Древний Рим. Честь преторианца

Также вплотную с домами растут деревья – лавры, акации, платаны и оливы. Часто встречаются апельсиновые деревья. Жаль, на домах нет ни табличек с указанием улицы, ни даже номеров. Видимо, люди ориентируются по памяти, ведь каждый округ города от Субуры до Этрусского квартала имеет свое неповторимое лицо.

Также Фарбий рассказывает, что неподалеку расположено Марсово поле – район богачей. Вот там имеется множество зеленых насаждений и мраморных построек, как частных жилищ, так и общественных мест, например площади с фонтанами и статуями, базилики правосудия и храмы различным божествам.

Кажется, приближаемся к Бычьему рынку. Место нашего выступления я безошибочно определяю по резкому запаху скота. Также слышен гул возбужденных голосов, толпа увеличивается, и Фарбий радостно потирает руки.

– Весь город для меня – одна большая сцена, но как же здешние подмостки я люблю!

Я только прикрыла ладонью нос, стараясь внимательно обходить остатки жизнедеятельности животных, привезенных сюда на продажу и непосредственный убой. Кстати, коровы и лошади у них удивительно низенькие, а куры тощие. Свиньи почему-то напоминают кабанов – клыкасты и покрыты черной щетиной, впрочем, я не зоотехник, могу не разбираться в местных породах.

Пока мы добирались до небольшого возвышения в центре площади, я едва не потерялась, заглядевшись на экзотических птиц. Ни разу не доводилось видеть вблизи живых павлинов и фламинго.

Они тоже будут проданы, как и попугаи в клетках и множество других певчих птах: щеглы, соловьи, зяблики. Надо же, аист… Почему-то его стало особенно жалко. Гамид сказал, что аистов покупают египетские жрецы для своих религиозных мистерий, но я перебила фокусника:

– Ах, Фарбий, смотри – там же настоящие черепахи!

– Лучше вспоминай достойные стихи для пресыщенной публики! – проворчал мой новоиспеченный «директор». – Я заметил тут преторианцев, а у парней водятся деньжата. Это же личная гвардия императора. После странной кончины Тиберия его царственный родственник трясется за свою безопасность. Я слышал, Фурий даже в нужник не ходит без охраны.

Рослый мужчина в желтой тунике грубо тряхнул гистриона за плечо.

– Попридержи язык, актеришка! За гнусные речи в адрес Цезаря недолго лишиться головы, хотя начать могут и с других частей тела.

Фарбий поклонился, пряча злую усмешку.

– Мы всего лишь репетировали свою пьесу, почтеннейший. Скоро начнется представление, известно тебе? Северная звезда немного волнуется. Она недавно прибыла из Сицилии и теперь желает покорить публику Рима.

«Северная звезда?! Это он обо мне?!» Я нервно сглотнула, в горле предательски пересохло. Читать стихи у всех на виду совершенно расхотелось.

Но Гамид уже запрыгнул на дощатый помост и прошелся по нему на руках. Физа достала из складок одежды маленькую лютню и заиграла, пока толстуха Кармилла почти грациозно поднималась на сцену, поддерживаемая Фарбием. Обо мне как будто на время забыли, и я запросто могла бы улизнуть, но куда…

Кругом снуют люди в длинных балахонах, плащах и накидках, все толкаются, порой наступают на ноги друг другу, зазывалы нахваливают свежее мясо и потроха, вдали верещат птицы и орет встревоженный скот, на кучках уличного мусора грызутся бродячие псы. Голова идет кругом…

Я устало сажусь на брошенный у помоста тюк с реквизитом и пытаюсь сосредоточиться на постановке. Скоро у четверки гистрионов появляются зрители, раздаются хлопки и смех, возгласы удивления ловкости Гамида и проделкам Кармиллы.

Фарбий играет отрицательную и притом смешную роль обжоры-богача, от которого жена убежала к тощему, но ловкому слуге. Через десять минут я уже хохочу во весь голос и пританцовываю следом за окружившей помост толпой.

Наша Физа двигается хорошо. Она сделала вид, что в ее тунику залетела пчела и теперь старается выгнать ее, потряхивая одеждой, бесстыже задирая подол и на время оголяя грудь.

Вскоре народ расступается перед плечистыми вооруженными людьми. Наверно, важный и солидный чиновник тоже хочет посмотреть на прыжки озорной девицы, а впереди идет охрана.

Я оглядываюсь через плечо и сейчас же встречаюсь взглядом с сероглазым дяденькой в шлеме с красной щеткой поверху. Преторианец – высокий, мощного телосложения солдат элитных войск. Типично римские черты грубоватого лица – орлиный нос, выдающийся вперед, резко очерченный подбородок.

Мужчина очень уж грозен на вид, даже в выходной день не может расслабиться и посмеяться. Ну, так кому выходной, а тут человек на военной службе.

Улыбаюсь и снова поворачиваюсь к сцене – Фриза закончила танец и стыдливо прикрывается плащом Фарбия. Толпа восторженно ревет и хлопает в ладоши, но позади меня раздается манерный голос с капризными интонациями.

– Они умеют только задницей трясти и полагают, что это и есть искусство. Грязное отребье! Правильно дядя изгнал гистрионов за пределы города. А теперь они снова вернулись, надеясь на поблажки с моей стороны. Да еще осмеливаются тревожить городские власти своим непотребным фарсом.

Я несколько оскорбилась за своих приятелей. Чем бы они на жизнь не зарабатывали, но Фарбий меня не обидел, помог с ночлегом и поделился едой. Раздумывать некогда, актер уже махал мне рукой, приглашая на импровизированную сцену. Вот так, прямо сейчас? Почему-то толпа поредела, смолкли громкие голоса, и слышен только шелестящий тревожный шепот.

Перед подмостками откуда-то возникло резное деревянное кресло, покрытое пурпурной тканью, а на нем вальяжно развалился мужчина примерно моих лет с тонкими, почти женственными чертами бледного лица.

Рядом стояла стража. Коренастый преторианец не сводил с меня желтовато-серых глаз, держа руку на рукояти короткого кинжала у пояса. Как будто я могла в любой кинуться на вверенного ему под охрану патриция. А вельможа презрительно усмехнулся и крикнул, обращаясь ко мне:

– Считаешь, что тебе будут платить за один милый вид? Не пора ли начать скакать по сцене, как горная коза, ужаленная осой? Или споешь о любовнике, невзначай сорвавшем цветок твоей невинности? Как старо и избито! Удиви меня, девушка, и получишь золотой ауреус.

Я глубоко вздохнула. Наверно, этот жеманный тип приходится родственником самого императора, раз его охраняют преторианцы. В любом случае, есть шанс заработать на приличный ужин всему актерскому коллективу. Где наша не пропадала… А, собственно, пока нигде не пропадала, так что – рискнем!

Ободренная жалкой улыбкой Фарбия, я взобралась на деревянную сцену, подошла чуть ближе к сановному зрителю и сделала краткое вступление, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно тверже и спокойнее.

– Благородный господин! Я в Риме всего второй день, но уже немало увидела. Впрочем, людские нравы, пороки и добродетели одинаковы в любой стране и во все времена. Хотя в некоторых государствах актеров куда больше уважают, строят для их выступлений роскошные театры и сцены, рукоплещут талантам и осыпают цветами и почестями. Но ведь и бедные и богатые люди часто играют роли даже в обыденной жизни. О том я и прочту свой стих.

– Все мы святые и ворыИз алтаря и острога,Все мы – смешные актеры,В театре Господа Бога.Он восседает на троне,Смотрит, смеясь на подмостки,Звезды на пышном хитоне —Позолоченные блестки.Множатся пытки и казни…И возрастает тревога:Что, коль не кончится праздникВ театре Господа Бога?!

В установившемся молчании, стараясь смотреть куда-то выше высокого лба Жеманного, после стихов Гумилева я тотчас перешла к Пастернаку, всем видом изображая умудренного жизнью актера:

– О, если б знал, что так бывает,

Когда пускался на дебют,Что строчки с кровью – убивают,Нахлынут горлом и убьют!..Но старость – это Рим, которыйВзамен турусов и колесНе читки требует с актера,А полной гибели всерьез.

Я начала задыхаться, руки ослабели и безвольно повисли вдоль тела, голос мой дрогнул, начав изменять. Это все жара и обезвоживание, во фляжке Кармиллы оказалось только кислое разбавленное вино – я не смогла его пить. И даже одобрительный возглас важной персоны в кресле не доставил радости.

– Belle! Прекрасно!

Неужели римскому эстету понравилось мое чтение? Тогда пусть дает обещанную награду, и я с удовольствием выпью за его здоровье чистой прохладной воды. А еще я очень голодна.

Рыба на завтрак была слишком соленой, а в лепешке мне попадались колючие ости пшеницы и угольки, я почти ничего не ела. Пустой желудок сводит судорогой, не поэтому ли на просьбу жеманного богача что-либо спеть, я затянула именно эту незатейливо-красноречивую песню:

– Я начал жизнь в трущобах городскихИ добрых слов я не слыхал.Когда ласкали вы детей своих,Я есть просил, я замерзал.Вы, увидав меня, не прячьте взглядВедь я ни в чем, ни в чем не виноват.За что вы бросили меня? За что!Где мой очаг, где мой ночлег?Не признаете вы мое родство,А я ваш брат, я человек.Вы вечно молитесь своим богам,И ваши боги все прощают вам.

Наверно, я слишком чувствительная. А еще плохо переношу вонь, духоту и провалы во времени. Не знаю, как меня угораздило шагнуть вперед на самый край сцены, помню только, как полетела вниз, и меня подхватил на руки мрачный солдат, стоящий у кресла с красной накидкой.

Еще позади раздался надтреснутый голос Фарбия:

– Умоляю ее простить! Валия просто разволновалась, не каждый день она выступает перед самим Цезарем.

«О чем он говорит? Какой еще Цезарь… Вот этот надменный кривляка?» Перед глазами мелькали черные кружки, я вроде бы все слышала, и не могла ни слова сказать от слабости. Меня куда-то понесли, а потом в ноздри ударил резкий запах уксуса, тут волей – неволей встрепенешься.

Когда я немного пришла в себя, то увидела, что лежу на алом плаще в повозке, а этот… который вроде бы римский Цезарь, сидит рядом и держит у моего лица открытый флакон с пахучей жидкостью.

– Куда меня везут?

– Во дворец, конечно! Хочу послушать твое выступление в более спокойной обстановке.

Я растерянно посмотрела в бледно- голубые глаза мужчины, и мне стало жутко. Потому что в них царил холод и любопытство вивисектора. Но, может, я ошибаюсь, и у всех императоров такой жесткий пронизывающий взгляд. Им по статусу положено иметь строгий вид.

– Мое имя Валия. А вас как можно называть или мне вовсе не выпадет этой чести?

Я пыталась улыбаться, а сердце трепетало подобно пойманной в сачок бабочке. Совершенно не представляла, как мне себя вести и что делать дальше.

– Зови меня Фурий, – он благосклонно кивнул, аккуратно закупоривая свою вонючую склянку.

Глава 7

Во дворце Фурия

Наше путешествие на Палатинский холм, где раскинулся мраморный дворцовый комплекс, проходило по узкой, кривой улочке, обе стороны которой занимали торговые лавки и трактиры. Пестрая толпа мгновенно расступалась перед могучими преторианцами, окружавшими повозку Цезаря.

Кроме солдат впереди шли слуги, расчищавшие дорогу ударами длинных хлыстов. То и дело бич со свистом опускался на спины и плечи нерасторопных горожан, но никто не осмеливался жаловаться, напротив, вокруг были слышны лишь крики приветствия: "Славься, Божественный!"

И все же мне показалось, что численность охраны слишком мала для такой важной персоны. Возможно, в тот день Фурий не желал привлекать к себе внимание, создавая пышный выезд.

А, может, каждый из его солдат стоил целую дюжину, взять хотя бы того сероглазого великана. Он иногда строго посматривает в мою сторону, явно не вполне доверяет. Цезарь заметил мой интерес и лениво пояснил:

– Это – Борат. Будучи легионером на Дунае, он спас мне жизнь.

Я резко повернулась к императору, удивленная тем, как легко он угадал ход моих мыслей. Но следовало что-то вежливо ответить, а не хлопать ресничками, как глупая кукла.

– Понимаю, почему вы решили приблизить этого солдата.

Фурий усмехнулся, откинувшись на пуховую пурпурную подушку, окантованную толстым золотым шнуром.

– Конечно! С тех пор я доверяю Борату самое дорогое, что у меня есть – мою жизнь. Вокруг заговорщики и убийцы, многие сановники хотят вернуть Риму республиканские права, но я стою за незыблемые основы имперского величия. Ну, скажи, ты действительно веришь, что кучка корыстолюбивых стариков способна сохранить и упрочить римскую славу?

– Я девушка из… гм… простого народа и ратую за ту форму правления, при которой будет хорошо всем слоям населения страны.

– А такое возможно? – насмешливо удивился Фурий, рассматривая свои розовые ногти.

Пришлось расширить социальную тему.

– Я за мир, порядок и процветание. Если крестьяне будут здоровы и сыты, то и правящим кругам не придется голодать. Примерно так…

Фурий наклонился ко мне, хищно осклабившись.

– Какой осторожный ответ. Из тебя бы вышел забавный оракул. А скажи-ка, девушка из народа, стоит ли мне начинать войну с Северной Галлией или достаточно того, что седьмому легиону удалось усмирить мятеж?

«Да что он пристал со своими хитроумными расспросами, еще бы угадать, что именно Фурий желает услышать от птички в своих когтях… кстати, руки-то у него белые, ухоженные, наверно, целый штат рабов следит за состоянием царственных телес».

Собравшись с духом, я отчеканила, что войны – это определенно большие траты и жертвы, и если есть возможность договориться полюбовно, лучше решить вопрос без кровопролития.

Фурий, кажется, остался разочарован моим тонким дипломатическим подходом к проблеме.

– Ты рассуждаешь как Сенека, такая же пустая высокопарная болтовня о ценности отдельной человеческой жизни. Чушь! Погибнет один простолюдин, его место займет другой, хвала Юпитеру, плебс обильно поставляет новых солдат, впрочем, для этого плебс и нужен.

– А еще сеять и убирать хлеб, выращивать скот и строить императорские апартаменты… – выпалила я, задетая явным пренебрежением Цезаря к его же электорату.

– Для этого есть рабы! – процедил Фурий, глядя в сторону и лениво помахивая раскрытой ладонью толпе.

– Так разве они ценят землю, которую обрабатывают в цепях? – горячо возразила я. – Разве любят виноградники Таррацины так же преданно и беззаветно, как местные крестьяне? Не будет ли вино, приготовленное рабами, на половину состоять из крови и слез?

– Молчи, глупая женщина! – прошипел Фурий. – Драма мне успела порядком надоесть. Тит Сергий и без тебя каждый день ноет о тяжелых податях и возможности бунта. А у меня в голове вертится сценарий новой навмахии в амфитеатре. Это будет грандиозное зрелище, даже сенаторы не видали подобного размаха, а чернь будет вопить от восторга и славить мое имя.

Я припомнила, что навмахией называли масштабные инсценировки морского сражения прямо на арене местного амфитеатра. Так вот о чем сейчас мечтает правитель Рима…

Фурий задумался, по его одутловатому лицу пробегала гримаса раздражения. А я замолчала, опустив голову, на чем свет стоит, ругая свое неуместное красноречие. Разве можно перечить диктатору? Уж лучше бы мне снова прочесть стихи. Ведь ради этого меня везут на Палатин. Говорят, у подножия холма находилась пещера, где волчица вскормила Ромула и Рема, будущих основателей великого города.

После полудня мы оказались во внутреннем дворе императорских покоев. Моим глазам открылся прекрасный сад – по дорожкам, щедро присыпанным белым морским песком, вальяжно прохаживались павлины. В густых зарослях высокого кустарника на разные голоса щебетали птицы, раскидистые пальмы и кипарисы стояли ровными рядами перед парадным входом.

Немного съежившись от волнения, я старалась не отставать от Фурия, но он вскоре забыл о моем присутствии, занявшись разговором с седым представительным мужчиной в белой тоге. Зато миновав гулкие пустые коридоры, я успела внимательно оглядеть большую светлую залу, пол которой, застилали пестрые ковры.

В стенах были пробиты ниши, где стояли позолоченные статуи олимпийских богов и богинь, выполненных в рост человека. Потолок украшала яркая роспись. Мозаика на полу изображала геометрические узоры и символические фигуры животных. В огромных терракотовых вазонах росли миртовые деревца и цветы.

В центре комнаты находилось ложе с изогнутыми ножками в виде когтистых звериных лап, на него-то и уселся Фурий, пока пожилой собеседник в тоге продолжал свой доклад, почтительно склонившись к императору.

Рядом с ложем располагались несколько величественных мраморных кресел с желтыми подушками, но никто не решался сесть без особого разрешения Цезаря. В зале остались только докладчик, которого звали Тит Сергий Катон, охранник Борат и я, не знающая, в какую щель забиться от нарастающего беспокойства.

А что, если Фурию будет недостаточно моих песенок и он начнет приставать? У владык его ранга неутолимый аппетит на всякого рода удовольствия и излишества. Не припомню в истории ни одного императора – аскета. Роль наложницы меня точно не устроит, а вот как этого избежать…

Когда Фурий наконец соизволил бросить на меня пренебрежительный взгляд, я едва стояла на ногах о слабости и была вынуждена опереться на широкую спинку кресла.

– Эй, как там тебя… не помню имени… чего ты трясешься? Может, ты больна лихорадкой и тебя надо как можно быстрее засунуть в мешок, а после вывезти за пределы дворца?

После такого откровенного заявления мне осталось только сказать правду.

– Простите, господин, кажется, меня шатает от голода.

Не знаю, что за блажь нашла на Фурия в тот вечер, видимо, он решил развлечься, пригласив к собственному столу уличную актрису. Или же владыка Рима имел мистический дар с первого слова или взгляда определять путешественниц во времени.

Поджав под себя ноги, я сидела прямо на ковре и с блюд, расставленных на низком прямоугольном столике, прямо руками брала крупные влажные сливы, гранатовые зерна и вяленые фиги, а чуть позже даже попробовала жареного лангуста. Фурий сам бросил мне розоватый мясистый кусочек со своей серебряной чаши – как тут откажешься.

Борат стоял за правым плечом Цезаря и всем своим обликом выражал спокойную сосредоточенность. Был чрезвычайно похож на верного пса, готового в любой момент перегрызть горло любому, кто посягнет на жизнь хозяина.

Конечно, у «пса» где-то во дворце есть своя конура и с императорской кухни перепадают косточки с остатками мяса, а то и кусочки пожирнее. Почему-то у меня мгновенно возникла резкая неприязнь к угрюмому телохранителю, а ведь именно он подхватил меня на руки, когда я падала со сцены.

Наши взгляды встретились, и в глазах Бората я прочла снисходительную усмешку. Ну, еще бы! Сейчас я выгляжу комнатной собачкой, ожидающей угощения.

Воистину жалкое зрелище – растрепанная девица пальцами запихивает в рот ломтики душистого хлебца с гусиным паштетом. Но как это вкусно… Царское лакомство! А что вилок и ложек мне вручить никто не догадался, так это сущие пустяки для голодного человека.

И плевать, что губы мои перемазаны маслом, а по локтю течет терпкий гранатовый сок. Может, я обедаю с владыкой Рима в первый и последний раз, а к вечеру меня за малейшую провинность казнят или отправят, куда Ганнибал слонов не гонял. Ой, даже страшно представить, что Фурий может со мной сделать, если не сумею его развлечь.

К счастью, самым мрачным прогнозам не пришлось сбыться, потому что после обильной трапезы, поглаживая надувшийся живот, Цезарь велел грузному бородатому слуге в длинной цветастой хламиде устроить меня в отдельных покоях «подальше от девок, но под присмотром». Хм, что бы это означало…

Перед тем, как покинуть зал, я поклонилась Фурию и поблагодарила за угощение, услышав ленивый ответ, перемежающийся зевотой:

– Позову тебя позже, еще раз прочтешь мне про то, как стихи убивают их создателя. Мне понравился смысл сказанного. Только в муках должно рождаться на свет истинное искусство, а порой за шедевр нужно платить жизнью.

«На сей раз спорить не буду, ваше величество, мне самой бы остаться целой».

Дворцовый раб-распорядитель привел меня в маленькое, но чистое помещение, недалеко от обеденной залы. Комната, где, по всей видимости, я буду гостить, изнутри была соединена с другой каморкой, но пока не решилась отворить деревянную дверь. Слишком много впечатлений для первого дня вблизи Цезаря.

Нужно скорее прилечь на жесткое ложе, застеленное толстым полосатым покрывалом и немного передохнуть. Я даже задремала, и позже меня разбудило легкое похлопывание по спине – пришла рабыня, чтобы проводить в термы.

Ну, конечно, перед тем, как размещать новую игрушку в императорском дворце, ее следует хорошенько вымыть, причесать и приодеть.

Молоденькая рабыня привела меня к небольшому бассейну, в котором уже весело плескались две пышнотелые девицы. Не очень-то хотелось лезть в общую ванну, но я безропотно сняла платье и шагнула на первую мраморную ступеньку, ведущую к воде. Брр… прохладно… Сейчас быстренько окунусь и назад. Надеюсь, мне уже приготовили полотенце или просто кусок ткани, в который смогу закутаться и согреться.

Соседки – купальщицы были весьма хороши, плотные тела точно выточены из розоватого мрамора, волосы у каждой забраны наверх и перевязаны алой лентой. Я коротко кивнула девушкам и уже собиралась подниматься наверх, как вдруг одна из них рассмеялась:

– Смотри-ка, новенькая потаскушка нас испугалась!

Я на мгновение замерла, а потом рывком выхватила из рук рабыни серую простыню и обмоталась ею на манер римской тоги, казалось, так я выгляжу более значительно.

– Мое имя – Валентина, я знаменитая актриса из далекой страны. Императору понравилось мое выступление на сцене, и он пригласил меня во дворец. А кто вы, позвольте узнать?

Ответила мне та, что выглядела немного старше, привлекательней и наглее:

– Я – Мелина из Остии. Мои услуги так приглянулись Прокту Септорию, что он выкупил меня из лупанара за двадцать золотых монет. А это Тулия, – красавица кивнула на соседку, – она работала на мельнице, пока ее не приметил один сенатор, правда, его казнили полгода назад, зато Тулия попала во дворец, и ей не приходится услаждать дряблого старца.

– Ага! У меня теперь работа поприятнее, чем пыхтеть над немощным крючком Глабра, – хихикнула девица, откровенно ластясь к соседке, – разве я виновата, что он никак не хотел твердеть, уж как я ни старалась.

Когда подруги начали целоваться, прижавшись друг к другу, как две влюбленные змеи, я в смятении отвернулась. Возможно, Фурий ничего не имеет против подобных забав своих наложниц. А кем еще могли быть эти дамы? Неужели и меня ждет участь бесправной игрушки для пресыщенного сластолюбца… Надо попытаться сбежать при первой же возможности.

Глава 8

Приходится привыкать

Миновала вторая неделя моего пребывания в Риме. Волнение по поводу императорских домогательств оказалось напрасным. Возможно, мой приятный голос и некоторый врожденный артистизм привлекал Фурия гораздо больше, чем заурядная внешность. Или же я попала на глаза императору в тот период, когда он больше тяготел к поэтическому искусству и учению стоиков, нежели к плотским утехам.

Но постепенно картина прояснилась, и тому очень способствовало мое сближение с Титом Сергием Катоном – ближайшим советником и казначеем императора. Столкнувшись однажды в коридоре дворца, мы вместе дошли до внутреннего сада и долго беседовали в тени раскидистых акаций.

Конечно, я держалась настороже, считала, Тит Сергий устраивает проверку, исподволь расспрашивая о моем прошлом. Он пытался понять, что за новая птица кормится с руки Фурия. Сердце мое похолодело, когда узнала, что подобных залетных птах дворец видел уже немало, и судьба большинства из них оказалась весьма печальной.

– Фурий недоверчив, – объяснял Тит Сергий, – но в силу своего живого характера и горячей крови не может жить замкнуто. У Цезаря противоречивый нрав, сегодня он осыпает ласками полюбившихся актеров, завтра велит плетьми изгнать их из города за малейшую провинность. Ты правильно делаешь, что ведешь себя тихо и скромно, Валия, может, проживешь дольше.

Советник по возрасту годился мне в отцы, держался просто и доброжелательно, хотя мог бы даже не замечать – кто я для первого казначея Империи? Однако порой у меня возникало чувство, что он сам ищет разговора со мной.

Скорее всего, Тит Сергий пытался быть в курсе малейших фантазий императора, ведь они вели к грандиозным расходам, которые ложились тяжким грузом на плечи сенаторов и простого народа.

Цезаря нашего я могла лицезреть каждый день. Постепенно робость прошла, и я уже смело пересказывала Фурию пьесы Островского, рассказы Чехова, всемирно прославленные водевили и серьезные романы.

Я вспоминала драмы и комедии, исторические подвиги разных народов мира, смешные рассказы и басни, мистику и сказки, правда, всегда переделывала сюжет так, чтобы суть его была понятна гражданину Рима того времени.