София. В поисках мудрости и любви

– Привет-привет, кажется, я опять опоздал, да? – запыхавшись, спустился в магазин продавец-консультант Юрка, обладавший феноменальной способностью часами напролет рассказывать о разных производителях одежды, о технологиях выделки кожи, об утеплителях, модных фасонах и тканях.

– Да, есть немного, – пробубнил Женич.

– Так-так, сегодня же воскресенье! Работаю до шестнадцати – и сваливаю отсюда, – радостно потирая руки, озвучил Юрка свои мысли, проверяя кассовый аппарат.

– Ну, раз ты пришел, я пойду, прогуляюсь. Это же у тебя сегодня укороченный день, а у меня как раз наоборот, – заметил Евгений, накидывая ветровку.

– Конечно, без проблем! Слушай, я тебе не рассказывал, как один раз, перед самым закрытием, заходит одна гламурная фифочка, вся такая из себя, и спрашивает: «Простите, а у Вас нет женских трусиков?». Ну, я, значит, ей отвечаю: «Мадмуазель, Вы что-то путаете, у нас магазин мужской одежды. Что касается меня, увы, не имею такой привычки».

– Смешно, даже очень, – Женич задержался у выхода и, открыв дверь магазина, вышел на свежий воздух.

– Знал, что тебе понравится! Вот зануда, даже не улыбнулся…

Евгений автоматически побрел в сторону трамвайной остановки. Потом сообразил, что ехать на склад ему не надо, и остановился возле киоска, витрины которого сверху донизу были забиты свежими газетами и журналами. На ослепительно ярких обложках красовались супер-модели, супер-роботы, супер-машины, супер-герои звездных сплетен.

Поближе к покупателям лежали книжные бестселлеры – одни и те же из года в год. Если бы не зарубежные авторы, тот же «Алхимик» Коэльо с иллюстрацией Ерко на обложке, впервые вышедший на русском языке, кажется, еще в восьмидесятых годах прошлого века, то глазу не за что было бы зацепиться. Такая складывалась беспросветная повестка дня. То ли столичным писателям не о чем было писать, то ли у них на это не хватало времени, то ли они вместе с издательствами совсем не уважали читателя и уже ни о чем, кроме денег, не думали.

Но больше всего его поразила боковая сторона киоска с иностранной периодикой. Здесь средь груды эротических журналов ровным строем шагали американские, британские, германские, польские и другие издания, с обложек которых на читателя бросались тираны с советской символикой, медведи, окровавленные маньяки и матрешки, покрытые татуировками воры, безобразно измазанные гримом клоуны, которых объединяло только одно – все они изображали либо Россию в целом, либо президента России, либо содержали заголовки со словами «Putin’s», «Russia», «Aggression».

Ничего нового в этом, конечно же, не было. Интернет вовсю пестрел подзаголовками типа «Радио Свобода: идеология Путина – сгусток ненависти», «Европа: ненависть к России растет», «Generation «П»: как в России выросло поколение Путина», а иногда, совсем уж откровенно «Детей учат резать русню», «Главный враг США – русский человек». Непонятным было другое: если Россия в самом деле была такой тоталитарной и агрессивной страной, как об этом пищали в западных медиа, то почему же тогда все это крикливое безобразие вот так свободно выставлялось напоказ? Где был предел терпимости, до какой степени омерзения можно было еще унижать и оскорблять русский народ? Когда же наступит и наступит ли вообще хоть какая-то расплата за эту клевету?

Всем статьям, всем глянцевым журналам и газетам предначертано превратиться однажды в желтую труху, в кучки дряхлого мусора, подобно тем вырезкам, что висели у него на стене в коморке. Но они навсегда сохранят постыдные воспоминания об этих судорожных конвульсиях чего-то как будто навсегда сгинувшего и малозначительного, которые и вспоминать потом будет неудобно, от которых потом будут отмахиваться, как отмахиваются от подленьких грешков молодости, вычеркнутых из официальной биографии, содержащих в себе, тем не менее, нечто весьма существенное, как те неприличные садомазохистские мечты, что красноречиво изобличают душу доведенного до отчаяния невротика. Так ничего и не купив в киоске, он пересек дорогу, пока на светофоре мигал зеленый, и свернул к прямоугольным цветочным клумбам, благоухающим в прогретом воздухе лета, к которому уже добавлялись ароматы сентября.

Главный проспект встречал его дружескими объятиями. Евгений смотрел на эти бордюры, на стриженые лужайки и кустарники в парках совсем не так, как обычные горожане. За пару месяцев скитальческой жизни у него с ними возник своеобразный симбиоз. Его внимание привлекали не открывающиеся на террасах кафе, не рекламные афиши кинотеатров, не щуплые девушки с татуировками, проколотыми губами, бровями и носами, а вещи, на которые едва ли было принято обращать внимание.

Он видел, как толкутся голуби, отгоняя от сытных мест конкурентов-воробьев, как на крышах домов крохотные фигурки монтажников занимаются установкой вентиляционного оборудования. Его глаза непроизвольно пробегали по неровностям асфальта в поиске мелких предметов – брелоков, бумажников, кредитных карт и флэшек, которые тоннами валялись на улицах мегаполисов.

– Женич! – крикнул кто-то с трамвайной остановки.

Евгений обернулся и увидал, что через дорогу к нему перебегает человек, которого за потоком автомобилей было трудно разглядеть.

– Господи! Витяй, ты, что ли? – радостно махнул ему Женич. – Вот так встреча! Ты как здесь оказался?

– Вообще-то, я к тебе ехал! Ты же в личку мне письмо отправил, что вроде работу нашел. Вот я и решил узнать, где тебя теперь носит.

– Давно не виделись! – сказал Женька, крепко сжимая руку Витяя. – А эти чертовы социальные сети – какой от них толк? Фуфло какое-то, а не общение!

– Согласен. Ты куда направляешься?

– Да, я хотел в мини-маркет зайти за продуктами.

– Ну, так пошли! Ты как вообще устроился?

Они стали друг другу что-то рассказывать, вспоминать студенческую жизнь в квартире №11 в доме на улице имени легендарного командарма Красной Армии. Как сдавали экзамены в универе, как отмечали День математика и механика на кухне Аделаиды Прокопьевны, как подвешивали хлеб к гардине, спасая его от рыжих мурашей, а те все равно пробирались по веревочке в мешок с хлебом. Да, веселое было времечко! Они снова были прежними Витяем и Женькой или, может, вовсе не переставали ими быть. Так за разговорами они зашли в магазин, набрали там каких-то продуктов и пошли гулять по Набережной.

– Слушай, а где теперь математики? Наверное, сейчас всех не собрать, – спросил Женька, глядя с парапета на волны.

– Славинский, сам знаешь, компьютерным салоном заведует. Кондратий окончил аспирантуру и уехал в Москву. Алексей – в Питере. Казанова системным администратором работает.

– А мусье Царефф?

– Ему стажировку предложили на военной кафедре, сейчас служит в армии по контракту, – задумчиво ответил Виктор. – Ты прав, всем сейчас не собраться, у всех жены, дети. Кстати, у нас тоже прибавление скоро будет к семейству.

– Это что, получается, я один такой лоботряс, слоняюсь без дела?

– Ты живешь одним днем, – пожал плечами Виктор. – Не мне судить, хорошо это или нет. Со стороны кажется, что это нерационально. Раньше так жили самураи – для них тоже каждый день был как последний. Все-таки, Женич, ты Дон Кихот…

– Ладно, пошли я тебе лучше особняк покажу, куда я устроился охранником. Это, я тебе скажу, что-то с чем-то! Мигель де Сервантес был бы в восторге.

Евгений мотнул головой в обратном направлении, и они с Виктором отправились в магазинчик мужской одежды. К тому же, времени было около четырех часов. Оказалось, они проговорили так долго, что надо было уже идти закрывать магазин и отпускать Юрку, у которого, как всегда, были какие-то дела, не терпящие отлагательств. Спустившись на цокольный этаж, Евгений показал Виктору свою комнатушку с винтажными обоями, а затем, отпустив Юрку, разогрел чайник в гостиной.

– Ну, и как тебе здешний колорит?

– На вид магазин как магазин, ничего особенного. Но твоя, с позволенья сказать, комната – ты уж меня извини – полный отстой!

– Заметь, обычно постоялец платит за комнату, а мне платят за то, чтобы я в ней жил, – подняв палец вверх, добавил Женька.

– Понятно, – усмехнулся Виктор. – Дон Кихот продолжает войну с ветряными мельницами, а ведь эти мельницы делали муку – хлеб насущный для людей.

– И все же он не был сумасшедшим, этот Дон Кихот, ведь крестьяне отдавали владельцам этих мельниц большую часть урожая, так что в этом смысле мельницы, действительно, были чудовищами.

– А ты, я смотрю, все так же философствуешь, пишешь статьи. Доказать недоказуемое, чтобы постичь непостижимое? Пуанкаре, Дирак, Бергсон, Лосский, «Шесть систем индийской философии»…

Виктор перебрал книжки, лежавшие стопкой на столе рядом с ноутбуком.

– Это так, чтобы мозги не заржавели!

– Все равно, Женич, неужели ничего более подходящего не нашлось, чем работа охранником?

– Это же самый центр! И универ, опять же, рядом находится.

– Ну и что?

Евгений вздохнул, опустив глаза в пол. По его взгляду Виктор догадался, что, скорее всего, все из-за той девушки, в которую Женька влюбился в университете.

– Извини, конечно, но ведь столько времени прошло.

– Три года, – напомнил Евгений. – Скорее всего, она в академическом отпуске.

– Думаешь, она тебя помнит? Возможно, она давно замужем. Знаешь, когда обычно девушки берут академический отпуск?

– Да все я понимаю, – Евгений потер себе висок, чтобы скрыть волнение. – Просто хочу еще раз ее увидеть.

За столиком из темного стекла, на поверхности которого причудливо отображались лица друзей, вдруг установилось молчание. Он никому, кроме Витяя, о ней не говорил. Так сложилось, что говорить больше было некому – наверное, как раз потому, что они могли вот так молча посидеть и ни о чем не говорить.

– Все как в песне БГ: «У некоторых сердце поет, у некоторых болит. Он нажимает на «Save», она нажимает «Delete»», – произнес Витяй. – Помнишь, ты сказал как-то, что источник настоящих чувств находится выше течения жизни? Любовь в самом деле выше всего, это источник всего – разума, жизни, чего угодно. Она не сводится к удовольствиям, как думают тупицы, придумавшие выражение «заниматься любовью».

– Сомневаюсь, что его придумали тупицы, – сказал Женька. – Даже если придумали, они бы не смогли так успешно его внедрить в массовое сознание.

– И кто его внедрил – тайные общества? – недоверчиво улыбнулся Витяй.

– Ты уверен, что хочешь знать?

Евгений подключил ноутбук к интернету, понажимал на клавиши – и на экране появились первые кадры из кинофильма «Omen II», где по старинным улочкам на автомобиле мчится старый археолог Карл Бугенхагген под впечатлением от невероятного лика антихриста на стене Игоэля.

– Великолепный фильм, – прокомментировал Евгений, указав рукой на экран. – Режиссура, сюжет, актеры – все бесподобно подобрано! Здесь открытым текстом сказано, кем придумана реальность, в которой мы живем, хотя фильм вышел в 1979 году. Да, в наши дни так вдохновенно уже никто не снимает.

– Ты серьезно? Думаешь, это антихрист?

– Подожди немного, ты сейчас сам все увидишь. Вот, обрати внимание: «Антихрист, восходя к власти, менял четыре лица». Звучит интригующее, правда? Разумеется, в фильме показан персонифицированный образ антихриста, некий мальчик из влиятельной семьи, но это только художественный прием…

Продолжая просмотр фильма, Евгений то замолкал, то отвлекался на другие темы, то снова начинал комментировать сюжет, опираясь на события из мировой истории. Иногда он подливал себе чаю, выслушивая язвительные замечания Виктора, которому казалось, что эти исторические экскурсы Евгения не имели никакой связи с тем, что показывалось в фильме. Кое в чем Евгений с ним соглашался, но все-таки оставался при своем мнении. Наконец, когда последовала сцена с преподавателем, решившим проверить антихриста на знание истории, Евгений прибавил громкости.

– Это мой любимый фрагмент, – произнес он. – Антихрист рассказывает о войне Наполеона с Россией. После того, как Наполеон проиграл эту кампанию, он был низложен.

– Да, но причем тут Наполеон?

– Такое ощущение, что ты все пропустил мимо ушей, – поразился Женька. – Потомки тамплиеров создали в Англии первые масонские ложи. Так возник первый лик антихриста, восходящего к власти, «как лев, но у него крылья орлиные». Затем в Германии был создан орден баварских иллюминатов – второй масонский корпус или зверь, похожий на медведя, «и было три клыка во рту у него», третьим клыком станет Третий Рейх Адольфа Гитлера. После якобинской революции во Франции к власти приходит Наполеон – зверь, «подобный барсу, с четырьмя головами и крылами».

В столетие независимости США французские ложи подарили Штатам статую Свободы – сакральный символ, через который произошел транзит власти четвертому зверю, «который отличен от всех и будет пожирать всю землю». Подробности читай в книге пророчеств Даниила, глава седьмая.

– Но, Женич, это ведь ничего не доказывает! – возразил Витяй. – Твой мистический взгляд на историю, на мировые войны напоминает пресловутую теорию заговора, не имеющую никакого отношения к исторической науке. Твою субъективную интерпретацию событий ни в одном учебнике не напишут.

– Вот именно, не напишут, – усмехнулся Евгений. – Смотри дальше! В фильме перечисляются приоритетные научные направления компании «Торн Индастрис»: микроэлектроника, сланцевая энергетика, канцерогены для сельского хозяйства, избирательная генетика и половые аттрактанты. Добавим сюда рынок развлечений, средства массовой информации и получим список именно тех отраслей, в которых американские компании являются мировыми лидерами.

– Когда снимался фильм, все эти разработки были уже известны, – не согласился с ним Виктор. – Что касается масс-медиа, то это основа любой системы, не только антихристова царства.

Они снова с ним спорили, совсем как на кухне Аделаиды Прокопьевны! Виктор и тогда, и теперь придерживался рационалистической точки зрения. Он объяснял совпадения исторических событий теорией вероятности и самовнушением.

Если человек верит, что Земля плоская или, скажем, кубическая, то он найдет множество доказательств тому, что так оно и есть. Если человек верит, что Земля шарообразная или имеет форму додекаэдра, то он будет видеть неопровержимые доказательства в пользу именно своей версии, хотя на самом деле Земля с таким же успехом может иметь форму яблока, живой клетки или вообще не иметь никакой определенной формы, подобно квантово-механическим струнам.

Их теологическая беседа с элементами математики, мистики и чего-то еще в том же духе затянулась до самых сумерек, пока Витяй не стал собираться домой.

– Ну, давай, Женич, не теряйся! Если что, пиши в личку или звони, я всегда на связи.

– Подожди, я тебя провожу!

Под светом фонарей они дошли до остановки, затем Евгений вернулся в магазинчик и отправился в свою коморку. На днях он заглянул в художественный салон, который находился на соседней улице, купил кисти, краски и решил ради забавы что-нибудь нарисовать. Когда в магазине никого не было, он доставал свою незаконченную картину, которую прятал за спинкой кровати, включал в наушниках медитативную музыку без слов и погружался в неторопливый созидательный процесс. При этом мысли его обычно сами начинали упорядочиваться и перетекать одна в другую. Иногда он будто полностью исчезал, растворялся то ли в акриловых красках, то ли в потоках космической энергии, переставая рассуждать о чем бы то ни было. Но в этот насыщенный событиями воскресный вечер порисовать ему не удалось.

В дверь магазинчика вдруг энергично постучали. Евгений стремглав выбежал в торговый зал – в окне цокольного этажа маячили две женские ноги, а в дверь продолжал кто-то напористо барабанить. В таком случае Евгений обязан был позвонить Роберту Искандеровичу. Однако, поднеся телефонную трубку к уху, Евгений услыхал за дверью голос Юрки:

– Жэка, это я, все в порядке!

Заглянув в окошко, Юрка продемонстрировал Женичу довольную физиономию с искрящимися от веселья газами. Он был подшофе, и к тому же еще привел с собой девушку.

– Времени первый час! Ты какого черта приперся? – спросил Евгений.

– Я барсетку оставил у холодильника! Ты меня впустишь или как?

– А должен?

– Ты что, я же продавец-консультант, забыл? – захохотал Юрик. – Ну, можешь позвонить Роберту Искандеровичу, если думаешь, что я грабитель.

Тяжело вздохнув, Евгений отворил дверь – и в магазин ввалился пьяный Юрка со своей ночной спутницей. По тому, как он с ней обращался, можно было догадаться, что этот сумасброд притащил с собой малолетнюю проститутку. Ей было лет пятнадцать, наверное, от силы шестнадцать – собранные на затылке русые волосы, славянские черты лица, густо накрашенные ресницы, ярко-синие глаза. Евгений никогда не забудет эти ее глаза, посмотревшие на него так пронзительно, словно они знали про него буквально все, его неудачи, страдания, его потаенные желания и надежды. Эта девочка, похожая на красивую куклу, смотрела на него детскими глазами, но глаза эти не могли принадлежать ребенку.

– Э-э, Жэка! Она тебе тоже нравится? – спросил Юрка заплетающимся языком. – Ты только посмотри, какая попка!

Он задрал ей подол, поводив с вожделением по заду, отчего она томно перевела взгляд на Юрку, изогнула талию и поцеловалась с ним. Евгений закатил глаза вверх, сожалея о том, что их впустил.

– Ты барсетку хотел забрать, – напомнил Женич.

– А-а, то-очно! Пойдем, у нас там типа ко-омнаты отдыха.

Пошатываясь из стороны в сторону, Юрка со своей пассией направился в подсобные помещения. Женич ожидал в торговом зале, когда он заберет свои вещи и уберется из магазина. Но вскоре в дальней комнате заработал телевизор – какой-то музыкальный канал, по которому круглосуточно гнали клипы. Евгений зашел в гостиную, чтобы выпроводить Юрку, однако тот уже развалился на кожаном диване, обнимая полураздетую девушку.

– Мы тут немного по-окувыркаемся, я утром все приберу, – бесстыже приподнялся пьяный вдрызг Юрка. – Жэка, ты только Иска-андерычу не говори!

Ничего не ответив, Евгений вышел вон. Ему захотелось покинуть магазин. Но он не мог этого сделать, он не мог оставить магазин с пьяным Юриком и малолеткой внутри. Поэтому он просто закрылся в своей коморке, напялил на себя наушники, чтобы не слышать стоны, раздававшиеся в соседней комнате, и так пролежал всю ночь, а утром молча собрался и уехал на работу, игнорируя проспавшегося Юрку.

– Жэка, ты чего? Так и будешь теперь молчать? – виновато прохрипел Юрка вечером, когда Евгений вернулся к закрытию магазина.

– Юрик, ты скотина!

– Да, ты прав, – отчаянно кивнул Юрка. – Да, может быть, я скотина! Только ты пойми, все люди такие, все без исключения! Деньги есть – живем, денег нет – лапу сосем. Дыши полной грудью, Жэка, пока дышится! Жизнь – она одна, понимаешь?

– Нет, не понимаю! Той девочке, ей сколько лет было? Ты хоть поинтересовался?

– Ты просто не в курсе! Мне ее сутенер в стриптиз-баре, бородатый такой абрек, даже паспорт показывал. По паспорту ей уже двадцать! Прикинь?

– Ты меня что, совсем за идиота принимаешь?

– Хорошо, может, ей еще и шестнадцати нет! Каюсь, грешен, – ответил Юрка. – А ты знаешь, какая сейчас молодежь пошла? Они сейчас все с четырнадцати лет этим занимаются! Все поголовно. Это мы с тобой в их годы были примерными учениками, пионерами. Макулатуру собирали, на портфелях с ледяной горки катались. Оглянись по сторонам – теперь совсем другая жизнь пошла! Поверь, они в своих смартфонах такое зырят в интернете! Или, хочешь сказать, у тебя в студенческие годы ничего такого не было?

– Такого точно не было.

– Ты же образованный человек, Жека, вспомни «Ромео и Джульетту», «Лолиту» Набокова…

– Слушай, какой Ромео, какая Джульетта? Опомнись, ты хоть о чем говоришь? Конечно, я не исключаю, что можно влюбиться в школьницу, провожать ее из школы, стихи о любви писать. Но ты подумай, какая у этой малолетки жизнь будет? Она до двадцати лет вряд ли доживет, умрет где-нибудь в притоне от передозировки.

Закрыв лицо руками, Юрик замолк, потом взъерошил на голове волосы и замычал. Случилось нечто совсем, казалось бы, невозможное. Юрик вдруг покраснел – и это был один единственный раз, когда Евгений увидел Юрку покрасневшим, точно сгорающим от стыда.

– И что ты предлагаешь? Ну, допустим, я ее разыщу, извинюсь, – размышлял Юрка вслух. – Ну, допустим, она что-то поймет, решит с этим завязать, начать новую жизнь. В чем я лично сомневаюсь. Ведь на ее место придет другая малолетка! Ничего же не изменится! Как можно что-то изменить в этой дерьмовой жизни?

– Я не знаю, Юрка, честное слово, я не знаю, можно ли что-то изменить. Тем более, можно ли что-то изменить навсегда, – ответил Евгений. – Ты, давай, иди проспись хорошенько.

Вообще-то, Женич сам смертельно устал. Ему казалось, что он не спал больше недели – с тех пор, как устроился сюда ночным сторожем. Он закрыл за Юркой дверь магазинчика. Зашел в ванную комнату, где был самый низкий сводчатый потолок, ополоснул шею, склонившись над керамической раковиной, вытерся полотенцем и сразу завалился спать. Он никогда не стремился выстраивать дружеские отношения с огнями большого города, с мигающими вывесками, с рекламными баннерами, банкоматами и телефонами, но стоило тут немного задержаться, прикоснуться к неписаным законам, которые диктовала система потребления, как жизнь мегаполиса схватила его цепкими клешнями и никуда не отпускала.

В действительности он ничего здесь не выбирал, ничего не решал. Город не предоставлял ему никакого права решать что-либо самому. Все решения были уже учтены, и если что-то не нравилось, система требовала выходить на улицы, устраивать беспорядки и акции протеста. Но от этих акций всепланетарному монстру становилось только лучше, как в средневековье ненадолго становилось лучше пациентам, на любые жалобы которых доктора в черных масках прописывали одну и ту же процедуру кровопускания. Совершенно обессилев от всего этого, от всей этой борьбы с ветряными мельницами, он лежал в темноте цокольного этажа, будто пережеванный и проглоченный многоликим зверем бездны.

***

Он проносился над теплым морем, над гребнями пустыни, над восточным городом с обветшалыми домами, смотровыми башнями, плотно застроенными кварталами. Кое-где внизу виднелись покатистые купола античных храмов, мелькали склепы и старинные мраморные плиты, которыми были усеяны холмы и пригорки.

Редкие деревца вязов и маслин отбрасывали синие тени на золотистую охру каменных уступов, поднимавшихся к старинной крепостной стене. Высоко над стеной сверкал купол изумительной красоты, однако вход в крепость был почему-то замурован камнями. Евгений пролетел над стеной и стал снижаться, маневрируя между дорожками парка и деревьями. Коснувшись ногами земли, он осмотрелся в надежде повстречать кого-нибудь на площадке перед храмом, в который вели семь готических арок, поставленных в ряд, подобно семисвечнику. Но поблизости никого не было.

Тем не менее, со стороны арочного портала до него донесся озорной детский смех, как будто играющий с ним в прятки. Евгений обошел колонны, пытаясь разглядеть, кто от него прячется, однако смех больше не раздавался. Он вышел во двор с каменным колодцем. Чуть поодаль от него в тени одноэтажного здания с башенкой минарета росло черное дерево, ветви которого были подрублены. По всему двору были расставлены остатки коринфских капителей и постаментов, придававших этому месту весьма загадочный вид. Впрочем, загадочным и нереальным было все вокруг – его окружали реплики давно разрушенных архитектурных сооружений, которые продолжали на что-то намекать и каким-то чудесным образом присутствовать в этих разбросанных повсюду камнях.

Обойдя остатки колонн, он заметил за ними девочку, которая во что-то играла сама с собой. Она бросала камешек на известняковый пол и прыгала следом за ним на одной ноге, а потом двумя ногами сразу. Подойдя ближе, он остановился неподалеку от игравшей девочки, заметив римские цифры от одного до десяти, расчерченные на пористых плитах известняка.

– Сыграешь со мной? – спросила девочка, не оборачиваясь к нему.

– Это что, классики? – улыбнулся Евгений, вспоминая правила детской игры.

Не прерываясь и не отвлекаясь на него, девочка продолжала прыгать с одной плиты на другую, повторяя странную считалку:

Один – сам себе господин,

Два – и вот началась игра,

Три – части в одно собери,

Четыре – свет изливает в мире,

Пять – чтобы его принять,

Шесть – он находится здесь,

Семь – светит всем,

Восемь – останется после,

Девять – чтобы его измерить,

Десять – вернись на прежнее место.