Свенельд. Хазарский меч

С тех пор прошло пять лет, но Мираву все не покидало ощущение новой, свежей жизни. Если бы только хоть один ребеночек у нее выжил…

Сидя за шитьем, она снова вспоминала те давние уже дни, но теперь воспоминания приносили ей не радость, а тревогу. Яснее всего ожило в памяти то давнее оцепенение души – молчание умершего былого. Не отпускало ощущение, что длившаяся пять лет «новая жизнь» в свой черед закончилась и отходит в минувшее. Но что дальше? Бохмиты… в силах тяжких? Сегодня эта весть казалась еще более неимоверной, чем вчера. Вот сейчас, в обычный жаркий день, когда белые и рыжие пятна коров лениво перемещаются по зеленому лугу, солнце играет в воде Упы, а из кузницы старика Хельва доносится стук по железу? Гомонят перед избами маленькие дети, отроки возвращаются с реки с утренним уловом, ветер несет свежий запах нагретой солнцем речной воды, женщины хлопочут у летних печей и снуют друг к другу, из одной избы в другую…

На миг все это задрожало у Миравы перед глазами, стало прозрачным, как морок… Она зажмурилась, потрясла головой. Это от жары воздух дрожит, утешала она себя. Но что-то шептало: а что если и впрямь пришла беда, что если все наши погибли, что если вся жизнь Тархан-городца на этом и закончится… И опять на нее напала немота. Старый Хельв пришел к обеду, заметил, что на ней лица нет, но Мирава не могла вымолвить ни слова.

Маялась в ожидании не она одна: многие женщины, как она видела из своей двери, забывали о делах и собирались в кучки между избами. Одна-две заходили и к ней, смотрели так, будто она знает больше других – тоже не без мысли о ее матери. Но Мирава держалась невозмутимо, и замкнутое лицо ее говорило: я ничего не знаю.

На валу торчали дети и подростки, иные – увильнув от прополки и прочих дел, и все всматривались в даль, надеясь первыми увидеть… что? Того, кто принесет вести, хоть какие-нибудь.

Глава 4

Все разъяснилось на другой день к вечеру.

– Едут, едут! – завопили с вала, перебивая друг друга, мальчишеские голоса, и все, кто был дома – женщины, отроки, старики, – побросав дела, поспешили к воротам.

В избу к Мираве заглянула Риманта – взятая в Тархан-городец из дальнего голядского рода, жена Братилы. Обе будучи чужими здесь, они с Миравой дружили, хотя Риманта была лет на двенадцать старше и уже имела двух дочерей невест, Своёну и Вилту.

– Наши! Это наши! – воскликнула она. – Наши воротились! Пойдем скорее!

На валу собралось столько народа, что иных чуть не столкнули наружу.

– Да что ты меня пихаешь! – вопила невесть кому тетка Чернява и цеплялась за соседок.

Мирава и Риманта не полезли в толпу, а прошли между изб к краю площадки, откуда было видна часть дороги по берегу Упы. Вот они! С этого места они лиц различить не могла, но конная дружина шла спокойно, без боевого снаряжения, люди и кони выглядели невредимыми.

– Вроде целы все! – выдохнула Римата. – Палдиес диевием![11]

У Миравы отлегло от сердца. Они вернулись! На вышедших из боя и спешащих оружники не походили, а значит, ничего страшного не случилось. Разглядеть Ольрада ей не удалось, но тревоги отступили и показались глупыми, невидимый волк попятился и исчез. В самом деле, откуда здесь бохмиты! Сейчас она узнает, кому там приснился такой нелепый сон…

За валом раздался звук рога – дружина возвещала о своем возвращении. Первым въехал Ярдар, за ним знаменосец Вихря со стягом на высоком древке. Длинное строение общей конюшни стояло в дальнем конце города, над ручьем. Мирава смотрела, как отроки спешиваются и заводят лошадей, и наконец увидела Ольрада. И он, и Веприк были целы. Терпеливо она ждала, пока он подойдет к ней, но еще до того услышала слово «русы». «Русы, русы!» – повторяли в толпе. Раздавались удивленные крики, даже смех. Но опасности нет – это уже было ясно.

– Возвратились те русы, что ходили на Хазарское море! – сказал Ольрад, когда наконец подошел к ней и обнял. – Те, Олеговы, из Киева.

– Это их приняли за бохмитов? – удивилась Мирава. – Как такое могло быть?

Русов здесь видели каждое лето и не путали с другими.

– А вот так и приняли! – Ольрад засмеялся. – Ты бы их увидела – тоже бы подумала… скоро увидишь!

– Где они?

– Идут за нами. Ярдар зазвал их князя погостить.

– А кто их князь? – За три года Мирава позабыла, кто возглавлял то войско. – Сын Олега киевского, да?

– Нет, – Ольрад слегка переменился в лице. – Олегов сын погиб. Они сказали. Их теперь ведет князь Амунд из Плеснецка.

– Это где? – Такого города Мирава не знала.

– За Днепром где-то! – Ольрад махнул рукой в невообразимую даль. – Но там, сказывают, тоже русы сидят и свое княжение имеют, и вот это их князь и есть. Неужели не помнишь Амунда? Он ростом с избу.

Великана-князя Мирава помнила: он был такого роста, что плечи иных мужчин были ниже его пояса, а маковки у подмышки. Но увидеть его снова ей удалось не сразу. Уже к ночи, пока длился долгий светлый вечер, русская дружина прибыла к Тархан-городцу и раскинула стан на дальнем лугу. Из городца были видны лишь крайние вежи, дым костров и смутные фигурки, идущие из леса с охапками сушняка. Сам Ярдар не знал точно, сколько там людей – более полутора тысяч, как сообщил ему князь Амунд. А значит, в пять-шесть раз больше, чем жило в Тархан-городце, считая жен, детей и стариков. Такая близость чужого войска не даст спокойно спать, даже если оно враждебных намерений не имеет. Амунд заверил в этом Ярдара, когда они встретились на реке за переход отсюда, и обещал Веденецкой волости безопасность, если здешние жители не тронут русов. Да и кто бы захотел их тронуть! Но более Ярдар и дружина пока ничего не знали, и всех томило любопытство. Ведь два лета назад на Дон прошло куда более крупное войско, и вождей высокого рода в нем было больше. Где же остальные? Неужели три четверти ушедших так и сгинули за морем?

– Да они не зря сходили-то, – делились оружники, видевшие волынских русов вблизи. – Их с чего Велемер за бохмитов-то принял – они все в бохмитском платье, в багдадских кафтанах шелковых!

– Прям уж все! – усомнился Хельв. – Полторы тыщи в багдадских кафтанах! Да их, поди, в самом Багдаде столько нет!

– Сходи, старинушка, погляди! – Небрега потыкал пальцем через плечо, в сторону бужанского стана. – А они еще загорели все, что твои караваи ржаные! На вид бохмиты и есть, а поговорить, расспросить, что за люди да откуда, в Честове не посмели, знать!

– Да и лодьи не пустые у них! – подхватывали другие.

– Я у одного сам серебряную чашу видел! Вот такая! – Братила показал руками.

– А запястья у всех! И гривны!

На другой же день Ярдар, посовещавшись с матерью и Хастеном, решил устроить пир для князя Амунда. С приглашением был отправлен Ольрад, как человек видный и красноречивый. Мирава достала ему хазарский праздничный кафтан из беленого льна, отделанный полосками красного шелка, с золочеными пуговками на левой стороне груди, крытую голубым шелком шапку. Может, эти русы и одеты все в гурганские кафтаны по пятьдесят шелягов, но пусть не думают, что здесь, в Тархан-городце, живет чащоба домотканная!

Мирава и радовалась, что именно Ольрад выбран послом к настоящему князю дальних земель, и немного тревожилась. Но гнала прочь эти мысли, видя, что Ольрад ничуть не встревожен, а напротив, весело улыбается, предвкушая любопытные встречи и знакомства.

С ним были посланы еще десять отроков помоложе и даже стяг Ярдара – в знак того, что посланец выполняет поручение воеводы. Все были хорошо одеты, тщательно причесаны, подпоясаны кожаными поясами с литыми хазарскими и варяжскими пряжками. Оружия никто с собой не брал. Вместе с другими Мирава вышла на вал посмотреть, как Ольрад отправляется в недолгий путь. Возглавлял шествие отрок Ждан с дудельным рогом, потом Ольрад, ради важности верхом на Веприке, за ним Лемтур, сын Риманты, нес стяг, остальные по трое в ряд шагали позади. Мирава поджала губы, чтобы не улыбаться: сейчас Ольрад никакому князю не уступил бы, как ей подумалось.

Звуком рога давая знать о появлении посольства, тархановцы вступили в русский стан. Большого впечатления их прибытие не произвело. Русы занимались своими делами: кто сидел у костров, где в котлах что-то варилось, кто плескался в реке, кто стирал одежду, а большинство просто спало под пологами шатров и шалашей или в тени кустов на опушке. Эти люди пришли из-за дальнего моря, они провели в дороге уже почти три лета, зачастую – сражаясь, и ни Веденецкая волость, ни ее жители им не казались любопытными. Сами тархановцы тоже привыкли видеть у своего порога самых разных людей, но эти были особенными. Даже сквозь ленивое безразличие чувствовалось, насколько опасны могут быть эти люди. В самих их лицах угадывалось нечто чуждое – чуждое мирному и размеренному домашнему укладу, постоянная готовность к столкновению, к защите или нападению. Все это были крепкие мужчины, жилистые, ловкие, отмеченные шрамами, более свежими или уже старыми. Больше всего Ольраду не нравились их глаза – спокойные, сосредоточенные и безжалостные. Улыбаясь им, он и сам не терял бдительности. Это было все равно что идти сквозь стаю сытых волков: вроде бы у них нет причин на тебя наброситься, но хищник и есть хищник, при нем не зевай, а лучше – убирайся восвояси… Эти люди жили вне законов и правил, у них действовали одни законы – их собственные, только для себя. И все это делало их чужаками из чужаков – неподвластный дому становится обитателем Той Стороны, опасным, как живой мертвец.

Однако встретили посланцев мирно и проводили к огромному шатру, где отдыхал с дороги князь Амунд. Когда-то этот шатер, сшитый из плотной шерсти, был белым, но за годы похода приобрел серо-бурый цвет, на ткани виднелись заплаты из чего попало, грязные пятна и даже подпалины. От него веяло плесенью, и Ольрад мельком подумал, что постоять на жарком солнце ему пойдет на пользу не меньше, чем его хозяину.

Амунд лежал на груде сена, принесенной с луга и покрытой персидским ковром. При виде гостя он лишь приподнялся на локте и кивнул. Убранство шатра составляли разложенные по земле кошмы и ковры, у стен стояли большие деревянные лари, запертые на настоящий кованый замок. Бросив на них взгляд мельком, Ольрад оценил хорошую работу: надежные петли, ручки и сами замки. Подумал, что в них-то и хранится княжеская добыча. И тут же увидел ее: на кошмах стояли несколько серебряных узорных чаш и блюд, даже с позолотой, а среди них удивительный сосуд из светлого серебра – круглый, на подставке, похожей на перевернутую чашу, и с длинным узким носиком. На боках его, на позолоченном поле, вычеканены были изображения людей, всадников, хищных птиц. Отчаянно хотелось рассмотреть получше такую дивную работу – даже у Ярдара не было ничего столь роскошного. На кошмах раскинулись четверо здоровяков, видимо, телохранителей, и каждый, в самом деле, был в гурганском кафтане, распахнутом из-за жары. Сорочек под кафтанами не имелось, что придавало этой роскоши диковатый вид.

Но все это Ольрад оценил лишь мельком – сильнее всего взгляд притягивал хозяин шатра. Даже когда он лежал, было заметно, насколько он превосходит обычных людей – в нем было четыре локтя росту. Длинное лицо с резкими чертами и сломанным, искривленным носом, густые черные брови, резкие морщины на щеках, заросших русой бородой, придавали ему вид почти нечеловеческий. Так мог бы выглядеть Лесной Хозяин, прими он облик чего-то среднего между деревом и человеком. На нем тоже был кафтан из светлого шелка в мелкий бледный узор, не самого свежего вида и расстегнутый. Среди темных волос на обнаженной груди виднелась серебряная пластинка, покрытая руническими знаками. В этих знаках Ольрад не разбирался, но обратил внимание, что пластинка и плетеная цепь совсем почернели: это означало, что немало зла оберег принял в себя, чтобы не допустить к владельцу.

Требовалось крепкое сердце, чтобы не растеряться перед этим волотом, но Ольрад быстро взял себя в руки и почтительно поклонился.

– Будь цел, князь Амунд! – по-славянски начал он. Было сомнение, понимает ли этот язык князь западной руси, но его языком Ольрад владел слишком плохо. – От воевод наших, Ярдара и Хастена, прислан я с поклоном и речью к тебе, а зовут меня Ольрад, Ратияров сын.

– Ты сам из русов? – Амунд приподнял бровь, услышав это имя, и еще раз окинул взглядом смугловатое лицо Ольрада, его южные черты и хазарскую серьгу. – У меня телохранитель тоже Ольрад. – Он кивнул на одного из здоровяков, растянувшихся на кошмах, и тот ухмыльнулся.

По-славянски князь плеснецкий говорил свободно, только выговор его отличался от здешнего. Голос у князя плеснецкого оказался низкий, густой и звучный.

– Нет, господин, род мой от хазар идет, от удалого Илман-паттара, отрока Хазар-Тархана. А у деда моего, Гремибора, был побратим-рус, по нему и стрыю моему, и мне имя нарекли.

– По тебе видно. Сядь, – Амунд кивнул ему на ковер перед собой, видимо, не желая, чтобы посланец над им нависал и загораживал свет снаружи. – С чем прибыл?

– Воеводы наши, Ярдар и Хастен, с дружиною своею, просят тебя к нам в городец на пир, к хлебу-соли. Пива и меда попить, добрую беседу повести. Хоть пора нынче и не самая изобильная, а чем честного гостя угостить, найдем.

Амунд ответил не сразу, а как будто призадумался, покусывая длинный высохший стебель травы. Ольрад почти смутился: неужели Тархан-городец ему нехорош, чтобы он и пива с нами выпить не желает?

– За приглашение благодарю, – ответил Амунд, помедлив. – Да не знаю, уместно ли мне с вами меды распивать…

– Хоть воеводы наши и не княжеского рода, – начал Ольрад, почувствовав себя оскорбленным на родной Тархан-городец, но не подавая вида, – однако дело свое делают честно и у добрых людей славу добрую имеют…

– Дело не в славе. Не в вашей славе, – добавил Амунд. Ольрад ждал продолжения, не понимая его. – Вы тут и не ведаете, поди…

– Что?

Амунд провел рукой по гладко зачесанным назад и заплетенным в косу длинным волосам.

– Кто господин воевод ваших? Кому дань даете, кому служите?

– Слуги мы хакан-бека Аарона. Он владыка волости нашей, ему дань даем, его мыто собираем и от него за службу награду свою имеем. С тех пор повелось, как по велению Езекии-бека привел пращуров наши из Северской земли Хазар-Тархан и здесь при волоках, посадил.

– Не доходили до вас вести, какое боище на Итиль-реке случилось?

– Боище? На Итиль-реке?

Ни о чем таком в Тархан-городце не слыхали, и у Ольрада будто комар заныл в душе – то было предчувствие неведомой беды.

– Как вышли мы с моря Хазарского и встали близ Итиль-реки, – неспешно начал Амунд, – послали к тому… Аарону-беку. Выдали ему половину добычи, как уговорено было. А через день напал на нас врасплох бек с конными своими, бохмитами. В один день тысячу человек без малого порубили. На другую ночь снова пришли – и конные, и пешие, сам я с ними бился с дружиной моею. А в ночь как нам отплывать, пришли они снова. Грим конунг, сын Хельги киевского, в ту ночь сгинул, и с ним две сотни дружины его, из киевской руси. Ушли я с моими людьми да северные русы, люди Олава. Однако и они сгинули, пока от того боища к переволоке на Ванаквисль пробирались. Видно, догнали их хазары и порубили тоже. Нас самих порубить хотели – на переволоке наслали на нас буртасов целую орду. Сам я с их бойщиком бился и едва одолел, а то и мне бы смерть там пришла, и дружина моя бы без добычи и без чести осталась, а то и саму жизнь бы изронила. А коли вы – хазарского бека слуги…

Ольрад невольно сглотнул, осознавая, что это значит. Непонятно почему, но эти русы – кровные враги бека. Стало быть, и тархановцев – его слуг. А он, о том не ведая, забрался в самую глубину их стана, в княжескую вежу, и четверо телохранителей, лежащих, будто псы, на полу, только и ждут знака от своего господина… При нем же всего десяток отроков, да и те безоружные…

Но тут же страх за себя смыло другой мыслью. Да и выберись он из стана невредимым – дальше что? Разве можно за валом Тархан-городца скрыться от целого войска! Ольрад едва не задрожал, кожей ощутив, как беззащитна вся Веденецкая волость перед множеством враждебно настроенных русов. Что сможет их полусотня против полутора тысяч воинов, из которых каждый, пожалуй, благодаря свежем опыту стоит двоих здешних? Да они сметут и Тархан-городец, и всю волость, от больших и малых селений останутся дымящиеся обгорелые развалины…

Дождались гостей на свою голову…

– Ты ступай к твоим воеводам, – прервал его лихорадочные размышления Амунд, – передай им, что я сказал, и пусть решают: уместно ли нам меды распивать. Что ни решите – я вас не трону, коли будете умны. Мне у вас тут добычи и славы не искать.

– Благо тебе буди, – Ольрад поклонился, стараясь не выдать, как потрясен.

Из шатра он вышел с таким чувством, что на каждом шагу земля может под ним просесть и он рухнет в бездну. И ладно бы сам – а то всей волостью вместе. Ни слова не говоря отрокам, он уселся на Веприка и тронулся через луг обратно.

Проводив взглядом выходящего гостя, Амунд прикрыл глаза и снова вытянулся на ковре. Наконец-то, после двух месяцев пути вверх по Итилю и Дону, после утомительного перехода через переволоку они достигли края хазарских владений. Полторы тысячи человек из шести. Сколько-то пало за Хазарским морем, хотя тамошние потери были меньше тех, что войско понесло за три дня на Итиле, лишившись к тому же своего главного вождя и киян, победителей Миклагарда. Куда-то сгинули северные русы со своими молодыми и бойкими вождями, Годредом и Свенельдом. Только он, Амунд плеснецкий, сумел вывести из хазарских владений своих людей – бужанскую русь, а еще ратников полян, радимичей и той части северян, что платила дань Хельги Хитрому. Он мог гордиться силой своей удачи, спасшей от гибели его самого и всех этих людей. Но после всего пережитого, после поединка с тем толстяком, чье имя он давно забыл и про себя звал Хомячьей Мордой, Амунду не хотелось без большой нужды испытывать свою удачу. Даже добрым норнам надо дать отдохнуть.

Под полог шатра просунулась голова, а потом и туловище, когда-то весьма объемное, но после испытаний последних лет изрядно похудевшее, от чего казалось, что его тело и круглое лицо воеводы радимичей, Жизномира, взяты от разных людей. Амунд улыбнулся про себя: еще за Хазарским морем Жизномиру однажды прилетела стрела в самую задницу, и от нее остался длинный шрам; об этой ране говорили со смехом, хотя доблесть в сражениях Жизномир являл самую нешуточную.

– Как ты – не спишь? – Распрямившись, Жизномир утер пот рукавом. Синяя шелковая шапочка, довольно замызганная, сидела на самой маковке, темно-русые кудри, мокрые от пота, прилипли к низкому лбу. – Слыхал, у тебя гости были из местных? Что говорят?

– На пир звали, – ответил Амунд, вертя в пальцах серебряную пластинку с вырезанными рунами, которую носил на шее. Руны заклятья были запутаны так хитро, что разгадать их смысл не сумел бы никто, кроме Одина. – Присядь пока.

– Да я б сходил на пир, – Жизномир привычно уселся на ковер, скрестив ноги. – Хоть меда выпить настоящего, да каши поесть, чтобы обычная баба в печи протомила… Снится мне эта каша, и вот сделаешь сверху ямочку такую, и туда маслица коровьего…

Он вздохнул, а Амунд улыбнулся, прищурив глаза, так что солнечный свет расплывался под ресницами. Ему нравился толстяк Жизномир, и не столько сам по себе, а больше потому, что наводил на мысли о его племяннице – дочери Хельги Хитрого. О Брюнхильд, золотистой, как этот солнечный свет. Амунд не сомневался, что она его помнит – он не из тех, кого легко забыть, однажды увидев. Но ждет ли новой встречи, как ждет ее он сам?

Глава 5

Отрокам Ольрад ничего не сказал, а за время короткого пути к Тархан-городцу немного опомнился. Это он только сейчас узнал, что бек Аарон и князь Амунд – кровные враги. Сам Амунд знает об этом уже месяца два. И если он не приказал перебить всю их дружину еще позавчера, при первой встрече, едва узнав, кто они такие, может, ему это и не надобно?

Или он этого не знал? Ольрад попытался вспомнить, что сказал Ярдар Амундовым русам при первой встрече, когда дружина выехала к их стану, но вроде бы тот про хакан-бека ничего не говорил, а только сказал, что они из Тархан-городца… Ярдар жаждал выяснить, кто они, пришельцы, а те мало любопытствовали насчет него – мало ли разных таких они встречали по пути? Столь малая, по сравнению с их войском, дружина, им не казалась опасной, и им не было до нее дела.

Уж не сам ли Ольрад сейчас сообщил Амунду, что они – люди его врага? От этой мысли пробило холодом. Однако Амунд не выразил ни удивления, ни гнева. Он держался не как человек, жаждущий гибели своих врагов. Говорил он совсем другое. «Я вас не трону», – это же он сказал? Коли будете умны… как-то так.

Жители толпились перед воротами вала, ожидая посланца; глядя в оживленные, по-летнему загорелые, любопытные лица женщин, Ольрад сразу понял: передавать им то, что стало ему известно, никак нельзя. Жутко подумать, какой крик и переполох поднимется, если они узнают, что Амунд и его дружина совсем недавно сражались с войском хакан-бека! Стараясь не слышать вопросов, он оставил отрокам Веприка и прошел в Ярдарову избу.

Здесь собралось немало народу: кроме молодого хозяина и Хастена, в ожидании вестей расположились на лавках еще человек пять-шесть старших оружников. В бабьем куту сидели две самые почитаемые женщины Тархан-городца: Дивея, Ярдарова мать, и Озора – его старшая сестра и жена Хастена. Дивея, как вдова, была в синей поневе, Озора – в красной, у обеих на шелковых очельях висело по три пары серебряных «лучистых» колец, на груди, поверх белых сорочек, блестели разноцветные стеклянные бусы с круглыми подвесками. Не зная, как скоро могут явиться важные гости, они уже принарядились, желая похвастаться своим богатством. Лицом они были очень похожи, всякий признал бы в них мать и дочь; лицо Дивеи покрывали морщины, но Озора была еще довольно хороша собой. Однако вызывающее выражение скрадывало красоту, несло тревогу вместо умиротворения, которое обычно вызывает красота. Ольрад покосился на них: что знает хотя бы одна из этих женщин, то знает весь Тархан-городец. Но если он попросит Ярдара их удалить, они до самой смерти не простят этого ни ему, ни Мираве.

При беглой мысли о Мираве он почувствовал облегчение: ее лицо дышало миром, который был плодом даже не желания жить со всеми в ладу – ему казалось, что Мираву мало волнует, что о ней думают, – но отражало ее внутренний покой. И Ольрад глубоко вдохнул, обретая тот же покой и силу.

– Видел я князя Амунда, – начал он в ответ на дружно устремившиеся к нему взгляды. – Дело непростое выходит. Даже малость опасное. На Итиле с хакан-беком они имели рать.

– Рать? – заговорили сразу все.

– Гроза те в бок! – Хастен хлопнул себя по колену.

Хастен, зять Ярдара, был старше него – на середине четвертого десятка; среднего роста, жилистый и ловкий, он осторожностью и недружелюбием напоминал волка и даже носил прозвище Волкиня. На дочери прежнего воеводы, Ёкуля, он женился не просто так, а с прицелом занять со временем его место, однако тот прожил достаточно долго, чтобы взять с Тархан-городца клятву верности его сыну. Хастен не уступал и постоянно оспаривал влияние Ярдара на дружину. Они жили в противоборстве, которое сдерживалось их родством и усилиями Дивеи и Озоры; противоречить этим женщинам не было охоты ни у того, ни у другого.

Переждав до тишины (Ярдар морщился и махал рукой, чтобы унялись), Ольрад пересказал свой разговор с Амундом.

– Он хочет нам мстить? – было первое, что спросил Ярдар, и все снова загудели.

– Сказал, будто нет, сказал, мол, будьте умны, вы меня не троньте, и я вас не трону, а добычи и славы мне у вас не искать.

Но это никого не успокоило.

– Врет! – бросил Хастен. – Погибели нашей ищет. Коли у него с хаканом раздор, то и нам несдобровать.

Мужчины переглядывались, изменившись в лице. Только что они жили в привычном покое, зная, что находятся за много-много переходов от тех мест, где может грозить какая-то опасность. На окраины волости изредка заходили ватаги «зимних волков» с Угры и верхних притоков Днепра, ищущие добычи, но это был враг привычный и более чем посильный – ни одна такая ватага не могла равняться по численности и вооружению с веденецкой дружиной. Но у русов с далекого запада случилась рать с хазарами, и хазары были далеко, а русы – вон они, под самым городом! Будто с неба упали и оказались прямо здесь!

– Да хотел бы нашей гибели – уж напал бы, – сказал Хельв. Он был слишком стар и слишком много повидал, чтобы легко впадать в испуг.

– Не посмеет он нас тронуть! – возмутился Ярдар. – За нами – Хазария сама! У хакана одних конных десять тысяч! А еще…

– С самим хаканом они биться посмели, а с нами не посмеют! – возразил Безлет. – Да только обрадуются…

– Пока те десять тысяч подойдут, русов уж след простынет, а у нас и пепел развеет, – добавил Воегость, зять самого Хастена.