Сиреневая драма, или Комната смеха

пренебрегающий святым… а вот и туз пиковый с ним, рядом – не первый брак!

– Ах, этого не может быть!

– «Повешенный» – 12-й Аркан…

– Да, я знаю – это жертвы, испытанья… Я знаю, я на всё готова!

– …насильство и неблагодарность, ужасная случайность! Восьмёрки две…

– Знакомство?

– Семёрки – четыре целых рядом…

– Интрига?

– Король пиковый… кознедей… вот козни от кого, вот кто строит куры…

И бабушка снова раскладывает карты, плюёт на пальцы, раскладывает и

снова плюёт, раскладывает и плюёт, раскладывает и плюёт: «…земные вещи так

10

непрочны… возрожденье вечно, жестокие враги, изнеможение ума, снова враги,

невинность, разорванное платье… замешательство, опустошение…»

Часы на здании администрации города бьют полночь.

«…дисгармония… в себе… самой… доходит… до… разлада… отсрочка…

замедление… сопротивление…»

«От жары мысли путались, слипались. – Сплести, что ли, венок? Но для

этого надо подняться. Пойти. Нарвать. Одуванчиков»1.

Неожиданно, порывчиком, сквознячком влетает сиреневый ветер, звенят

стёкла, лампочка на мгновение гаснет, а когда зажигается – карты лежат на

столе все перемешанные, перевёрнутые, разбросанные и только у испуганной

бабушки Светы в руке девятка пик, и бабушка по инерции, произносит: «…С

королём. Девятка. Пик. Несправедливость. Наговор…»

Этой ночью внучке приснился бы Император (сослагательное наклонение

«приснился бы», прошу заметить), четвёртый Аркан, похожий на… господина с

зонтиком, с трёххвостой метёлкой метеол в одной руке и букетом сирени,

вместо ключа жизни, в другой; приснилась бы Папесса, двойная буква и второй

Аркан. Луна. Изида с книгой. С книгой на коленях, похожая на бабушку, которая

была бы жена фараона и говорила бы стихами:

Пятнадцатый Аркан, Тифон.

Фатальный. Змей.

Судьба. И пропасть. И…

Тайна…

…а между тем, чёрные пионы в набедренных повязках… с раскосыми

глазами… атлеты… и стройные их тела, и мускулистые ноги, и красивые

животы… теперь внучка утопала бы в постели цветов… Ах, бабочка (не

бабушка, а бабочка)… Ах, бабочка прикосновений! Оле-ой! Золотой колос,

непочатый жар, язвящий дрожащим наслаждением! Оле-ой! Оле-ай! Оле-э!..

потом, к сожалению, оказалось бы, что чёрные атлеты совсем не атлеты, но

всякая пиковая и трефовая мелочь, которая наступает, вмешивается не в своё

дело и сулит сплетни, переезды, измены, опоздания, потери, казённый дом и

безумную любовь в уединении… Четвёртый Аркан, при этом, морщился бы,

грозил трёххвостой метёлкой, а между рогами Изиды-бабушки трепетала бы и

шипела огненным язычком змейка-урей: «…страсть пагубная, цепь желаний!».

Сирень расцветала бы, распускались бы цветки, и на одном цветке могло бы

быть пять лепестков, их надо было бы съесть и тогда…

«Помнишь, друг, как раз весною,

В ароматный, майский день,

Обрывали мы с тобою

1Льюис Кэрролл, «Приключения Алисы».

11

Расцветавшую сирень.

О пяти листочках венчик

Ты искала меж цветов

И чуть слышно, точно птенчик,

Щебетала много слов: -

и стоило бы протянуть руку, -

«Всё четыре, всё четыре,

Всё не вижу я пяти,

Значит, счастья в этом мире

Мне, бедняжке, не найти».1

Весь сон должен был бы протекать в сопровождении каких-нибудь

барабанов или флейт.

Всё это приснилось бы внучке Лизе, если бы вместе с порывчиком ветра в

дверях не появился господин с зонтиком, Кабальеро или, наоборот, вместе с

Кабальеро, не родился бы порывчик и сквозняк, который перемешал все карты

на столе.

С ц е н а в т о р а я

О сердечных и целебных влияниях полевых трав. О любви солнечного луча к

изнеженной испарениями неги Земле. О Старине Время. О первых нежных

чувствах Лепушка.

Там, в долине, где белые ромашки ласково лепетали с голубыми

колокольчиками и нежно нежились в их сине-бело-зелёно-розовом обожающем

обожании (те ромашки, которые ещё никогда не попадали в руки влюблённым,

чтоб гадать на них «любит, не любит»); там, где лён-кудряш, такой синий,

синее, чем само синее небо, обаял незабудок обаятельными galanterie и

compliments; где жёлтые и белые ветреницы (ударение можно ставить и на «е»,

и на «и»), раскачиваясь от ветерка (кстати, шептались шизонепетки

многонадрезные2 между собой, что Ветер – какой уж там точно Ветер никто не

знал – что Ветер ветреницам – отец), ветреницы раскачивались от ветра и

обольщали, раскачиваясь, и колокольчиков, и лён, и кукушкин лён; ими

восхищались и готовы были для них на всё (этот collocation уже встречался в

рассказе несколько раз, но что делать – так оно на самом деле и было), готовы

были на всё для ветрениц: и репешок волосистый, и лопух войлочный, и

лабазник вязолистый; и василистника малого они соблазнили, посылая ему

изредка то белый, то жёлтый надушенный платочек, и тот, от напряжения

1неизвестные стихи неизвестного талантливого поэта.

2Schizonepetamultifida (L.)Brig.-(лат.),Семейство Губоцветные/Яснотковые – Labiatae/Lamiaceae

12

страдания покрывался каплями яда (см. сноску1), хотя ветреницам это было

совершенно не опасно, потому что они и сами ядовиты, и ещё как (см. сноску2)!

Словом там, где никто ещё и подумать не мог пользовать ромашки, чтоб гадать

на них, точно так же, как никому не приходило в голову глотать сиреневые

венчики с пятью или шестью отгибами…

Всё четыре, всё четыре,

Всё не вижу я пяти…

…где никому в голову и не могло ещё прийти заваривать те же ромашки и

пить их, как успокоительное для желудка, или полоскать этим чаем горло, или

прикладывать листья сирени к ране и таким образом рану исцелять…

Я купила себе белую сирень.

Я поставлю её в вазу на окне,

Чтоб ты знал, что у меня хороший день…3

…там, где ещё не давили изо льна-кудряша масло, а кукушкиным льном не

лечили половые недомогания и заболевания кожи, а теми же шизонепетками не

пользовались, как противококлюшным средством, где вероника поручейная и

герань луговая, купена и купальница, медуница и княжик, и золотисто-жёлтая,

как солнышко, красильная купавка цвели и пахли, что называется, в своё

удовольствие, и влюблялись, и кокетничали, рождались, вступали в брачный

период, воспитывали молодых, и у тех, в свою очередь, тоже наступал брачный

и все остальные периоды, и… где ароматы трав и чуть видные помахивания

лепестками были словами любви и признаний, которые сильфы и эльфы, витая

и кружась, перенимали у цветов, учась у них языку искушений – словом, там и

тогда Земля, сама изнеженная испарениями любви и неги, дыханием страсти и

пылким солнечным лучом, родила Лепушка. Это потом его обозвали лопухом, и

мордвином, и татарином, и собакой, и волчцом, и басурманской травой, и

репейником, и чертогоном ( квіти ангельскиї, а кігті диавольскиї)4 – это потом, а

сейчас он был ещё такой нежный, такой стройный; стебель у него был

прямостоячий, ветвистый, бороздчатый и слегка паутинистый, листики

короткочерешковые и по краям колюче-реснитчатые, а цветки – лилово-

пурпурные, собранные в корзиночки и сидящие на паутинистых же ножках. Тот

же ветерок, который покачивал ветрениц, овевал и лепушка своими

проникновенными дуновениями, но Земля-мать хранила ещё

несовершеннолетнее дитя от ненужных прикосновений – и трепетанья его

пушистого хохолка совсем ещё не означали любовного нетерпения или

заблуждения чувства – пока, это были только открытые вовсю на мир глаза,

1ThaliktrumL.-(лат.), Медонос и перганос. Ядовитое лекарственное растение.

2Anemone-(с латинского – дочь ветров). Ветреницы ядовиты. Яд их называется – анемон.

3Любовь Захарченко, поэтесса.

4цветы ангельские, а когти дьявольские (укр.)

13

впитывающие равно дневной жар и вечернюю прохладу, как откровения

любящего его окружающего бытия.

Но, пришло время…

«…и как тут не вспомнить Старину Время»1: оно, то незаметно пролетает, то

бежит – не догонишь, а то стоит на месте, «Особенно на уроке музыки».

Однажды утром время пришло и остановилось, и даже не то чтобы

остановилось – лепушок перестал его замечать, впрочем, как и всё остальное, и

даже то, что расцвела сирень2… лепушок перестал замечать даже сирень, хотя

сирень немало делала в своей жизни, чтоб остановить время и чтоб пришла

пора…

Татьяна прыг…………

…………………………

Летит, летит, взглянуть назад

Не смеет; мигом обежала

…………………….

…………………….

Кусты сирен переломала…3

Лепушок не видел ничего перед собой, только губки, щёчки и всякие

округлости.

Ах! та первая, незабываемая (хотя, бывает часто, и вторая, и третья тоже

вспоминаются и тоже с удовольствием), та первая, незабываемая – она

действительно вся была из щёчек, которые были белизны небесной (я здесь

имею в виду белизну не как цвет неба, но как целомудренное и нетронутое

пространство под названием – небо); из губок, которые были, как кораллы (я

говорю здесь о кораллах наиярчайшего красного цвета, которые таят в

причудливых формах своих, в своих непереносимых рельефах неистовые

вопросы и невинные ответы), и из округлостей… да что там… лепушок был

готов для них на всё.

Сцена третья

Какими бывают приятными сны и несимпатичными пробуждения.

–Лиза! Лиза! Внученька! – трогала за плечо бабушка внучку. – Да ты, никак,

уснула?

– Ах, бабушка! А где же господин с зонтиком?

1Это, как вы понимаете ещё не мои собственные экзерсисы на тему «время». Это из Льюиса Керролл,

«Приключения Алисы».

2Время и сирень потом отомстили за это Лепушку.

3Из «Евгения Онегина».

14

– Господин с зонтиком? Это тебе привиделось, наверное? Не было никакого

господина.

– Мне показалось сейчас, что господин с зонтиком… рассказывал

удивительную историю… о лепушке и непереносимых рельефах.

Нет! не было никакого господина с зонтиком – а только сирень в окно1.

И снова надышавшись сиренью, внучка впадала в неистовое любовное

томление, и ночью ей снова снились живые сны; и снова, смятенная, сначала,

она не могла никак заснуть и переворачивалась с боку на бок, а потом снова

раскидывалась на хрустящих накрахмаленных простынях и комкала подушку, и

трогала себя… а потом снова засыпала; и набрасывалось на неё необъятное

дыхание пространства, неохватный простор плодоносящих и разящих

душистостью цветов и трав. Ах! звенящие поцелуи света! Оле-ой!..

неприкаянные мурашки осязаний! Оле-ай!.. проникающая маета боязливого

желания! Оле-эй!.. и золотой колосс (теперь уже не колос, а колосс), и золотой

колосс – непочатый жар, язвящий дрожащим наслаждением! Оле-ой! Оле-ай!

Оле-э!.. и тогда поднимался занавес, и приоткрывались покровы, нежные и

прозрачные, как лепестки розы, которую дарил Купидон Психее, когда она,

ненаглядная, в ночи, ждала его – невидимого, таинственного и вожделенного

телом и мыслью.

Возлюбленный!

По-юношески гордо возвысился он над цветущим лугом. Он источал лучи

любви и тянулся к ней всеми фибрами взбудораженной сиренью души.

Возлюбленная!

Она тоже тянулась к нему, и они шли, взявшись за руки, обнявшись, утопая

в хохочущем, бьющемся, пенящемся, переливающемся через край,

трепыхающемся (уф-ф-ф) упоении; они плыли…

Ты беги, челнок сосновый,

Ты плыви, как пузырёчек,

Как цветочек, по теченью!2

… и челнок их плыл, скользил поверх радостного многоцветия жизни, и

казалось, что мир вокруг только и ждёт момента-случая предоставить им

уютный уголок, норку, ложбинку, где они могли бы присесть и пить от чаши с

любовным напитком.

«Изольда сделала несколько больших глотков, потом подала кубок

Тристану, который осушил его до дна».

1Сирень содержит в себе страшную синильную кислоту, от чего и пахнет так дурманно. Достаточно 5/100

грамма синильной кислоты, чтоб отравить человека. Присутствие 1/10 гр. синильной кислоты в воздухе

достаточно, чтоб в этом воздухе вымерли не только насекомые, но и животные.

2Калевала.

15

К сожалению, в этом месте изображение расфокусировалось (может,

бабушка на кухне кастрюлькой…) и внучке только показалось вдруг, что

возлюбленный её похож на господина с зонтиком Кабальеро.

… упал занавес, сомкнулись покровы, тонкие и чистые, как любовь,

которую дарил Психее Купидон, когда она в своём сне ещё держала его в своих

объятиях, а нежный Зефир уже раздувал угли зажигающейся Зари (какая-то

тоже неприпоминаемая классика).

«Ах, бабушка!»

Внучкаоткрывала глаза и, совсем как птичка Психея, чувствовала себя

покинутой; божество упорхнуло и на губах остался сладкий вкус… а здесь – всё

как было: смятая накрахмаленная простыня, ночник, горевший всю ночь,

книжки по химии, ботанике и русскому языку… (здесь надо воспользоваться

случаем и сообщить, что внучка приехала к бабушке издалека, чтоб поступать в

педагогический институт на учителя биологии, а если не повезёт, то в техникум

на агронома, но, как видите, с этой сиреневой мятелью, пока, было не до

подготовки к экзаменам, и книжки лежали, пока, стопкой на полу).

Так вот утром, всё как было: смятая накрахмаленная простыня, ночник,

горевший всю ночь, книжки, павлин с аргусовыми глазками, похожими на

анютины, бабушка – «нашепчет на палочку, на камушек, на какой другой

пустяк»1, сирень, метеолы, парни, играющие и заигрывающие глазами из-за

штакетника – но только не он.

«Ах, бабушка!»

Сценачетвёртая

О неожиданных встречах. О нежных чувствах отдельных цветков и целых

клумб. О тайных знаках любви и о проникновенных валторнах, кларнетах,

флейтах и гобоях.

Заасфальтированные дорожки резали Парк Культуры и Отдыха на угловатые

неровные участки; работники паркового хозяйства, неутомимые, жадные до

работы гномы настилали асфальт там, где люди протаптывали их (дорожки).

«…потаённые уголки, уютные закоулки, тайные тропинки…» – «ах,

бабушка!» – ничего этого не было, и на «неведомых дорожках» не было ни

людей, ни следов, потому что, наверное, был будний день, и девушка гуляла в

своём, поэтому, потаённом же одиночестве, и её не оставляло ночное

сновидение. Всматриваясь поглубже, теперь ей уже казалось, что челнок их

плыл по не совсем прозрачно-изумрудной глади, что белые водяные лилии и

1Апулей

16

рыжие кубышки в своих хороводах не так уж и радовались их нежной любви;

она уже видела, что гладь подёргивалась морщинистой мутью, что белые

кувшинки-нимфеи бледнели и криво улыбались, будто вспоминали пузатого

изменщика Геракла, а жёлтые кувшинки-нимфеи и вовсе закрывали свои

чашечки, может быть, боясь не углядеть за своим легкомысленным эльфом,

который так и стремился слетать, посмотреть, то на удивительный закат, то на

восхитительный рассвет.

Но эта неприятная картина не задержалась в головке у внучки; лишь –

мгновение – влюбленные же не видят ничего перед собой… и Лизанька стала

рисовать в воображении портрет желанного, того, который жил в самом

последнем доме с правой стороны, по улице Тупичковой… окна, ручка двери, к

которой он притрогивается… заборчик… симпатичный; но чем больше

рисовала, тем больше портрет не походил на того…на того, который жил в

последнем доме по улице Тупичковой, а всё больше походил на того – на того, с

которым она так опьянено мчалась к ложбинке, хотя, точно – она никак не могла

понять кто же это такой.

Может протагонист надел не ту маску; ошибся; случайно; перепутал; и

теперь ввёл в заблуждение, и действие должно было принять другое

направление… может актёр, играющий второстепенные роли, подсунул – чтоб

подсмеяться с друзьями за кулисами?

Нет-нет! всё не так просто.

…внучка пришла в Парк, томясь любовью, чтоб попытаться в тишине, в

«потаённых уголках», как советовала бабушка, успокоить свои чувства. Тогда

она и не знала ещё, что предмет её страсти, там, в этом самом Парке, служит

кассиром, и ещё даже не знала как зовут… внучка пришла, потому что ноги, в

горемычной надежде, сами привели её сюда. Внучка сидела на скамеечке, к

которой ещё не успели проложить асфальтовую дорожку, и смотрела, как

жёлтые крапивные цветки разбрасывают фейерверками искорок пыльцу, и вдруг

она вспомнила, ясно поняла, что портрет принадлежит господину с зонтиком.

«Как же у меня в голове всё перемешалось!» – подумала, улыбнувшись (как

бледные лилии в сновидении), внучка Лиза и поспешила к парковым

аттракционам, чтоб ветер на самой высоте «Чёртова колеса» продул и развеял, и

освежил её горячую голову.

Протягивая деньги за билет на «Чёртовый аттракцион», в кассовом

окошечке внучка увидела нашего молодого кассира и вспомнила: зелёную

лампу, павлина, бубновую пятёрку и бабушку: «…случайность всё-таки сведёт

вас с ним…» – ах, бабушка!

Наступила пауза – у внучки не разжимались пальчики, которые держали

смятую купюрку; молодой человек-кассир пытался получить плату (билет

оторван, и хотелось бы получить). Потихоньку он выкручивал из растерявшихся

от случайной случайности пальчиков бумажку, и, наконец, она (бумажка)

оказалась у него вруках. Пауза вырвала из внучки и сновидения, и

представления, и понятия. Портрет Кабальеро распался; сложился зато,

настоящий, живой, прямо перед глазами, в окошке кассы возникший, желанный;

17

не весь (поясной портрет в раме сине-зелёной кассовой будки), но и это была

такая неожиданная радость, но и это уже привело нашу прелесть в любовное

томление (из которого она, собственно говоря, и не выходила). Лиза опустила

глаза и видела сначала, только отдельные части: руки, с вильчато-разветвлённой

гладкой и желтовато-зелёной кожицей (в том, что кожица была желтовато-

зелёной ничего странного не было, потому что так, жёлто-зелёно, отражалась на

«кожице» окружающая зелень дерев. О зелени дерев позже будет отдельно), об

этом эффекте, называемом „рефлекс“, хорошо знают художники – у них всегда

на милом розовом личике можно найти всякие-разные, не имеющие к личику

отношения, неприятные краски… о-о-о! о чём это я? В начале… Сначала…

Лиза видела… Ну, с разгона: видела только отдельные части: руки с вильчато-

разветвлённой гладкой и желтовато-зелёной кожицей, пальцы-

глубоковыемчатые по краям реснитчатые и ланцетные, жилки, жи-ло-чки на

поверхности кистей – неясные голубые трепещущие… Лиза стала поднимать

глаза… три расстёгнутых пуговички-перловицы, открывающие ложбинку,

ямочку под названием «душка» – «душка» – всего лишь деревянная палочка во

внутренностях скрипки, но отзывается, как настоящая душа, на тончайшие

звуки страдающего любовью сердца, да что там говорить… в ней клокочут

слёзы, и клокочет же, радость, и ещё – в потаённый закоулочек так приятно

уткнуться носиком… так близко, наконец, так рядом, наяву… щёчки, губки,

такие милые…», – и вдруг, вместо лица – лицо господина с зонтиком в

фиолетовом берете… нет такого знака пунктуации, чтоб обозначил эту паузу.

Лучше написать словами: Па-у-за, – а уж потом, набирая снова темп: внучка

вскрикнула, закрыла глаза, хотела бежать… легкомысленная, но подумала и

дёрнула за шнурок…

…сатиры расшаркались, анютины глазки скосили глаза, а Куриная Слепота,

образовавшись в дверном проёме, запахла так, что нарисованные на толстом

картоне напольные часы зазвенели голубыми колокольчиками, в каждом из

которых сидела золотая пчёлка, потом бубенчиками, потом запели сопелями и

свирелями, пастушьими рожкáми, засвистели свистульками и, вместе с

курантами, стали наигрывать всякие пасторальные мотивчики, может даже

Пасторальную симфонию (внучка в этом не разбиралась). На многочисленных

циферблатах задвигались в пасторальных же танцах пастушки и пастушкѝ и

стали по-театральному разыгрывать идиллические (можно тоже сказать

пасторальные) сцены нежной любви. На других циферблатах закружились в

мерцающей карусели числа годового календаря, времени восхода и захода

Солнца, знаки Зодиака и шкала взаимного расположения планет. Барометры,

термометры, психрометры (не психометры, а психрометры1) и компасы

расположились по углам и добавляли в оркестровое звучание тиканий и

перещёлков. В комнату – нет! и комната, вдохнув (не вздохнув, а вдохнув)

жёлтого, как жёлчь духа Куриной Слепоты, уже стала паркетной, колонной…

под ослепительным, голубым в белых узорах потолком повисли большие,

круглые и золотые солнца, а в потаённых уголках, за колоннами, притаились:

1от греч. рsychros– холодный и …метр. Ничего общего с психикой не имеет и употребляется для измерения

относительной влажности.

18

лиловая и пунцовая полумгла, кобальтовый полумрак, карминная полутень и

штофные истома с негой, и казалось, что там брезжит Луна, и её всплески там, в

побрызгиваниях колючих звёздочек, поглаживают скользким лучиком

совершенные формы совершенных в своих порывистых и чувственных

движениях, вышитых серебряной гладью на чёрной драповой драпировке стен:

мифологических аполлонов с клитиями, марсов с венерами и зевсовс ледами…

Посейдоны с амфитритами там нежились, плутоны с персефонами ласкались,

персеи с андромедами прислонялись друг к другу, гераклы с деянирами

касались и возлежали, а атриды с хрисеидами, ахиллесы с брисеидами и

остальные ураниды, einfach (что значит – просто), блаженствовали. В открытые

на огород двери вплывали уже кавалеры и дамы во фрачных нарядах и бальных

убранствах: розы, георгины, гортензии, с наклеенными на румяные щёки, на

зелёные изящные шейки, на тонко-округлые плечи и на высокие перламутровые

груди всякими мушками – чтоб маки, нарциссы, ландыши и анемоны по

галантным знакам догадывались бы об их (роз и георгин) пылкой любви, об

ожидающей их (нарциссов, ландышей и анемонов) радости, о чести, которая

может выпасть на их же долю; или о неожиданной печали, или о болезни

(любовной же), о пролитых слёзках, о девственности, о безосновательной и

основательной тоске, о сердечном признании, об отказе и о: «люблю, да не

вижу»1.Маргаритки изысканно, загадочно и, как в настоящем театре,

надломлено переступали порог крохотными ножками; незабудки, фиалки,

гвоздики, с развевающимися за ними газовыми шарфиками всех цветов и

оттенков, шарфиками, которые тоже были не просто так, но которые тоже были

обращены к избранным кавалерам и тоже указывали на страстные желании, на

устремлённую верность, на целования, на свидания, на надежду, а то и

упрекали, сомневались и говорили: «довольно, хватит! »2; что же касается

1Из «Письмовника» Николая Гавриловича Курганова (1769 г.) «Роспись о мушках». Может кому-то будет

интересно узнать о значениях тайного языка мушек, так называемого «языка любви»:

Среди правой щеки – дева.

Среди лба – знак любви.

Промеж бровей – соединение любви.

Над правою бровью – объявление печали.

Над левою бровью – честь.

На висках – болезнь, или простота.

На правой стороне брады – смирение.

Посреди носа – злобство.

На конце носа – одному отказ.

Под носом – вертопрашество.

На правом усе – сердечная жалость.

Под бровью – люблю, да не вижу.

Под левым глазом – слёзы.

Среди левой щеки – радость.

Под левой щекой – горячество.

Среди губы – прелесть.

Из другого источника добавляю, что верхом неприличия считалось, когда мушек было больше трёх.

2Значения тайного языка цвета шарфиков и платочков:

Померанцевый – радость,

Маково-красный – желание,

Чёрный – печаль,

Тёмно-зелёный – верность,