Наш корякский Рембрандт. Мои встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои мимолетние беседы с ним. Эссе о Человеке и его Времени, о себе и нашем с ним Пространстве

Александр Северодонецкий

Наш корякский Рембрандт. Мои встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои мимолетние беседы с ним. Эссе о Человеке и его Времени, о себе и нашем с ним Пространстве

Глава 1.

Мои многочисленные архивы.

В моих архивах хранятся две слегка потертые временем репродукции великого классика изобразительного искусства голландского художника Рембрандта «Старуха» и «Даная».

Это как бы два взаимоисключающих сюжета и два разных по стилю художественных полотна. Вместе с тем картина «Старуха» у Рембрандта, напоминает мне лицо моей родной бабушки Кайда (Намуменко, Якименко) Надежды Изотовны и многочисленные морщины на её возрастном лице, как и у моей родной бабушки так и у картины выдающегося художника мне говорят о вечно бегущем Времени, всепоглощающем Времени, мировом Времени за которым мы всегда гонимся и ведь всегда не успеваем.

Именно эти его резкие мазки на холсте ясно говорят мне о безмерности Времени и всего Пространства, которое неумолимо нас всех старит, а нам говорит о величественном Времени, которым мы ведь по настоящему и не умеем управлять, а только, как всегда, незаметно потеряв его, затем уж жалеем об упущенном.

И ведь очень долго, смотря на юную и обворожительную «Данаю», я сегодня и сейчас в тех же грубых масляных мазках положенных на шершавый холст не вижу в ней только привлекательную для мужского взгляда голую женщину, за которой из-за занавеси внимательно подсматривает сладострастный мужчина и одновременно старик, а я, как бы поднимаюсь высоко над этими земными страстями каждого из нас, ясно понимаю, что эта её женская неземная красота, способна не только радовать мой глаз, но еще способна продолжить род человеческий, исполнив заложенное Природой и только этим своим умением и способностью она может активно бороться с таким быстрым течением бесконечного Времени. Времени, которое как вешние весенние Камчатские ручьи легко уносит нас в воспоминания о прожитом и о былом, о давно минувшем, но оставшимся в нашей цепкой памяти такой жесткий след…

Мысли К. В. Килпалина:

О первой жене, и о его грусти, а ведь он понимает, что не одинок в своем горе, и у его соплеменников тоже горе, и снова об его извечном одиночестве, и его изнывающей внутренней тревоге за такое его Великое Искусство, ведь и нужно только ему самому раздуть угольки его творческого очага, и беда когда человек теряет сам себя, борясь за жизнь, борясь с банальным гриппом, который его так ласкал:

«…Пять дней тому назад похоронил жену…

…Снова остался один. От удара кое-как оправляюсь.

…Морозы жестокие у нас, кругом всё стынет, кажется, живу на другой планете без существ, только звезды в небе мёртвые застыли. Что-то жутковато одному жить. Хотя очаг у меня потух, но все угольки надо раздуть, чтобы очаг снова запылал, как всегда в моем доме.

….Я люблю жить в тундре и люблю мир тундры. Куда бы ни поехал, всегда очаг жизни встречаю в тундре.

…У многих моих родичей потухли очаги, у кого муж умер, у кого жена померла в эту зиму…

…Беда если я самого себя потеряю, значит, искусство потеряно…

…Поэтому живу сейчас один, хоть меня уговаривают, чтоб пожил в Хаилине. В Хаилине утром гарь, пар стылый и запах отвратительный в мороз, и все это медленно оседает на улицу, на дома и на людей….

…А сейчас идет грипп….Грипп обнимал меня, целовал, да так без толку, в конце концов, махнул на меня и укатил в тундру, не по зубам ему пришелся я….»

(Из писем К.В. Килпалина).

Глава 2.

Мой рабочий кабинет убран.

А дома у меня по ул. Центральной в тесном рабочем кабинете в центре села Тиличики также на стене висят сегодня две картины Кирилла Васильевича Килпалина «Пуккай – Осень» и «У ручья», одну из которых я купил осенью в 1991 году у самого великого Кирилла Килпалина, а другую, как и многие другие свои труды, он обрадованный выгодной сделкой легко подарил мне «в придачу», за реальную оценку весомым в те времена рублем его такого кропотливого творческого художественного труда….

Мысли К. В. Килпалина:

О зиме и об обычных его бытовых трудностях, о творческих планах и снова о быстро течении Времени, ведь ему его так катастрофически не хватает:

«…Зимой мне трудно рисовать, дни короткие, а также не могу писать книги, т.к. времени вечером не хватает, надо лису разделать и зайца, шкурки высушить, а после отдых и думать нет времени…

…Начну рисовать картины маслом с апреля до конца мая и закончу писать произведения до 10 июля….

…Выписываю газеты и журналы. Всегда в курсе государственных дел и всего округа. Это тоже хорошо, что у нас в области откроют Союз писателей, есть надежда на выпуск моих произведений…. Да я надеюсь.

…Лишь упорством в труде можно добиться большего, чем ждешь….

…А мне ещё предстоит очень много сделать!

…У меня жизнь тундровая, не городская. Поэтому непонятна будет всем. Иной раз света не хватает для вечернего труда. Свечи трудно достать, их привозят, да всем не хватает. Керосиновая лампа горит у меня, а керосина тоже не хватает, кое-как достаю в Хаилине, дрова сам заготавливаю, и рыбу, мясо сам добываю в тундре.

… Всё сам делаю, и жить умею, и всюду успеваю, времени не хватает, даже дни короткие…»

(Из писем К.В. Килпалина)

Глава 3.

Чистосердечный подарок художника и человека.

И он её эту картину подарил мне не только потому, что, а также в память о том, что хорошо меня знал как заместителя главного врача МУЗ Олюторская ЦРБ, и подарил её в память о том памятном как для меня, так и для него самого дне, когда его, быстрой моторной лодкой привезли всего истерзанного диким зверем и окровавленного из его же такой для всех нас далекой Тополевки. Где матёрая медведица, защищая такую же, как и у него, свою хрупкую жизнь, борясь с ним, опытным и расчетливым охотником промысловиком, борясь за своё существование на этой планете Земля и одновременно борясь за свое же Пространство на этой же такой тесной для них Земле и за жизнь своего такого хрупкого и невероятно любимого ею весеннего выводка, и при этом, ведь долго не раздумывая, и нисколько не сострадая ему, как бы это сделали мы сегодня, а будучи сама им же и раненная вчера вечером в сумерках, легко и быстро из кустов жухлого от тракторного следа кедрача, где сама то ночью и пряталась. в мгновение она вонзила свои длинные изогнутые когти и свои длинные, и довольно острые зубы в его такое нежное, но мускулистое, и тому же загорелое за теплое лето тело, легко его разрывая, и обжигаясь, его же такой красной кровью….

Она ведь и не хотела, она к нему на своей реке и привыкла, да и старая стала, а он ведь и летом, да и ранней весной и подкормит её и её медвежат, и стороной обойдет её выводок, а вот сейчас, когда и батарейка в слуховом аппарате у него села, когда и зрение не то, он не приметил её, не уследил за её красными капельками, которые стекая вели его к её же ночному логову, когда и сил то у неё уже не было дальше уходить от него с того рокового для неё вечера…

– А, что в моей такой еще цепкой памяти? – спрашиваю теперь я себя.

– А в моей памяти, и сегодня всплывает, как позвонили мне по телефону, как я, задыхаясь, бежал по селу прямо из кабинета Михаила Ивановича Бирюкова, тогдашнего парторга оленесовхоза «Корфский», как увидел в Хаилинской участковой больнице скальпированную голову художника слегка, припорошенную коричневой тундровой травой и мхом и его необычная для такого вот состояния едва слышимая мною его просьба:

– Уберите с плеча комара.

– И это после нескольких объемных кубиков обезболивающего – промедола?!

– И при такой-то обширной скальпированной ране лица и головы?

– И никаких его жалоб на ту боль, или испытываемый им при этом дискомфорт.

– И только затем его нечем и никем не передаваемая благодарность и признательность своему четырнадцатилетнему племяннику Етьенна Павлу, шедшему след в след за опытным охотником-промысловиком и не дрогнув ни одним мускулом, так как с детства не испытывал страха за свою жизнь в этих удаленных краях, где природа и человек слиты воедино, легко из своего ружья жаканом добил свирепого зверя, на его глазах терзающего его наставника и его старшего соплеменника, терзающего уже давно всем в селе известного и знаменитого художника, терзающего слегка обмякшее от боли, но еще живое и сопротивляющееся мускулистое тело, еще способное своим острым охотничьим пареньским клинком легко распороть её толстокожее брюхо, способное выносить не одно поколение медвежат.

– Удивляюсь одному, откуда у художника такая вот сила к жизни? – никому ничего не говоря.

И только затем в её, т.е. медведицы правое ухо влетел жужжащий и быстро вращающийся свинцовый тяжеленный жакан, в одно мгновение, остановив её дальнейшее звериное надругательство над ним, то её надругательство над его изболевшейся за эти 56 лет душою…

А уж затем только две почти равные округлые лужи крови: первая – её красная кровь, той которая именно здесь на своих медвежьих угодьях, защищала свою жизнь, своё земное Пространство и которая страстно и до самозабвения защищала жизнь своих двоих детей от сильного и меткого охотника, которого она давно знала и видела на берегах её и их реки, и его такая же темно-красная спекшаяся кровь, живая его кровь, которая несла по его жилистому телу ему такую его любовь и к Татьяне, любовь к своей семье, и к жене Дарье и к матери Анне, и к дочери Анне, его теплая парящая утром кровь, которая давала ему такое творческое вдохновение, которое само к нему ведь и приходило, вместе с её неприродным внутренним теплом. Теплом вероятно идущим от нашего желтого и вечного Солнца, теплом, которое ему отдавала летом здешняя анадромная красная рыба и приготовленная из нее вкусная юкола, а также её сушенная желто-оранжевая икра, её та дичь, которую он настойчиво выслеживал, и затем бережно отстреливал, никогда не превышая того только его охотничьего лимита, о котором ему говорили еще его деды и даже прадеды.

– И вот он именно на этой медведице, превысил разрешенный на его веку лимит, – говорил мне он об этом сам не раз, когда лежал у нас в больнице.

Ему можно было за свою охотничью здешнюю жизнь отстрелить только сорок особей медведей, а ведь опрометчиво он решил вот вчера вечером сорок первого положить и ведь как-то не получилось, то ли дрогнула уставшая за день от кисти рука, или это только его такая судьба, судьба человека постоянно, борющегося с здешней дикой камчатскою природой, судьба человека художника и одновременно судьба охотника, рискующего каждый день во имя своих родных детей, во имя своей такой многочисленной семьи.

Из Библии

(Книги священного писания. Ветхого и нового завета):

Ведь хаилинская его Тополевка – это настоящее здесь на Камчатке его духовное укрытие, это пустыня его.

«….2 – Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моленья моего;

3внемли мне и услышь меня; я стенаю в горести моей, и смущаюсь

4 – от голоса врага, от притеснения нечестивого, ибо они возводят на меня беззаконие и в гневе враждуют против меня

5 – Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня;

6 – страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня.

7 – И я сказал: «кто добыл бы мне крылья, как у голубя?

Я улетел бы и успокоился бы я , 8далеко удалился бы я и оставался бы в пустыне; 9поспешил бы укрыться от вихря, от бури…»

Псалом 54[2 ] Пс. 53, 4 [4 ] 2 Цар. 17, 1

Глава 4.

Тополевка его килпалинский космос и его килпалинское вдохновение.

И здесь на этой тропе сегодня у такой далекой его Тополевки, и тогда утром сошлись две судьбы. Одна судьба медведицы – полноправной владычицы земли Камчатской и его такая извилистая судьба художника и от роду творца здешнего хаилинского, ветвейваямского, и сошлись здесь его узкая тропа, когда он, будучи на самом краю, на грани жизни и смерти, на том самом далеком краю, где дикая Природа непосредственно соприкасается с Человеком умным, изобретшим космическую ракету, и боевую ракету «Протон», которая часто летом летит над ним по небу на Камчатский полигон Кура и за которой он всегда любопытно наблюдает и он не понимает, что это может быть, оставляющее за собой факел и Человеком, изобретшим это огнестрельное оружие, эту атомную и даже водородную бомбу и вместе с тем, Человек, нарисовавший такую красивую «Данаю», и где его пытливый ум, и где его неимоверное желание жить и творить, всецело побеждает повседневную стихию дикой и всесильной камчатской Природы.

Мысли К. В. Килпалина:

Его краткий отчет о творческой работе и о его ближайших творческих планах, об окружающем его Пространстве и вечном Времени, поэтому ведь дни и числа то он сам уж и перепутал:

«…Сообщаю, картину «Битва двух гигантов» закончил: начну в конце марта писать картины следующие: «Праздник в Хаилине», «Новогодний бал», «Портрет матери»…

…Письмо завтра я сам доставлю в Хаилино на собачках.

…Давно я не был в Хаилине, с лета, а сейчас конец ноября, а число я основательно перепутал…»

(Из писем К.В. Килпалина).

Глава 5.

Остался жить на этом свете, что-то я

недоделал в

жизни?

– А затем? – в очередной раз вопрошаю тебя мой читатель я автор этой книги о Великом человеке, о неповторимом художнике, о небывалом нымыланском творце и одновременно о здешнем Тополевском затворнике.

– Затем, как всегда на этом далеком Крайнем Севере оранжево-красный санитарный вертолет, сегодня, после, сделанного ранее промедола цвет этого санитарного вертолета ему казался его нарисованной картиной «Вынры», а живительная капельница прямо на борту вертолета, давала ему, как его здешний Тополиный ручей, влагу чтобы он мог еще дышать, затем хирургическое отделение Олюторской ЦРБ, наркоз и забытье, и от наркоза, и от той неимоверной боли, которую он тогда сам испытал, и уже минуя его осознанную волю и минуя его сопротивление, где умелые молодые руки Еремина Игоря и опытные руки Мельникова Юрия Спиридоновича, все, что могли, восстановили на его разорванной и скальпированной голове и самое главное, восстановили его порванное той медведицей лицо, что для любого художника важно и значимо, и уж только через пару или может через три недели хирургическое отделение Камчатской областной больницы, а уж затем эта его приметная коричневая, вероятно из кожи оленя, как всегда на севере, окрашенная настоем коры ольхи, как и все кожаное здесь, повязка… Повязка, с которой он у многих и сегодня остался в памяти. Его особая повязка, которая затем так изменила его мировосприятие и все его художественное мироощущение…

Мысли К. В. Килпалина:

О том, почему же остался жить в этом Мире, может еще что-то не доделал в жизни до ранения этим коварным и таким злым медведем, и о своем теперешнем подобии Тихоокеанскому идолу:

«…Пишу из Тиличикской больницы, сюда я попал по несчастью, прямо с охоты. Медведь искусал, лицо разорвал, но медведя убили. Полтора месяца лечусь в больнице. Голова заживает постепенно и то же лицо. Остался один глаз, левый, которым вижу – правый глаз вытек в первый же день.

…Теперь я выгляжу идолом, раскопанным на Тихоокеанском архипелаге из эпохи неолита, кого угодно с крепкими нервами напугать можно.

…Остался жить на этом свете, что-то я недоделал в жизни?..»

(Из писем К.В. Килпалина)

Глава 6

.

Потеря художником правого глаза и изменение самого его мировосприятия.

Повязка, которая сделала для него мир как бы плоским, так как он потерял один правый глаз и его коричневый, им самим же для себя, созданный его художественный мир, его круглый и коричневый мир как и у всех здешних камчадалов он для него стал плоским миром. Но от этого не изменилось у него его творческое восприятие, его такое простое, такое как бы не обидеть еще наивно «детское», восприятие окружающего.

Из Библии

(Книги священного писания. Ветхого и нового завета):

О его бесстрашии, как охотника и как земного человека, отца и мужа.

«5 – Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем 6 язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…»

Псалом 90 [ 5] 2 Цар. 22,31 Пс. 83,12

Глава 7

.

У всех северных народов мир круглый, а у нас с Вами он квадратный.

Да собственно ведь и во всех Северных народов, восприятие мира такое же объемное. У всех у них мир – круглый, как и наша планета Земля, как и наше вечное Солнце, как и ночная Луна, да и как голова любимой девушки.

– Нет, не верно это! – возмущаюсь теперь я.

– Его восприятие мира после ранения медведицей, было еще более насыщеннее, еще глубже. Именно теперь его восприятие мирового Времени было другим, он видел, что с годами его (мирового Времени) быстрое теченье необыкновенно ускорялось, ускорялось как и течение воды на перекате Вывенки и, чтобы ему успеть за этим вечным течением Времени и даже воды здешней речной, ему хотелось не только рисовать, но еще ему хотелось и писать, и сказки, и создавать словари, и бороться за Камчатский и одновременно Российский народ, будь-то эвен, ительмен, нымылан, олюторец, коряк, чукча, нивх или даже бурят. Он видел такие глубокие аспекты человеческих и межличностных взаимоотношений, которые были недоступны моему восприятию европейца и в мои 30 лет, когда я только приехал и познакомился с ним, и в мои 37 лет, когда я оказывал ему первую врачебную помощь, да и в мои 41 год, когда я провожал его в последний путь в морозном декабре 1991 года у погребального костра, легко, возносившего его трепетную душу далеко от нас на небеса, откуда все мы, когда-то будем взирать на Землю нашу и соплеменников наших многочисленных. Откуда все мы затем вернемся некими струями, того ручья, который тек у его небольшого тополиного домина на его же Тополевке, так как сам этот домик он сделал из недолговечного и хрупкого в этих краях дерева – тополя. Тополя, который белизной своей коры и своим гордым одиночеством всегда меня здесь завораживал, тополя который он так умело, изобразил в своей картине «Вынры». Одинокого тополя, которого всегда в тундре облюбует парочка влюбленных камчатских красно книжных кречетов и продолжая свой род, они будут затем носить в своё уютное гнездо на этом тополе и еврашку, и зайчика, и другую мясную живность, что увидит их зоркий взор на этих бескрайних коричневых тундряных просторах. Ведь потому, коричневый цвет и предпочитал сам Кирилл, сам творец, как бы создавая внове на своих многочисленных картинах наше Солнце.

А уж он художник всегда как тот же кречет, легко в своих мыслях парил, над нашей повседневной камчатскою действительностью, над нашей заботой о земном: то о деньгах, то о доме, то об учебе детей и их дальнейшей судьбе, то о своём таком хлипком здоровье, то о приобретении холодильника или даже машины, то о поезде в отпуск или в санаторий.

Глава 8

.

Для меня тундра – дом, очаг,

уют, благополучие

Мысли К. В. Килпалина:

О природе, о прекрасной его тундре и о самых лучших людях тундры, о месте его дома, его очага и самое главное, о его единении с Природой и его настоящем человеческом благополучии.

«…Другое дело в городе и в селениях, свет есть, всё готовое.

….Зато тундра так хороша, так мила и щедра, богата, дивна, и еще лучше люди в тундре, до чего они замечательны, выносливы, добрые, и самые честные…

….Для меня тундра – дом, очаг, уют, благополучие. ..

(Из писем К.В. Килпалина).

У него, кроме этой богом ему же данной тундры было ведь все необходимое для более менее сносной жизни: и топливо для очага в толстом доме, который легко и споро топила Марфа, рыба в ста тысячах рек и ручьёв Камчатки, быстрая и всегда свежая дичь, и его никому им не открытые клады: здешние Левтырынинваямские клады с платиной, клады с золотом и аметистами в горе Аметистовой, клады с желтой икрой, и он тогда легко парил как тот сокол-кречет над всем этим, понимая, что ведь ничего этого с собой то и не возьмешь, и он неистово творил для себя, творил для своих родных и для всех своих соплеменников, хоть и не читал историка Соловьева и тем более никогда не читал писем самого Великого и Непобедимого Мономаха в Киев к такому былинному Олегу, которое им было написано еще, как мне кажется, еще в 1555 году:

«… Господъ наш не человек, а Богъ всей вселенной, что хочет – все творитъ, въ мгновенье, а претерпел же хуленье, и плеванье, и ударенье, и на смерть отдался, владъея животом и смерью; а мы, что люди грешные? – ныне живы, а завтра мертвы; нынъ въ славъ и въ чести, а завтра въ гроъ и без памяти; другίя разделять по себъ собранное нами.

Посмотри брат на отцов нашихъ: много ли взяли съ собою,

кроме того, что сдъелаем для своей души?..».

И он, наш трудолюбивый художник Кирилл Васильевич Килпалин и наш не устающий творец всю жизнь ваял, всю сознательную жизнь он творил для себя и для души своей, а мы, кто был рядом с ним ведь тогда и не знали этих слов, и зачастую не понимали его, по настоящему не понимали, что же на самом деле творится с его душей и где она у него – душа его.

– В его ли хлипком теле?

– И одновременно, – вопрошаю я, – где наша душа, и о чем сокровенном она нам говорит, куда нас с Вами зовет, о чем она поёт, и о чём же хочет она сейчас рассказать нам, поделиться с нами всем ею выстраданным и даже всем наболевшим….

– Делая все для души своей, ведь он и до этого жил не в таком прямоугольном мире, в каком мы с Вами живем. Его мир, его восприятие мира и окружающих нас людей было другим, было не таким как у нас – в этом теперь уж когда прошло с того 1991 года лет уверен я.

Из Библии

(Книги священного писания. Ветхого и нового завета):

И все таки, ведь настоящий талант и слава художника – от самого Бога.

«…24 – Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу.

25 – Кто мне на небе? и с Тобою ничего не хочу на земле.

26 – Изнемогает плоть моя и сердце мое:

Бог твердыня сердца моего и часть моя вовек…

Псалом 72 [25 ] Пс. 15,5 [26 ] Плач. 3, 24

Глава 9.

Бог твердыня сердца моего и часть моя вовек

– С чем это связано?

– Его другой внутренний мир, отличный от нашего мира, был связан с его такой закругленной, покрытой коричневыми прокопченными шкурами оленей юртой, где он сам родился 5 октября 1930 года и в которой, своим первым и таким громким криком он огласил все Камчатское белое безмолвие, возвестил как тот русский глашатай о своём появлении в этом безмерном Пространстве нашей безграничной камчатской и только его Вселенной.

– Или может быть его особое восприятие окружающего Мира связано с закруглением реки и тока её быстрой воды у его так близкой сердцу Тополевки, или может быть это всё связано извечным, и независящим от нашей воли круговым движением Солнца вокруг Земли, или такого же движения Земли относительно Солнца, – кто это сегодня из нас не знает.

– И, что изменится для нас с Вами, вращается ли Солнце вокруг Земли, – спрашиваю Вас я, – как это нам всегда кажется, или наоборот вращается сама Земля вокруг нашего вечного Солнца.

– Где же верная и правильная точка отсчета?

– Где само начало, а где конец?

– Независимо от глубоких объективных всемирных физических эффектов, – говорю и продолжаю говорить теперь я, – о которых сегодня знает каждый школьник, ведь более важно, более существенно и значимо для нас сейчас и тогда было очень значимо для самого Килпалина К.В., что каждое утро, когда Солнце поднимается над горизонтом, то наступает день грядущий, а за утренней прохладой незаметно приходит затем уж и долгожданное то дневное тепло. Важно, что после весны будет лето, а только затем осень, а уж затем только холодная и длинная зима.

– И для меня сегодня, и для Кирилла тогда не важно, – уверен в этом и я, – что, как и вокруг чего на самом деле вращается, более важно для него, что как только уйдет с реки Вывенка лед, в неё вновь войдет первая чавыча, за которой придет и кижуч, и горбуша, и нерка, и радостный гольчик, поедающий всю красную икру.

А чавыча – это ведь здесь на Камчатке настоящий вестник весны, В его реку Вывенка войдет та чавыча, которая ведомая извечным и еще никем неразгаданным хоммингом, она ведь безошибочно найдет свою детскую колыбель и, которая затем отложит тысячи красно-желтых таких круглых и таких упругих, таких как и его объемное круглое восприятие окружающего Мира, как и наше Солнце икринок, чтобы никогда самой затем не возвратиться в просторы всегда ледяного Берингова моря и невероятно глубокого Тихого океана, а возродившись внове из той маленькой и круглой красной икринки чтобы вернуться уже оттуда через 3, а то и 5 лет, преодолевая быстрые потоки и преодолевая многочисленные каменистые перекаты, чтобы ей вернуться на то тихое родное только ей ведомое нерестилище и только в своей икре затем повторить как и тысяч раз ранее себя в вечном историческом здешнем тихоокеанском потоке.