Сказка о принце. Книга вторая

– Только недолго, ваша милость. Слабый он еще. И чтоб не тревожить, чтоб никаких плохих известий… – и закончила решительно: – Иначе выгоню сразу, не посмотрю, кто вы есть!

Солдат хмыкнул не то осуждающе, не то одобрительно. Подошел к занавеске, прикрывавшей вход из кухоньки в горницу, просунул голову, что-то сказал. Обернулся, давая пройти, отступил…

Не в лад стукнуло сердце. Очень спокойно, неторопливо Лестин вошел в горницу. Остановился, обвел глазами комнату. Прислонился к косяку.

– О Господи… – едва слышно выдохнул он.

– Лорд Лестин… – лежащий на узкой деревянной кровати приподнялся.

Жан внимательно посмотрел на обоих – и тихонько вышел, притворив дверь.

На негнущихся ногах Лестин подошел, опустился на колени рядом с постелью. Осторожно положил ладонь на бессильные пальцы, другой рукой провел по растрепанным светлым волосам.

– Мальчик мой… Живой… – перехватило горло.

Патрик, повернувшись, уткнулся лицом в его широкую ладонь и замер.

Несколько секунд они молчали.

Потом Патрик поднял голову и слабо улыбнулся.

– Все случается так… как должно… правда?

Лестин провел пальцами по его лицу, отнял ладонь.

– Нет, Патрик. Просто судьба сама выводит. Вот она и вывела… Как вы уцелели, мой принц?

– Долго рассказывать… А вы… как узнали?

– О! – Лестин усмехнулся. – Лорд-регент – а теперь уже Его Величество – был столь любезен, что сообщил нам о вашей гибели. Комендантский час в столице снят, патрули из провинции убраны. Теперь все спокойно.

– Очень мило с его стороны, – Патрик говорил медленно, негромко. – Что с Марчем? Он не пострадал?

– Марч был арестован, а теперь выслан из столицы, – тихо ответил Лестин, вставая и садясь на край кровати.

Патрик шепотом выругался, глядя в потолок. Поднял голову.

– Почему… Его Величество? А… а что же Август?

– Мой принц, давайте не будем сейчас о делах. Вы еще не вполне окрепли. Может быть, после?

– Нет, Лестин, сейчас. Что с Августом? Что вообще происходит?

Лестин вздохнул.

– Ваша хозяйка меня убьет, если я стану рассказывать вам все и сразу. Она строго-настрого предупредила: недолго и немного, и никаких тяжелых известий.

– Лорд Лестин, что с Августом? Что случилось? Переворот? Да говорите же! – шепотом крикнул Патрик.

Лорд оглянулся, подошел к двери, прислушался. Плотно закрыл, отрезая звуки соседней комнаты. Осторожно сел рядом – и заговорил.

– … Отец, что ли, евойный? – прошептала Жаклина, косясь на закрытую дверь.

– Не знаю, – Жан был мрачен. – А тебе не все ли равно?

– Да нет, не отец вроде, – деловито сновали пальцы – Жаклина перебирала крупу. – Отец бы уж давно примчался. Да и не похожи они вроде. Может, дядя?

– Тебе, тетка, какая разница? Главное, что заберут его отсюда, вот и все.

– Интересно же…

– Вам, бабам, лишь бы интересно. Еще бы толк был с вашего интереса…

– А ты помолчи-ка, умный какой. Сам мне эту обузу навязал на голову, еще теперь и рот затыкает. Я ж никому, только тебе. Сама понимаю, не дура.

– И что ж ты понимаешь?

Тетка оглянулась, тщательнее зашторила окошко.

– А то и понимаю. Видать, не простой этот парень. Видать, птица важная. И думается мне, что не просто так он в канаве той валялся. И не просто так в рудники попал. Может, и не разбойники вовсе его ухлопали. Может, свои же… наследство делили или еще как. А он выжил – вот и прячется теперь. А этот, дядя-то – он, видать, из богатеньких. И видно, любит его.

– Может, и так, – пробурчал Жан. Эх, тетка, тетка, знала бы ты…

Он осторожно поднялся, бесшумно прошел к двери в горницу, прислушался. Переплетались негромкие голоса, слов не разобрать. Жан украдкой перекрестился. И не надо! Целее будешь…

…Они говорили долго. Лестин, слушая принца, то морщился, то неслышно вздыхал. О том, что случилось с ними со времени следствия и суда, Патрик рассказал очень скупо. О Вете и своей тревоге за нее – подробно… и ему стало легче, когда он не увидел на лице лорда этой непонимающей, сожалеющей усмешки.

Несколько раз в комнату заглядывала возмущенная тетка, но, наткнувшись на требовательный, молящий, отчаянный взгляд Патрика, вздыхала и снова скрывалась за дверью. Заглянув в третий раз – уже село солнце, сумерки протянулись в комнату, – Жаклина внесла в комнатку свечу; подошла, провела пальцами по повязкам, предупредила: «Скоро ужин, а потом перевязка». Патрик кивнул, подавив вздох.

– Что же нам с вами делать, Патрик, – задумчиво проговорил Лестин, когда тетка вышла.

Патрик помолчал.

– Пока что вам нужно уехать из столицы как можно дальше, – неторопливо сказал Лестин. – Надолго.

Патрик качнул головой.

– Лорд Лестин, я не могу. Я должен ее найти. Я понимаю: мне нужно исчезнуть – самое меньшее на полгода, чтобы обо мне забыли. Но… за полгода я окончательно потеряю шанс разыскать ее. Сейчас это еще можно сделать, а потом… Бог весть куда могла Вета уйти или попасть. Сейчас она еще может быть жива, но…

– Патрик, – очень мягко проговорил Лестин, – давайте не будем делать глупостей. Уехать сейчас вам необходимо по нескольким причинам. Во-первых, действительно нужно, чтобы о вас забыли. Хотя бы на полгода. Вы же понимаете это не хуже, чем я.

Патрик кивнул и невесело усмехнулся.

– Во-вторых, вам нужно просто отлежаться и окончательно поправиться. И это вы тоже знаете не хуже меня. Вы не держитесь на ногах, вам необходимо долечиться и окрепнуть. Для той жизни, которую вам придется вести в ближайшие несколько лет, нужны силы. Очень много сил, Патрик. Поэтому… ну, вы ведь сами все понимаете, мой принц.

– Понимаю, лорд Лестин. Понимаю. И все же… Вета – одно из немногих, что еще привязывает меня к жизни. Она… в ней душа моя. И если, не приведи Господь, с ней что-нибудь случится… Единственное, на что у меня остается надежда – что она могла-таки объявиться родителям. Тогда я хотя бы буду уверен, что она в безопасности.

– Я видел графа Радича месяц назад, – задумчиво сказал Лестин. – Он выглядел чуть лучше, чем летом, но по-прежнему был удручен и подавлен. Вы ведь знаете, что летом умерла его жена?

Патрик прикрыл глаза.

– Нет. Я не знал… Упокой, Господи, ее душу, – с трудом проговорил он. – А я так мечтал о той минуте, когда смогу назвать ее матушкой.

– Графиня Радич была одной из немногих женщин, которых я уважал, – грустно заметил Лестин. – И… одно время я боялся, что Карел лишился рассудка. Словом, могу ручаться, он так и не знает о том, что дочь жива.

– Видимо, Вета не решилась пойти к отцу, – тихо сказал Патрик. – Не знаю уж, из-за чего… или из-за кого. Мне остается только гадать.

– Теперь уже и не пойдет, – вздохнул лорд. – Радич выслан из столицы… сразу после вашего… – он закашлялся.

– Можно и не спрашивать, за что, – после паузы шепотом проговорил принц.

– Кто знает, Патрик, может, и не из-за вас – ведь его даже не арестовали, сразу выслали. А что касается Иветты… не думаю, что девушка могла уйти очень далеко, – рассудительно проговорил Лестин. – Вероятнее всего, в преддверии зимы она стала искать себе крышу над головой. Подумайте, Патрик, вспомните: она говорила вам о каких-нибудь родственниках или монастырях, где могла бы укрыться?

Патрик покачал головой.

– Нет. Вета говорила, что есть у нее на Севере какая-то тетка, но… вряд ли. Дорога туда неблизкая. И потом, Вета ведь, наверное, так и не знает о том, что со мной случилось. Если ее арестовали… – он суеверно сплюнул через левое плечо, – ну, в общем, ее ведь не было там, она не видела моей могилы. Она, наверное, тоже меня ищет.

– Так вы можете искать друг друга много лет, – вздохнул Лестин. – Но, Патрик, сейчас главное – не это. Совсем не это.

Патрик невесело улыбнулся.

– Лорд Лестин, всякий раз, когда меня заносило, вы один умели возвращать меня с небес на землю. Но сейчас… наверное, я вырос, правда?

Лестин улыбнулся и не ответил.

Несколько минут они молчали. Свеча, потрескивая, оплывала, по потолку протянулись длинные тени.

– Ладно, мой принц, – сказал, наконец, Лестин и осторожно погладил его по руке. – Я постараюсь что-нибудь сделать… узнать все, что смогу. Многого не обещаю, но…

– Спасибо.

– Но обещайте и вы мне, Патрик…

– Что? – улыбнулся он. – Лежать тихо и не делать глупостей? Так у меня для этого сейчас возможности нет.

– Именно. Лежать очень тихо, лечиться, набираться сил. И ни в коем случае не делать глупостей: хотя бы до тех пор, пока я не увезу вас отсюда. Нужно устроить все как можно скорее. Этим людям, если вас здесь не будет, тоже станет спокойнее. Мне кажется, ваша хозяйка не очень-то рада такому постояльцу.

…Тетка Жаклина, как выяснилось, была об этой идее другого мнения.

– И думать не смейте, – решительно заявила она, едва услышав вопрос лорда, когда можно будет увезти раненого. – По нашим дорогам – такого тяжелого тащить? Вот-вот распутица начнется… а ну как застрянете на полпути, тогда как? У него только-только раны закрылись, а вы его по ухабам. Завязнете вовсе.

– Что же делать? – против обыкновения, не очень решительно спросил Лестин.

– Чего тут думать-то? Здесь его оставьте пока. Пусть оклемается немножко да на ноги встанет. Вот как санный путь установится – тогда и скатертью дорожка, а пока… – она махнула рукой. – Бог не выдаст, свинья не съест.

Лестин внимательно посмотрел на тетку.

– Я заплачу вам, сколько скажете, – негромко проговорил он.

Жаклина кивнула.

– Спасибо, ваша милость. Нам, скрывать не стану, накладно это, так что деньгам всегда рады будем. Но вы не сомневайтесь – я его не оставлю. Даром, что ли, столько ночей у его постели сидела? Жалко ведь, не чужой стал… – она вздохнула.

– Спасибо, – очень тихо проговорил Патрик.

Когда тетка вышла, он посмотрел на Жана. Солдат поймал этот взгляд – и решительно тряхнул головой.

– Права тетка, ваша милость. Куда вам сейчас ехать, в дороге загнетесь. Ну, а про то, что… – он не договорил, – так вы не беспокойтесь. Я молчать стану, а Жаклина… она тоже себе не враг. Да она и не знает вроде.

– Но догадывается, – заметил Лестин.

– Ничего. Не дура же она, в конце концов. Промолчит.

Жан потоптался нерешительно и неловко заметил:

– Вы, ваша милость, бледный какой… сильно худо?

– Ужинать, – раздался из-за двери голос тетки. – Поди сюда, Жан, помоги мне на стол накрыть. А вы, сударь, закругляйтесь-ка. Не все в один раз, оставьте и на потом новости.

Патрик едва слышно засмеялся.

– Строгая мне попалась хозяйка…

– А ведь она права, Патрик – задумчиво проговорил Лестин. – Везти вас куда-то сейчас – именно сейчас – безумие: вот-вот начнутся дожди. Видимо, придется довериться им и остаться здесь до зимы.

– Ну, если Жаклина до сих пор не донесла на меня, то вряд ли сделает это в ближайшее время. Как она сказала: Бог не выдаст – свинья не съест? – Он опять засмеялся.

– Ох, как не хочется мне оставлять вас здесь, – вздохнул старый лорд.

– Полно, Лестин. Это место сейчас – самое надежное из всех, что могли бы быть. Как говорил один хороший человек, – Патрик помрачнел, – все плохое, что могло случиться, уже случилось…

– Дай Бог, чтобы это было так, мой мальчик.

– Лорд Лестин… – Патрик явно устал и говорил с трудом, прерывисто и коротко. – Моя сестра… расскажите о ней.

Лорд помолчал, поглаживая бороду, задумчиво посмотрел на дверь. Потом поправил на лежащем одеяло и вздохнул.

– Что я могу рассказать вам, мой принц? Не скажу, что новости эти утешат вас, но, по крайней мере, она жива и здорова…

Он помрачнел.

– Ее высочество очень тяжело перенесла смерть Его Величества. После похорон единственной ее отрадой стали младшие сестры – и Его Величество Август. Принцесса проводила с ними целые дни… читала, играла, даже гуляла, выпроваживая нянек. За все месяцы, прошедшие со времени вашего… – он запнулся, – отъезда во дворце не было ни одного бала, кроме, разумеется, официальных. Мне кажется, ее высочество жила только надеждой на встречу с вами… она писала вам – но ни одно письмо ей отправить, насколько я знаю, не позволили.

– Одно, – тихо сказал Патрик. – Я получил… одно.

– Поразительно. Значит, она нашла пути в обход официальной почты. Ну, потом был ваш побег – и Изабель, кажется, поверила, что снова увидит вас. Потом лорд Марч сообщил ей, что вы живы – это же вы просили его об этом? И я словно увидел перед собой прежнюю Изабель. Она так смеялась и щебетала, что я понял – она знает, что вы живы и в столице; ничего иного и быть не могло. Порой мне становилось страшно – Гайцберг не глупец, он мог сообразить, что к чему, ведь это было в те дни, когда уже заболел малыш Август. Король болен, а тут – такое счастье в глазах принцессы… ей повезло, что тогда у лорда-регента было много других забот. Ну, а потом… – лорд Лестин умолк.

– Говорите.

– А потом лорд-регент сообщил ей о вашей гибели. Сам. Я… видел ее высочество в тот день. Честно сказать, я испугался за нее. Мне показалось даже, Изабель не в себе – так стала она похожа на мать…

– Если бы я знал… – прошептал Патрик.

– Но через три дня умер Август – и всем нам стало не до того. Я, правда, старался хотя бы раз в несколько дней увидеть ее высочество, поддержать ее… словом ли, подарком ли… Но все же ей было очень тяжело.

– А теперь? – глухо спросил Патрик.

– А теперь… не могу сказать, что все очень плохо. Но и что хорошо – тоже не могу. Она… прежней Изабель больше нет. Да, наверное, это и к лучшему. Нас ждут тяжелые времена – всех, всех.

Он смолк.

– Лестин… – проговорил Патрик после недолго молчания. – Это, быть может, покажется вам странным… но я прошу – не говорите пока принцессе о том, что я жив.

– Почему, Патрик? – очень мягко спросил лорд.

– Пусть лучше она оплачет меня один раз, чем вновь обретет и опять потеряет. Все слишком ненадежно сейчас.

– А вам не жаль ее?

– Я не хочу ей нового горя, – шепотом сказал Патрик. – У меня все внутри переворачивается, когда я думаю, что мои сестры в руках этой скотины Гайцберга. Колобки еще малы и пока никому не нужны, но Изабель…

– В его руках не только ваши сестры, мой принц, – тихо заметил Лестин. – В его руках – страна, которой вы нужны. А Изабель… она-то сейчас в наименьшей опасности. Говорят, Его Величество собирается – правда, пока это только слухи – взять ее в жены. Если ее высочество согласится, ей ничего не грозит.

– Что? – воскликнул Патрик, рывком садясь на постели. – Что?!

Договорить он не сумел. От резкой боли потемнело в глазах, мир угрожающе поплыл, стало тяжело дышать. Лестин вскочил, опрокинув табурет, опрометью вылетел из комнаты…

Очнулся Патрик от негодующего голоса тетки Жаклины и резкой вони от тряпицы, сунутой ему под нос:

– И дурак же ты, дурак, – ругалась тетка, проводя пальцами по его повязкам. – И кто ж тебя надоумил скакать, ты же слабый еще! Ну вот, пожалуйста – все-таки промокли, потревожил. Ладно, все равно пора уже… Жан, тащи сюда этот поднос! Еще раз если такое увижу – к постели привяжу, ясно? А вы, сударь, коль не умеете разговаривать с больными, гуляйте-ка отсюда, пока не позову. А то не пущу в другой раз. Гуляйте, гуляйте, нечего!

Уходя, Лестин незаметным кивком головы поманил за собой Жана. В темных, маленьких сенях они очутились лицом к лицу, и Вельен услышал тяжелое дыхание немолодого и уставшего человека.

– Спасибо тебе, солдат, – тихо проговорил Лестин. – Спасибо!

– Да не за что, ваша милость, – поспешно ответил Жан.

В темноте зашелестела ткань, приглушенно звякнули монеты.

– Это тебе, – в руку Жана ткнулся маленький, но увесистый мешочек. – Здесь и золото, и серебро – чтоб не менять, не светиться. Это тебе – и ей, тетке твоей. Знал бы ты, рядовой Жан, что ты сейчас делаешь… кого ты спасаешь.

– Да знаю я все, – так же торопливо проговорил Жан. – Знал с самого начала. Это ж ведь я его закопать должен был… счастье еще, что живым остался.

– Что я могу для тебя сделать, Жан?

Солдат махнул рукой.

– Забудьте про нас поскорее, ваша милость, вот что лучше всего будет. Мы люди маленькие. Если, не приведи Боже, его… высочество возьмут… или вас допытывать станут – что да как, так мне ведь головы не сносить. Да мне-то давно уже ее не сносить, я командиру солгал и каждую минуту ареста жду, а вот тетка Жаклина… Она-то – лишь из-за того, что по совести поступить смогла, а не по указу… – он сбился, махнул рукой. – За нее боюсь я. Мне – не страшно, а вот ей… Так что вы уж не выдавайте нас, ваша милость. Вы, видно, человек большой – там, при дворе, а все равно все под Богом ходим. Не вспоминайте про нас – нам другой благодарности не надо. И заберите его отсюда поскорее, а то уже соседи коситься стали…

– Раньше зимы – не могу, – чуть виновато сказал Лестин. – Да и Жаклина – слышал же, что она сказала?

– Ну, до зимы дотянем как-нибудь. А там… уезжайте, и пусть вам Бог поможет. Нам королевское спасибо без надобности.

Лестин нащупал и пожал его руку.

– Это не королевское, Жан, это от меня – понимаешь? от меня лично – спасибо.

– Видно, дорог он вам? – неловко спросил Вельен.

Лестин молча кивнул.

– Ну, если так, мне спокойнее будет, ваша милость. Значит, не бросите вы его… не только из-за власти, а еще и – так…

Лестин тихо усмехнулся.

– А ты сомневался? Эх, солдат, солдат… Ну, прощай. Пора мне.

Скрипнула входная дверь. В темных сенях, заглушая запах капусты и дров, еще витал едва уловимый аромат дорогих духов и тонкой одежды. Жан задумчиво подбрасывал в руке мешочек с деньгами.

* * *

Следующий месяц рядовой Вельен почти не запомнил – дни пролетали единым духом, точно одна минута. В преддверии коронации нового короля работы хватало. Нужно было очистить город от бродяг, побирушек и карманников. Нужно было приструнить домушников и прочую нечисть – с этими, по слухам, собирались заключить негласный договор о перемирии. Внутренние войска – начиная от городской стражи, заканчивая Особым полком – готовились к большому смотру, который должен был состояться в праздничную неделю. Молодежь муштровали ветераны, ветеранов гоняли командиры, а в общем вздохнуть было некогда всем. А еще усиленная охрана дворца – у Самого, кажется, началась паранойя на тему собственной безопасности, втихомолку шептались в полку. Ну, и ежедневной работы хватало, конечно, патрули и тюремные стражи тоже никто не отменял.

Увольнительные стали реже, не раз в неделю, а раз в десять дней, да и те – на несколько часов, а не до полуночи, как раньше. Жан так выматывался в эти дни, что однажды даже не пошел домой, а завалился с ребятами в кабак. Правда, много пить не стал, памятуя о старой поговорке про то, что на языке у пьяного и на уме у трезвого. Хватило ума не подставляться. Потом он долго-долго ходил по улицам, наслаждаясь осенним последним солнцем. Так хотелось хоть немножко отдохнуть от постоянного напряжения, чувства опасности, настороженности вечной… он ушел на берег Тирны и сидел там, кидал камешки в воду, смотрел в небо. Прости, тетка Жаклина. Устал я. Потерпи немножко одна, а то ведь… сорвусь, и кому от этого будет лучше?

Так и получилось, что в следующий раз Жан наведался к тетке только спустя три недели. Подходя к дому, снова ощутил, как привычным страхом сжимается сердце: а ну как беда? Теперь уже он ругал себя за то, что так долго не приходил… подумаешь, барин, устал он! А если случилось что? Пришел бы в прошлый раз, увидел бы, что все спокойно… за три недели человека десять раз арестовать или убить можно, дело это нехитрое.

Когда вошел, нагнувшись, в тесные сенцы, а потом в кухню, от сердца отлегло. Тетка сматывала в клубок чистые полосы холста, мурлыкал на печи кот. Тепло, тихо, пахнет вкусно. Жан потянул носом: мясная похлебка. Хмуро усмехнулся про себя: раньше-то тетка так обильно и сытно не готовила; мелькнула обида – не ради него, племянника, ради чужого человека…

Тетка обрадовалась ему, захлопотала, а он буркнул что-то вместо приветствия, хмуро протопал к двери в горницу. Осторожно отодвинул занавеску, посмотрел на спящего… вздохнул тихонько. Ладно хоть платят за него… недаром тетка каждый день мясо варит, и вон занавеска у нее новая, нет худа без добра. А все-таки лучше б не было этого приемыша вовсе, не до него сейчас совсем.

Жаклина окликнула его негромко:

– Садись, поешь. Тебе оставила, знала, что придешь. Что так долго не был?

– Служба, – так же хмуро обронил Жан. Снял и кинул на лавку мундир, сел, вытянул ноги. Поболтал ложкой в супе. – Смотри-ка, аж ложка стоит… Где мясо-то взяла?

– На рынке, ясное дело. Патрику твоему сейчас мясное – первое дело, чтоб раны затягивались. Ешь, радость моя, ешь… вот хлебушка возьми. Я тебя и в прошлый раз ждала, пирогов напекла… ой, да ты похудел! Вроде прямо с лица спал… чего так?

Жан опустил ложку, поглядел на тетку. Встревоженные глаза, родное некрасивое лицо… она не знает, куда усадить его и чем накормить, а он, дурак, нос воротит. Да пусть все на свете беглые каторжники идут лесом, тетка все равно любит его… пирогов напекла. Ну и дурак же он безмозглый!

Жан впился зубами в кусок мяса и едва слышно заурчал. Кот, почуявший запах еды, спрыгнул с печи и с требовательным мявом стал тереться об его ноги. Жан наклонился, протянул кусочек мяса…

– Вкусно, – выговорил, прожевывая. – Ммм… а это что? С вишней, что ли?

– С вишней, – подтвердила Жаклина, ставя на стол большой кусок пирога. – Как ты любишь. Надолго ты?

– Часа на два, а потом обратно. Нас теперь не отпускают надолго. Ну, как вы тут?

– Да ничего вроде, – Жаклина вытерла полотенцем кружку, налила Жану молока. – Живем помаленьку. Вчера господин Лестин опять навещали…

– Как он? – Жан мотнул головой в сторону горницы.

– Спит, что ему… – тетка засмеялась.

– На поправку, что ль, пошел?

– Пошел… – Тетка хмыкнула. – Уж эти мне благородные, беда с ними. Крестничек твой, видишь ты, меня стесняться изволит. Ну, пока перевязки – еще туда-сюда, там ему ни до чего дела нет – зубами скрипит да ругается только. – Она хихикнула: – Ой, как ругается – и где только набрался… Сапожник у нас был, Луи, помнишь? Ты еще мальчонкой бегал; хороший был сапожник, да помер как-то на Рождество – пьяным замерз. Ну да дело в не в том, а выражался он – ой как выражался! Я хоть и не любитель этого дела, сам знаешь, но порой заслушивалась – это ж какие связки, какой… – она запнулась, – чувства сколько! Так вот сдается мне, наш крестничек, если еще немного подучится, того Луи догонит. Вот же – вроде из господ, а я и то сколько новых выражений узнала.

– Много узнала? – хмыкнул Вельен.

– Много не много, а хочешь послушать – милости прошу, вон вечером перевязывать буду, так сам узнаешь. Ну вот, а как дело до иного доходит… умыться там или по нужде – краснеет твой Патрик, прямо как девица. И все меня прочь гонит: сам, дескать. А какое там «сам», когда рук-то еще нету и вставать ему нельзя. Вчера вон раздухарился: сам на двор пойду. Я ему: хочешь – иди, только ведь грохнешься ты, с кровати встать не успеешь, а я тебя не подниму, ты хоть и тощий, а все ж мужик, а я баба, у меня спина уже не та и возраст не такой, чтоб тебя таскать. Да и повязки промокнут, опять менять надо будет – хочешь? Замолк сразу, он этих перевязок как огня боится. Вроде и показать не хочет, а я как я с холстом в комнату вхожу, аж бледнеет. Слышишь, Жан, хоть ты, что ли, ему скажи – может, он тебя послушает. Скажи: для тетки, мол, Жаклины, ни мужиков, ни баб давно уже нету, она это дело давно различать разучилась.

– Скажу, – хмуро кивнул Жан.

Скажи ему, как же! Если он на своем настоять сумел с таким упрямым «собеседником», как господин Гайцберг, и выжил, то что ему какой-то солдат! В глубине души Вельен сочувствовал Патрику. Самому Жану, слава Богу, тяжело раненому валяться не приходилось, а вот мужики у них, кто воевал, порассказывали. Последнее это дело – под себя ходить, кого хочешь поломает.

Патрику действительно было очень неловко. Впервые в жизни он оказался настолько беспомощным и вдобавок зависимым от женщины. Даже на каторге, выживая после наказания, он все-таки мог подняться, пусть и с посторонней помощью, мог сам обслужить себя. Да и некому там было при нем нянькой ходить – Яну разве что, но это совсем другое. Больше всего его сейчас угнетала именно эта вот беспомощность. Левая рука, перебитая в локте, упрятана в лубок, правая плотно притянута к телу, чтобы не тревожить рану на плече. Тетка Жаклина умывала его, кормила с ложечки, помогала переворачиваться с боку на бок, чтобы не было пролежней. И не позволяла вставать даже по нужде – и вот это было унизительным. Патрику, никогда не бывавшему тяжелым, лежачим больным, эта сторона жизни казалась наиболее тягостной, и он краснел почти до слез и несколько дней мучился, прежде чем привык к этой нехитрой процедуре.

Поправлялся он медленно, намного медленнее, чем хотелось бы. Год каторги, а потом тяжелая дорога до столицы все-таки подорвали силы, и теперь раны затягивались плохо. Каждая перевязка становилась настоящим испытанием; он искусал губы в кровь, чтобы не кричать, считая ниже своего достоинства показывать слабость при женщине, но все-таки не мог сдержать стоны. Кроме того, кричать было опасно: соседям вовсе ни к чему знать, кого там и от чего пользует тетка Жаклина. Патрик понимал, что рано или поздно слух о его пребывании здесь все равно пойдет по соседям: одна за солью забежала, вторая – за горшком, а он хоть и старался лежать тихо, когда приходил кто-то чужой, но все равно ведь слышно. Потом Жаклине это надоело, и она сердито сказала ему: