюбил «Житие» и «Книгу бесед» протопопа Аввакума.

Пытливый парнишка стал понимать, что Бог есть начало и причина всего сущего. Что Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой, не есть три Бога, а Един Бог. Что сам Господь невидим и открывается людям посредством Слова, передаваемого через земное воплощение Бога – Сына Его – Исуса Христа. Как образно объяснил Варлаам: «Бог это вроде солнца. Оно ведь являет собой не только раскалённое тело, а ещё испускает свет и даёт животворящее тепло. То есть, в нём одном, как и в Боге, заключены три сущности, неотделимые друг от друга».

Наряду с православием, Никодимка усердно вникал в азы врачевания. Помогал готовить всевозможные отвары, настои, мази. Запоминал что применятся внутрь, что наружно. Со временем, сосредоточенно глядя на растение, стал чувствовать от каких недугов оно может помочь.

– Молодец, сынок! – часто хвалил, поглаживая воспитанника по голове за понятливость и прилежание, Варлаам. В такие минуты счастливая улыбка озаряла лицо старца.

«Как непостижимо велик мир отмеченного Богом человека! Он и время употребляет по-иному. Там, где простой смертный его бездарно тратит, такой без пользы для души и ума не проведет ни минуты, – размышлял он, с радостью наблюдая за переменами в воспитаннике, – Сколько в этом малом добра, разума, трудолюбия, как он созвучен природе и вере нашей».

Однажды, мотаясь по лесу, парнишка услышал треск повалившейся от старости ели. Падая, та переломила ствол росшей рядом осины.

– Больно, больно! Помогите! – донеслось до Никодимки.

Он кинулся на помощь, но ни под деревом, ни возле никого не обнаружил. Перепуганный мальчонка рассказал о странном крике Варлааму. Выслушав ученика, тот посветлел:

– Сынок, мертвого на земле ничего нет. Божья сила разлита по всему, что нас окружает. Она и в дереве, и в скале, и в озере, и в зорьке. Все вокруг живое. Только не каждому дано это чувствовать. Коли ты услышал боль дерева, стало быть, дарована тебе свыше способность воспринимать чувства других… Даст Бог, хорошим целителем станешь.

Ветлужский монастырь

Как-то в затяжной июньский вечер у хижины отшельника остановились две ладно сработанные повозки. В сумеречной тишине было слышно, как пофыркивают, отмахиваются от назойливых комаров лошади. К вышедшему на порог хозяину обители приблизился, снимая на ходу с головы остроконечный куколь, крепыш лет девятнадцати, с проницательными, серыми глазами. Назвался схимник Маркелом. Сопровождавшие его возницы стянули с лохматых голов ермолки и учтиво поклонились старцу.

Люди прибыли к Варлааму с милостивой просьбой от почитаемого в округе настоятеля потаенной староверческой пустыни князя Константина приехать к нему по неотложному делу, непременно захватив лекарские снадобья.

Пустились в путь, забрав и Никодима, затемно, под шепот начавшегося мелкого, въедливого дождика. Сразу погрустневшие деревья понуро склонили отяжелевшие от влаги ветви. Узкую, извилистую, едва заметную ленту дороги, вьющуюся по глухому лесу, то и дело пересекали бугристые корневища вековых елей. Порой она съезжала в болотистое мелколесье, где колеса вязли во мхах, усеянных кустиками клюквы. Однако сильные, откормленные лошади и там тянули ровно, без надсады. Варлаам с одобрением отметил, что возницы не хлестали коней, хотя у каждого на руке висела сыромятная плетка. Понятливые животные и без принуждения старались вовсю.

На пологой хребтине дорогу путникам пересекли лоси. Они остановились, повернув головы в сторону обоза. Слабые зрением, сохатые долго водили мордами, всматривались в нечёткие силуэты и, разглядев наконец в пелене дождя людей, пустились наутек иноходью.

Довольно часто поднимали с ягодников дичь: то тетеревов, то глухарей. Шумно ударяя крыльями, они отлетали поглубже в чащу и, рассевшись на ветвях, покачивались, сторожко озираясь.

На следующий день, когда на смену угрюмым, мрачноватым елям появились жизнерадостные сосны, наметилась перемена и в погоде. Тучи, обнажая прозрачную синь, отползли к горизонту. Лес залили снопы солнечных лучей.

Когда путники подъезжали к монастырю, их облаяла косуля.

– Чего это она бранится? – удивился Никодимка.

– Шумим сильно, вот и намекает: потише, мол, надо подле святой обители, – повернулся к нему Варлаам.

Располагалась пустынь в глухом лесу, в удалении от дорог. За стенами из дикого камня блестели свежеумытые луковицы церкви, возвышающиеся над всеми остальными постройками.

Постучали в сколоченные из толстых плах и обитые железом ворота. В ответ предупреждающе залаяли псы, послышалось ржание коней. Через некоторое время глухой голос справился:

– Кого Господь дарует?

– Молви настоятелю: старец Варлаам прибыл.

Ворота отворились. Въехали во двор, покрытый мягкой травой-муравой. Обнюхав чужаков, собаки, чуть покрутившись, позевали, повытягивали спины и забрались каждая в свою конуру. Из приоткрытой двери церкви доносились красивые гласы песнопения.

Маркел, соскочив с повозки, помог слезть старцу и повёл его через двор. Остановились под березами возле крыльца отдельно стоящего здания, соединенного с другими, крытыми переходами. Перекрестившись перед входом, отвесили земные поклоны. Поджидавший их схимник провёл Варлаама в покои настоятеля. Оказавшись в гостевой, старец вновь перекрестился три раза в красный угол, где стояла деревянная божница с образами и висела лампада; сотворил молитву, и только после этого прошел в почивальню.

На кровати полулежал, полусидел, прикрытый огромным медвежьим тулупом, остроносый, изможденный человек, в серой рубахе с воротом, расстегнутым ниже выпиравшего кадыка. Из-под густых бровей на старца внимательно глядели ввалившиеся глаза. Оправив черную, с легкой проседью бороду, больной произнес:

– Прости, отец, что не могу приветствовать тебя должным образом. Благодарствую, что уважил… Молва докатилась, что обладаешь ты даром исцеления от хворей. Покорно прошу, пособи и мне, Христа ради. С весны занедужил. Ломота замучила, да бессонье одолело, а теперь и вовсе сил лишился.

Варлаам, омывши руки и лицо, не торопясь, прощупал, простучал болезного.

– Ваше высокопреподобие, не хворь у вас – то недруги порчу наслали. Вот снимем ее, и силы вернутся.

Старец провел в почивальне несколько часов и вышел оттуда посеревший лицом, еле двигаясь.

– Прошу не входить. Преподобный спит, – прошептал он.

И – диво дивное! – на радость всем игумен со следующего дня пошел на поправку.

Надо заметить, что князь Константин, был весьма многочтим в староверческой среде, и уже немало лет являлся настоятелем монастыря, славившегося особой преданностью первоисточному православию. Не подчинялись здесь ни архиереям9 новообрядческой церкви, ни государевым людям.

В стародавние времена, когда после очередного царёва указа «скиты порешить, старообрядцев в новую веру крестить», государевы слуги принялись силой брать непокорных священнослужителей, не желавших признавать «антихристову власть» и, заковав в кандалы, держать их в земляных ямах до покаяния, а упорным резать языки и полосовать тела кнутом, предки князя Константина, не жалея средств, скупали древние святыни, первоисточные рукописи и церковную утварь старой Руси, спасая эти реликвии от поругания. Господь к ним был милостив. Сумели они с верными людьми переправить собранные сокровища в сию глухую пустынь и укрыть в недрах подземных хранилищ.

Выздоравливающего настоятеля после простой снеди, вкушаемой совместно с насельниками монастыря в общей трапезной, Варлаам начал водить на прогулки. Он с первого дня почувствовал в князе родственную душу. А их общая беззаветная преданность идеалам первородного православия и многоначитанность только укрепляли возникшую симпатию.

Побродив по монастырскому двору, они, как правило, уединялись в тихом закутке, в тенистой прохладе берез и чинно перебирая кожаные лестовки10, подолгу беседовали о жизни святых, их пророчествах и подвигах, изложенных в «Четьи – Минеи11». Особенно дотошно разбирали «Златоструи», «Пролог», услаждая души нескончаемым общением. Иногда и спорили.

Во время одной из таких прогулок разразилась гроза. К ним тут же прибежал Никодим: принес широкую рогожину укрыться от дождя. Под ее защитой собеседники перебрались в келью настоятеля.

– Почтительный у тебя ученик! – заметил игумен. – А то ноне в городе молодые бороды побрили, заветы отцовы да дедовы позабыли.

– Да что бороды… Не в том ересь. Зелье проклятое курить чуть не все принялись. И что хуже всего – за достоинство сей грех выставляют! Срамота!

– Сам-то табак что – такая же божья травка, как и всякая другая, а вот то, для чего её используют это точно, от диавола. И пыхают ведь дымом из уст яко он.

– Вестимо, своеволие и непослушание на Руси от Никона пошло! С той поры народ наш больно слабостям подвержен стал. О будущем не мыслит, страха Божьего не ведает. Что есть – враз пропьет, али в кости проиграет. Иной даже детям родным крошки не оставит. Трудиться своей волей разлюбил. Все из-под палки. Завистливые и вороватые народились. Отступили от догматов истинного православия, и раскололось, растлило наше племя! Встарь на Руси не ведали эдакого воровства да пьянства. Это всё – происки антихриста… До Никона-отступника и церковь была не мятежна, – с болью продолжил настоятель.

– А коснись нас, – живем мы в мире со всеми, зла никому не делаем. Оне сами по себе, мы сами по себе – оставить бы пора в покое наши общины. Так ведь нет, все пуще ярятся щепотники. Теснят, загоняют нашего брата, в глушь трущобную. Кто в лесах непроходимых, кто на островах речных хоронится, кто в пещерах мрачных хоронятся, кто в самые дальние, антихристам не доступные, скиты ушел. А кто и вовсе Рассею-Матушку покинул… Ведь из-за чего в первую очередь воспротивились Никоновым новинам братья наши: это ж надо придумать – кукишем крестное знамение творить! Срам да и только! Как мыслимо такое?! Ведь соединение большого и двух нижних пальцев, символизирует Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа. Прямые указательный и средний пальцы указывают на два естества Христова: божественное и человеческое. И вдруг всё это безосновательно переменили. Запамятовали, что решением Стоглавого Собора 1551 года двуперстие запрещено было изменять под страхом анафемы. Да и сами старые-то обряды были куда праведней12.

– Что верно, то верно! Самим Христом заповедано двумя перстами крест класть. Щепотью не Богу молишься, а диаволу. Будь ты хоть какой веры, только крестись истинным крестом. Наш народ в делах веры сильно привержен букве и точному соблюдению обряда. Он твёрдо знает, что молитва действует лишь тогда, когда в ней не изменено ни одно слово и прочтена она исстари установленным напевом.

– Справедливо речение твоё. Встарь, до Никона, православие было чисто и непорочно… Эх, всё у нас русских есть для достойной жизни, но не хватает, не достает нам сплочённости и самоуважения. Правители повадились под иноземные порядки подлаживаться, а свои предавать забвению или вовсе запрещать В этом, я полагаю, основная причина происходящих бедствий и несчастий.

– Но вот что интересно, в каком еще народе найдешь такую готовность помочь ближнему, такое радушие, такую силу и неприхотливость. Мы, конечно, сверх меры терпеливы, но ведь именно терпением собиралась и созидалась земля Русская, величаемая в дониконову пору Третьим Римом. Какие возводились храмы, ширились города! Так что терпение, быть может, и есть ценнейшее качество нашего народа! – подытожил игумен.

– Но вместе с тем, пожалуй, и горе, – мягко возразил старец…

Общность интересов всё крепче связывала этих людей. И неудивительно, что вскоре Варлаам стал у настоятеля особо доверенным лицом – духовником. Почтение и симпатия князя к старцу были столь велики, что он, решив открыть ему свой сокровенный схрон, повёл его через потаенный ход в скрадень, где в обитых железом сундуках хранились святыни старой веры: книги с серебрянными наугольниками, кресты, кадила, схима и иконы, в их числе древний образ Святой Троицы в ризе из тонколистового золота, с тиснённым орнаментом, украшенной жемчужной подвеской и самоцветными камнями. Икона та была освящена ещё Сергием Радонежским перед битвой на Куликовом поле.

С благоговением приложившись к ней, Константин обратился к Варлааму:

– Отец, за то, что исцелил меня, благодарен безмерно, но, – тут игумен понизил голос, – душа моя неспокойна, чует гибель близкую. Коли и вправду Царь Небесный приберет до срока, позаботься о святынях наших, не дай сгинуть им. Сдается мне, что здесь их уже не уберечь. Антихристовы прислужники не дремлют. Весть до меня дошла, будто подписано новое указанье: все староверческие обители порешить, как угрозу нонешней церкви. Думаю надобно готовиться к уходу на восток за бугры Уральские, за реки Сибирские, в недоступный Байкальский край. Там по слухам утраченный человечеством Рай, ибо сказано в пророчествах: «с востока свершится второе пришествие Исуса Христа на землю». В тех краях немало уже нашего брата осело. Лишь в тамошней глуши и возможно уберечь сии реликвии до явления Спасителя.