Полная версия
Труженик Божий. Жизнеописание архимандрита Наума (Байбородина)
Из всей близкой родни Байбородиных к концу войны в Мало-Ирменке практически никого не осталось. Павел и Алексей со своими домочадцами жили в Новосибирске, Александр и Григорий скончались, как и более старшее поколение их некогда большой семьи. Из всех родственников самой близкой здесь была Афанасия Ефимовна, родная тетя Батюшки и старшая сестра его отца, Александра. Потеряв в первые дни войны единственного сына Илью, она оставалась горячей молитвенницей за свой род и односельчан. Практически все дети в округе являлись ее крестниками, и, когда нигде нельзя было найти священника, она сама совершала над новорожденными Таинство крещения мирским чином. Духовно воспитанная руководством старцев и блаженных, без благословения которых не бралась ни за какое важное дело, Афанасия Ефимовна теперь сама укрепляла в вере своих земляков.
Батюшка со своими родственниками. Слева направо: Анастасия Максимовна, тетя о. Наума по матери, его мама схим. Сергия и Афанасия Ефимовна (сестра папы о. Наума, которую односельчане прозвали «Афанаха – деревенский поп»). Рядом с Батюшкой дочь Афанасии Ефимовны Людмила со своим мужем Владиславом и их сыном. Шубинка. 1970-е гг.
О силе ее собственной веры свидетельствует следующий случай, имевший место уже в конце пятидесятых годов. В то время в Новосибирской области выдалось необычайно засушливое и жаркое лето, посевы и покосы сохли на корню. Тогда Афанасия Ефимовна вместе со своей подругой Ариной собрали крестный ход из верующих жителей села и пошли с молитвою в поля, где совершили молебен о дожде. Уже к вечеру того же дня на высохшую землю обрушился долгожданный ливень.
Пелагея Максимовна и отец Наум очень любили и уважали Афанасию Ефимовну и всегда навещали ее, когда появилась возможность вновь приезжать на родину. Однако в конце тридцатых годов до этого было еще далеко. Пока что возвращаться в Сибирь было и не к кому, и небезопасно. Поэтому после отъезда Павла и Алексея с их семьями в Новосибирск Пелагея Максимовна и Коля остались в Приморском крае. Пелагее удалось найти работу в городе Советская Гавань, и они вдвоем переселились туда.
В Советской Гавани
Город и бухта Советская Гавань лежат на побережье Татарского пролива Охотского моря в более чем тысяче километров к северу от Владивостока. Климат здесь намного более суровый – в советское время места эти приравнивались к районам Крайнего Севера. Зима здесь холодная и снежная, а летом прохладно и часто идут дожди, так что в иные годы лета, можно сказать, не бывает вовсе. Этот суровый край русские люди начали осваивать только в середине XIX века. В 1853 году сюда с огромным трудом добрался двадцатидвухлетний лейтенант Константин Николаевич Бошняк, участник экспедиции адмирала Г. И. Невельского. Найденная им бухта получила имя Императорская Гавань, и в ней был основан небольшой Константиновский пост, вместо которого здесь впоследствии были построены село Знаменское и еще несколько поселков. Советской назвали гавань красные партизаны в 1922 году, а новая власть утвердила это название за бухтой и городом в 1930-м.
Лежащая на берегу Тихого океана, отделенная от ближайшего к ней города Хабаровска горами Сихотэ-Алинь и сотнями километров непроходимой тайги, Советская Гавань казалась настоящим краем земли. Добраться сюда в тридцатые годы можно было только пароходом из Владивостока – железную дорогу из Хабаровска проложили лишь в 1945-м каторжным трудом тысяч заключенных ГУЛАГа. В самом городе было три концентрационных лагеря, хорошо запомнившихся будущему отцу Науму.
Батюшка вспоминал, что в те годы город был застроен деревянными домами. Чтобы пройти через непролазную грязь, в которую превращались дороги и улицы после дождей, вместо тротуаров здесь были сооружены деревянные мостовые. В таком же деревянном длинном бараке они с мамой и поселились на первое время после своего прибытия в Советскую Гавань. Пелагея Максимовна нашла работу повара в столовой пригородного хозяйства совгаванского рыбацкого кооператива «Моряк», где готовила обеды для рабочих. Те вскоре очень полюбили нового повара и, приходя в столовую, спрашивали:
– Кто сегодня на кухне? Красная косынка?
Так они прозвали Пелагею Максимовну, носившую на работе красный платок по пролетарской моде того времени, чтобы не выделяться и не вызывать ненужных подозрений. Ее сменщица варила рабочим жиденький суп и резала хлеб тоненькими кусками. Пелагея же, воспитанная в семье сибирского крестьянина, старалась готовить повкусней и посытнее – стряпала наваристые борщи, хлеб резала толстыми крестьянскими ломтями. Рабочие были довольны и благодарили повариху.
В те годы Пелагея Максимовна сменила несколько мест работы в системе Дальневосточного пищеторга, о чем сохранились записи в ее трудовой книжке. Была она и пекарем хлеба в городской пекарне, и кассиром при столовой треста торгового питания на водном транспорте, и снова поваром и заведующей буфетом в Совгаванском райпо. На собственном опыте узнавшая в годы сплошной коллективизации и раскулачивания в деревне, что такое голод, когда нечем кормить детей, Пелагея Максимовна стремилась к тому, чтобы в их с Колей жизни это испытание не повторилось. Поэтому она старалась находить такую работу, которая позволила бы ей всегда иметь пищу для себя и своего сына.
Кроме того, Дальневосточный край всегда был богат рыбой. В горные речки на нерест во множестве стремятся горбуша и другие лососевые рыбы, в путину буквально устилая берега своими телами. В море стаями подходят к берегам дальневосточная корюшка и жирная тихоокеанская сельдь. Каждую осень Коля с мамой бочками солили селедку, и Батюшка потом вспоминал, какой вкусной казалась им эта рыба.
– Хорошо жили, сытно! – говорил он о годах, проведенных в Советской Гавани.
Вскоре им удалось получить участок под строительство собственного дома на окраине города, в поселке Курикша – бывшей Японской Бухте, переименованной в честь красного партизана Петра Курикши. Весь участок был занят вековыми деревьями, которые надо было срубить и вывезти собственными силами. Двенадцатилетний Коля с мамой вдвоем валили деревья, корчевали пни и сами строили свой небольшой домик. «Колька был ловкий, как кот! – вспоминал о себе в третьем лице Батюшка. – Возьмет одноручную пилу и карабкается вверх по стволам. Опилит там наверху крупные ветки, а мама их внизу собирает». «Домик построить несложно, – говорил он. – Мы с мамой всё вдвоем сделали сами. Поставили четыре пенька по углам, на них сверху стали класть бревна, потом крышу. Печку сами сложили, глиной обмазали».
Домик, построенный Колей Байбородиным и его мамой в районе бухты Курикши. Совр. вид
В этом строительстве им помогал добрый друг, которого послал одинокой матери с сыном Господь. Егор Тихонович Шелестов, полюбивший юного Колю, давал им свою лошадь, чтобы возить строевой лес, и этим очень облегчил их работу. Егор Тихонович был благочестивым крестьянином родом из-под Царицына, в советское время переименованного в Сталинград. Глубоко религиозный, он очень любил духовные книги, всю жизнь искал и читал их, успев собрать довольно большую библиотеку. Именно из-за нее его и решено было арестовать как человека, ведущего на селе «религиозную пропаганду». Однако нашлись добрые люди, успевшие предупредить Егора Тихоновича о готовившемся аресте. В одну ночь он погрузил свое духовное сокровище – книги – на телегу, взял семью и отправился в далекий путь, приведший его на самый край света – в Советскую Гавань.
Познакомившись здесь с Пелагеей Максимовной и Колей Байбородиными, он узнал в них близких по духу верующих людей, с которыми мог разделить общие интересы. Можно сказать, что Егор Тихонович заменил Николаю отца, который так рано ушел из жизни их семьи. У Егора Тихоновича был сын, которого тоже звали Николаем, всего лишь на год старше своего тезки. Два Николая очень близко сдружились и стали друг для друга словно бы родными братьями. Кроме Коли в семье Егора Тихоновича была еще младшая дочь Раиса 1930 года рождения. Человек добрый и душевный, Егор Тихонович во всем старался помочь и поддержать таких же, как он, беженцев от гонений новой власти. В его лице одинокие мама с сыном нашли духовного друга и доброго советчика. И что особенно важно, Егор Тихонович делился с ними своей драгоценной библиотекой, давая из нее Коле книги для чтения.
В это время происходило духовное созревание Николая, в сложные отроческие годы закладывался фундамент его будущей духовной жизни и мировоззрения. Заканчивалась объявленная в СССР «безбожная пятилетка», к концу которой само слово «Бог» должно было быть забыто на всем пространстве страны «победившего атеизма». Храмы, за малым исключением, были закрыты и либо разрушены, либо превращены в клубы, склады и прочие государственные учреждения. Ни во Владивостоке, ни тем более в Советской Гавани не осталось ни одного действующего храма. Священника здесь можно было встретить только в каком-либо из исправительно-трудовых лагерей, где их было множество – но по другую сторону заграждений из колючей проволоки.
В таких обстоятельствах единственным духовным наставником для юного Николая стала его верующая мама. Она всеми силами старалась воспитать в благочестии свое единственное вымоленное дитя. Будучи человеком прямым и даже строгим, Пелагея Максимовна держала Колю в ежовых рукавицах, с детства приучая к полному послушанию и ответственности за свои поступки. За любые шалости и проступки мальчика ждал от матери строгий выговор, и потому Коля рос очень послушным и серьезным, а любовь к маме – единственному близкому человеку на земле – заставляла его бояться чем-нибудь огорчить ее.
Еще в раннем детстве, когда маленький Коля жил в сибирской деревне вместе с мамой и бабушкой, проявилась его особенная духовная одаренность. Уже младенцем его волновали вопросы спасения души и вечной жизни. Сам Батюшка однажды рассказывал об этом своим духовным чадам, как всегда упоминая о себе в третьем лице, словно о другом человеке.
«Был один мальчик лет шести, – вспоминал Старец. – Он все приставал к бабушке и маме с вопросом:
– А где ад?
Но те ничего не могли сказать. А как-то рано утром прибегает в комнату, где спала бабушка, и кричит:
– Ну что же ты спишь! Там же люди!
– Где? – удивляется бабушка.
– В аду люди! Я видел Матерь Божию! Она повела рукой, и земля расступилась. И я сам видел, как там много людей и как они страдают. Вставай, бабушка, не спи! Молиться надо!»[28]
Этим видением в ребенке уже тогда был предуказан будущий молитвенник за погибающие человеческие души, заложено направление его подвижнического пути.
Тем не менее в годы отрочества Коля оставался бойким и любознательным мальчишкой, успешно учился в школе и старался особо не выделяться среди других детей своим благочестием, что в те времена, конечно, было бы очень небезопасно. Но, чтобы заложенная с детства вера не выветрилась в ребенке с годами под влиянием светского окружения и в отсутствие церковной жизни, Пелагея Максимовна с двенадцати лет стала приучать сына к занятиям Иисусовой молитвой. Николай очень полюбил эту молитву, быстро привившуюся к чистому детскому сердцу и скоро принесшую ощутимые плоды. Даже внешне он тогда заметно изменился – взгляд мальчика стал более глубоким и сосредоточенным, словно бы обращенным внутрь самого себя, в сердце. На всю последующую жизнь Иисусова молитва стала крепкой основой всей духовной жизни отца Наума.
Лишенные возможности посещать церковь, Николай и его мама молились вместе дома или собирались для общей молитвы в доме Шелестовых. Эти собрания были смертельно опасными – если бы о них узнал кто-нибудь посторонний и донес в органы госбезопасности, то по тем временам такая общая молитва могла быть расценена как антисоветское собрание. Те же, кто принимал в ней участие, рисковали быть осужденными как члены подрывной антисоветской организации. В этом случае их ждали бы годы заключения в Колымских исправительно-трудовых лагерях. Но семьи Шелестовых и Байбородиных доверяли друг другу, чувствуя близких по духу и вере людей.
Коля Байбородин. Советская Гавань. Ок. 1939 г.
У Шелестовых будущий Старец открыл для себя сокровища духовной литературы – Священное Писание, жития святых, патерики и сочинения святых отцов, которые Егор Тихонович позволял своим друзьям брать из его библиотеки на дом. Сама будучи малограмотной, Пелагея Максимовна заимствовала у Шелестова книги для своего сына, который очень полюбил это чтение. «Мама уйдет на работу, – вспоминал Батюшка, – а сама оставит мне книги. И я сижу дома и читаю. Очень я тогда полюбил чтение Священного Писания и житий святых».
Тогда же отец Наум самостоятельно освоил и чтение на церковнославянском языке, о чем сам позднее рассказывал в одной из своих проповедей-бесед: «Один человек вспоминал: когда он был юношей, лет шестьдесят-семьдесят назад, не знал он еще Евангелия. В то суровое время таких книг и нельзя было иметь, считались врагами народа, кто крест носил, иконы имел. Его мама попросила у соседа книгу, положила в ведро, прикрыла и так принесла домой. Это оказалась книга святителя Кирилла, патриарха Иерусалимского. Да только открыл он ее, а там всё пославянски. Цифр не было, ничего не мог понять. И стал разбираться. Некоторые славянские буквы похожи на русские. На месте, где обозначают номер страницы, стоят тоже славянские буквы, значит, ими обозначаются цифры. За несколько дней он разобрался, составил себе как бы азбуку, стал читать. Потом смог понять, как рассчитывать Пасху, и определил, когда будет Пасха в тот год. То есть у кого есть желание, трудолюбие, пусть не страшится: двух-трех дней достаточно, чтобы понять славянский язык»[29].
Батюшка всю жизнь был благодарен Шелестовым за их любовь и поддержку. Уже из Троице-Сергиевой Лавры он посылал другу детства Коле Библию и другие духовные книги, словно стараясь вернуть долг, ту духовную милостыню, которую он сам получал в семье Егора Тихоновича. После войны жизнь надолго разлучила их, и, когда Батюшка, спустя много лет, вновь смог отыскать Николая Егоровича, тот уже был парализован и лежал на смертном одре. Но, когда ему сказали, что пришло письмо от его старого друга, у него от радости просияли глаза. До конца своих дней Батюшка продолжал молиться за друзей своей юности – семью Шелестовых.
Переезд в Киргизию
Мудрый Егор Тихонович успел оказать своим друзьям еще одно благодеяние, на этот раз вовремя данным добрым советом. Еще в 1939 году, когда Германия напала на Польшу, а Советский Союз занял ее восточные территории, Егор Тихонович понял, что скоро будет большая война. Отечески привязанный к Николаю, он сказал Пелагее Максимовне:
– Смотри, начинается война. Ты Колю после школы отдай в военное училище. Пока он будет там учиться, будет считаться, что он служит в армии. А когда закончит – глядишь, и война уже скоро кончится.
Этот совет оказался как нельзя кстати, показав, насколько проницательным, даже прозорливым человеком был простой верующий крестьянин Егор Тихонович Шелестов. Действительно, меньше чем через два года после сказанных им слов Великая война добралась и до Русской земли. Ее страшные сражения ежедневно уносили сотни и тысячи жизней. Миллионы солдат и командиров оказались во вражеском плену уже в ее первые месяцы, многие погибли в первом же бою. Молодой лейтенант, окончивший краткие трехмесячные курсы красных командиров, успевал провести на передовой в среднем не больше недели, прежде чем погибал, и на его место направляли нового. Не дольше была на передовой и жизнь простого солдата. В страшном жерле войны гибли молодые воины, еще вчера только окончившие среднюю школу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
См., например: Словарь русского языка XI–XVII веков. Вып. 1 (А – Б). М.: Наука, 1975. С. 83; Словарь церковно-славянского и русского языка, составленный вторым отделением Императорской Академии Наук. Т. 1. СПб., 1847. С. 26; Словарь русских народных говоров / Сост. Ф. П. Филинов. Вып. 2. М.; Л.: Наука, 1966. С. 52–53; Срезневскiй И.И. Матерiалы для словаря древне-русскаго языка по письменнымъ памятникамъ. Томъ первый. А – К. СПб., 1893. С. 46–47.
2
См.: Даль В.И. Толковый словарь живаго великорусскаго языка. Т. 1. М., 1863. С. 34.
3
См.: Псковская вторая летопись (6913–6915 гг.) // ПСРЛ. Т. 5. СПб., 1851. С. 19.
4
См.: Веселовский С.Б. Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии. М.: Наука, 1974. С. 20.
5
Сухих В.А. Воспоминания из недалекого прошлого Вилегодского народа. Котлас, 2010. С. 117.
6
См.: Лыков О.М. Звезда над Обью. Новосибирск: Новосибирское книж. изд-во, 2006. С. 83–91.
7
Рачинский С.А. Сельская школа: Сб. статей. М., 1891. С. 4–5.
8
Сухих В.А. Воспоминания из недалекого прошлого Вилегодского народа. Котлас, 2010. С. 32.
9
См.: Метрическая книга о рождении, браке и смерти по Томской Духовной Консистории Николаевской церкви села Ордынского за 1907 год // Государственный архив Новосибирской области (ГКУ НСО ГАНО). Ф. 156. Оп. 1. Д. 792. С. 135 об. – 136, запись № 66.
10
См. там же. Д. 334. С. 58 об. – 59, запись № 243; Д. 456. Л. 47–48 и 178, запись № 126; Д. 626; Д. 704. С. 86 об. – 87, запись № 29; Д. 792. С. 184 об. – 185, запись № 127.
11
См.: Метрическая книга о рождении, браке и смерти по Томской Духовной Консистории Николаевской церкви села Ордынского за 1901 год // Государственный архив Новосибирской области (ГКУ НСО ГАНО). Ф. 156. Оп. 1. Д. 334. С. 27, запись № 114.
12
Сеянка – хлеб из просеянной муки, без отрубей, который в то время на селе считался изысканной пищей.
13
Лыков О.М. Звезда над Обью. Новосибирск: Новосибирское книж. изд-во, 2006. С. 165.
14
Там же. С. 179.
15
См.: Лыков О.М. Звезда над Обью. Новосибирск: Новосибирское книж. изд-во, 2006. С. 173.
16
См.: Лыков О.М. Ордынская хроника. Книга вторая. Трагедия и подвиг Ордынской земли. Новосибирск: Сибирское книж. изд-во, 2010. С. 43–46.
17
Там же. С. 52.
18
Там же. С. 34–35.
19
См.: Лыков О.М. Звезда над Обью. С. 173–174.
20
См.: Лыков О.М. Ордынская хроника. Книга вторая. Трагедия и подвиг Ордынской земли. С. 57, 60–61.
21
Там же. С. 47–49.
22
Там же. С. 57.
23
Там же. С. 65.
24
Названия некоторых районов Владивостока происходят от небольших речушек, впадавших в воды Петровского залива. Имена эти звучат порою несколько необычно. Так, помимо Первой и Второй Речек, здесь есть еще река Объяснения и речка Седанка, также давшие названия городским районам. В советское время пять районов, на которые был разделен Владивосток, получили другие официальные имена, но и народные не забылись и продолжают широко использоваться в повседневной жизни. Вторая Речка теперь входит в состав Советского района города.
25
Гинзбург Е.С. Крутой маршрут: хроника времен культа личности. М.: Астрель; АСТ, 2008. С. 303.
26
Воспоминания матушки Серафимы (Булгаковой) // Надежда. Душеполезное чтение. Вып. 15. Цюрих: Мюлуз, 1991. С. 239–240.
27
То есть в Мало-Ирменке.
28
Ксения (Зайцева), игум. Блажен муж… Коломна: Изд-во Свято-Троицкого Ново-Голутвина женского монастыря, 2018. С. 75–76.
29
Поминайте наставников ваших. Архимандрит Троице-Сергиевой лавры Наум (Байбородин) в воспоминаниях современников. М.: Сибирская Благозвонница, 2019. С. 108.