Под опекой

– Да, я помню, дядя, – перебивала Крапивина, – но их нельзя сравнивать! – она говорила с такой убежденностью, будто прочла хоть строчку Василия Пушкина.

И когда девочка делилась с Широковым негодованием по поводу того, что такому-то или такой-то вновь не вручили премии или награды, Владимир объяснял все невзгоды одним: – Не хватило знакомств. Знакомства, то есть семья и друзья – они как деньги, а точнее – прото-деньги: то, что им предшествует, – рассуждая, Широков играл циника, чтобы рассмешить подопечную. – У присланной по почте рукописи нет лица, Кроха. По сути, я не знаком с ее автором. Он – чужой, сторонний человек. Нужно понимать, новое имя – это всегда риск. Вот взять для примера Яслова. Он – молодой, перспективный, трудолюбивый. Я знаю, что от него ждать. Пусть я не поклонник его творчества и не хочу, чтоб ты принимала его истории всерьез, но зато он предсказуем. С ним легко работать. Что толку вкладываться в неизвестного автора, который напишет лишь одну книжку и выдохнется? – иногда вдавался в более подробные объяснения Широков.

– Ну а что, если очередная книга Яслова окажется бредом? – напирала Таня. Сама она, конечно, не верила в такое развитие событий. Ее вопрос – всего лишь провокация.

– Не суть, – отмахивался Широков. – Запутанно – значит, мизанабим; банально – значит, наивное искусство. Инструментарий современного критика и культурного журналиста развит настолько, что в состоянии похвалить или заругать любую книгу.

– Не верю, – отрицала девочка. – Ты так жестко о них отзываешься, критика ведь тоже – литература…

– За литературу отвечают только писатели и редакторы, – отталкивал Владимир. – Ну, еще иллюстраторы. – На Парнас критиков он не пускал, считая их искусство занимательным, но не первостепенным, а скорее обслуживающим, чуть ли не паразитирующим.

– А как же поэты? – подыгрывала Таня.

– Это неважно. Не забивай себе голову, Кроха. Захочешь творить – у тебя есть я: можешь посоветоваться. Я могу порекомендовать тебе хорошие книги, которые разовьют твой вкус и…

– Спасибо, я как-нибудь сама, – отнекивалась девочка. Ей хотелось пройти собственным тернистым путем в поисках духовных сокровищ, а не получать духовную пищу с ложечки.

– Захочешь рисовать, лепить, эпатировать – я сведу тебя с добрыми людьми, которые тебя поддержат, – продолжал Широков. Иногда он явно преувеличивал свои возможности, как многие родители, слишком зацикленные на безопасности своих чад. – Уверяю, что многие творцы продали бы собственный талант, чтобы оказаться на твоем месте, – комичная уверенность Владимира не убеждала его подопечную.

Она не видела в нем лидера мнений, его не узнавали на улицах, даже их быт, их квартира не отличались от обстановки верхушки среднего класса. Власть Широкова казалась ей призрачной, словно он – ожившая тень какого-то средневекового графа, который еще не в курсе, что его крепостным давно дали вольную.

После завтрака Таня и Владимир выкатили из кладовки велосипеды, на лифте спустились с ними на первый этаж, пронесли их через один лестничный пролет на улицу и отправились в Измайловский парк. Ехать было около тридцати минут по тротуарам. Девочка не любила кататься по городу: шум, прохожие, собаки на длинных поводках, светофоры и пешеходные переходы наполняли голову тревожной суетой.

Крапивина то и дело подозрительно озиралась и не подъезжала близко к дороге, ожидая зеленого света. Отовсюду мог вырулить неуправляемый водитель. Владимир держался увереннее, не мотал головой. Вот на противоположной стороне дороги возник фитнес-центр. Возле входа красовалась фотография мужчины и женщины в расцвете физической формы. Женщина сжимала гантель, демонстрируя разработанный бицепс, но при этом не скрывая главного – глубокий вырез спортивной розовой майки с аппетитными фруктами. Эти двое спортсменов были словно первые люди. Но они бы не сорвали запретного плода – в их глазах не читалось ни капли любопытства. У них уже все было. Две модели наслаждались обращенными на них взглядами и отвечали в ответ. Да, они знают, что прохожие смотрят на них – это же подтверждал и слоган под фотографией. Следовало бы приписать: и помирают от зависти или желания – в зависимости от интересов.

Таня невольно ссутулилась, модели с плаката взирали на нее, будто с презрением и насмешкой. На их фоне Крапивина чувствовала себя бесполой самкой в муравейнике. Девочка хотела возмутиться вслух, но сдержалась. Фитнес-центр остался позади. Если повезет, на обратном пути она уже забудет о нем и не заметит.

Но не дали Тане успокоиться, как впереди показался парфюмерный магазин уже со своей рекламой: юная девушка, одетая как принцесса бала, самозабвенно прижимала к губам яблоко. В наивном взгляде играл намек. Таня вздрогнула.

– Какая пошлятина! – не сдержалась она, поравнявшись с Широковым. – Вот от чего, по мнению производителя, девушки должны получать удовольствие?!

– Не сердись, – мягко, с полным сознанием, о чем речь, отвечал Владимир, будто давно следил за настроением девочки. – На каждый роток не накинешь платок. Ты не обязана походить на них.

Таня притихла, но только потому, что не хотела заводить об этом разговор на публике.

«Да, не обязана, – парировала она про себя, в душе у нее клокотало. – Но придется, ведь так? Ты либо замарашка, либо красотка с яблоком в зубах, словно поданный к столу поросенок. Последним достаются лучшие куски», – когда Таня злилась, ей в голову лезли каламбуры.

Еще десять минут пытки и – Измайловский парк. По бокам замелькали деревья, словно зеленый экран, на котором можно рисовать, творить, что хочешь. И воображение Крапивиной вытворяло разное. Образы с недавних рекламных плакатов преследовали девочку по пятам. Они прятались среди кустов и в кронах деревьев, словно нимфы и сатиры. Они были вопиюще распущенными. И притом самым подлым образом. Они были униженно распущенными. Их полу-животное состояние доставляло им главнейшее удовольствие.

Поведение этих существ особо пугало потому, что оно не было продиктовано необходимостью. Таня много прочла слезливых историй о девушках, вынужденных торговать собой из-за крайней нужды. Но эти опускались до такого состояния просто ради внимания, популярности.

Таня резко затормозила, чуть не наехав на зазевавшегося голубя.

– Будь аккуратней! – бросил ей Широков. Кажется, это относилось не только к птице. Он ее понимает, но молчит. Почему Владимир, как то положено судом, не утешит ее, не переубедит, указав на светлые стороны сегодняшнего дня. Но, напротив, он нем, у него нет ничего, кроме: не сердись! осторожней! не думай об этом!

– Ты же мой опекун! – внезапно выпалила девочка, чуть не врезавшись в переднее колесо Владимира от избытка чувств.

– Да, но тебе уже есть четырнадцать. А значит, ты теперь не под опекой, а на попечительстве, – урезонил Широков.

– О, то есть ты теперь мой попечитель? – сощурилась девочка. Она давала себе зарок не ссориться с ним, но сейчас была словно одержима.

– Формально – да. Но ты можешь и дальше звать меня опекуном, – Владимир старательно поддерживал спокойно-добродушный тон. По его лицу или голосу трудно было определить, надоела ли ему чужая девочка. В принципе он мог в любую минуту отправить ее в свободное плавание. И тогда Таня уж точно потонет в своих болезненных фантазиях, распущенные нимфы обратятся в кровожадных вампиров. – Я даже могу удочерить тебя, если хочешь, – неожиданно прибавил Широков.

Таня чуть не выжала тормоз и не кувыркнулась вперед от удивления. Уж этого в подобную минуту она никак не ожидала. Неужели Владимир всю оставшуюся жизнь хочет выслушивать ее возмущения по поводу современной рекламы и ее разлагающего влияния на несозревшие умы? Таня ответила не сразу.

– Раньше я не чувствовала подобного, но сейчас я ощущаю, будто мне на свете выделено слишком мало места – некуда наступить, – в голосе Крапивиной слышалась неуверенность, словно она просила о помощи, не надеясь, что ей действительно помогут. Тане тесно, она задыхается. Два велосипеда съехали на малолюдную дорогу. Крутить педали стало тяжелее, из-под колес ушел асфальт.

– Переключайся на первую скорость, – посоветовал ей Владимир. Его сдержанно-нравоучительный тон гуру придавал каждой его реплике неисчерпаемые смыслы.

– Я специально оставляю третью, – откликнулась девочка, упираясь в педали и работая всем корпусом. – Чтобы ноги тренировать, – в собственных словах Таня тоже почувствовала некий скрытый смысл, который она не вкладывала изначально.

Девочка смотрела по сторонам. Верхушки деревьев сотрясались в беспорядочной пляске. В вышине было ветрено. А вокруг велосипедистов, напротив, царила тишина. Легкие листья и пух не скользили по дороге. Таня вглядывалась в природу в поисках ответов. Она, несмотря на пережитые трудности, верила в мировую справедливость и в то, что всему на свете есть прямое объяснение.

Крапивина запуталась, но вот-вот вселенная подаст ей знак, укажет на спрятанную дверь в лабиринте. Но выход все никак не появлялся. Таня чувствовала себя разрываемой между двумя полюсами: с одной стороны – благородные декабристки, с другой – сочные рекламные чаровницы с гадючьими языками. Крапивина не хотела ответственности первых и унижения вторых. Разве не существует промежутка, где с тебя не просят быть воительницей, спасительницей или взрывной красоткой, глупой блондинкой – а можно быть просто Таней Крапивиной.

Оглядываясь на известное ей по школьным хрестоматиям прошлое, девочка не находила за своей спиной опоры. Татьяна Ларина, тургеневские девушки, некрасовские женщины, работницы Чернышевского – Крапивина не чувствовала себя ни одной из них. Прекрасные образы манили ее, они были словно воронки на море, в глубине которых блестит затонувшее золото и кораллы. Подплыв слишком близко, назад можно не вернуться. После знакомства с «Евгением Онегиным» хочется изъясняться онегинскими строфами, после встречи с «Мертвыми душами» – сложными гоголевскими предложениями. Но это все обращается в искусственную паутину, кукольный театр, когда вновь сталкиваешься с реальностью.

Таня пыталась удержаться в этой реальности, но привлекательные образы манили обратно в гениальные художественные миры, прочь от вульгарной действительности. Тем более, действительность пугала Крапивину все больше по мере взросления. Таня видела и против воли впитывала новые образцы поведения для девочек ее возраста. Диснеевские мультфильмы или реалити-шоу в духе «Беременна в 16» – все свидетельствовало о том, что скоро ей предстоит некий судьбоносный выбор: спасение королевства или трудности преждевременного взросления. Постепенно в голове Тани складывалось представление о том, что если она до совершеннолетия не совершит громкого поступка, не отведет метеорит от Земли или не исполнит древнее пророчество, то превратится в одномерную девушку с рекламных щитов.

Вот эта девушка выбирает обои, а вот – тени для век. Каждая из поставленных задач занимает все ее внимание. Вот она выражает удивление по поводу новых скидок, а сейчас таращит глаза от ужаса, узнав, что магазин ликвидируют.

Таня Крапивина не находила за своей спиной такой же Тани Крапивиной, примера для подражания, на который могла ровняться. Она по правде была бездомной сироткой. Ее связь с миром обеспечивал опекун, чужое лицо. Таня остро переживала свою непричастность к судьбе Владимира, единственного человека, который заботился о ней. Они не настоящая семья, а случайно встретившиеся незнакомцы, два метеора с разных сторон небосвода. Огромные пространства пустоты вокруг них угнетали девочку.

Но предложение Широкова также несколько напугало и ошарашило Татьяну. Она не знала, имеет ли право соглашаться. Пока между ними сохраняется узаконенная дистанция: разные фамилии, разное наследство. Достигнув совершеннолетия, Таня сможет потребовать в собственное пользование родительскую двухкомнатную квартиру, которая сейчас сдается. Но при этом без особого распоряжения в завещании Крапивина не вправе претендовать на имущество Владимира. Он ей никто, просто заботливый попечитель.

А вот после удочерения они смогут «по-настоящему» сродниться. Закон и общество соединит их узами не слабее кровных. Истинное родство, наверно, ничего не заменит, но для человека, крайне чувствительного, почти до зависимости, к мнению большинства окружающих, каким являлась в то время Таня, слова значили не меньше крови.

Но не будет ли принятие предложения Широкова одновременно предательством отца и матери? Она была единственным ребенком у родителей, на ней прервется фамилия. Предки Тани не были аристократами, она толком и не знала истории своей семьи, однако фамилия Крапивиной осталась единственным напоминанием о том, что у нее когда-то были свои, пусть и тонкие, корни, почва под ногами.

Теперь же она живет в цветочном горшке в квартире Широкова. И вот он задался идеей переменить землю и пересадить подопечную в горшок попросторнее и поудобнее для продолжительного хранения. Пути назад не будет. Или, точнее, этот путь в будущем может осложниться или потерять всякий смысл. Однажды отказавшись от родной фамилии, Таня предаст прошлое. А вернув ее после восемнадцати, совершит повторное предательство, но на этот раз – опекуна.

Татьяна Широкова. Звучит чуждо и непривычно. Девочка опасается превратиться в другого человека. Хотя, возможно, новая личность подарит ей новые возможности, качества, которых нет у нее нынешней. Таня мельком вспомнила сон о том, как стала вампиром и хотела выпить уверенность Светланы. Может, это реальный шанс превратить сновидение в действительность? К тому же после замужества Тане все равно придется поменять фамилию.

Тогда образуется некая третья личность. Иногда девочка завидовала тем людям, которые могут передавать свои имя и фамилию своим детям. Но после пережитой катастрофы ее представления поменялись. Сменить имя, фамилию, личность – возможность начать свою жизнь с нового листа, уйти от прошлого, освободиться от позора или чрезмерного внимания. Бегать и прятаться не достойно сильных духом. Но что же делать всем остальным? Не все родились на вершине социальной лестницы или цепочки питания. А жить хочется даже крошечной мышке-полевке. Именно это стремление всего сущего к жизни и делает ее такой прекрасной и притягательной. Пусть фамилия Широкова будет для Тани магическим псевдонимом, талисманом, маской, по которой невозможно определить ее владелицу.

4

Последняя неделя свободы продолжалась. Перед отъездом в деревню на природу Таня решила побывать в Пушкинском изобразительном музее на Кропоткинской. Это был один из ее любимейших музеев наравне с Историческим музеем на Красной площади и Новой Третьяковкой на Крымском валу. К тому же в последние майские дни там проходила выставка художников Лондонской школы, среди которых особое место в памяти Крапивиной занимал Фрэнсис Бэкон с его глубокими телесными цветами и расплывчатыми, изгибающимися фигурами.

С произведениями Бэкона она познакомилась еще в детстве, но сразу после трагедии духовная связь с живописцем была разорвана. Почти любая картина английского художника напоминала об аварии. Рассматривая на сайтах-галереях любимые полотна, Крапивина отныне видела лишь мертвечину, измученные, искалеченные тела на кровавом фоне.

Девочка уже смирилась, что потеря родителей обернется для нее потерей и вкуса, и любви к искусству. Но открывшаяся весной выставка явилась знаком проведения. Может быть, Таня готова столкнуться со своим страхом лицом к лицу. В конце концов, она смотрела много фильмов ужасов. Возможно, они все-таки незаметно пугали ее, расстраивали нервы. Логическое заключение, но человек, тем более, подросток, хранит в себе под рациональной скорлупой иррациональное ядро. Кровь в хоррорах была бутафорская, крики – натужные – многие атрибуты ужастиков на самом деле высмеивают, уничтожают страх. Поэтому хорроры так популярны среди молодежи, которая, несмотря на внешнюю независимость и провокацию, все еще боятся монстров под кроватью.

«Кошмары на улице Вязов», «Крики», «Пятницы 13-го» и многие другие подобные киноленты, напротив, доказывали, что никаких чудовищ не существует. Точнее – они все заперты в маленьком мирке заокеанских городков, где-то очень далеко. Почти что в Тридевятом царстве. А вот Бэкон говорит иначе. Его картины – не приглашение расслабиться. Он, наоборот, указывает, что у людей внутри. А внутри – бесформенные нагромождения серо-бурой плоти. Есть ли у этой массы душа?

Широков остался дома в окружении постоянно прибывающих рукописей и документов. Сегодня его особенно атаковали иллюстраторы. Один, самый упорный, не хотел ничего менять в присланных рисунках. И Широков, решив сам с ним переговорить, уже битый час растолковывал ему, почему работу надо переделать.

– Смотри жанр, это трагедия, понимаешь, печальная история? Это Шекспир, а не Зощенко! Почему у несчастных влюбленных такие бандитские выражения и кривые носы?.. Нет, конечно, интересно… но… Никакой сатиры! – несмотря на эмоциональный разговор, Владимир не жестикулирует. Одна рука прижата к уху, другая дремлет на столе, волнуется и возмущается только голос.

Перед уходом Таня заглядывает в кабинет Владимира. Возле его стола принтер слизывает лист за листом бумагу с большой стопки и выдает на-гора страницы мелкого текста. По краям стола уже сложились оборонительные стены и башни из бумаги. В руках Широкова электронная книга. Большую часть присланного он читает с электронной страницы.

А чернильная вода все пребывает. Владимир в своем кабинете походил на человека, до изнеможения вычерпывающего морскую воду со дна прохудившейся лодки.

– Я собралась, ухожу, – предупредила девочка.

– Осторожней – смотри по сторонам, – поднял на нее глаза Широков. Вид у него был как всегда спокойный, не поймешь: нравится ему то, что он сейчас читает или нет. Крапивина заметила возле него на столе знакомую флэшку.

– А, тот человек, – вздохнула девочка.

– Да вот, решил почитать его вне очереди, – кивнул Широков, погружаясь в электронные страницы. – Читалка иногда очень раздражает: кажется, будто читаешь одну и ту же книгу день за днем.

– Тебе эта рукопись нравится? – не удержалась Таня. Может, незнакомцу из кинозала повезет? Она плохо разглядела его лицо в полутьме, но оно показалось девочке симпатичным. В душе она сочувствовала этому человеку. Неужели у Нила Яслова могут появиться соперники?

– Очень сумбурно. Автор, вероятно, думал, что это его первый и последний шанс сказать обо всем, о чем он когда-либо размышлял, – заключил Широков без всякого раздражения.

– Значит, это его первая рукопись? – добавила девочка, чтобы продемонстрировать накопленные за несколько лет знания издательского бизнеса.

– Да, скорее всего, – улыбнулся Широков.

Ему нравилось, когда его подопечная показывала, что переняла от него какие-либо знания или мнения. Владимир словно ожидал, что, накопившись, они смогут по-настоящему привязать к нему Таню. Сам он оставался прежним. Нельзя было заключить, чтоб появление в его жизни чужого ребенка сильно изменило его прежний взгляд на мир. Треволнения подрастающей девочки отражались от него словно солнечные лучи.

Владимир не перенимал суждения Крапивиной, а старался пустить их по уже привычному для него руслу. О предложении удочерить Таню он больше не упоминал, стараясь делать вид, что ничего не произошло. И именно это подчеркнуто искусственное притворство служило напоминанием для девочки. Молчание Широкова было красноречивым вопросом. Но Таня еще не готова дать на него ответ. Установка: не мешать, не спорить, не сердить – тут не помогала. Как в такой ситуации сказать «нет», если это наверняка расстроит Широкова? Следовательно, придется соглашаться?

– Пока, – девочка вышла из кабинета.

– Возвращайся поскорее! – прозвучало в ответ.

Работая с литературой, Широков был на редкость равнодушен к живому проявлению искусства. Подлинник в галерее или снимок картины в онлайн-музее были для него равны. А точнее – он отдавал предпочтение снимку, потому что его можно спокойно рассматривать часы напролет без мелькающих перед глазами затылков других посетителей музея и притом сидя в любимом кресле. Разговоры об ауре произведения искусства Владимир считал пережитками и суевериями прошлых эпох.

В метро Таня слушала музыку, поглядывая на людей вокруг. С начала пути она успела занять место, но теперь стояла, уступив его другому человеку. Места по углам вагона были заняты, и Крапивиной негде было прислониться. Она, держась одной рукой за поручень, покачивалась в такт поезду. Возле нее сидела парочка. Они были почти что ее ровесниками. Наверное, это были их первые отношения, и они изо всех сил подражали взрослым. Наблюдать за их поведением со стороны было немного трогательно и забавно, как за малышкой, примеряющей мамины туфли.

Но Крапивина не умилялась на эту сцену, она была еще слишком юна для подобных чувств. Таня испытывала раздражение. Мальчик и девочка рядом с ней напоминали Крапивиной Нила и Светлану. Таня не могла объяснить, почему. Возможно, потому, что эта незнакомая парочка тоже заставляла Крапивину ощущать себя изгнанницей, неприкасаемой. Как будто рядом с ней веселится и пирует жизнь, а ее так и не пригласили к столу.

«Зато они оба наверняка абсолютные бездарности и бездари», – сверкнуло в голове. Крапивина пугалась подобных мыслей. Она чувствовала, как в ней накапливается гниль и обида, но не могла найти источник этого яда.

Вроде бы объективно все хорошо. Таня жива и здорова, у нее есть дом и человек, который о ней заботится, есть своя комната и карманные деньги. Ее уже давно спасли из той перевернувшейся машины – можно двигаться дальше. Однако Крапивина снова и снова возвращалась к исходной точке, словно блуждая по одному из уровней компьютерной игры, не в состоянии найти портал, ведущий к следующему.

Парочка вышла за остановку до Таниной станции. Тем лучше, счастливого пути. Не хватало еще, чтобы они отправились в музей вслед за Таней.

На улице припекало. Выйдя из метро, девочка поторопилась перейти пешеходный переход, чтобы вновь очутиться под крышей. Бэкон скоро возвращается на родину. Вместе с Крапивиной покупали билеты те, кто по каким-то причинам опоздал на встречу с искусством. На билетике Тани были изображены древнегреческие статуи из классического зала на первом этаже. В том же зале, возле лестницы, будто заворачиваясь в нее, стояла копия «Давида» Микеланджело. Взгляд ее был обращен на зал Средневековой живописи. Почти все античные фигуры были слепками с оригиналов, рассеянных по всему миру. Наверняка они мечтают вернуться на родину. А эти копии стоят там, где и родились.

Крапивина, не задерживаясь на экспонатах постоянной выставки, поднимается быстро на второй этаж, где гостей музея дожидается именитый художник. Эпитет «именитый» характеризует скорее образ, созданный СМИ, а не само творчество Бэкона. Посетителей сегодня не так много, есть возможность полюбоваться на полотна без помех в виде чужого плеча или спины.

Собравшись с мыслями, девочка медленно пошла вдоль стены зала, посередине которого располагалась широкая парадная лестница с красным ковром. Таня, послушно следуя стрелочкам на стенах, обозначающим начало выставки, двигалась от одной картины к другой. Вперед Крапивина старалась не заглядывать, концентрируясь на каждом полотне, будто оно единственное в зале. А следующая картина становилась новым сюрпризом.

Искусство одновременно и успокаивало Таню, и тревожило. Повседневные заботы, накопившееся раздражение, усталость после учебного года постепенно испарялись, погружались в краски полотен. Картины смывали душевную грязь и копоть. Созерцая, девочка ощущала, что внутренне очищается. Но, по иронии, наибольшее впечатление на нее произвел не Триптих Бэкона – алая жемчужина выставки, а маленькая картина одного из участников Лондонской школы – «Автопортрет с чертополохом» Люсьена Фрейда. Изображенный на переднем плане колючий листок напомнил Крапивиной ее саму. Она тоже чувствовала себя оторванной от корней и собранной чьей-то рукой для гербария. Со второго плана смотрел человек – автопортрет художника. Его настороженный, проницательный взгляд словно пытался что-то сказать, предупредить. Но, видно, человек на картине был лишен дара речи, его немым посланием был лист чертополоха. Но что это могло бы значить, девочка не знала.

Она отошла от произведения, чтобы уступить место другим зрителям. Таня не любила уходить в картину слишком далеко. Дорога обратно отнимала много сил. К тому же «Чертополох» не может сказать ничего определенного, адресованного только ей, ведь полотно создавалось для множества глаз и умов. Бесполезно искать в высоком искусстве личные послания, оно всегда говорит лишь о самом себе.

Отойдя от понравившейся картины, Крапивина зашла в небольшую, сконструированную на время выставки комнатку, где располагался Триптих. Оказавшись внутри, девочка на секунду представила себя в заброшенной хижине из какой-нибудь страшилки. Красные стены, красный фон Триптиха, теснота. Из-за ограниченного пространства картины действовали еще острее, почти обескураживающе. Три больших полотна возвышались над зрителем в тесной алой кабинке. Оказавшись внутри, понимаешь, что попался в ловушку.