Добыча ярла Бьорка

Ана Сакру

Добыча ярла Бьорка

1

-Бу-у-у.... Кто посмел меня разбуди-и-ить? – тяну я, Оля Лискина, рыжая девица двадцати пяти лет отроду, организатор детских праздников и иногда (как сейчас) аниматор по совместительству, угрожающим голосом, выставив руки вперед и пытаясь схватить кого-нибудь из зазевавшейся детворы.

Ответом мне служит взрыв детского визгливого смеха и топот кучи маленьких убегающих ног. Я моргаю, пытаясь хоть что-то увидеть сквозь плотный туман, пущенный дым-машиной, и кривлюсь, когда нос щекочет слегка прогорклый запах. Надо не забыть Косте потом по котелочку настучать за то, что с дымом перестарался, отмечаю недовольно про себя. А вдруг кто-то из детей сейчас навернется, ничего перед собой не видя, и шею сломает? И поедет ребенок в больницу, а мы как организаторы сего безобразия в участок…Ладно…Тьфу-тьфу-тьфу…Продолжим…

Я поворачиваю голову на ближайший ко мне топот маленьких ног, сопровождающийся булькающим смехом. Выхватываю взглядом сквозь плотную пелену синюю тень и резко выбрасываю руки вперед, на секунду вцепляясь жертве в кофту. От оглушительного счастливого визга противно звенит в ушах. Держу бесконечное мгновение вырывающегося пацана и отпускаю. Он с гиканьем тут же исчезает в серой пелене, окутывающей меня со всех сторон.

– Я- великая ведьма-а-а! – продолжаю я устрашающим голосом, делая ещё шаг к центру зала.

Вернее, туда, где он должен находиться в моём представлении. Дым не желает спадать. Это странно и это нервирует. Здесь конечно не самое светлое помещение, но…Блеклые, рассыпающиеся в хмари, разноцветные огни стробоскопов мигают как маяки в штормовую погоду. Детский смех и визг шумит оглушающим фоном. К горлу подкатывает дурнота…

Да что со мной?

Качнувшись, делаю ещё шаг в темнеющем пространстве. Может дымом этим надышалась? Странный он какой-то…Горький, густой…Всё плотнее… Что там Костя с этой чёртовой дым-машиной намудрил? Нас же родители убьют, если дети отравятся! Провели, называется, праздник…

Я не могу понять, кружится ли мир вокруг, так как исчезают все ориентиры кроме разноцветных неясных вспышек стробоскопа. Всё происходит так быстро. Сознание мутнеет за секунды. К горлу подкатывает паника. В глазах темнеет.

– Костя-я-я…– тонко хриплю не своим голосом, пытаясь продышаться. Собственный голос далеким затухающим эхом проносится в ушах.

Гортань застилает копотью. Туман чернеет. Я пытаюсь сделать ещё шаг и проваливаюсь в бездну.

***

Первое, что ощущаю, выплывая из вязкой прилипчивой тьмы, – жар, удушье и копоть. Чёрный густой дым забивает лёгкие сладковатой вонью, дерёт горло, заставляет слезиться глаза. Пытаюсь проморгаться, силясь хоть что-то понять. Кожу печёт сильнее с каждым мгновением, словно я ступаю босыми ступнями в костёр. Рецепторы беспорядочно сообщают о боли, вспыхивающей по всему телу. Дергаю руками и понимаю, что не могу…Я вообще не могу пошевелиться! Я привязана!

Боже, что за…

Дёргаюсь сильнее. Точно, спина прижата к какому-то столбу, плечи ломит от сильно заведенных назад рук, в запястья впивается грубая толстая веревка, которую я нащупываю немеющими дрожащими пальцами, лодыжки тоже крепко связаны…

Паника окатывает ледяной волной, выступает липким потом вдоль позвоночника. Я ничего…Ничего не понимаю!

– Костя-я-я! – истерически ору, пытаясь разглядеть что-то сквозь плотный дым перед глазами,– Костя! Нина!

Господи, да что же это…

Ноги печёт все сильней, ступни колет…И я понимаю, что босая…И что стою на ветках…И что ветки эти…

– А-а-а-а!!!!!А-а-а!!!Помогите-е-е!!! Горю-у-у!!!!А-а-а!!!!

Ужас. Самый настоящий, животный, непередаваемый. Я так ору, что оглушаю саму себя. Трепыхаюсь на столбе пойманной беснующейся птицей. Сквозь слёзы и дым наконец различаю какие-то фигуры – целую толпу молча смотрящих на меня людей. И они ничего не делают. Ничего! Сердце бьется как безумное. И я бьюсь вместе с ним в агонии. Мне некогда думать о том, что происходит. Я просто не хочу умирать!

– Пожалуйста! Кто-нибудь! Помогите!!!– воплю, что есть мочи, пытаясь разглядеть хоть одного из окружающих меня людей более четко, установить какой-никакой зрительный контакт.

Я вижу, как шевелятся губы на их расплывающихся лицах. Но слух изменяет мне, и я не сразу понимаю, что стоящий гул в ушах – это не шум моей крови, а их мерные, словно механические выкрики. А когда до меня доходит смысл того, что именно они говорят, ужас оборачивается холодящей, придавливающей к земле обреченностью.

– Ведь-ма-ведь-ма-ведь-ма…

Кто? Я???

– Нет!!! С ума сошли??!!!– ору в ответ и реву, потому что лижущее пламя подбирается к пальцам ног. Мои распущенные, почему-то такие грязные волосы начинают скручиваться вокруг головы от жара, длинная странная юбка на мне тлеть.

– Не-е-ет! – я уже просто рыдаю.

-Ведь-ма-ведь-ма-ведь-ма…– несется равнодушным приговором со всех сторон.

Это просто сон. Дурной сон, это не по-настоящему…

Но мне больно, и нет ничего реальней этих ощущений!

И я не понимаю, как проснуться… Как?!

Темная мужская фигура отделяется от общей толпы, медленно подходя ближе. Пытаюсь рассмотреть человека сквозь копоть и слёзы, но не могу. Он – размытое пятно в синем балахоне, грузное, ковыляющее ко мне, опирающееся на кривой посох. Лишь белая борода, жидкая, почти до пояса, обозначенного кожаным шнуром, колышась на ветру, видна отчетливо. Старик останавливается в метрах пяти, и я почти четко вижу его лицо, морщинистое и равнодушное. Он поднимает свободную от посоха руку и указывает на меня.

-Время пришло, ведьма, угомонись, – его сиплый голос такой глубокий и властный, что затихает всё вокруг.

И даже я. Только глазами хлопаю, мечтая разглядеть старика получше.

– Прими наказание за свои деяния достойно. И может не великая Матерь, так хоть Буян уведет тебя в свои хладные чертоги. Он любит тех, кто с гордо поднятою головою является к нему,– продолжает торжественно вещать дед в балахоне.

А я понимаю для себя одно.

Из вышесказанного я заключаю, что меня действительно собираются поджарить. Я без понятия, откуда взялись эти психи на детском празднике и куда меня отвезли, но единственный шанс выжить – продолжить орать…И я продолжаю, не смотря больше на чокнутого деда, вещающего дальше, а судорожно вглядываюсь в безразличные лица остальных обступивших меня людей. Ну должен же здесь хоть кто-то быть нормальный! Ну хоть один!!! Мамочки, пожалуйста!!! По-жа-луй-ста!!!

Отчаяние сковывает кольцом, нос щекочет отвратительный запах паленой кожи. Моей кожи, моей! Я и не думала, что способна так вонять! Боль раскаленными иглами атакует сознание. Настойчивые звуки колокола звучат набатом. Это наверно они меня пытаются заглушить…Дыма становится слишком много, чистого кислорода слишком мало, и я с трудом понимаю, что вокруг вдруг все засуетились. Танцевать что ли собрались? Сектанты- извращенцы…Или просто расходятся? Дальше не интересно?

Чужие крики с трудом долетают до моего мозга, охваченного паникой. Тем более, что галдящий колокол не желает замолкать. Ноги ошпаривает кипятком, я чувствую, как шипит моя собственная кожа. Где-то в глубине рождается спасительное смирение. Это конец…Я почти отключаюсь. Думаю, что вот сейчас очнусь на полу детского центра и засуну в одно место Косте его дым- машину, и…

Меня с ног до головы обдает ледяной водой. Я хватаю воздух как рыба, отряхиваюсь и пытаюсь хоть что-то разглядеть сквозь плотный белый дым от затухающего костра. Первое, что вижу – цепкие выцветшие глаза старика, подошедшего совсем близко и взирающего на меня снизу- вверх. За его спиной выхватываю, мазнув взглядом, двух пареньков в льняных рубахах и свободных подкатанных штанах. У одного в руках два пустых уже ведра, у другого – большой факел. Невольно сглатываю, завороженно смотря на беспокойный огонь на конце палки, и отвожу глаза, рассеянно озираясь по сторонам.

Я, оказывается, нахожусь на небольшом голом пятачке, окруженном деревянными кособокими хижинами. Что-то вроде деревенской площади, наверно…Все здания одноэтажные, с покатыми, чаще соломенными крышами. Лишь вдали виднеется пара вышек с установленными на них странными круглыми колоколами, в которые сейчас отчаянно звонят.

Вокруг царит паника, люди беспорядочно бегут, сталкиваясь друг с другом, таща на себе какие- то мешки, прыгая в повозки. Все кричат, хватаются за головы и плачут, прячут под грубые плащи детей, тянут за собой лошадей сквозь беспорядочную толпу.

Я словно попала на съемки какого-то исторического фильма…Дурдом…

– Хочешь жить, ведьма? – вкрадчиво интересуется старик, вновь забирая всё моё внимание.

– А? – перевожу на него ошалелый взгляд.

– Жить хочешь, злыдня рыжая, али тебя до конца запалить? – зло щурится противный старикашка и оборачивается к пареньку с факелом,– Елейка, ай-да!

-Не- не-не! Не надо ай-да! – воплю я, дергаясь на своем несчастном столбе, – Хочу! Хочу, конечно!

– Тогда так, ведьма. Исполнишь мою волю…– цедит седобородый и останавливает властным жестом поднесшего уж было факел к хворосту парня.

Я облегченно выдыхаю, наблюдая, как паренёк опускает факел и отступает на пару шагов. Ощущение, что я участвую в каком-то розыгрыше, становится лишь сильнее. Жаль, что просто нет времени это нормально обдумать. Наверно, на это и рассчитано…

– Ты сказала, ведьма, что погибнет всякий, кто будет владеть тобой, так? И от этого сгинул наш Голова? – нараспев произносит седобородый, сдвигая на переносице кустистые брови.

– А, что? – чёрт, ну вот опять я не слушала, задумавшись.

Какой всё-таки динамичный сценарий…Полное погружение…Ещё эти крики и паника вокруг. Массовка, бесспорно, шикарная…Кто вообще мне это устроил? Ожоги на ногах самые настоящие – ноет невероятно…Это перебор уже для любого квеста…Убью…

– Слушай сюда, девка! – вдруг рявкает дед и с размаху лупит меня по плечу своим посохом.

От шока я только широко распахиваю рот и пытаюсь вытолкнуть из груди вставший комом воздух. На глаза невольно наворачиваются злые слёзы, сквозь которые я возмущенно смотрю на своего обидчика. У человека явные проблемы с пониманием границ дозволенного…

– Во-о-от,– удовлетворенно тянет старик, ничуть не смущенный тем, что только что ударил женщину,– Три луны, так? Три луны быть твоим хозяином – смерть…

Я на это ничего не отвечаю. Вообще плохо понимаю, о чем он там толкует. Ну, луна – месяц, наверно…

– Пусть же тогда тебя варравы и забирают…Ежели живой довезут, то сами от тебя и сдохнут,– злобно скалится старик, тускло сверкая из-под лохматых бровей водянистыми глазами,– Ну а снасильничают прям тут, так туда тебе и дорога…Елейка, от столба отвяжи её и ноги с руками, чтоб не поняли, что её жгли! Пущай побегает…

На морщинистом лице деда расцветает похабная улыбка, он плюёт себе под ноги, бросив на меня исподлобья прощальный тяжелый взгляд, и торопливо уходит, больше не оборачиваясь. Парнишка с пустыми ведрами спешит за ним. Еще мгновение и они оба растворяются в суматошной толпе, в которой все меньше обычных людей, и все больше вооружённых мужчин в жестяных доспехах.

Звуки кругом постепенно сменяют тональность. В них уже не ужас и паника, а боль и ярость. Звон битвы – металла и глухих ударов подбирается все ближе, стоит в ушах. Названный Елейка, что-то бормоча себе под нос, кидает горящий факел на пыльную землю, выхватывает кривой ножик из-за пазухи и подлетает ко мне. Я испуганно охаю, но белый как мел, продолжающий тихо бормотать парнишка режет только веревки, связывающие меня, дрожащей рукой.

– Великая Матерь…Великая Матерь…Да что ж ты будешь делать…Быстрей…быстрей…

– Это скоро кончится? – интересуюсь у парня звенящим от переизбытка эмоций голосом,– Эй, Елей, что у вас тут вообще? Эй!

– Варравы…– он вскидывает на меня круглые, полные ужаса глаза и тут же отворачивается, нагибаясь к ногам.

Я с наслаждением повожу затекшими плечами и тру онемевшие, покрытые ссадинами и следами от пут запястья. Звуки идущего на улицах боя уже такие отчетливые, что воображение само дорисовывает невидимую пока мне картинку, а по спине начинает струиться холодный пот, заражая слабостью всё тело.

– Варравы это кто? – интересуюсь я нервно, вглядываясь в конец ближайшей из улиц, змейками ползущих от городской площади.

Сердце обрывается и ухает в мои поджаренные пятки. Вдалеке я вижу настоящий бой! Если это реконструкция, то ребята однозначно заслужили Оскар. Людское месиво напоминает кишащий темный пыльный клубок отчаяния, ярости и боли. Сверкающие мечи и топоры слепят бликами на солнце, свистят визгливым скрежетом в воздухе и глухо ухают, погружаясь в живую плоть. Запах пота и крови щекочет мои ноздри, забивается под кожу.

Я…Я застываю в шоке.

Я вижу смерть…Я вдруг отчетливо понимаю, что это не розыгрыш, что я наверно сошла с ума, но это…

Теперь вот это – моя реальность.

И, судя по тому, как побежали одни воины в попытке выжить, и как нагоняют их с диким гиканьем другие, огромные, раскрашенные сажей, бородатые, бесчеловечные…В этой реальности мне осталось жить считанные секунды…Твою мать…

– Твою Матерь! – взвизгивает Елейка, озвучивая мои мысли. Оборачивается и падает к моим, слава богу, развязанным уже ногам с застрявшим топориком в спине.

Я лишь мгновение завороженно смотрю, как на его грязной льняной рубахе расцветает бордовое пятно вокруг торчащего из тела топора, а потом задираю подпаленный подол и бегу. Не понимая куда, не обращая внимание на боль в обожжённых ступнях. Стопы заживут, а дырка между лопаток вряд ли… Боженька, что ж творится – то, а??? В боку отчаянно колет, в ушах болезненно звенит, но это просто факты, не способные меня остановить. Ничего меня не остановит, кроме…

– О, баба! – раздается радостный бас прямо за спиной, а потом кто-то резко дёргает меня за платье, и я падаю на пыльную каменистую землю.

Затылок простреливает дикой болью. Мир вспыхивает красным и меркнет. Спасительная чернота. Хоть бы дома очутиться. Пожалуйста!

2

Дурнота подкатывает раньше, чем ко мне окончательно возвращается сознание. Она колышется внутри, набегая словно прибой. Сильнее-слабее-сильнее… В такт гулким звукам, напоминающим удары в там-там или большой барабан. Бом-бом-бом… И в затылке боль пульсирует с той же скоростью…

Я вдыхаю вроде бы свежий влажный воздух, прислушиваюсь к окружающим меня отрывистым мужским голосам и различным скрипам, бессвязно молюсь и открываю глаза. Первое мгновение щурюсь от нещадно яркого солнца, быстро озираюсь и со скорбным стоном смыкаю веки опять.

Я не матерюсь, но б…лин.

Теперь я четко чувствую всё и сразу. И вновь связанные за спиной руки, и то, что сижу я на дощатом плохо ошкуренном полу, и как лопатки упираются в какой-то твёрдый мешок. Как ноют обожжённые стопы, и что дурнота вызвана качкой, потому что я куда-то плыву на узкой большой лодке или ладье, я не очень разбираюсь… А вокруг пахнет не только свежестью воды, но и забористым мужским потом, а ещё немытыми телами.

Я должна была очнуться дома, но мой личный ад продолжается…

Я связана, беспомощна и захвачена толпой бородатых вонючих мужиков, только что вырезавших целое поселение.

Хочется малодушно начать спрашивать "за что", заламывая руки и воя на луну. Вот только, боюсь, спрашивать не у кого, руки связаны, да и до наступления ночи ещё далеко…

Аккуратно приоткрываю глаза в попытке незаметно оглядеться. Лодка оказывается действительно огромная и длинная словно венская сосиска. С высокой мачтой посередине, свернутым за ненадобностью темным парусом и низкими бортами. Такими, что страшно подползать ближе – можно и вывалиться ненароком. А ещё вереницей из весел и гребцов по бокам ближе к носу корабля. На самом же вздернутом резном носу расположился огромный седой дядька, мерно бьющий в широкий плоский барабан, чтобы задать гребущим воинам темп. Я сглатываю, невольно очаровываясь тем, как ладно и с виду легко у них выходит ворочать бесконечно длинные, тяжелые весла. Лодка будто птица летит по глади воды, размеренно махая деревянными веерами- крыльями. Мужские могучие плечи в едином порыве напрягаются, заставляя весла взмыть ввысь, а потом плавно утонуть в тёмной, играющей солнечными бликами, пенящейся воде.

Мой взгляд выхватывает небрежные перевязки на телах гребущих воинов, подмечает засохшие пятна крови на их грязной одежде. Память подсовывает картинки недавно увиденного боя, и меня пробирает дрожь…

Они мне точно не друзья…Вспоминаю слова деда, пытающегося меня поджечь, о возможном изнасиловании и вдоль позвоночника выступает липкая испарина. Чёрт…Должен же быть выход…Должен…

Я аккуратно поворачиваю голову, стараясь незаметно осмотреться дальше. И обнаруживаю рядом с собой других захваченных людей. В основном молодых женщин, но есть и парочка сильно избитых, связанных мужчин. Нас разместили в середине лодки, вокруг протыкающей синее небо мачты. Среди пленников царит угнетающая тишина. Возможно, разговоры запретили…Вижу только, как у некоторых беззвучно быстро шевелятся губы. Наверно, молятся своим Богам. Почти у всех женщин разодраны платья, видны голые грязные ноги, у кого-то вывалилась грудь, лица опухли от синяков, ссадин и слез.

Мне становится дурно. По- настоящему. К горлу подкатывает противный кислый комок, головокружительная слабость разливается по телу. Похоже, от их участи меня спасло только то, что я потеряла сознание. Но я ведь не смогу находиться «в обмороке» вечно! Не смогу…

Я пытаюсь чаще дышать, но тошнота из-за качки и охватившей паники становится всё сильнее. Жадно тяну воздух, крепко зажмурив глаза. Я пытаюсь дышать тихо. Пытаюсь, но через пару секунд чья-то тяжелая пятерня всё равно падает мне на плечо, вдавливая в палубу. Щеку щекочет несвежее влажное дыхание, а у самого уха раздаётся уже слышанный мной до этого насмешливый бас.

– Оклемалась, рыжая?

Я замираю, не находя в себе сил повернуться и взглянуть в лицо склонившемуся ко мне мужику. Мне хватает и густой вони, исходящей от него, а ещё ощущения брызнувшей мне на лицо слюны в тот момент, когда он заговорил. Дурнота берет новую, недоступную мне ранее высоту. Перед глазами плывет от усилий сдержаться и не вывернуть на палубу содержимое желудка.

– Ну что? – продолжает мужик, хохотнув, будто не замечая моих мучений. Хотя, скорее всего, ему просто всё равно.

– Приголубишь дядюшку Олафа, а, рыжуха? А то тяжелая как Йети. Чуть не издох, пока до дракара тебя тащил! Пошли под навес. Давай, пошла!

-Я не…Я…

Пытаюсь судорожно что-то придумать, но грузный Олаф уже дёргает меня за плечо вверх как тряпичную куклу. И, стоит мне встать на ноги, смачно шлепает по заду, задавая нужное ему направление.

– Давай, малышка, вон занавесь видишь? Не обижу,– ржёт мой кавалер, почесывая свой выступающий круглый живот,– Дядюшку Олафа все шлюхи любят!

– Я-я-я…– нечленораздельно мямлю, пока "дядюшка Олаф", панибратски обняв меня за плечи, тянет к произвольному навесу из парусины и шкур в хвосте лодки.

Мажу растерянным взглядом по разом отвернувшимся от меня другим пленникам, и перевожу взор на компанию воинов, отдыхающих на корме рядом с навесом, в который меня тащит Олаф. Эти смотрят прямо, оценивающе, посмеиваясь в свои бороды и пиная друг друга в бока. Смотрят так, будто на Олафе всё не закончится… Колени превращаются в желе, ноги подгибаются. Дикая мысль попробовать вырваться и броситься в воду в первую секунду кажется удачной. Вот только руки связаны… Ещё каких-то пара шагов, и я окажусь у навеса…Нет, это всё точно сон. Какой-то дурацкий, жестокий сон…

– А ты храбрый смотрю, Олли. С ней…Я б не рискнул…

Насмешливый низкий голос одного из воинов вибрацией отдаётся у меня в груди. Я резко поворачиваю голову к отдыхающим мужчинам, пытаясь определить, кто из них заговорил. Взгляд тут же замирает на том, что сидит в центре, вальяжно облокотившись на бочку и поигрывая кожаной флягой в руке. Возможно потому, что этот молодой мужчина слишком сильно внешне отличается от своих светловолосых бородатых спутников. Смуглый брюнет со слегка раскосыми восточными глазами и почти без растительности на лице. А возможно потому, что эти раскосые черные глаза сейчас сверлят меня в упор словно алмазный бур мягкую породу.

– С каких это пор ты стал бояться девок, Бьорк? – хмыкает с сарказмом Олаф, но все же притормаживает перед самым навесом, убирая ручищу с моего плеча и перехватывая за локоть.

На тонких губах брюнета расцветает нехорошая улыбка. Черные глаза медленно соскальзывают с меня и устремляют свой пронизывающий взгляд на моего кавалера.

– Девок- нет, но твоя-то ведьма. Причем уже подпаленная.

И он выразительно смотрит на мои ноги и черный подол, ухмыляясь шире. Вокруг вмиг становится тихо. Даже гребцы застывают, открывая рты. Лапа Олафа моментально исчезает с моего локтя, а сам он проворно отпрыгивает на полметра, проявляя удивительную юркость для своих габаритов. Сотня ошарашенных глаз направляется только на меня. Над головой тоскливо кричит пролетающая чайка.

– Точно ведьма…– бурчит в светлую бороду рядом сидящий с ухмыляющимся брюнетом худосочный мужик,– Рыжая ж! И костёр там на площади был…Пустой… Великий Ордин…Это ж мы…Ведьму везём, братки??? Что ж делается -то, а?

– Ведьма…Ведьма…Ведьма…– зашептали испуганно со всех сторон.

– За борт её,– взвизгивает Олаф как-то совсем по- девчачьи.

На это я не могу сдержаться и окидываю его презрительным взглядом. Только что приголубить хотел, не обидеть обещал, а чуть что, так сразу за борт. Мужики…

– Да!!! За борт!!! За борт!!! За борт!!!– дружно орут остальные, оживившись.

Я закатываю глаза к небу. Да это кончится когда- нибудь, а? Я уже даже бояться не могу. Устала…За борт так за борт…

– Не надо за борт, я возьму,– лениво приподнимается с палубы брюнет, не отводя от меня своих черных внимательных глаз.

Таких внимательных, что идея с «за борт» начинает мне казаться не такой уж ужасной. Тяжелый взгляд приближающегося ко мне воина будто обещает, что у него есть варианты поинтересней…А у меня после угроз сгореть, утонуть и быть изнасилованной воображение уже отказывает в попытке придумать, что может ещё приключиться.

– Зачем тебе ведьма, Бьорк? – удивленно бормочет Олаф, – Она ж наверно проклята!

– Так и я тоже, – хмыкает в ответ этот самый Бьорк и дергает подбородком, приказывая, что бы шла за ним.

Сама не понимаю почему, но я, не задумываясь, подчиняюсь.

***

Миновав компанию отдыхающих воинов и пройдя на противоположную сторону кормы, где были свалены мешки с награбленным, брюнет усаживается прямо на палубу и облокачивается спиной о деревянный борт. Щурясь от яркого солнца, задирает голову вверх и с любопытством меня разглядывает. Я сцепляю в замок и без того связанные руки и туплю глаза в пол. На всякий случай…Я не знаю, кто он такой, не знаю, как у них принято женщинам обращаться к мужчинам, а пленникам к захватчикам. Ничего не знаю, кроме того, что борт, за который меня тут все минуту назад мечтали скинуть, находится прямо за спиной этого человека…

Брюнет хмыкает, видимо, сделав для себя какие-то выводы, и тянется за фляжкой, болтающейся у него на поясе.

– Как зовут? – интересуется, делая большой глоток.

Сквозь опущенные ресницы я завороженно слежу, как дёргается его кадык. У брюнета крупная сильная шея. Он весь крупный, но не грузный как Олаф. Впрочем, он ещё молодой. Точно до тридцати. Может быть мой ровесник, может чуть старше…Длинные руки, ноги, пальцы. Высокий. Я ему по плечо наверно прихожусь…Аккуратные усы, короткая бородка. Странно, тут все с такими лопатами на лице, а этот почти бритый. Не растёт? Возможно…Судя по внешности, в нём течёт азиатская кровь. Хотя не уверена, что у них тут есть Азия…

– Глухая? – в низком голосе брюнета прорывается раздражение.

– Ольга,– выпаливаю, выплывая из своих раздумий. Вечно я не вовремя ухожу в себя…

– Хельга…– удовлетворенно коверкает он.

– Ольга,– хмурясь, поправляю.

– Хельга,– чеканит с нажимом.

Я закатываю глаза и сдаюсь. Господи, да, пожалуйста. Если хочешь, буду для тебя Хельгой…

– Садись, Хельга,– благодушно предлагает брюнет, расплываясь в довольной улыбке из-за моей уступчивости и хлопая ладонью по палубе рядом с собой.